Текст книги "Ключ к убийству"

Автор книги: Дороти Ли Сэйерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 13

«Дорогой лорд Питер!

Когда я был молодым человеком, я часто играл в шахматы с одним старым другом моего отца. Он был плохим стратегом, долго обдумывал каждый ход, и неизбежный мат всегда оказывался для него неожиданным. Он всякий раз настаивал, чтобы ему позволили отменить ход и сыграть по-другому. Я же всегда соблюдал правила и сейчас откровенно признаю, что вы выиграли эту партию. Мне остается либо сдаться и быть повешенным, либо бежать за границу и жить там в праздной и небезопасной безвестности. Я предпочитаю признать свое поражение.

Если вы читали мою книгу «Криминальный лунатизм», вы вспомните, что я в ней писал: «В большинстве случаев преступник выдает себя какой-нибудь неправильностью, аномалией, сопровождающей патологическое состояние его нервных тканей. Его психическая неустойчивость проявляется в различных формах: в чрезмерном тщеславии, заставляющем его хвастаться своим достижением; в неадекватной оценке важности нанесенной ему обиды или оскорбления, обусловленной галлюцинациями религиозного характера и толкающей его к признанию; самовлюбленность, вызывающая чувство ужаса или убежденность в совершенном им грехе, заставляющая его бежать, не позаботившись о сокрытии следов преступления; безрассудная самоуверенность, приводящая к пренебрежению самыми обычными предосторожностями, как в случае с Генри Уэйнрайтом, который оставил мальчика присматривать за останками убитой женщины, пока он сам ходил за кебом. Или, с другой стороны, нервозное недоверие к предчувствиям, пережитым в прошлом, заставляющее его вернуться на место преступления, чтобы убедиться, что все улики уничтожены. Я без колебаний заявляю, что совершенно здоровый человек, не страдающий религиозным или иным бредом, всегда может полностью обеспечить себя от разоблачения при условии, что преступление в достаточной степени обдумано заранее и если его расчеты не нарушит какая-нибудь совершенно непредвиденная случайность».

Последнее утверждение, как вы знаете, мне почти удалось доказать на практике. Две случайности, которые выдали меня, я никак не мог предвидеть. Во-первых, Ливи узнала какая-то девушка на Бэттерси-парк-роуд, что указало на возможную связь между двумя происшествиями. Во-вторых, Типпс договорился приехать в Денвер во вторник утром, благодаря чему вы узнали от вашей матери о трупе, найденном в квартире Типпса, и успели осмотреть его до приезда полиции. К тому же герцогиня Денверская поделилась с вами кое-какими подробностями из моей биографии. Если бы у меня была возможность разрушить эти две случайно возникшие цепочки фактов, то я отваживаюсь заявить, что вы никогда не смогли бы заподозрить меня, не говоря уж о получении достаточных доказательств для вынесения приговора.

Из всех человеческих эмоций, кроме, может быть, голода и страха, сексуальная потребность вызывает самые яростные и, при некоторых обстоятельствах, самые стойкие реакции. Тем не менее полагаю, я прав, утверждая, что в то время, когда я писал свою книгу, мой первоначальный порыв убить сэра Рубена Ливи был уже коренным образом модифицирован благодаря моей склонности к анализу. К животному вожделению и к первобытному человеческому желанию отомстить прибавилось рациональное намерение подкрепить мои собственные теории практикой. Если бы все обернулось так, как я планировал, то я отдал бы на хранение в Английский банк запечатанный конверт с отчетом о моем эксперименте, с указанием распорядителям моего завещания опубликовать его после моей смерти. Теперь, когда случай нарушил чистоту эксперимента, я доверяю этот отчет вам, человеку, которого он не может не заинтересовать, с просьбой ознакомить с ним научные круги, чтобы отдать должное моей репутации ученого.

Главными факторами, определяющими успех в любом предприятии, являются деньги и возможность, и, как правило, тот, кто обладает первым, имеет и второе. В самом начале моей карьеры, хотя я и был достаточно обеспеченным человеком, у меня не было абсолютной власти над обстоятельствами. По этой причине я и посвятил себя своей профессии и удовлетворился сохранением дружеских отношений с Рубеном Ливи. Это давало мне возможность быть в курсе его проблем, чтобы, когда настанет момент действия, я мог знать, каким оружием мне воспользоваться.

А тем временем я тщательно изучал криминологию – как по художественной литературе, так и фактически (моя книга по криминологии стала побочным продуктом этой деятельности) – и увидел, что в каждом убийстве реальной ключевой проблемой было как избавиться от трупа. Средства для убийства были у меня, как у врача, всегда под рукой, и я не собирался допустить какую-либо ошибку в этом отношении. Я также не был склонен предать себя в руки полиции из-за иллюзорного чувства греха. Единственная трудность состояла в том, чтобы уничтожить всякую связь между моей личностью и личностью покойника. Вы, вероятно, помните, что Майкл Финсбери в развлекательном романе Стивенсона отмечает: «Что действительно может довести человека до виселицы, так это чувство вины». Мне стало ясно, что один только факт наличия трупа не может считаться уликой, при условии, что никто не замечен в связи с этим конкретным трупом. Таким образом, мысль о замене одного трупа другим довольно рано пришла мне в голову, а вот возможность появилась только после того, как я стал практическим руководителем госпиталя Святого Луки и оказался совершенно свободен в выборе и обработке трупов. В ожидании удобного случая я внимательно следил за всем материалом, который поступал к нам для вскрытия.

Наконец врач из работного дома в Челси сообщил мне, что какой-то бродяга, проявлявший очень интересные нервные и мозговые реакции, был ранен обрушившимися на него строительными лесами. Я приехал туда, увидел пациента и был поражен сильным внешним сходством этого человека с сэром Рубеном.

Упавшая с большой высоты балка вызвала смещение четвертого и пятого позвонков и сильный ушиб спинного мозга, и казалось в высшей степени невероятным, что бродяга сможет когда-либо поправиться, психически или физически, и не было сомнений, что его дальнейшее существование будет абсолютно бесполезно и для него самого, и для кого-либо другого. Очевидно, что до недавнего времени он был вполне способен сам зарабатывать себе на жизнь, поскольку был довольно упитан, но состояние его одежды говорило о том, что он потерял работу и при нынешних обстоятельствах у него нет шансов найти ее. Я решил, что он очень хорошо подходит для моих целей, и поэтому провернул в Сити кое-какие дела, которые заранее подготовил. Упомянутые врачом из работного дома реакции представляли для меня интерес, и я их тщательно исследовал, после чего договорился, чтобы тело доставили в госпиталь к тому моменту, когда я закончу свои приготовления.

В среду и четверг той недели я частным образом договорился с разными брокерами, чтобы те скупили для меня акции одной перуанской нефтяной компании – «Перувиан ойлфилдз», стоимость которых упала почти до уровня стоимости макулатуры. Эта часть моего эксперимента стоила мне совсем немного, но я умудрился вызвать немалое любопытство и даже легкое волнение. В тот момент я, конечно, принял все необходимые меры к тому, чтобы мое имя нигде не фигурировало. Ухудшение состояния пациента вызвало у меня некоторое беспокойство, что мой больной может умереть раньше, чем я буду готов к этому, но с помощью инъекций соляного раствора я умудрился поддерживать его жизнь, и к концу субботы он даже стал проявлять не входившие в мои планы симптомы выздоровления.

Утром в понедельник на бирже заинтересовались перуанскими акциями. Очевидно, поползли слухи, что кто-то о них что-то знает, и уже в этот день я оказался не единственным покупателем. Я купил еще пару сотен акций на свое имя и предоставил бирже самой позаботиться о себе. Ко времени ленча я подстроил случайную встречу с сэром Ливи на углу Мэншн-Хаус. Как я и ожидал, он удивился, увидев меня в этой части Лондона. Я изобразил некоторое смущение и предложил отобедать вместе. Затем отвел его в относительно спокойное местечко, заказал там хорошего вина и выпил достаточно, чтобы он счел это причиной моего доверительного настроения. Я спросил его, как идут дела на бирже. Он ответил: «О, все прекрасно», но казался озабоченным и спросил меня, предпринял ли я что-нибудь в этом направлении. Я ответил, что время от времени развлекаюсь финансовыми операциями и что, говоря по правде, мне предложили одну хорошую сделку. При этих словах я с опаской оглянулся и придвинул свой стул поближе к нему.

– Я предполагаю, что вы ничего не знаете о компании «Перувиан ойлфилдз», верно? – спросил он.

Я вздрогнул, снова оглянулся и, наклонившись к нему, сказал едва слышно:

– Что ж, сказать по правде, знаю, но не хочу, чтоб об этом узнали все вокруг. Я решил хорошо на ней заработать.

– Но я думал, что это пустышка, – заметил он. – Они не платили дивидендов несчетное количество лет.

– Да, это так, – сказал я, – но они скоро начнут выплачивать. У меня есть надежный источник информации.

Он недоверчиво посмотрел на меня, но я опрокинул еще один бокал и нагнулся к его уху.

– Послушайте, – сказал я. – Я не выдам эту информацию первому встречному, но не против того, чтобы оказать вам и Кристине добрую услугу. Знаете, я всегда чувствовал к ней большую симпатию, еще с молодых лет. В тот раз вы меня обошли, но зла я на вас не держу и хотел бы сделать для вас обоих что-нибудь приятное.

К этому времени я был несколько взволнован, а он подумал, что я пьян.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказал он, – но я стреляный воробей, знаете ли, и всегда был таким. Мне бы хотелось получить от вас кое-какие подтверждения. – Он посмотрел на меня с хитрецой ростовщика.

– Я дам вам подтверждение, – ответил я, – но здесь небезопасно. Приходите ко мне сегодня вечером после ужина, и я покажу вам финансовый отчет компании.

– Как вам удалось заполучить его? – спросил он.

– Я все расскажу вам вечером, – ответил я. – Приходите в любое время после, скажем, девяти.

– На Харли-стрит? – спросил он, и я понял, что он собирается прийти.

– Нет, – сказал я, – в Бэттерси, улица Принс-Уэльс-роуд. Мне надо доделать кое-какую работу в госпитале. И послушайте, – добавил я, – не говорите ни единой душе о том, что придете ко мне. Сегодня я купил пару сотен этих акций на свое имя, и все уверены, что я что-то узнал. Если нас увидят вместе, то кое-кто поймет кое-что. Поверьте мне, говорить о таких вещах в таком месте, как это, небезопасно.

– Ладно, – сказал он. – Никому не скажу ни слова. Я загляну к вам около девяти. Вы уверены, что это надежное дело?

– В высшей степени, – заверил я его. И я действительно так думал.

После этого мы расстались, и я пошел в работный дом. Мой больной умер около одиннадцати часов. Я видел его сразу же после завтрака, и меня его смерть не удивила. Уладив обычные формальности с начальством работного дома, я договорился, что труп будет доставлен в госпиталь приблизительно к семи часам.

После полудня, поскольку в этот день мне не надо было находиться в госпитале на Харли-стрит, я заглянул к одному моему старому другу, который живет вблизи Гайд-парка, и нашел, что он как раз собирается уехать в Брайтон по какому-то делу. Мы с ним выпили чаю, после чего я проводил его к поезду, отправлявшемуся в 5.35 с вокзала Виктория. Когда я выходил с перрона, мне пришло в голову купить вечернюю газету, и я бездумно пошел к ближайшему киоску. Но на пути к нему я попал в толпу людей, бегущих к пригородному поезду. Я свернул и оказался в другом встречном потоке пассажиров, выходящих из подземки или стекавшихся со всех сторон к поезду, отправлявшемуся в 5.45 в Бэттерси и Уондсворт-Каммон. После некоторой борьбы я выбрался из этой толпы и поехал домой на такси. Оказавшись наконец в машине, я обнаружил чье-то пенсне в золотой оправе, зацепившееся за каракулевый воротник моего пальто. Время с 6.15 до семи я провел, пытаясь состряпать нечто похожее на липовый отчет компании для сэра Рубена.

В семь часов я прошел через свой личный вход в госпиталь и обнаружил, что фургон из работного дома только что доставил моего субъекта к боковой двери госпиталя. Я приказал перенести его прямо в прозекторскую и сказал служителю, Уильяму Уоттсу, что буду работать там всю ночь и сам подготовлю тело – инъекция консерванта будет здесь самым трудным делом. Отпустив его, я пошел домой и пообедал. Своему слуге я сказал, что весь вечер буду работать в госпитале, не знаю, когда вернусь, и добавил, чтобы он отправлялся спать, как обычно, в 10.30. Он привык к моим нерегулярным отлучкам и возвращениям. В своем доме в Бэттерси я держу только двоих слуг – Каммингса и его жену, которая мне готовит. Более грубую домашнюю работу делает приходящая горничная. Спальня слуг находится на верхнем этаже и выходит окнами на улицу Принс-Уэльс-роуд.

Пообедав, я расположился за столом в холле с кое-какими бумагами. К четверти девятого мой слуга убрал посуду, и я приказал ему принести мне сифон и подставку с несколькими графинами вина. После этого я отправил его вниз. В двадцать минут десятого в дверь позвонил Ливи, и я сам открыл ему. В другом конце холла появился мой слуга, но я крикнул ему, что все в порядке, и он ушел. На Ливи было пальто, надетое поверх вечернего костюма, в руках он держал зонтик.

– О, да вы насквозь промокли! – сказал я. – Как вы добрались сюда?

– Автобусом, – ответил он, – но дурак кондуктор позабыл высадить меня в конце улицы. Льет как из ведра, да и темень, как... Я не мог определить, где нахожусь.

Я был рад, что он не взял такси, но я и рассчитывал на это.

– Ваша мелочная экономия в один прекрасный день приведет вас к смерти, – заметил я. – Особенно в наше время. – И я оказался прав, хотя и не предполагал, что это будет и моя смерть. Повторяю, что не смог предвидеть этого.

Я усадил его у пылающего камина и налил ему виски. Он был в приподнятом настроении в связи с каким-то делом, связанным с аргентинской компанией, которое он должен был успешно завершить на следующий день. С четверть часа мы говорили о деньгах, после чего он сказал:

– Так, а как насчет ваших перуанских пустышек?

– Это вовсе не пустышки, – ответил я. – Можете сами убедиться, пролистав отчет компании.

Я провел его наверх в библиотеку и включил центральную люстру и лампу на письменном столе. Усадив его спиной к огню, я вынул из сейфа бумаги, которые сам состряпал. Он взял их и стал внимательно читать, низко склонившись над столом из-за своей близорукости, в то время как я поправлял поленья в камине. Как только я увидел, что его голова оказалась в удобном положении, я нанес ему сильный удар кочергой по шее, как раз по четвертому позвонку. Это была тонкая работа, поскольку требовалось так рассчитать силу удара, чтобы убить его, не повредив кожу, но мой профессиональный опыт оказался мне полезен. Он только один раз громко ахнул и бесшумно повалился на стол. Я положил на место кочергу и осмотрел его. У него была сломана шея, и он был мертв. Я отнес его в спальню и раздел; было без десяти минут десять. Я затолкал его под кровать, расстеленную на ночь, и привел в порядок бумаги в библиотеке. Затем я спустился по лестнице вниз, взял зонтик Ливи и вышел через парадную, крикнув «Спокойной ночи!» достаточно громко, чтобы было слышно на первом этаже, если слуги еще не спят. Я прошмыгнул по улице и, войдя в здание госпиталя через боковую дверь, бесшумно прошел к себе. Было бы весьма неприятно, если бы кто-нибудь увидел меня в этот момент, но я перегнулся через перила лестницы и услышал, что повариха и ее муж все еще разговаривают о чем-то в кухне. Я проскользнул тихонько в холл, поставил зонтик в стойку и позвонил. Когда появился слуга, я приказал ему запереть все, кроме моей личной двери в госпиталь. Подождав в библиотеке, пока он выполнит все это, я примерно в 10.30 услышал, как слуги улеглись спать. Я подождал еще с четверть часа и затем прошел в прозекторскую. Подкатив стол-носилки по коридору поближе к двери, я отправился за телом Ливи. Пришлось тащить его на себе вниз по лестнице, но ведь, если бы я спрятал труп в одной из комнат первого этажа, моим слугам могло прийти в голову выглянуть из спальни в течение тех нескольких минут, когда я был вне дома или запирал дверь, так что я решил не рисковать. Итак, я положил Ливи на стол-тележку, прикатил его в прозекторскую и там подменил им труп бродяги. Я пожалел, что приходится отказаться от мысли взглянуть на его мозг, но свежие следы трепанации могли бы вызвать подозрение. Было еще довольно рано, поэтому я потратил несколько минут на подготовку тела Ливи для анатомирования. После этого я погрузил бродягу на стол-тележку и отвез в дом. Было пять минут двенадцатого, и я подумал, что мои слуги, скорее всего, уже спят. Я пронес тело к себе в спальню. Оно было довольно тяжелым, хотя и полегче, чем тело Ливи, но мой опыт альпиниста кое-чему меня научил. Тут требуется не только сноровка, но и сила, а я сильный человек, во всяком случае для моего роста. Я положил труп в свою постель и с головой укрыл его одеялом – если кто-нибудь заглянет сюда в мое отсутствие, он увидит мирно спящего сэра Джулиана Фрика. Затем я разделся и надел на себя одежду Ливи, не забыв захватить с собой его очки, часы и прочие личные вещи. Чуть раньше половины двенадцатого я уже был на улице. В этот час люди только начали возвращаться домой из театров, и я легко нашел кеб на углу Принс-Уэльс-роуд. Я сказал человеку, чтобы он отвез меня к Гайд-Парк-Корнер. Там я вышел, хорошо заплатил ему сверх названной суммы и попросил забрать меня снова на этом же месте примерно через час. Он изъявил согласие, понимающе мне улыбнувшись, и я пошел по Парк-Лейн. Я прихватил с собой одежду в небольшом чемоданчике, а также мое пальто и зонтик Ливи. Добравшись до дома номер 9а, я увидел огни в некоторых окнах верхнего этажа. Вероятно, я пришел несколько преждевременно – из-за того, что старик отправил своих слуг в театр. Я подождал минут пять и услышал, как пробило четверть первого. Вскоре после этого все огни в доме погасли, и я вошел в дом, воспользовавшись ключом Ливи.

Когда я обдумывал план убийства, я сначала намеревался позволить Ливи исчезнуть из кабинета или столовой, оставив после себя только кучку одежды на каминном коврике. Но случайно мне удалось обеспечить отъезд леди Ливи из Лондона, и это позволило найти решение еще более загадочное. Я включил свет в холле, повесил на вешалку мокрое пальто Ливи, а его зонтик поставил в стойку. Шумно и тяжело ступая, я прошел в спальню и выключил свет с помощью дублирующего выключателя на лестничной площадке. Конечно, я достаточно хорошо знал дом. Не было ни малейшего шанса, что я могу наткнуться на кого-либо из слуг. Старик Ливи был человек без претензий и любил делать все сам. Он не утруждал своего камердинера чрезмерной работой и никогда не требовал услуг поздно вечером или ночью. В спальне я снял перчатки Ливи и надел хирургические, чтобы не оставить никаких предательских отпечатков пальцев. Поскольку я хотел создать впечатление, что Ливи лег спать, как обычно, я просто лег в постель. Самый простой и надежный метод показать, что какое-то действие было проделано, – это просто проделать его. Например, кровать, которую просто примяли чьи-то руки, никогда не будет выглядеть так, словно в ней спали. Конечно, я не посмел воспользоваться щеткой для волос Ливи, поскольку у меня волосы другого цвета, но проделал все остальное. Я предположил, что рассудительный старик вроде Ливи выставит свои ботинки на видное место, чтобы слуга мог почистить их, и путем дедукции пришел к выводу, что он должен был сложить свою одежду. Это было ошибкой, но не такой уж важной. Я также не забыл смочить его зубную щетку.

В час ночи я встал и при свете карманного фонарика переоделся в свою собственную одежду. Я не осмелился включить свет в спальне, поскольку на окнах были только легкие занавески. Я надел ботинки и уже за дверью пару старых галош. Лестница и холл были застланы толстым турецким ковром, и я не боялся оставить на нем следы. Я колебался, не хлопнуть ли мне напоследок входной дверью, но решил, что будет безопаснее воспользоваться ключом. (Сейчас он на дне Темзы – на следующий пень я бросил его через перила моста Бэттерси.) Я тихонько подошел к двери и несколько минут прислушивался. Я слышал, как мимо прошел постовой полицейский. Как только его шаги замерли вдали, я осторожно потянул на себя дверь. Она закрылась почти бесшумно, и я направился к месту, где меня должен был ждать кеб. На мне было пальто почти такого же покроя, что и пальто Ливи, кроме того, у меня хватило предусмотрительности захватить в чемоданчике складной цилиндр. Я надеялся, что кебмен не заметит, что на этот раз у меня нет зонтика. К счастью, проливной дождь на некоторое время сменился изморосью, и если он и заметил что-нибудь, то воздержался от замечаний. Я сказал ему, чтобы он остановился на улице Оуверстэнд-Мэншнс у дома номер 50, и там расплатился с ним, затем постоял под навесом у какого-то крыльца, пока кеб не скрылся в темноте. Затем я поспешил к своей боковой двери и вошел в госпиталь. Было приблизительно без четверти два, и передо мной стояла, пожалуй, самая трудная часть плана.

Моей первой задачей было так изменить внешность моего субъекта, чтобы устранить всякое, даже поверхностное сходство как с Ливи, так и с бродягой из работного дома. Мне казалось, что этого будет вполне достаточно, поскольку бродягу вряд ли кто станет оплакивать и суетиться из-за него. Его присутствие в анатомическом театре было вполне объяснимо, и представитель работного дома будет всегда под рукой, чтобы дать нужную информацию о нем. Даже в случае, если путь Ливи будет прослежен до моего дома, не составит труда доказать, что данный труп никак не принадлежит ему. Чисто выбритое лицо, немного бриолина для волос, маникюр – и в моем молчаливом соучастнике уже невозможно было узнать бродягу из работного дома. Его руки были хорошо отмыты еще в госпитале и, несмотря на наличие мозолей, не имели признаков глубоко въевшейся грязи. Конечно, у меня не было возможности проделать всю эту работу настолько тщательно, насколько мне хотелось, так как времени было в обрез. Я не знал, сколько времени мне понадобится, чтобы избавиться от него, и, более того, я боялся, что вот-вот начнется трупное окоченение, которое очень усложнит мою задачу. Когда я выбрил его достаточно, на мой взгляд, хорошо, я достал крепкую простыню и пару широких бинтов, обернул его простыней и тщательно перевязал, проложив слои ваты в тех местах, где бинты могли оставить на теле полосы или потертости.

Теперь подошла самая трудная и рискованная часть работы. Я уже решил про себя, что единственным подходящим способом убрать труп из дома был путь через крышу. Пройти через садик позади дома в такую дождливую погоду означало бы оставить после себя предательские следы. Тащить на себе глубокой ночью покойника по улице пригорода было бы за пределами практической целесообразности. На крыше же, с другой стороны, тот же дождь, который выдал бы меня на земле, становился моим другом.

Чтобы попасть на крышу, надо было пронести мой груз на верхний этаж дома, пройти мимо комнаты слуг и выпихнуть его наружу через люк в кладовке. Если бы речь шла о том, чтобы спокойно выйти самому, то я не боялся бы разбудить слуг, но сделать это неся на себе тяжелый труп было гораздо труднее. Это было бы возможно при условии, что слуги спят крепким сном, но если они не спят, то тяжелая походка на узкой лестнице и скрежет ключа в замке люка были бы слишком явно слышимы. Я тихонько поднялся по лестнице на верхний этаж и послушал у их двери. К моему неудовольствию, в этот момент слуга застонал и что-то пробормотал, переворачиваясь на другой бок.

Я посмотрел на часы. Мои приготовления заняли почти час, ни больше и ни меньше, и мне не хотелось выбираться на крышу, когда уже начнет светать. Я решил сделать смелый шаг и заодно обеспечить себе алиби. Без всяких предосторожностей в отношении шума я вошел в ванную комнату, открыл краны с горячей и холодной водой и выдернул затычку из ванны.

У моих домашних часто возникал повод жаловаться на мою привычку пользоваться ванной в любое время ночи. Шум воды, льющейся в ванну, не только разбудит всех спящих на улице Принс-Уэльс-роуд, куда выходят окна ванной комнаты, но вдобавок к этому моя ванна при заполнении ее водой немилосердно булькает и глухо стучит, при этом часто и трубы начинают громко гудеть. На этот раз, к моему великому удовольствию, ванна была в превосходной форме, завывая, свистя и бухая, словно железнодорожная станция. Я выдержал пять минут такого шума, затем, рассчитав, что к этому моменту все спящие вокруг исчерпали свои проклятия в мой адрес и засунули свои головы под подушки, чтобы спрятаться от шума, я прикрутил краны, оставив только небольшой ручеек воды, вливающейся в ванну, вышел, не забыв оставить включенным свет, и запер за собой дверь. Затем я взвалил на плечи труп и понес его наверх, ступая как можно легче.

Кладовка представляет собой небольшой чердак и располагается по другую сторону лестничной площадки напротив спальни слуг и ванной комнаты. В ее потолке имеется люк, к которому можно добраться с помощью короткой деревянной лестницы-стремянки. Я приставил к стене эту лестницу, поднял по ней и пропихнул наружу труп бродяги и выкарабкался на крышу вслед за ним. Вода все еще с шумом врывалась в ванну, которая шумела и гудела, словно пытаясь переварить железную цепь, а трубы выли и стонали на все лады. Я не боялся, что кто-нибудь услышит какие-либо другие звуки. Я вытащил лестницу за собой на крышу и закрыл люк.

Между моим домом и последним зданием улицы Квин-Кэролайн-Мэншнс имеется зазор шириной всего в несколько футов. Я припомнил, что, когда Мэншнс только начинала застраиваться, возник какой-то спор по поводу уличного освещения, но я полагаю, что обе стороны как-то его уладили. Во всяком случае моя семифутовая лестница благополучно легла над щелью между домами. Я крепко привязал моего бедняка к лестнице и толкал ее, пока она не легла на парапет крыши соседнего дома. Затем я разбежался, прыгнул через щель и легко приземлился по другую сторону.

Остальное оказалось еще проще. Я пронёс своего бедняка по плоским крышам, намереваясь оставить его на чьей-нибудь лестнице или в дымовой трубе. Я прошел почти полпути по крышам сплошного ряда домов, когда внезапно мне пришла в голову мысль: «О, я, должно быть, как раз над квартирой малыша Типпса!» И тут я вспомнил его лицо и глупую болтовню насчет вреда вивисекции. И я с удовольствием представил себе, как было бы здорово оставить мою посылочку у него и посмотреть, как он отреагирует. Я лег на краю крыши и глянул вниз. Там была тьма тьмущая, снова лил дождь, и я рискнул воспользоваться карманным фонариком. Это была единственная неосторожность, которую я допустил, и шансы, что меня могут увидеть с противоположной стороны улицы, были достаточно велики. Секундная вспышка показала мне то, на что я едва мог надеяться, – открытое окно как раз подо мною.

Я достаточно хорошо знал планировку квартир в таких домах, чтобы быть уверенным, что это окно, кухни или ванной комнаты. Из бинта, который я прихватил с собой, я сделал петлю и продел ее у трупа под мышками, затем закрутил двойной бинт в виде каната и прикрепил его к концу железной стойки рядом с трубой. После этого я перекинул бродягу через парапет, а затем спустился вслед за ним по водосточной трубе и скоро уже втаскивал его через окно в ванную комнату Типпса.

К этому моменту я почувствовал некоторую самоуверенность и не пожалел потратить несколько минут на то, чтобы аккуратно уложить его в ванне и привести в полный порядок. Повинуясь внезапному порыву вдохновения, я вспомнил о пенсне, которое случайно зацепилось за воротник моего пальто около вокзала Виктория. Я наткнулся на него рукой, когда искал в кармане нож, чтобы разрезать петлю, и подумал, какую изысканность оно может придать его внешности, еще более запутав все дело. Я нацепил пенсне ему на нос, уничтожил все следы моего присутствия и отбыл, как и пришел, легко поднявшись на крышу с помощью водопроводной трубы и веревки.

Я спокойно вернулся по крышам обратно, перескочил щель между домами и вернул в кладовку лестницу и простыню. Мой тайный сообщник – ванна – приветствовал меня бульканьем и воем. На лестнице я не выдал себя ни единым звуком. Заметив, что вода льется уже почти три четверти часа, я закрутил краны и тем самым позволил моим терпеливым домочадцам немного поспать. Я также почувствовал, что не мешало бы и мне последовать их примеру.

Но сначала мне надо было пройти в госпиталь и навести там порядок. Я отделил голову Ливи и стал открывать мышцы его лица. Через двадцать минут его собственная жена не смогла бы его узнать. Затем я вернулся в дом, оставив мокрые галоши и макинтош около двери в садик. Брюки свои я высушил около газовой печки у себя в спальне и отчистил щеткой все следы грязи и кирпичной пыли. Бороду моего бедняка я сжег в камине библиотеки.

Я хорошо поспал в течение двух часов – с пяти до семи, – когда мой слуга, как обычно, зашел ко мне. Я извинился перед ним за шум в ванной в такое позднее время и добавил, что мне надо бы распорядиться, чтобы починили трубы.

Мне интересно было отметить, что к завтраку я оказался чрезмерно голодным, – значит, моя ночная работа вызвала определенную перегрузку тканей. После этого я отправился в прозекторскую продолжать анатомирование. Еще утром ко мне пришел какой-то особенно тупоголовый полицейский инспектор и поинтересовался, не исчез ли из госпиталя какой-нибудь труп. Я приказал привести его прямо ко мне, то есть в анатомичку, и имел удовольствие показать ему проделанную мной работу над головой сэра Рубена. После этого я прошелся с ним в квартиру Типпса и с удовлетворением отметил про себя, что мой бродяга выглядит весьма убедительно.

Как только открылась биржа, я позвонил своим брокерам и, изобразив некоторую обеспокоенность, смог продать большую часть моих перуанских акций по повышенной цене. Однако к концу дня покупатели ощутили некоторую тревогу в связи со смертью Ливи, и в конце концов я заработал не больше нескольких сотен фунтов на сделках с акциями.

Надеясь, что мне удалось прояснить вам все пункты этого дела, которые могли остаться для вас неясными, и с поздравлениями с удачей и проницательностью, которые позволили вам одержать верх, остаюсь с добрыми пожеланиями вашей матери