Текст книги "Труп в оранжерее"

Автор книги: Дороти Ли Сэйерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Постоялый двор – более подходящее место для ночлега незваных гостей, – сказал мужчина жестко. – И лучше убирайтесь, пока я вас не вышвырнул.

– Я уезжаю немедленно, – сказал Питер. – Еще раз до свидания, госпожа Граймторп, и тысяча благодарностей.

Он зашел за Бантером, щедро наградил своих спасателей, нежно попрощался с разгневанным фермером и отбыл с ужасной ломотой в теле и сильно озадаченный.

Глава 13 МАНОН

Одно это слово, мой дорогой Ватсон, должно было рассказать мне целую историю, если бы я был идеальным детективом, которого вы так любите изображать.

Мемуары Шерлока Холмса

– Слава богу, – сказал Паркер. – Хорошо, что все стало на место.

– И да, и нет, – парировал лорд Питер. Он задумчиво оперся на мягкую шелковую подушку в углу дивана.

– Конечно, очень не хочется выдавать эту женщину, – сказал Паркер сочувственно, – но это должно быть сделано.

– Я знаю. Если бы все было так просто, как кажется. Джерри, который втянул бедную женщину в неприятную историю, должен был сначала подумать, я считаю. Но если мы не обуздаем Граймторпа и он перережет ей горло, это будет ударом для Джерри на всю жизнь… Джерри! Представляете, каким надо быть глупцом, чтобы не увидеть всей правды сразу же. Моя невестка, конечно, прекрасная женщина, но госпожа Граймторп – гм-м! Я рассказывал вам о том моменте, когда она приняла меня за Джерри. Великолепный миг полного блаженства. Я должен был догадаться тогда. Наши голоса похожи, и она не могла разглядеть меня в той темной кухне. Я не верю, что в женщине, живущей в постоянном страхе, осталась хоть какая-то капля других чувств – но, боги! Какие глаза и кожа! Однако не берите в голову. Некоторые счастливчики вовсе не заслуживают своего счастья. Вы знаете действительно хорошие истории? Нет? Хорошо, я расскажу вам несколько – расширите свой кругозор. Вы знаете стихотворение о молодом человеке из военного министерства?

Мистер Паркер выдержал пять историй с терпением, достойным уважения, а затем внезапно сломался.

– Ура! – сказал Уимзи. – Выдающийся человек! Мне нравится наблюдать, как время от времени вы пытаетесь подавить утонченный смешок. Я избавлю вас от действительно возмутительной истории о молодой домохозяйке и путешественнике в велосипедных тапочках. Вы знаете, Чарльз, я действительно хотел бы знать, кто убил Кэткарта. Юридически возможно доказать, что Джерри невиновен, но, с помощью госпожи Граймторп или без госпожи Граймторп, это не делает чести нашим профессиональным способностям. «Папа слабеет, но правитель назначен!»; то есть как брат я удовлетворен – и говорю это с легким сердцем, – но как сыщик я расстроен, оскорблен, сдан в утиль. Кроме того, из всех способов защиты алиби – наиболее затруднительный, его невозможно установить, если множество независимых и незаинтересованных свидетелей не объединятся и не составят, таким образом, полную картину всех произошедших событий. Если Джерри будет отказываться, многие сочтут, что либо он, либо госпожа Граймторп по-рыцарски галантны.

– Но ведь у вас есть письмо?

– Да. Но как мы собираемся доказать, что оно оказалось там именно тем вечером? Конверт уничтожен. Флеминг ничего не помнит об этом. Джерри мог получить письмо намного раньше. Или это могла бы быть полная фальшивка. Кто подтвердит, что я не поместил его в окно самостоятельно и не притворился затем, что нашел его? В конце концов, я – едва ли тот, кого можно назвать незаинтересованным лицом.

– Бантер видел, как вы нашли письмо.

– Он не видел, Чарльз. В тот момент его не было в комнате, он готовил воду для бритья.

– О, неужели?

– Кроме того, только показания госпожи Граймторп могут дать нам такие действительно важные пункты, как момент прибытия Джерри и время его ухода. Если он не был в Грайдерс-Холле до 00.30, то уже не имеет значения, появлялся он там или нет.

– Хорошо, – сказал Паркер, – раз мы не можем заставить госпожу Граймторп дать свидетельские показания, так сказать…

– Звучит немного фривольно, – сказал лорд Питер, – но мы предложим ей выступить в качестве свидетеля, если вам больше так нравится.

– И тем временем, – продолжал мистер Паркер небрежно, – постараемся найти настоящего преступника?

– О, да, – сказал лорд Питер, – и это кое о чем напомнило мне. Я проведу обыск в имении – по крайней мере намереваюсь. Вы заметили, что кто-то взломал одно из окон в кабинете?

– Действительно?

– Да, я обнаружил явные признаки. Прошло много времени после убийства, но там остались царапины на щеколде – на вид оставленные перочинным ножом.

– Что за глупцы мы были, что не осмотрели все вовремя!

– Подумайте, что получается? Я спросил Флеминга, и он, подумав, вспомнил, что в то утро в четверг он нашел окно открытым и не знал, как объяснить это. И вот еще кое-что. Я получил письмо от моего друга Тима Вочетта. Вот оно:

Милорд! О нашей беседе. Я нашел мужчину, который был с Парти в кабачке «Пинг энд Висл» ночью 13-го прошлого месяца, и он сообщил, что Парти попросил у него велосипед, который впоследствии был найден в канаве, откуда вытащили Парти; у велосипеда оказался согнут руль и вывернуты колеса.

Рассчитывающий на продолжение Вашей благосклонности

Тимоти Вочетт.

– Что вы думаете об этом?

– Достаточно хорошо, чтобы продолжать, – сказал Паркер. – По крайней мере нас больше не мучают ужасные сомнения.

– Согласен. И хотя Мэри – моя сестра, я должен сказать, что из всех болтливых овечек она самая болтливая. Начать, к примеру, с того, что она все обсуждала с этим ужасным грубияном…

– Она вела себя очень хорошо, – сказал мистер Паркер краснея. – Только из-за того, что она – ваша сестра, вы не можете оценить, как достойно она поступила. Как могла бы такая широкая, благородная натура раскусить человека, подобного ему? Она настолько искренняя и непосредственная и судит каждого по своему стандарту. Она не верила, что Гойлс мог быть так неприятен и беспринципен, пока ей не доказали это. И даже тогда она не могла заставить себя думать о нем плохо, пока он сам не выдал себя. Способ, которым она боролась за него, был замечательным. Подумайте, чего, должно быть, это стоило для такой доверчивой и честной женщины…

– Хорошо, хорошо! – закричал Питер, удивленно глядя на своего друга. – Не выходите из себя. Я верю вам. Пощадите меня. Я только брат. Все братья – глупцы. Все влюбленные – безрассудны, как говорил Шекспир. Вы неравнодушны к Мэри, старина? Вы удивляете меня, но, полагаю, братья всегда бывают этим удивлены. Благословляю вас, дорогие дети!

– Черт побери, Уимзи, – сказал Паркер очень сердито, – у вас нет никакого права так говорить. Я только сказал, как я восхищаюсь вашей сестрой – каждый должен восхищаться таким мужеством и верностью. Вас не должно это оскорблять. Я понимаю, что Мэри Уимзи – леди очень богата, а я всего лишь обычный полицейский без годового дохода и с пенсией, которую нужно ждать, но нет необходимости глумиться над этим.

– Я не глумлюсь, – парировал Питер с негодованием. – Мне трудно представить, что кто-то женится на моей сестре, но вы – мой друг, и притом хороший друг, и у вас есть мое слово, которое чего-то стоит. Да к черту это все, старина! Если спуститься с небес на землю, посмотрите, что могло бы получиться! Социалист-пацифист непонятного происхождения или карточный игрок с таинственным прошлым! Мать и Джерри, должно быть, имели на то свои причины, когда были рады богобоязненному водопроводчику, не говоря уже о полицейском. Одного только я боюсь: у Мэри ужасно плохой вкус в выборе парней, и она не знает, как оценить такого действительно порядочного парня как вы, дружище.

Мистер Паркер извинился перед своим другом за недостойные подозрения, и некоторое время они сидели молча. Паркер потягивал портвейн и созерцал незримые образы, мерцающие в розовой глубине бокала. Уимзи достал свой пухлый бумажник и начал лениво разбирать его содержимое, выбрасывая старые письма в огонь, разворачивая и опять складывая записки, разглядывая различные визитные карточки. Наконец он добрался до клочка грязной бумаги из кабинета в Ридлсдейле, о значимости которого он едва ли до этого задумывался.

Некоторое время спустя мистер Паркер, допив портвейн и с усилием возвращаясь к своим мыслям, вспомнил, что он собирался рассказать Питеру перед тем, как имя «леди Мэри» затмило все мысли в его голове. Он повернулся к Уимзи, готовый высказаться, но его замечание так никогда и не было услышано, подобно часам, которые собирались пробить, потому что в ту секунду, когда он повернулся, лорд Питер стукнул по маленькому столу кулаком так, что графины зазвенели, и закричал громким голосом, полным внезапного просветления:

– Манон Леско!

– А? – сказал Паркер.

– Поджарьте мои мозги! – прокричал лорд Питер. – Жарьте их, и сделайте из них пюре, и подайте их с маслом как блюдо из репы, поскольку это все, на что они годятся! Посмотрите на меня! – (Мистер Паркер едва ли нуждался в этом призыве.) – Мы беспокоились здесь о Джерри, о Мэри, охотились на Гойлса, Граймторпа и бог знает на кого еще – и все это время у меня был этот маленький клочок бумаги, спрятанный в моем бумажнике. Клякса на полях – это все, что я заметил. Но Манон, Манон! Чарльз, если бы у меня были мозги мокрицы, он должен был мне рассказать всю историю. И только подумайте, мы были бы спасены!

– Хотелось бы мне, чтобы вы не были столь взволнованны, – сказал Паркер. – Я уверен, вы потрясены тем, что увидели всю ситуацию так ясно, но я никогда не читал «Манон Леско», и вы не показали мне запачканную бумагу, поэтому у меня нет ни малейшего представления о том, что вы обнаружили.

Лорд Питер передал ему обрывок бумаги без комментариев.

– Я вижу, – сказал Паркер, – что бумага довольно мятая и грязная и сильно пахнет табаком и русской кожей, поэтому делаю вывод, что вы хранили ее в своем бумажнике.

– Неужели! – сказал Уимзи скептически. – В то время как вы на самом деле видели, как я вынул ее! Холмс, как вы это делаете?

– В одном углу, – продолжал Паркер, – я вижу два пятна, одно гораздо больше других. Я думаю, что кто-то, должно быть, тряс над бумагой ручку. В пятне есть что-то подозрительное?

– Я ничего не заметил.

– Немного ниже пятен герцог подписал свое имя два или три раза или скорее свой титул. Предположение таково: его письма не были адресованы близким.

– Предположение позволительное, я думаю.

– У полковника Марчбэнкса подпись аккуратнее.

– Он едва ли мог замышлять что-то, – сказал Питер. – Он подписывает свое имя как честный человек! Продолжаем.

– Здесь можно разобрать слово five (пять) или fine (прекрасный). Видите ли вы в нем нечто таинственное?

– У числа пять может быть мистическое значение, но, признаюсь, оно мне неизвестно. Существует пять чувств, пять пальцев, пять великих китайских заповедей, пять книг Моисея, не говоря уже о мистических сущностях, воспетых в песне о нарциссе – «пять делоников царских без лепестков». Должен сказать, что я всегда хотел узнать, что это за царские делоники. Но, не зная, я не могу помочь и в этом случае.

– Хорошо. Это все, за исключением фрагмента, состоящего из «ое» на одной строчке и «is fou» – ниже.

– Как вы это понимаете?

– «Is found – «найдено», я полагаю.

– Уверены?

– Это первое, что приходит на ум. Или, вероятно, «his foul» – «его глупость» – здесь, кажется, немного размазаны чернила. Или, вы думаете, это «his foul» – «его поражение»? Писал ли герцог о нечестной игре Кэткарта? Это вы имеете в виду?

– Нет, я так не думаю. Кроме того, по-моему, это не почерк Джерри.

– Тогда чей?

– Не знаю, но могу предположить.

– И это приведет к чему-то.

– Это расскажет всю историю.

– О, рассказывайте, Уимзи. Даже доктор Ватсон потерял бы терпение.

– Нет, нет! Попытайтесь прочесть строчку выше.

– Хорошо, но здесь только «ое».

– И что это может быть?

– Я не знаю. «Poet», «роеm manoeuver», «Loeb editio» N, «Citroe» N – это может быть все что угодно.

– Вы правы. Существует не так много английских слов, оканчивающихся на «ое» – и это написано так слитно, что напоминает дифтонг.

– Возможно, это не английское слово.

– Точно; возможно, что не английское.

– О! О, я вижу. Французский язык?

– Ах, вы почти рядом.

– Soeur – oeuvre – oeuf – boeuf.

– Нет, нет. Вы были ближе в первый раз.

– Soeur – coeur?

– Coeur – «сердце». Подождите минутку. Посмотрите на черточку перед словом.

– Подождите – еr – сеr.

– Как насчет реrсеr – «разбить»?

– Я полагаю, что вы правы. Percer le Coeur – «разбить мое сердце».

– Да. Или perceras le Coeur – «разобьешь мое сердце».

– Вот так-то лучше. Кажется, нужна еще одна или две буквы.

– И теперь ваша строчка is found – «найден».

– Fou! – «Глупец!»

– Кто?

– Я не сказал «кто», я сказал «глупец».

– Я знаю, что вы сказали. Я спросил – кто?

– Кто?

– Кто – глупец?

– О! Ей-богу, suis! Je suis fou – «я безумец».

– Наконец-то! И я полагаю, что следующие слова de douleur – «из-за страданий» или что-то вроде этого.

– Такие слова могли бы быть.

– Предусмотрительный упрямец! Я говорю, что это они есть.

– Хорошо, предположим, что это так.

– Это расскажет нам все.

– Ничего!

– Все, я говорю. Подумайте. Это было написано в день смерти Кэткарта. Теперь – кто в доме вероятнее всего мог написать эти слова: «разобьешь мое сердце… я теряю голову из-за страданий»? Проверим каждого. Я знаю, что это не почерк Джерри и он не использовал бы такие выражения. Полковник или госпожа Марчбэнкс? Вероятно, не Пигмалион! Фредди? Он не смог бы написать страстного письма по-французски, даже чтобы спасти свою жизнь.

– Нет, конечно, нет. Это мог быть либо Кэткарт, либо леди Мэри.

– Чепуха! Это не могла быть Мэри.

– Почему нет?

– Нет, если только она не изменила свой пол, подумайте сами.

– Конечно, нет. Было бы написано «я безумна». Тогда Кэткарт…

– Конечно. Он жил во Франции всю жизнь. Посмотрите его банковскую книжку. Посмотрите…

– Боже! Уимзи, мы были слепы.

– Да.

– И послушайте! Я собирался сообщить вам. Из французской сыскной полиции мне сообщили, что они проследили один из банковских чеков Кэткарта.

– Кому он выписан?

– Мистеру Франсуа, у которого много недвижимости недалеко от Этуаль.

– И он сдает ее как апартаменты.

– Без сомнения.

– Когда следующий паром? Бантер!

– Да, милорд!

Мистер Бантер поспешил к двери, услышав, что его зовут.

– Во сколько следующий паром до Парижа?

– В восемь двадцать, милорд, из Ватерлоо.

– Мы поедем на нем. Сколько времени у нас, чтобы собраться?

– Двадцать минут, милорд.

– Возьмите мою зубную щетку и вызовите такси.

– Конечно, милорд.

– Но, Уимзи, какое отношение это имеет к убийству Кэткарта? Неужели это женщина…

– У меня нет времени, – сказал Уимзи поспешно. – Но я вернусь через день или два. Тем временем…

Он торопливо поискал что-то на книжной полке.

– Прочтите это.

Он кинул книгу своему другу и ушел в спальню.

В одиннадцать часов, в то время как между «Норманью» и причалом стремительно расширялась полоса грязной воды, приправленной мазутом и обрывками бумаги, пока привычные к местному климату пассажиры набивали свои желудки холодной ветчиной и маринованными овощами, а более нервные изучали спасательные жилеты в своих каютах, пока справа и слева мерцали и расплывались огни бухты, лорд Питер старался избежать знакомства с второразрядным актером кино. А Чарльз Паркер, сидя у камина на Пиккадилли, 110-А, с нахмуренным лбом впервые знакомился с изысканным шедевром Аббата Прево.

Глава 14 ДАМОКЛОВ МЕЧ

Сцена 1

Лондон. Тронный зал в Вестминстерском дворце. Входят Болингброк, Омерль, Нортумберленд, Перси, Фитцуотер, Серри, Епископ Карлейльский, Аббат Вестминстерский и другие, за ними стража ведет Бегота.

Болингброк

Пусть Бегот подойдет.

Итак, поведай, Бегот, без утайки,

Как умерщвлен был благородный Глостер?

Кто вместе с королем задумал это

И кто свершил кровавое деянье,

Жизнь герцога до срока оборвав?

Бегот

Пусть предо мною встанет лорд Омерль.

Король Ричард II (Пер. М. Донского)

Исторический суд над герцогом Денверским по обвинению в убийстве начался, как только парламент повторно собрался после рождественских каникул. В газетах были опубликованы две короткие редакционные заметки: «Суд, вершимый пэрами над пэром», написанная женщиной-адвокатом и «Привилегии пэров: будут ли они отменены?» студента исторического факультета. Газета «Ивнинг Баннер» оказалась в трудной ситуации, опубликовав статью под заголовком «Шелковая веревка», написанную антикваром; эта статья, по мнению «Дейли Трампет», газеты лейбористской партии, была крайне предосудительной. Последняя саркастически спрашивала: почему, когда дело пэра представили на рассмотрение суда, для нескольких влиятельных лиц были зарезервированы билеты в Королевскую галерею, как на увеселительное шоу?

Мистер Мурблс и агент сыскной полиции Паркер, беседуя между собой, прогуливались с озабоченными лицами, в то время как сэр Импи Биггс уже три дня не появлялся на публике, размышляя о мистере Глиберри, К.С., мистере Браунринг-Фортескью, К.С., и множестве других незначительных членов свиты.

Линия защиты оставалась довольно неясной – более того, она вообще рушилась на глазах, лишенная своего основного свидетеля, и совсем было непонятно, существует ли на самом деле этот свидетель со своими свидетельскими показаниями.

Лорд Питер возвратился из Парижа в конце четвертого дня и ворвался подобно циклону в дом на Грейт-Ормонд-стрит.

– У меня есть доказательство, – сказал он, – но оно довольно шаткое, послушайте!

В течение часа Паркер слушал, лихорадочно делая пометки.

– Вы можете развить это дальше, – сказал Уимзи. – Сообщите Мурблсу. Я уезжаю.

Далее он поехал в американское посольство. Посла, однако, он там не застал, так как тот получил приглашение на королевский обед. Уимзи проклял обед, отказался от предлагаемых услуг вежливых секретарей в роговых оправах и прыгнул назад в свое такси с требованием отвезти его в Букингемский дворец.

Здесь со всей настойчивостью он обращался к должностным лицам, потом к более высокому должностному лицу, затем к еще более высокому и, наконец, к американскому послу и королевской особе – в то время, когда они еще пережевывали мясо.

– О, да, – сказал посол, – конечно, это может быть сделано…

– Конечно, конечно, – сказала радушно королевская особа, – у нас не должно быть никакой задержки. Может возникнуть международное недоразумение и множество газетных статей об острове Эллис. Необходимость отложить суд – это ужасная неприятность и утомительная суета, не так ли? Наши секретари постоянно приносят мне документы, чтобы подписать дополнительные разрешения для полицейских. Удачи вам, Уимзи! Идите и съешьте что-нибудь, пока они разберутся с вашими бумагами. Когда отправляется ваш пароход?

– Завтра утром, сэр, я успею на ливерпульский поезд через час, если смогу.

– Конечно, вы сможете, – сердечно сказал посол, подписывая краткую дипломатическую ноту, – а говорят, что англичане не умеют спешить.

Так, приведя свои бумаги в порядок, его светлость отбыл на пароходе из Ливерпуля на следующее утро, поручив своим законным представителям составлять альтернативные схемы защиты.

– Затем пэры, по двое, по порядку, начиная с самого молодого барона. – Герольдмейстер, очень разгоряченный и взволнованный, суетился вокруг трехсот или около того британских пэров, которые скромно облачались в свои мантии, в то время как герольды старались собрать их вместе и воспрепятствовать хождению, когда все уже подготовлено.

– Видел я фарсы… – раздраженно проворчал лорд Аттенбури. Невысокого роста, тучный джентльмен с холерическим темпераментом был раздражен тем, что оказался рядом с графом Стрэтгиланом и Беггом, чрезвычайно высоким, худым дворянином, имевшим четкое мнение относительно сухого закона и вопроса усыновления.

– Скажите, Аттенбури, – любезно спросил пэр из провинции, с пятью фалдами горностая на плече, – правда ли, что Уимзи еще не вернулся? Моя дочь слышала, будто бы он уехал в Штаты собирать доказательства. Почему именно в Штаты?

– Не знаю, – сказал Аттенбури, – но Уимзи чертовски умный парень. Когда он нашел те мои изумруды, помните, я рассказывал…

– Ваша светлость, ваша светлость, – закричал герольдмейстер отчаянно, ныряя в ряды, – ваша светлость снова оказались за линией!

– И что? – сказал пэр из провинции. – О, будь я проклят! Теперь я должен повиноваться приказам? – Но его оттащили от простых пэров и поставили рядом с совершенно глухим герцогом Уилтширским, который приходился дальним родственником Денверу по женской линии.

В Королевской галерее было полно народу. Ниже барьера, отделяющего судей от подсудимых, на местах, зарезервированных для супруг пэров, сидела вдовствующая герцогиня Денверская, со вкусом одетая и неприступная. Она сильно страдала от присутствия по соседству своей невестки, чья беда заключалась в том, что она стала неприятна свекрови в ее несчастье – возможно, самое тяжелое проклятие, которое могло быть наложено на человека, рожденного для скорби.

Позади внушительного множества пэров в пышных париках в зале были предусмотрены места для свидетелей, и там в гордом одиночестве сидел мистер Бантер – а случай, если защита сочтет необходимым установить алиби; остальные свидетели томились в королевской гардеробной комнате, грызя пальцы и сверля глазами друг друга.

С обеих сторон выше барьера стояли скамьи для пэров, каждый из которых вправе по-своему оценивать факты и трактовать законы, а на возвышении – судейское кресло, предназначенное для председателя суда пэров.

Репортеры за своим небольшим столиком уже начали волноваться и поглядывать на часы. Приглушенный стенами и гулом разговоров, Биг Бен пробил одиннадцать медленных ударов, нагнетая тревогу и напряжение. Дверь открылась. Репортеры заволновались; совет поднялся; все встали; вдовствующая герцогиня шепталась безостановочно со своим соседом, голос которого напоминал ей о дыхании Эдема; и процессия медленно вошла внутрь, освещенная лучами зимнего света из высоких окон.

Слушания были открыты в соответствии с провозглашением тишины парламентским приставом, после которого королевский секретарь канцелярии, преклонив колено около судейского кресла, представил список Комиссии, скрепленный большой государственной печатью, председателю суда пэров[7]7
  Канцлер распределил места в этом случае как обычно.


[Закрыть], который, сочтя чтение списка бесполезным занятием, вернул его секретарю с большой торжественностью. Последний соответственно продолжил мрачно и утомительно читать список, предоставляя собранию возможность оценить плохую акустику палаты. Парламентский пристав провозгласил с чувством: «Боже храни короля», после чего герольдмейстер и королевский секретарь, снова преклонив колени, вручили председателю суда пэров список присяжных.

– Помпезно, не правда ли? – сказала вдова. – Будто в соборе.

Истребование дела и официальный отчет сопровождались длинным, звучном вздором, который, начавшись с божественного прославления Георга Пятого, призвал затем все правосудие и судей Центрального уголовного суда, перечислив господина мэра Лондона, мирового судью с юрисдикцией по уголовным и гражданским судам и большое количество различных членов верхней палаты и правосудия, перескочив назад к нашему королю, пройдясь по Лондону, графствам Лондона, Мидлэсекса, Эссекса, Кента и Серри, упомянув нашего покойного верховного короля Уильяма Четвертого, перейдя к Акту местного правительства 1888 года, заплутав в списке всех измен, убийств, уголовных преступлений и проступков, кем-либо и в какой-либо манере сделанных, совершенных или сотворенных, когда и каким способом, по всем статьям и в каких обстоятельствах относительно исходных предпосылок, – и, наконец, после торжественного перечисления имен всех присяжных большого жюри, внезапно завершился жестким и кратким изложением обвинительного акта.

«Присяжные заседатели его величества короля своей клятвой подают исковое заявление о том, что наиболее благородный и влиятельный принц Джеральд Кристиан Уимзи, виконт Сент-Джордж, герцог Денверский, пэр Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, тринадцатого октября одна тысяча девятьсот двадцать третьего года нашей эры в округе Ридлсдейл, в графстве Йоркшир совершил умышленное убийство Дэниса Кэткарта».

После этого[8]8
  Для отчета о процедуре см. Журнал палаты лордов указанных дат.


[Закрыть] парламентский пристав вызвал в зал суда Джеральда Кристиана Уимзи, виконта Сент-Джорджа, герцога Денверского, чтобы тот прошел к скамье подсудимых и ответил на обвинение. Подойдя к скамье подсудимых, обвиняемый опустился на колени и стоял так до тех пор, пока председатель суда пэров не сказал ему, что он может подняться.

Герцог Денверский в своем костюме из синей саржи, единственный без головного убора среди всех пэров, выглядел очень маленьким, взволнованным и одиноким. Однако он держался с тем спокойным достоинством, которое присуще благородным заключенным, и слушал подробное изложение обвинения, зачитанное председателем суда пэров, с простой серьезностью, которая ему хорошо соответствовала.

Затем секретарь парламента в обычной манере предъявил обвинение упомянутому герцогу Денверскому и спросил у него, «виновен ли он или не виновен», на что герцог признал себя невиновным.

После этого сэр Вигмор Вринчинг, министр юстиции и генеральный прокурор, поднялся, чтобы начать дело в качестве представителя королевской власти.

После обычных предварительных замечаний о том, что данный случай очень серьезный и болезненный, сэр Вигмор стал рассказывать о деле с самого начала: ссора, выстрел в 3.00, пистолет, обнаружение тела, исчезновение письма и остальное из знакомого рассказа. Более того, он намекнул, что, согласно свидетельским показаниям, причины ссоры между Денвером и Кэткартом были вовсе не те, о которых рассказал заключенный, и что у последнего, оказывается, были «серьезные основания опасаться Кэткарта». В этот момент было замечено, что обвиняемый тревожно взглянул на своего поверенного. Чтение дела заняло некоторое время; затем сэр Вигмор продолжил, вызвав свидетелей.

Обвинительная сторона не могла вызвать герцога Денверского, поэтому первым важным свидетелем была леди Мэри Уимзи. После рассказа о своих отношениях с Кэткартом и описания последней ссоры между ними она продолжила:

– В три часа я встала и спустилась вниз.

– Почему вы так поступили? – спросил сэр Вигмор, оглядывая суд с видом человека, собирающегося произвести большой эффект.

– У меня была назначена встреча, и я проснулась, чтобы встретить друга.

Все репортеры внезапно посмотрели на нее, подобно собакам, ожидающим кусок пирога, а сэр Вигмор пришел в такую ярость, что своей папкой с делом стукнул по голове сидящего ниже секретаря палаты лордов.

– Действительно! Теперь, свидетель, помните, что вы под присягой, и будьте внимательны. Что было причиной вашего пробуждения в три часа?

– Я не спала. Я ждала условленной встречи.

– Пока вы ждали, слышали ли вы что-нибудь?

– Ничего вообще.

– Теперь, леди Мэри, у меня здесь есть ваши показания, подтвержденные присягой в присутствии коронера. Я прочту их вам. Пожалуйста, слушайте очень внимательно. Вы сказали: «В три часа я проснулась от звука выстрела. Я подумала, что это, должно быть, браконьеры. Выстрел прозвучал очень громко, близко к дому. Я спустилась вниз, чтобы выяснить, что это было». Вы помните, как вы это говорили?

– Да, но это была неправда.

– Неправда?

– Да.

– Подтверждая, что давали эти показания, вы все же говорите, что ничего не слышали в три часа?

– Я вообще ничего не слышала. Я спустилась вниз, потому что у меня была назначена встреча.

– Милорды, – сказал сэр Вигмор, покраснев. – Я должен просить вас не учитывать показания этого свидетеля как запутывающие следствие.

Такое вероломное нападение сэра Вигмора, однако, не произвело никакого эффекта, кроме повторения утверждения, что не было слышно никакого выстрела. По поводу того, что, обнаружив тело, она сказала: «О боже! Джеральд, ты убил его», леди Мэри объяснила, что испугалась за друга, с которым у нее была назначена встреча. Последовавший затем ожесточенный спор касался того, была ли уместной вообще история с условленным свиданием. Лорды решили, что в целом история была уместна, и история Гойлса была предана огласке – вместе с сообщением, что мистер Гойлс находится в суде и может дать показания. В конечном счете, громко фыркая, сэр Вигмор Вринчинг уступил свидетеля сэру Импи Биггсу, который, учтиво возвышаясь и выглядя чрезвычайно импозантно, вернулся к предыдущему вопросу.

– Простите за нескромный вопрос, – начал сэр Импи, кланяясь вежливо, – но можете ли вы сказать нам: по вашему мнению, покойный капитан Кэткарт был глубоко влюблен в вас?

– Нет, я уверена, что не был; это было соглашение для нашего взаимного удобства.

– Исходя из знания его характера, как вы считаете, был ли он способен на очень глубокую привязанность?

– Думаю, что да – по отношению к подходящей женщине. Я должна сказать, что он обладал страстной натурой.

– Спасибо. Вы сказали нам, что встречали капитана Кэткарта несколько раз, когда останавливались в Париже в феврале прошлого года. Вы помните, как ходили с ним в ювелирный магазин – к монсеньору Брике на улице Мира?

– Возможно; я точно не помню.

– Число, к которому мне хотелось бы привлечь ваше внимание, – шестое февраля.

– Я не могу сказать.

– Вы узнаете эту безделушку?

Свидетельнице вручили зеленоглазого кота.

– Нет я никогда не видела это прежде.

– Дарил ли вам капитан Кэткарт когда-либо что-нибудь подобное?

– Нет, никогда.

– У вас когда-нибудь был такой драгоценный камень?

– Совершенно уверена, что у меня такого не было.

– Милорды, я специально показал этот алмаз и платинового кота. Спасибо, леди Мэри.

Джеймс Флеминг, которого подвергли расспросу относительно доставки почты, продолжал пребывать в неведении и забывчивости, в целом дав понять суду, что никакого письма герцогу не доставляли. Сэр Вигмор, чья вступительная речь содержала зловещие намеки на попытку очернить характер жертвы, неприятно улыбнулся и передал свидетеля сэру Импи. Последний ограничился тем, что выудил у свидетеля признание в невозможности поклясться положительно так или иначе, и приступил немедленно к другому вопросу.

– Вы не припоминаете, приходили какие-то письма той же самой почтой кому-либо еще?

– Да, я принес три или четыре в бильярдную.

– Вы можете сказать, кому они были адресованы?

– Было несколько писем для полковника Марчбэнкса и одно для капитана Кэткарта.

– Капитан Кэткарт открыл свое письмо сразу же?

– Не могу ответить, сэр, – я немедленно покинул комнату, чтобы отнести письма его светлости в кабинет.

– Теперь расскажите нам, как письма отправляются на почту утром из охотничьего домика?

– Они помещаются в почтовую сумку, которая запирается. У его светлости есть один ключ, другой – у почтальона. Письма опускаются в прорезь в верхней части.