Текст книги "Смерть на горячем ветру"

Автор книги: Дуглас Уорнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава десятая

– Это-то Колстон и пытался передать нам, – помнится, сказал я. А потом, когда смысл этих слов дошел до меня: – О, господи Боже!

Тут мой мозг отключился. Обычно я не теряюсь в критических ситуациях, но тут на меня за двадцать четыре часа навалились Арминстер, Колстон, полиция, согласие Маргарет. А ее страшный крик доконал меня. Я мог заниматься в этот момент только ею. Я положил Маргарет на диван и подложил под голову подушку. Затем наполнил стакан бренди. Она не любит крепкие напитки, но сейчас она выпила стакан, и ей стало лучше. На лице проступил румянец, а дыхание успокоилось. Все это я делал автоматически, повинуясь инстинкту мужчины, помогающего своей женщине. Затем я вспомнил о стоявшем в дверях Моргане.

– Вы слышали? – спросил я.

– Слышал.

Он вошел в комнату и закрыл дверь.

– Не думаю, чтобы кто-нибудь еще слышал, – добавил он.

Морган взглянул на Маргарет профессиональным взглядом. Я вспомнил, что они незнакомы и, как последний идиот, формально представил их друг другу.

– Если вы чувствуете себя лучше, миссис Рэйнхэм, – сказал Морган, – то не могли бы вы нам подробно описать, как все произошло.

– Да, я попробую. Мне немного лучше, – произнесла она срывающимся голосом, все еще задыхаясь. – Глупо было с моей стороны так кричать.

Ей удалось сесть, и она взяла меня за руки. Ее руки были горячими и влажными.

– Я дочитала рассказ Холта. Он подействовал на меня сильнее, чем вчера; может быть, из-за убийства Колстона. Меня опять окружили ужасные миазмы, отвратительный смрад, глупость, трусость и жадность. И ужас; да, ужас от предупреждений Колстона, которым не вняли. Я задрожала. Я опять была в Арминстере, вдыхая эту отвратительную сухую жару, пыль развалин, запах моря и рыбы. Эта женщина опять стала звать собаку, и я услышала крик мужа. В комнате было невыносимо душно. Я открыла окно и выглянула на улицу. Звуки города ободрили меня. Воздух был недвижим и невероятно горяч. А потом подул ветер. Он шевельнул прядь волос, пробрался в ноздри и коснулся моей памяти. – Маргарет теснее прижалась ко мне. – Я была потрясена, жутко напугана. Я ничего не могла с собой поделать, и вот тогда-то я закричала.

– Спокойнее, дорогая! – произнес я.

– Вы абсолютно уверены, что это тот самый ветер? – спросил Морган.

– О, да, я не могла ошибиться.

– Простите меня, миссис Рэйнхэм, но могли, – ответил он. – Воспоминание о трагедии глубоко взволновало вас. Подувший в этот момент ветер…

– Нет! Нет! Нет! – запротестовала Маргарет. – Я его все еще чувствую! Ни до, ни после я никогда не встречалась с таким ветром. Мы говорили об этом в Арминстере. Поверьте, это именно тот самый ветер, сухой горячий ветер с юга.

– В таком случае… – начал Морган, но его прервал телефонный звонок. Звонил Джон Холт.

– Иэн, фантастическая повесть! Мне сейчас звонит Хэйнес и клянется, что подувший несколько минут назад ветер идентичен с тем…

– Я знаю, Джон, – прервал его я. – Здесь Маргарет Рэйнхэм. Она его тоже узнала.

– Кто-то еще? – торопливо подошел Морган.

– Хэйнес.

– Он хочет знать, что ему делать, Иэн, – сказал Холт. – Он… момент, не вешай трубку – звонит другой телефон. – Послышались приглушенные голоса, а потом опять подключился Холт. – На этот раз Берт Боском. Он на Тауэр-хилл, ждет открытия пивной. Страшно испуган.

– Пусть немного подождут, – сказал я и повернулся к Моргану, благодаря судьбу, что он здесь.

– Боском. То же самое. Что мы им скажем?

– Уже трое, – нахмурился Морган. – Потом будут и остальные. При любых обстоятельствах мы должны не допустить паники. Скажите Холту, чтобы он их успокаивал. Наша линия такова: скоро появятся официальные инструкции, которые надо будет беспрекословно выполнять. Если они хотят, могут принять меры для обеспечения собственной безопасности, но ни в коем случае не должны говорить кому-нибудь об этом. То же самое пусть Холт говорит всем, кто еще позвонит.

Я передал эти инструкции и добавил несколько мыслей от себя. Моя голова опять начала варить.

– Джон, скажи ребятам на коммутаторе, чтобы они переключали на тебя все звонки, касающиеся дела Колстона. А сам перебирайся в мой кабинет – так будет проще соблюдать тайну. Скажи Валери, что это мое распоряжение.

– Уже иду.

– Еще одно, Джон. Позвони в метеослужбу и узнай, что им известно об этом ветре. Особенно важно выяснить, над каким районом он дует. Если он связан с землетрясением, то эта область может соответствовать району разрушений.

– Будет сделано.

Я повесил трубку и посмотрел на одобрительно кивавшего Моргана.

– Что дальше? – спросил я его.

– Вы двое, – сказал он, – Хэйнес и Боском, утверждаете, что этот ветер предвещает землетрясение. Согласно Холту, он начинает дуть за десять часов до первого толчка. Когда миссис Рэйнхэм закричала, я посмотрел на часы, – рефлекс полицейского. Было десять часов шесть минут.

– Я уловила его буквально за несколько секунд до того, – проговорила Маргарет.

– Следовательно, в восемь часов шесть минут, сегодня вечером, должна быть эвакуирована неизвестная часть Лондона, в которой могут проживать миллионы людей.

Маргарет прижалась ко мне, и я почувствовал холод ее тела.

– В такой ситуации усилия отдельных людей бессмысленны. Только действия властей могут предотвратить хаос и панику. Следовательно, вы вместе должны обратиться к самой высшей инстанции и изложить факты. Вы должны убедить этого человека в том, что Колстон был прав, а специалисты ошибались.

Предчувствие поразило меня, как обухом. Это был первый удар из многих, предстоявших мне в тот день.

– Одну минуту, Морган, – произнес я. – «Высшая инстанция» – это сэр Гай Рэйнхэм.

– Я это отлично знаю, – сказал он.

– Тогда вы знаете, что я последний, кого он станет слушать. Я тот, кого он больше всего ненавидит, больше всех проклинает, тот человек, который его постоянно преследует со страниц «Телеграм». Сегодня я обрушился на него в редакционной статье.

– Все еще от него не отстали, да? – бросил Морган. «Не-ёт, – мысленно возразил я, – не отстал и сейчас не собираюсь. Есть принципы, с которыми нельзя идти на компромисс. Один из них – расизм; другой – агрессивный национализм. А третий, может быть, самый живучий из них – вера. Если неблагодарная нация когда-нибудь возведет меня в рыцарское достоинство, я выберу своим девизом следующий лозунг (несомненно, переведенный на латынь): «Нет вчерашнему дню». Рэйнхэм – это Вчера. Эдлай Стивенсон однажды заметил, что некоторых членов республиканской партии США нужно волоком на аркане затаскивать в двадцатый век. Рэйнхэмы у власти попытались бы отбуксировать страну в век королевы Виктории. Конечно, им бы это не удалось, но своими попытками они безвозвратно подорвали наш статус державы второго класса (имеется в виду, что в первый класс входят СССР и США). Мы пали бы так низко, что навсегда потеряли свой престиж. Для меня Рэйнхэм представляет тот образ мышления, который привел к всеобщей забастовке 1926 года, создал многомиллионную безработицу во времена кризиса 30-х годов благодаря использованию в финансах методов 1850-х годов, позволил Гитлеру безнаказанно истреблять людей, а затем вовлек нас в безнадежную борьбу за сохранение Британской Империи, которая привела нас на грань банкротства. И не говорите мне, что я догматичный коммунист или закоренелый социалист. Я ненавижу тоталитаризм в любой его форме, от авторитарного социализма до монополистического капитализма. Я не вижу причин, чтобы человеку, который может извлечь выгоду для себя, обогащая при этом мир, не следует это разрешать. И, когда в газете я припираю к стенке Рэйнхэма, я просто суммирую крупные события тридцати лет пребывания у власти партии, наиболее приспособленной для управления Британией (так называют свою партию консерваторы). Рэйнхэм грезит о возврате Золотого Века. Он никогда отчетливо не сознавал, что профсоюзное движение стало реальной силой, что дипломатия канонерок канула в прошлое, что нельзя восстановить золотой стандарт, не вызвав мировой войны или широкого распространения коммунизма. А что касается современных методов в экономике и технике, проблемы демографического взрыва, я боюсь, что он о них даже не слышал. Итак, перед нами крайний консерватор старой закалки. Но я повторяю, что его твердолобость не была чем-то необычным. Она дополнялась – пусть выраженной в других терминах – тупостью политиков другой стороны. Как не было ничего персонального в моей борьбе против Рэйнхэма, так не было ничего политического в их партийной склоке. Я не сторонник партии какого-либо цвета и терпеть не могу их политиков. Я держусь простого, элементарного – некоторые скажут, слишком элементарного – взгляда, что есть работа, которую надо сделать в этом мире, а политики большую часть времени только симулируют работу. Эта работа – сохранение мира и благосостояния всех народов Земли – и не имеет значения, каким образом ее делают, пока делают. А эта работа не будет сделана, пока мы продолжаем растрачивать свою кровь, способности и богатства на пустяковые перебранки. На перебранки, которые так часто уходят корнями в глубокое прошлое, прошлое как левых, так и правых. Примите это во внимание и помните также, если вам покажется, что я балансирую между противниками: Рэйнхэм был опасностью, и особенно Рэйнхэм, медленно пробиравшийся к высшей власти, используя личные разногласия лучших людей, министра финансов Фиггиса и министра иностранных дел Грэм-Лонга».

Эти имена неожиданно указали мне лазейку. Оба оказали бы мне более доброжелательный прием. Но Морган сразу зарубил эту идею.

– Нет. Сэр Гай исполняет обязанности премьер-министра. Его. коллеги не будут действовать через его голову. Вы только зря потратите время.

– Но он не станет меня слушать! – проговорил я. – Я с ним даже не увижусь!

– Может быть, миссис Рэйнхэм может помочь?

– Конечно, могу! – Она успокаивающе сжала мне руку. – Ты не понимаешь Пьера. – Так она называла сэра Гая. – Это событие выше личностей и политики. Пьер достаточно умен, чтобы понимать это.

– Я думаю, вам не о чем беспокоиться, мистер Кэртис, – сказал Морган. – Посмотрите на проблему с точки зрения сэра Гая. Он еще не утвержден на посту премьер-министра. Ваша новость решит этот вопрос. Человек, который нажимает кнопку, спасающую жителей Лондона, завтра будет героем.

Его слова сильно подействовали на меня. Ирония судьбы! Я, человек, больше всего желавший Рэйнхэму отправиться на свалку истории, должен помочь ему удовлетворить свои амбиции. Но мне ничего не оставалось. Я не мог позволить Лондону рухнуть на головы своих жителей. Из двух зол приходится выбирать меньшее. А таковым все-таки являлся Рэйнхэм. Лондон точно будет разрушен, а карьера Рэйнхэма – это такая штука, которой играют изменчивые ветры политики. И шторм может налететь из непредвиденного места.

Глава одиннадцатая

Беседа провалилась. Сначала я обвинял в этом себя. Я думал, что неправильно вел себя, что выбрал неправильный подход. И лишь несколько часов спустя но каких часов! – я осознал, что моя задача была невыполнима. Я переоценивал силу своих доводов, и делал это совершенно автоматически, как любой убежденный человек. Не было подхода, который оказался бы успешным. Мягко или напористо я говорил бы – ничего бы не случилось. Сначала я привлек его внимание к политической выгоде (сработало совсем не так, как предсказывали Маргарет и Морган), а затем вызвал личную вражду ко мне. Мне никогда не приходило в голову, что правдой была абсолютная, монументальная глупость. Против глупости сами боги бессильны. А я ведь даже не бог.

Маргарет провела меня через свою часть дома на половину Рэйнхэма. Он сидел за столом и читал – ну конечно, «Ивнинг Телеграм» – и именно мою передовицу. Я поежился. Плохое начало.

– Маргарет, моя дорогая! – воскликнул он, подняв голову от газеты. – А я уже было начал беспокоиться…

Он увидел меня, и его лицо одеревенело. На людях он демонстрировал шутливое, более сожалеющее, чем недовольное, отношение к «Телеграм» и ее редактору. Но здесь ему нечего было скрывать и не перед кем притворяться. На какое-то мгновение я увидел в его глазах всю глубину чувств, которые он испытывал ко мне. Он ненавидел мои взгляды, и это означало, что я был для него опасен. Это знание, которое меня бы крайне вдохновило еще пару часов назад, не доставило мне никакого удовольствия.

– Маргарет, – произнес Рэйнхэм, поднимаясь. – Ты меня удивляешь! Ты знаешь глубину моих чувств к этому… этому… лицу.

Я пал бы слишком низко, если бы меня трогали такие оскорбления.

– Пожалуйста, Пьер! – попросила Маргарет. – Это срочно, ужасно срочно. Пожалуйста, выслушай его.

– Надеюсь, он скажет что-нибудь более приятное, чем то, что пишет в своей статье.

Он опустился в кресло, но нам сесть не предложил. Я уже собрался пуститься в объяснения, когда зазвонил телефон.

– Рэйнхэм. – Он переменился в лице. – Кого? Нет, не дам! – И он собрался положить трубку.

– Это меня, сэр Гай? – спросил я. – Я просил, чтобы со мной связались, если произойдет что-то срочное.

Я думал, он бросит трубку, но воспитание взяло верх. Он положил ее на стол и отвернулся. Звонил Холт, получивший у метеорологов важную информацию. Я записал ее на лежавшем около телефона листке от блокнота. Чувствуйте себя как дома, Кэртис, кисло подумал я. Все, что у него есть – ваше.

– Спасибо, Джон. – Я повесил трубку.

Во время этой интерлюдии Маргарет и Рэйнхэм молчали. Он стоял спиной ко мне, и Маргарет выглядела несчастной.

– Прошу прощения, сэр Гай, за то, что я так неожиданно ворвался, – начал я, – но это вопрос жизни и смерти. У нас есть крайне веские причины полагать, что Лондон будет разрушен землетрясением через… – я посмотрел на часы, – грубо говоря, девять часов.

– Да ну! – скептически протянул Рэйнхэм.

– Я понимаю, что это звучит почти невероятно…

– Почти, мистер Кэртис?

– Совершенно невероятно, если хотите, – проговорил я, стиснув зубы. – Но данные очень серьезные.

– Сомневаюсь!

– Пожалуйста, Пьер! – умоляюще попросила Маргарет. Я воспользовался передышкой и ринулся вперед.

– Один мой репортер разбирался в трагедии Арминстера. Среди прочего, он выявил данные, доказывающие, что Роберт Колстон предсказал землетрясение с поразительной точностью за много часов до него. Если необходимо, я могу представить свидетелей. Одним из погодных явлений, предшествовавших землетрясению, был горячий, сухой ветер, задувший с юга за десять часов до стихийного бедствия.

Я сделал паузу, чтобы придать больший вес следующим словам.

– Сегодня точно такой же ветер начал дуть над Лондоном.

– А также над половиной Юго-Восточной Англии, я полагаю, – процедил он сквозь зубы, даже не шевельнувшись.

– Ваше предположение ошибочно. – Тут я почувствовал благодарность к Холту, вовремя сообщившему мне эту новость. – Мы связались с метеорологической службой. Ветер четко локализован. Он дует только в области, которая почти точно охватывает двенадцать внутренних районов Лондона.

Маргарет в смятении повернулась ко мне.

– Эта область представляет собой неправильный эллипс, – продолжал я. – На востоке его границей является Гринвич и Кокни, а на западе Хаммерсмит и Уондсворт. Общее население этого района составляет около трех миллионов человек.

Рэйнхэм зажег сигару.

– Метеорологи сказали, что этот ветер похож на восходящие потоки теплого воздуха, и в их практике он уникален.

– Уникален? – спросил он, подняв глаза. – Но ведь он дул в Арминстере.

– В Арминстере не было метеослужбы, – сказал я, – просто были люди, отмечавшие количество солнечных часов, осадки и ежедневную температуру. Никто не занимался ветрами.

– Вы должны поверить нам, Пьер, – заговорила Маргарет. – Я узнала этот ветер. Другие уцелевшие тоже.

– Колстон знал это, – продолжил я. – Это и было той вестью, которую он пытался довести до нашего сведения с того момента, как к нему вернулась память. Разве он не об этом говорил с вами сегодня ночью?

– Он болтал о своей «гениальной теории». Я не мог обращать на это слишком много внимания: оно было слишком занято его пистолетом.

– Мы оба знаем, что, согласно экспертам, теория Колстона научно необоснованна… – Мне вдруг очень захотелось выяснить, откуда министр внутренних дел узнал об этом до Арминстера, но я сдержался. – Однако становится совершенно ясно, что Колстон был прав, а специалисты ошибались.

– Я не припоминаю, чтобы я читал в свое время показания свидетеля о справедливости предсказания Колстона.

– Свидетель был ранен и без сознания, – парировал я. – Он выздоровел лишь несколько месяцев спустя, и тогда уже ему показалось поздно что-либо предпринимать. Но его показания вполне определенные. Они, плюс другие факты, приводят к неопровержимому заключению, что Колстон прав в вопросе о Лондоне.

– Да, вы так думаете? – Рэйнхэм поглядел на меня поверх дымящей сигары. – И что же, мистер Кэртис, вы ждете от меня?

– Мы думаем, сэр Гай, – вежливо произнес я, – что вы могли бы предпринять необходимые шаги для эвакуации жителей из находящейся под угрозой области.

– Мы думаем! – Он был корректен, но при этом абсолютно неумолим. – Скажите мне, на милость, мистер Кэртис, как именно должен я сделать такое распоряжение? Я должен сказать жителям Лондона… что же я должен сказать? Гм? Я скажу – гм – я скажу что-нибудь в этом роде: «Лондонцы! Покиньте ваши рабочие места. Покиньте ваши дома. Бросьте ваше имущество. Лондон будет разрушен страшным землетрясением примерно в восемь часов вечера». – Мое лицо непроизвольно исказилось. Маргарет смотрела на своего свекра со страхом и сомнением. Холодный саркастический голос продолжал: – Я добавлю – почему бы и нет? – следующее: «Сохраняйте спокойствие! Без паники! Ситуация под контролем правительства». А когда меня спросят, на каких основаниях я срываю жизнь и работу громадного города, я отвечу: «У меня на то есть достоверные сведения. Мне сообщили, что в Лондоне дует странный ветер, который, как говорят люди, так же дул перед землетрясением в Арминстере». – Он выдержал паузу. – Вы думаете, мистер Кэртис, что это их убедит?

– Вы могли бы использовать мои данные о том, что Колстон предсказал землетрясение в Арминстере, – сердито ответил я.

– Ах, да! Конечно! Тогда я продолжу примерно так. «Меня проинформировали очевидцы катастрофы в Арминстере, крепкие задним умом и собиравшие о ней факты, что эксцентричный ученый по имени Роберт Колстон предсказал там землетрясение. Правда, тот самый Роберт Колстон разоблачен как шарлатан, когда его теория была представлена ведущим специалистам мира. Правда и то, что в эту теорию не было внесено никаких исправлений, которые могли бы обосновать ее. Более того, является правдой и то, что имя Колстона стало легендарным из-за его ляпсуса. Несмотря на это, я убежден, что он прав, а все научное сообщество ошибается».

– Колстон был прав! – взорвался я. – Он знал об Арминстере. Он знал о Лондоне. Зачем еще он приходил к вам ночью? Это была отчаянная попытка преследуемого человека проинформировать единственного человека в Англии, который мог действовать, и действовать быстро. Зачем он шел в «Телеграм» сегодня утром, если не для того, чтобы использовать последний шанс? Шанс, который он увидел в нашем вчерашнем обращении к читателям?

– Немного поздно, не так ли, мистер Кэртис? Ваше обращение опубликовано в полуденном выпуске. А Колстон прибежал к вам через двадцать часов.

– Не все читают «Телеграм»…

– Несомненно, печально для вас, – сыронизировал Рэйнхэм.

Я игнорировал насмешку.

– Возможно, он увидел издание позже, или его сокращенную перепечатку в другой газете.

– Возможно. Когда начал дуть этот таинственный ветер?

– Вскоре после десяти часов утра, – подавленно ответила Маргарет.

– А Колстон был убит на пути к «Телеграм» где-то между шестью и семью утра. Он что, собирался сообщить вам о таинственном ветре, который начал дуть не раньше, чем через два часа после его смерти?

– Наверно, были другие признаки, – бесстрастно ответил я. – Даже наверняка должны были быть. Колстон предупреждал всех в Арминстере за несколько дней до того, как поднялся ветер. Это только заключительная фаза.

– А какие эти ранние признаки?

– Черт его знает! – не выдержал я. – Он умер, так и не заговорив.

– Так! – Рэйнхэм сбросил с лица маску рафинированного сарказма и взялся за плеть. – Вы дурак, Кэртис. Я давно это знал – и не только потому, что вам доставляет удовольствие поливать грязью все то, за что выступаю я, то, за что выступает Англия. Вы имеете право отстаивать свои взгляды, и вы не нарушаете законы о клевете. Вы дурак, потому что вы наивны. Вы полностью игнорируете сложности политики и скандально – если не сказать «предательски» – слепы по отношению к жизненным интересам вашей страны. А теперь вы приходите ко мне с неправдоподобной историей и хотите, чтобы я запустил машину эвакуации трех миллионов человек, оторвав их от работы и от домашнего очага. И на каком основании? Неправильно понятые аргументы дискредитированного ученого и недостоверные воспоминания переживших землетрясение в Арминстере. Да, Маргарет, я включаю в это число тебя! Я считал тебя умной молодой женщиной. – Он опять обратился ко мне. – А чем еще вы можете подкрепить ваши абсурдные аргументы? Ветром! Каким-то горячим ветром!

Это был провал, и мне оставался небогатый выбор: быть выведенным за шкирку, как побитая собака, или уйти с гордо поднятой головой, громко бросив ему вызов. Не слишком громко, наверное, но что тут поделаешь: вызов будет отчасти пустой угрозой, но так лучше, чем просто позорно сбежать. Мои намерения опередил телефон.

– Кого? – воскликнул Рэйнхэм. – Это невыносимо! Я не позволю использовать свой частный телефон в качестве отделения редакции «Телеграм»!

Я успел схватить его запястье и вырвать трубку.

– Простите! – мягко произнес я. Это был Джон Холт.

– Я думал, что тебе следует знать об одном крайне интересном звонке Барнса. – И Холт передал мне его слова.

Кажется, мне удалось сохранить равнодушие на лице – на меня, не моргая смотрел Рэйнхэм, и я не заметил особой любви в его взгляде.

– Спасибо, Джон, – с удовлетворением сказал я. – Через несколько минут я выезжаю обратно.

– Вы можете ехать прямо сейчас, – ледяным голосом заметил Рэйнхэм.

Я с ненавистью посмотрел на него, все еще переваривая то, что мне сказал Холт. Потом, решив, что куда проще счесть человека негодяем, чем дураком, я сделал крупную ошибку. Меня извиняют только страшная спешка и мысль, что появилось оружие, которым его можно будет одолеть и заставить запустить систему эвакуации.

– Вы отлично знали, что Колстон прав, – заговорил я. – Вы знали это даже до Арминстера. Вы позволили произойти катастрофе, не так ли? – Мой голос гремел и поднимался на дрожжах страшной правды. – Вы позволили 95000 человек погибнуть, чтобы уберечь свой карман. Поэтому вы и продали весь свой пакет акций Арминстера за неделю до катастрофы.

Маргарет в ужасе вскрикнула. Лицо Рэйнхэма посерело и приобрело цвет сигаретного дыма – такого я еще никогда не видел. Костяшки его пальцев побелели.

– Значит, эта пьяная свинья Барнс выполнил свою угрозу. – Его голос дрожал, но не от страха. – Я дам вам тот же ответ, что я дал ему вчера вечером, когда он пытался шантажом заставить меня прикрыть его махинации с деньгами фонда помощи жертвам Арминстера.

Он встал во весь рост.

– Вы всегда ненавидели меня, Кэртис. Вы считали меня имбецилом в политике, а теперь я подлец, хладнокровно обрекший на смерть тысячи людей – включая моего единственного сына – на страшную смерть ради собственной выгоды.

готовили. Да, я продал акции Арминстера. Я на этом заработал. Акции слишком высоко стояли – по крайней мере, на девять шиллингов выше, чем это позволяли доходы и дивиденды. Поэтому я их продал, поступив согласно лучшему из возможных советов. – Он сделал паузу, прежде чем нанести удар. – Вашему совету, Кэртис. Или, точнее, совету редактора газеты «Ивнинг Телеграм».

Я выругал себя. Как я мог забыть упоминание обо мне у Холта.

– Так что все очень просто. Теперь слушайте меня, Кэртис, я вас честно предупреждаю: если вы попытаетесь опорочить мое доброе имя публикацией подобной клеветы, я вас и ваших писак сотру с лица земли! А теперь – убирайтесь вон!

Мы вышли. Это было не отходом с поля боя, а беспорядочным отступлением, если не сказать бегством. Уже закрыв дверь, я услышал телефонный звонок. Мне хотелось узнать, не меня ли зовут к телефону, но я не стал возвращаться. Все равно Рэйнхэм просто бросит трубку, подумал я.

Но я ошибся. Звонила Валери, а у Рэйнхэма достало здравого смысла, чтобы принять известие. Валери сказала ему, что мне пришло письмо от Колстона.