Текст книги "Кошки"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава восьмая

Перед вторым окотом черная кошка прихворнула. На спине у нее образовалась большая залысина, она похудела. И еще она очень уж нервничала: за неделю до родов нипочем не хотела оставаться одна. В коттедже было полно народу, и людям нетрудно было составить ей компанию. В те выходные в доме оказались три женщины. Погода испортилась, и мы собирались поехать на побережье посмотреть на холодное штормовое море. Но черная кошка нас не отпустила. Обстановка была напряженной, потому что мы решили оставить ей только двух котят: больше двух ей было бы не прокормить. Это означало, что еще нескольких нам придется уничтожить.

Окот начался в воскресенье, часов в десять утра, и тянулся утомительно медленно. Первый котенок появился в четыре часа дня, и мать устала. Прошло долгое время после его появления, когда наконец сработал рефлекс: кошка обернулась к новорожденному и вылизала его. Котенок был прекрасный. Но мы договорились не присматриваться к котятам, не восторгаться этими энергичными живыми комочками. И вот наконец родился второй котенок. Теперь кошка очень устала и издала свой скорбный плач, означавший «прошу мне помочь». Ну и прекрасно, решили мы: пусть останутся эти двое, а от остальных мы избавимся. Мы достали бутылку шотландского виски и выпили больше половины. Потом появился третий: ну, может, хватит? Затем стали выходить четвертый, пятый, шестой. Бедная черная кошка с таким трудом родила шестерых котят, потом их вылизала, почистила и сама почистилась – вся эта активная деятельность протекала в глубине кресла. Наконец она стала опрятной как всегда, и чистенькие котята принялись сосать мамашу. Она лежала, растянувшись, и мурлыкала в своем величии.

Храбрая кошка, умная кошка, прекрасная кошка… но все без толку, мы должны избавиться от четырех котят.

Так мы и поступили, хотя это было ужасно. Потом двое из нас вышли в темноту на длинное поле, держа в руках фонарики, выкопали яму под немилосердно льющим дождем, и мы похоронили четверых мертвых котят, вовсю ругая природу, друг друга и жизнь; а потом вернулись в просторную комнату, где в камине горел огонь и черная кошка лежала на чистом одеяле, хорошенькая гордая кошка с двумя котятами – снова восторжествовала цивилизация. И мы, не веря своим глазам, смотрели на этих котят, уже таких сильных. Невозможно представить себе их мертвыми, но выбор пал на них случайно. Все делалось наугад, и если бы моя рука нащупала их час назад – рука судьбы, – тогда эти двое теперь лежали бы под тяжелой влажной землей на политом дождем поле. Ночь была ужасной. Мы выпили очень много и твердо решили, что черную кошку надо прооперировать, потому что и впрямь хватит уже с нас этого.

Когда серая кошка взобралась на ручку кресла и присела там согнувшись, протянула лапку – дотронуться до котенка, а черная кошка молниеносно хлестнула ее своей лапкой, то серая скрылась из дома, убежала под дождь.

На следующий день нам всем было намного легче, и мы поехали посмотреть на море, которое было спокойным и синим: за ночь погода переменилась.

Мурлыканье гордой черной кошки разносилось по всей большой комнате.

А серая кошка принесла несколько мышей, которых положила на каменный пол. Я к тому времени поняла, что мыши были отчасти доказательством ее вечного превосходства, это был дар, но дар бесполезный: привлекательность мертвых мышей сомнительна. Едва она внесла свою добычу, я ее тут же выбросила, и киска смотрела на меня с обидой, прижав уши, сверкая глазами.

По утрам, когда я просыпалась, серая кошка сидела в ногах у меня на постели, а на полу лежала свежепойманная убитая мышка.

– Ах, какая старательная кошка! Умная кошка! Большое тебе спасибо, кисонька! Но я выброшу твоих мышек. А черная кошка пойдет за ними и их съест.

Как-то раз я сидела на каменной стенке сада, и мне повезло увидеть, как охотится серая кошка.

В тот день по небу быстро бежали редкие облака, так что по полям, коттеджу, деревьям и саду время от времени проплывали их тени, перемежающиеся солнечным светом, и серая кошка казалась тенью среди теней под кустом сирени. Она сидела очень неподвижно; пристально вглядываясь, можно было едва заметить шевеление ее усиков и ушей; так что она в своей неподвижности была вполне естественна, когда под легким ветерком едва трепетали листья и трава. Только глаза кошки двигались, устремленные на стерню в нескольких футах от нее. Я увидела, как она переместилась вперед, сохраняя свою низкую стойку, совсем так, как движется тень качнувшейся ветки. Три маленькие мышки копошились в горстке сохнущей травы. Они ее не видели. Они останавливались, что-то грызли, снова ползали, садились на задние лапки и оглядывались по сторонам. Тогда почему кошка не напала на них сразу? Она ведь была совсем близко от них. Я не шевелилась; кошка не шевелилась; мыши жили своей жизнью. Прошло полчаса. Кончик кошачьего хвоста шевельнулся, но без нетерпения; как зримое выражение ее мысли: мол, времени достаточно. Блистающее облако закрыло полуденное солнце, и из него пролилось десятка два крупных капель, каждая сверкала золотом. Капля упала на кошачью морду. Кошка, казалось, была недовольна, но не шевельнулась. Золотые капли брызнули на мышей. Они замерли, потом выпрямились и осмотрелись. Я видела, как заморгали их крошечные черные глазки. Пара капель упала на голову кошки. Она их стряхнула. Мыши замерли, и кошка прыгнула, словно метнулась серая молния. Раздался жалобный тихий писк. Кошка уселась, зажав в зубах мышку. Мышка отчаянно дергалась. Кошка бросила мышку; та проползла недалеко, но кошка была бдительна. Вылетела вперед лапа: расправив свои злобные когти, кошка загребающим движением подтянула к себе несчастную мышку. Та пискнула. Кошка вонзила в нее зубы. Писк прекратился. И кошка стала изящно облизываться. Потом кошка подобрала мышку и потопала ко мне, подбросила ее вверх и поймала зубами на лету, как проделывала подобные трюки со своими котятами. И положила ее к моим ногам. Она все это время видела меня, но не давала мне этого понять.

Потом все разъехались из коттеджа, я осталась одна. У меня появилось больше времени, чтобы заниматься кошками, разговаривать с ними.

Однажды я резала на кухне еду для них, раскладывая ее по блюдцам, и вдруг серая кошка вспрыгнула на стол и начала есть из одного блюдца. Черная кошка ждала на полу. Но когда я поставила на пол два блюдца, серая кошка ушла: не хватало еще есть с пола.

То же самое повторилось назавтра. Серая кошка старалась заставить меня кормить ее на столе, на самом главном месте, а черная пусть остается внизу и ест на полу. Я не собиралась ей потакать, и она в течение трех дней ничего не ела дома. Вероятно, кормилась мышами. Однако только тогда, когда ее никто не видел. На четвертый день серая кошка вспрыгнула на стол как обычно, и я подумала: ну что ж, интересно, посмотрим, что будет. Она с удовольствием съела все, что лежало на блюдце, и все это время посматривала вниз, на черную кошку, спокойно обедавшую на полу: смотри, мол, какая мне привилегия.

Через несколько дней черная кошка тоже вспрыгнула на стол, желая получить такую же привилегию. Тогда серая кошка, прижав уши назад, запрыгнула на подоконник, находящийся выше стола, и ждала, чтобы я переставила ее блюдце туда. Она решила: если черная кошка получит разрешение есть на столе, тогда она сама вправе требовать чего-то получше.

Но тут у меня лопнуло терпение, и я объяснила этой парочке, что они меня достали. Все, хватит, обе будут есть на полу, или не стану их кормить вообще.

Тогда серая кошка ушла из дома и ничего не ела и не пила несколько суток. Сначала она пропадала только днем, потом перестала приходить ночевать, и наконец она стала отсутствовать по два-три дня кряду. В Африке в такой ситуации мы бы решили, что серая кошка одичала. И мы предприняли бы какие-то меры: забеспокоились бы, стали бы ее запирать, напомнили бы ей о том, что она домашняя кошка. Но, вероятно, в густонаселенной Англии кошке одичать не так-то просто. Даже в Дартмуре всегда где-нибудь невдалеке обнаружится дом с освещенными окнами.

Когда серая кошка в очередной раз вернулась, я уступила: накормила ее на столе и похвалила; а черную кошку осадила, только осторожно: в конце концов, она мать, у нее котята. И серая кошка вернулась домой, ночами сидела в моих ногах на кровати. А когда она приносила мне в подарок мышей, я неизменно произносила всякий раз короткую хвалебную речь.

Мертвых мышей съедала черная кошка. Серая не ела их никогда. Интересно, что черная кошка никогда не начинала есть добычу, пока я ее не увижу: только когда принесенная мышка принята мной, в адрес серой прозвучала положенная похвала, только тогда черная слезала с кресла и съедала мышку, аккуратно, не торопясь. А серая кошка наблюдала за всем этим, но не делала попыток остановить черную. Хотя все-таки иногда пробовала положить свою добычу на стол, на подоконник, видимо надеясь, что уж там-то черная ее не увидит. Но черная видела мышей всегда: она неизменно забиралась куда требовалось и съедала их.

И вот однажды утром произошло нечто необычное.

Я уехала за покупками в Оукхэмптон. Возвращаюсь и вижу на полу в середине кухни небольшую пирамидку, или кучку, зелени. Рядом сидит серая кошка, наблюдает за мной. Черная с котятами ждет в своем кресле. Обе явно ждут, когда я увижу эту кучку зелени.

Я подошла посмотреть. Под зелеными листьями лежала мертвая мышь. Серая кошка поймала мышь, положила ее на пол в качестве подарка. Но меня не было дольше, чем она рассчитывала; и у нее нашлось время украсить подарок, – может, это было предупреждением для черной кошки: мол, не тронь мышь.

Наверное, серой кошке пришлось совершить три путешествия к живой изгороди, которая была только-только подстрижена, потому что она принесла три побега дикой герани и заботливо прикрыла ими мышь.

Пока я ее хвалила, она не спускала глаз с черной кошки – взгляд триумфатора, высокомерный, угрожающий.

Потом мне рассказали, что львы иногда закрывают ветками свежеубитуто добычу. Зачем, интересно? Чтобы обратить на нее внимание? Чтобы защитить ее от шакалов и гиен? Прикрыть от солнца?

Может, серая кошка спустя тысячелетия вспомнила о своем родстве со львами?

Но я пребываю в сомнении: а что, если бы в нашем доме не появилась черная кошка? Допустим, серая кошка осталась бы единственной владелицей нас и тех мест, где мы обитали, стала бы она, уже в зрелом возрасте, прилагать усилия, чтобы понравиться и польстить хозяевам? Стала бы она разрабатывать столь сложный язык самоутверждения и тщеславия? Поймала ли бы она хоть раз мышку или птичку? По моему мнению, скорее всего, нет.

Глава девятая

Пришло время возвращаться в Лондон. Серой кошке было разрешено разместиться на заднем сиденье автомобиля, и она опять монотонно жаловалась все шесть часов поездки, ненадолго притихнув, только когда задремала. Потом раздалось особенно громкое мяуканье – это она проснулась и поняла, что ее страдания еще не кончились.

И что примечательно: в пути ей недостаточно было ощущать шум, движение, неудобства; ей хотелось видеть устрашающие объекты – другие транспортные средства, которые маячили за окнами машины и уносились прочь. Могу поклясться чем угодно, теперь в мяуканье серой кошки звучало какое-то удовлетворение. Как все неврастеники, она получала удовольствие от созерцания этих объектов.

Черная кошка тихо сидела в корзинке со своими двумя котятами. Кормила их, мурлыкала, когда я просовывала палец через прутья и гладила ее по носу; и не жаловалась, пока голос серой кошки не начинал звучать особенно громко, тогда черная несколько минут мяукала в унисон с ней. Казалось, она решила: раз уж эта мяукает, наверное, так надо. Но надолго ее терпения не хватало.

Когда мы приехали, я тотчас же выпустила обеих, и они сразу почувствовали себя дома. Черная кошка потащила обоих котят в ванную: там она будет растить их недели две, пока дети не станут готовы к обучению. Серая кошка тут же отправилась наверх и завладела кроватью.

Наступила осень. Двери в сад закрыты, потому что в доме включено отопление; коробки для нечистот внесены на веранду; кошек выпускаем на улицу, как только они попросятся. Но не часто: когда наступают холода, их вполне устраивает существование в стенах дома.

В Девоне у черной кошки началась сильная течка, как обычно, через десять дней после окота. Серая кошка в это время охотилась в саду. Черная кошка оставила котят в кресле перед камином и пошла искать самца. Но почему-то рядом никого не оказалось: вероятно, серая очень далеко их отогнала. Так что никто не прибежал на призыв черной кошки, как это бывало в Лондоне, где они мчались через сады и стены в ответ на ее зов. Ей пришлось зайти подальше, в поля. Черная кошка отнесла котят наверх, поскольку считала, что там они будут в безопасности, и пошла к воротам, где и уселась, призывно воя. Временами ненадолго возвращалась в дом, потому что для черной кошки материнские чувства преобладали над всеми прочими инстинктами; покормив их, выходила к воротам снова. Она почти не ела, все выла и докричалась до того, что стала костлявой и изможденной. Просыпаясь ночью, я слышала ее вопли, доносившиеся от ворот. Но бедняжка так и не нашла себе самца; снова растолстела и стала лоснящейся.

За те два месяца, что нас не было в Лондоне, кошачья популяция изменилась. Не осталось никого из прежних котов. Исчез серый полосатый; исчез пушистый черно-белый. Остался сравнительный новичок – белый кот в серых пятнах. И больше никого не было поблизости для спаривания; так что пятнистый белый кот и стал отцом, и нам было интересно посмотреть, какие фишки выкинут гены на этот раз.

Осень была холодной и мокрой. Когда я вышла в сад, серая и черная кошки вышли вместе со мной и суетливо бегали по опавшим мокрым листьям, гоняясь друг за другом и забегая назад в дом. Похоже, их отношения переходят в дружеские. Они до сих пор ни разу не вылизывали друг друга и не спали рядом. Но понемногу начинали играть вместе; хотя чаще та, которая начинала игру, получала отпор в виде шипения. Они всегда настороженно встречались, обнюхивали носы друг друга – кто ты, друг или враг? Похоже на обмен рукопожатиями между соперниками.

Черная кошка, забеременев, много спала. Серая снова стала хозяйкой, позволяла себе излюбленные трюки. Демонстрировала себя.

Черная кошка опять родила в самой верхней комнате, и мы позволили ей оставить всех шестерых котят. Мы все еще не пришли в себя после умерщвления последнего выводка и не могли снова решиться на такое.

Когда котят стало можно переносить, черная кошка решила, что ее детеныши почему-то непременно должны расти под моей кроватью. Потому что комната на самом верху, к ее досаде, часто пустовала, а ей требовалось общество и восхищение. Девушка-студентка все рождественские каникулы веселилась на вечеринках. У черной кошки был настойчивый характер. Она перенесла вниз всех котят, я в подоле отнесла их еще ниже – в ванную. Черная кошка снова приволокла их наверх. Я спустила котят вниз. Мать принесла их назад. Наконец победила грубая сила: я просто заперла дверь.

Хотя в этом возрасте котята особенно очаровательны, от них хочется поскорее избавиться. Котята все время путаются под ногами, котята на столах, на стульях, на подоконниках, котята рвут мебель в клочья. Куда ни посмотришь, всюду черные очарованней – потому что все они на этот раз получились черными. Шесть черных котят – вот тебе и бело-серый отец.

А среди них черная кошка, неутомимая, самоотверженная, верная долгу, следившая за детенышами ежеминутно. Она пила молоко в гигантских количествах, хоть ей и не хотелось, потому что все время рядом оказывался кто-то из котят и его надо было обучать искусству пить из блюдца. Она ела каждый раз, когда рядом с блюдцем оказывался котенок. Я сама наблюдала, как черная кошка, явно не желая проглотить больше ни кусочка еды, прекратила жевать, как только котенок вышел из комнаты, облизнулась и приготовилась отдохнуть. Но тут в помещение снова вошел котенок – уж не знаю, тот самый или какой-то другой. Черная кошка наклонилась над блюдцем и стала есть, издавая тихий вибрирующий звук, каким она обычно уговаривала своих котят. Котенок подошел, сел рядом с матерью и с любопытством следил, как она ест. Кошка все ела, медленно, заставляя себя. Котенок понюхал еду, решил, что теплое молоко лучше, и подполз к соскам матери. Черная кошка повелительно мяукнула. Котенок послушно подошел к блюдцу и чуть лизнул один-два раза; потом, выполнив приказ, рванул назад к черной кошке, а та плюхнулась набок, готовая его кормить.

Или другой пример. Мы видим черную кошку возле коробки с нечистотами. Она была в саду; она только что облегчилась. Но котенку нужно преподать урок. Черная кошка залезает в коробку и принимает должную позу. Она зовет котят: все смотрите на меня. Мать садится, а котята бегают вокруг, наблюдая за ней или не наблюдая. Когда она видит, что кто-то один понял, она слезает с коробки и садится рядом, вдохновляя малыша мурлыканьем и призывами поступить так, как ему показали. Мелкий черный котенок копирует маму. Успех! Котенок явно удивлен. Мама лижет детеныша.

Ни разу не было такого, чтобы котята черной кошки пачкали пол. Действительно, мать обучала их с таким энтузиазмом, что они были очень озабочены этой проблемой. Если котенок играл на каком-то расстоянии от туалета и у него возникала потребность облегчиться, котенок издавал отчаянное мяуканье; пытался принять должную позу – и снова отчаянное мяуканье, потому что он чувствовал – место не то. Черная кошка бегом мчалась на помощь: она загоняла котенка в ту комнату, где стояла коробка с нечистотами. Малыш бежал к коробке, немного проливая по пути, мяукая. Какая радость – он на коробке, а мама сидит рядом, одобряя его поступок. Ах, какой я хороший, чистый котенок, говорят его поза и выражение мордочки. Котенок вылезает из коробки. Его в знак одобрения вылизывают наобум, и это похоже на небрежный поцелуй.

Итак, с этим котенком все в порядке. А с другими? Черная кошка очень озабочена, проверяет мордочки, хвосты, шерстку. А куда это они все разбежались? Достигнув возраста, когда их вот-вот раздадут, котята носятся по всему дому. Черная кошка в отчаянии бегает кругами, вверх-вниз по лестнице. Заглядывает в комнаты и выбегает обратно: где вы? Где вы? Котята по двое, по трое сбиваются в клубок позади ящиков или в шкафах. Мать зовет их, но они не вылезают. Так что в конце концов черная кошка шлепается на пол недалеко от них, полуприкрыв глаза, насторожившись на случай появления возможных врагов или чужих.

Она доводит себя до изнеможения. Котят одного за другим забирают. Мать замечает, что детишек поубавилось, только когда при ней остаются двое. Она беспокойно следит за оставшимися. Теперь остался один котенок. Черная кошка изливает на него всю свою материнскую страсть. И вот уходит последний. Бедная мать носится по всему дому, ищет его, мяукает. Потом как кран закрыли: черная кошка забывает, что ее так удручало. Она взбирается по лестнице и идет спать на свое место – на диван. Как будто у нее никогда и не было котят.

И так до следующего выводка. Котята, опять котята, лавина котят, демонстрирование котят. Их так много, что их уже воспринимаешь как одного Котенка с большой буквы. Это словно листья, вырастающие на голой ветке крепкими и зелеными, но потом приходит время им опадать, и так каждый год. Гости неизменно спрашивают: «А что стало с тем милым котенком?» С которым милым котенком? Они все – милые котята.

Что такое котенок? Появляется крошечное живое существо, заключенное в прозрачную оболочку, вместе со всей этой дрянью – пуповина там и прочее. А через десять минут он, мокрый, но чистый, уже пристроился к материнскому соску. А через десять дней крошечный комочек с мягкими мутными глазками разевает пасть и издает шипение, храбро бросается на склонившееся над ним существо, которое кажется ему опасным врагом. В этом возрасте, расти он на природе, он уже превратился бы в дикого кота. Но нет, к нему уже прикоснулась рука человека, запах человека его обволакивает, голос человека его ободряет. Вскоре котенок выползает из своего гнезда, уверенный, что окружающие его гигантские фигуры не причинят ему вреда. Он вначале ковыляет, пошатываясь, потом разгуливает, потом бегает по всему дому. Приседает на корточки над своей коробкой с землей, вылизывается, потягивает молоко, потом обгрызает кроличью косточку, защищает ее от остальных братьев и сестер. Чудесный котенок, хорошенький котенок, прекрасный, мохнатый, очаровательный, как ребенок, восхитительный зверек, – потом он исчезает. И его личность будут формировать новая домашняя обстановка и новый владелец, потому что, пока он при своей матери, он все еще котенок. Хотя у черной кошки все котята действительно очень хорошо воспитанные.

Скорее всего, и черная кошка, после того как мы неизбежно отнесем ее к доктору, станет воспринимать котят, как серая, бедное бесполое существо, – как будто не знает, что это такое. И ей память тоже ничего не подскажет о котятах. Но пока она их растит, все ее ночи и дни, все ее инстинкты поглощены только ими, и при необходимости она примет за детей любую смерть.

В Африке, много лет назад, у нас была кошка. Не помню, почему она одичала. Видимо, произошла какая-то ужасная трагедия, не замеченная людьми. Может, кто-то проявил чрезмерное высокомерие, которое кошачья гордость не смогла стерпеть. Эта старая кошка ушла из дома и пропадала месяцами. Красотой она не отличалась: была старой растрепой в пятнах и полосках черных, белых, серых и рыжих. Однажды она вернулась и уселась на краю полянки, на которой стоял наш дом, глядела на дом, на людей, на дверь, на других кошек, на цыплят – на семью, куда ей не было ходу. Потом уползла назад, в буш. И назавтра появилась снова. Стоял безмятежный, залитый солнцем вечер. Цыплят как раз загоняли на ночь в курятники. Мы решили, что кошка пришла за цыпленком, и шуганули ее. Она прижалась к траве и растворилась в ней, но следующим же вечером снова была тут. Моя мать подошла к краю буша, позвала ее. Но кошка держалась настороженно и не подошла. Она была на последней стадии беременности: этот большой исхудалый зверь с обвисшей кожей с трудом волок тяжелую глыбу своего тела. Бедняга была голодна. Год выдался засушливым, от долгой засухи трава завяла и пригнулась к земле, высохшие кусты стали жесткими; насколько видно глазу, повсюду торчали остовы деревьев, сухие стебли травы; и на ветках трепетали крошечные листики, больше похожие на тень листьев. Кусты превратились в сучья; и стволы, и ветви деревьев буквально просвечивали сквозь скудные остатки засохшей листвы. Степь была голой. И холм, на котором стоял наш дом, такой высокий, в сезон дождей покрытый пышной растительностью, мягкой и густой, теперь стал пустынным. Сквозь жесткую бахрому сучьев и ветвей проглядывали его очертания: невысокий подъем, ведущий к высокому гребню, а за ним резкий обрыв в долину. Птицы и грызуны, вероятно, удалились в более зеленые края. А кошка недостаточно одичала, чтобы пойти следом за ними, уйти с этого места, которое все еще считала своим домом. Или была слишком изнурена голодом и беременностью и не могла пуститься в путь.

Мы отнесли ей молока, она его выпила, но держалась осторожно, каждая ее мышца была напряжена, она была готова убежать в любую минуту. Пришли и другие домашние коты – посмотреть на беглянку. Выпив все молоко, она убежала в свое укрытие. Каждый вечер она приходила к дому, чтобы подкормиться. Один из нас удерживал остальных злопамятных кошек, а другой приносил ей молоко и еду. Мы ее охраняли, пока не наестся. Но кошка нервничала: каждый глоток хватала так, будто крадет его; время от времени отходила от тарелки, потом возвращалась. Убегала, не доев, и не позволяла себя гладить.

Однажды вечером мы проследовали за ней на приличном расстоянии. Она исчезла где-то на середине спуска с холма. Когда-то эту территорию старатели перекопали вдоль и поперек, тут было полно канав и шахт – искали золото, и какие-то канавы обвалились, потому что землю сильно размыло дождями. Стволы шахт были заброшены, возможно, в них застоялась дождевая вода глубиной фута в два. Сверху на входные отверстия шахт мы набросали старые ветки, чтобы скот не проваливался. Видимо, в одной из этих ям и нашла убежище старая кошка. Мы ее звали, но она не вышла, так что мы бросили эту затею.

Сезон дождей начался сильной, эффектной бурей, дул сильный ветер, молнии блистали, гром гремел, дождь лил потоками. Первая буря сезона могла тянуться днями, неделями. Но в тот год бури не прекращались недели две. Выросла новая трава. Кусты, деревья обросли свежей листвой. Было жарко, влажно, зелень обильно росла повсюду. Старая пару раз подходила к дому, потом исчезла. Мы решили, что она снова ловит мышей. И вот как-то ночью, когда буря была очень сильной, залаяли наши собаки, и плач кошки послышался прямо возле дома. Мы вышли, подняли штормовые фонари среди мечущихся ветвей, волнующейся травы, под серым проливным дождем. Собаки забились под веранду и облаивали старую кошку, которая скорчилась под дождем, глаза ее отсвечивали зеленым в свете фонарей. Она уже явно окотилась. От бедняги остался один скелет. Мы вынесли ей молока и отогнали собак, но кошке было нужно не это. Она сидела под проливным дождем и плакала. Ей нужна была помощь. Мы закутались в дождевики поверх ночных пижам и пошлепали за ней сквозь мглу бури. Гремел гром, молнии высвечивали пелену дождя. На краю буша мы остановились и стали вглядываться вперед – дальше находилась местность, перерытая старыми траншеями, полная старых шахт. Опасно было нырять в заросли. Но кошка вела нас вперед, она плакала, требовала. Мы осторожно шли, держа штормовые фонари, через высокую, по пояс, траву и кусты, под частый стук дождя. Потом кошка исчезла, только слышался ее плач откуда-то снизу, из-под ног. Прямо перед нами была нагромождена куча старых ветвей. Значит, мы оказались на краю шахты. Кошка была где-то внизу, в шахте. Ну, мы не собирались посреди ночи растаскивать это нагромождение скользких ветвей над осыпающейся шахтой. Мы посветили фонарями в промежутки между ветвями, и нам показалось, что мы видим кошку, и она шевелилась, но мы не были уверены. Так что мы вернулись домой, бросив на произвол судьбы бедных животных, и в теплой освещенной комнате напились какао, дрожа, пока не высохли и не согрелись.

Но спали мы плохо, все думали о бедной кошке и поднялись в пять часов утра, как только рассвело. Буря закончилась, но капало со всех ветвей. Мы вышли в холодный сумрак, на востоке уже показались красные сполохи – скоро взойдет солнце. Мы спустились через промокшие кусты к куче старых ветвей. Никаких следов кошки.

Шахта была не глубже восьмидесяти футов, в ней были прорыты два поперечных забоя: один на глубине футов десяти, другой – гораздо глубже. Мы решили, что кошка, скорее всего, положила котят в первый поперечный забой, длиной футов в двадцать, который шел под углом вниз. Не так просто было поднимать эти тяжелые мокрые ветви, мы провозились долго. Когда открылся вход в шахту, он оказался не таким правильным квадратом, как раньше. Земля по краям осыпалась, и какие-то мелкие ветки и сучки из верхней кучи попадали вниз, примерно футов на пятнадцать, застряли и образовали там подобие неровной платформы. На платформу намыло и нанесло ветром землю и мелкие камушки. Так что она стала похожа на тонкий пол, совсем тонкий: сквозь него просвечивала дождевая вода, скопившаяся на дне шахты. Немного ниже устья шахты, теперь уже на глубине футов шести, потому что верхний край шахты понизился, можно было различить вход в поперечный забой – дыру в четыре квадратных фута, тоже с осыпавшимися краями. Если лечь на живот на скользкую красную глину, держась для безопасности за кусты, можно было заглянуть в забой, увидеть его вглубь ярда на два. И там мы различили голову кошки: она неподвижно торчала из красной земли. Мы решили, что после всех этих дождей края забоя размыло и кошку наполовину засыпало, так что, вероятно, она мертва. Мы ее позвали: в ответ послышались слабые хриплые звуки. Значит, жива. Теперь встала проблема: как до нее добраться. Бесполезно было пытаться закрепить лебедку на этой промокшей земле, которая могла оползти в любую минуту. И нельзя было рисковать встать на эту ненадежную платформу из сучков и земли: просто невероятно, как она смогла выдержать вес кошки, которая, должно быть, спрыгивала туда по нескольку раз в день.

Мы привязали к дереву толстую веревку, сделали на ней толстые узлы через каждые три фута и спустили веревку через край шахты, стараясь ее не запачкать, чтобы не стала скользкой. Потом один из нас начал спускаться по веревке с корзинкой в руках, пока не добрался до этого забоя. Там и оказалась кошка, она съежилась на промокшей красной земле, одеревенев от холода и влаги. А рядом с ней обнаружилось полдюжины котят, еще слепых, дней семи от роду, не старше. Теперь ясно, что беспокоило кошку: после бурь за эти две недели в забой попало столько дождевой воды, что его стенки и крыша частично осыпались; и теперь берлога, которую она отыскала, казавшаяся еще недавно такой надежной и сухой, может превратиться в мокрую, рушащуюся, смертельную ловушку. И кошка пришла к нам за помощью, чтобы мы спасли ее котят. Она боялась подходить ближе к дому из-за враждебности остальных кошек и собак, а может, теперь боялась и нас, но преодолела свой страх, чтобы попросить помощи для котят. Но помощи мы ей не оказали. В ту ночь она, видимо, потеряла всякую надежду, ведь дождь хлестал, земля осыпалась вокруг нее, а уровень воды в темном оползающем туннеле поднимался. Но она накормила котят, и они были живы. Малыши шипели и фыркали, когда их поднимали в корзине. Кошка слишком оцепенела от холода, и ей самой было не выбраться. Вначале подняли сердитых котят, а мать ждала, скорчившись в мокрой земле. Снова спустили корзину, и на этот раз в ней подняли кошку. Все семейство отнесли в дом, там им выделили угол, накормили, обеспечили безопасность. Котята выросли и нашли новых хозяев, а их мать осталась нашей домашней кошкой – и даже, представьте, продолжала рожать котят.