Текст книги "Кошки"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава десятая

Весна. Двери дома открыты. От земли тянет свежестью. Серая и черная кошки гоняются друг за другом, стремглав носятся по всему саду и прыгают на стены, отделяющие наш сад от соседских. Они катаются на спине в бледном солнечном свете – но на приличном расстоянии друг от друга. Повалявшись, встают, осторожно тянутся носами друг к другу, обнюхивают носы – с одной стороны, с другой. Черная кошка возвращается в дом выполнять свои материнские обязанности; серая остается в саду, охотится.

Серая кошка привезла с собой из Девона новые привычки. Ее броски теперь более быстрые, беспощадные, точные. Она часами расслабленно лежит на стене, неподвижно наблюдая за деревом. Потом, когда птица слетает вниз, она хватает ее когтями. А иногда – вот поразительно! – не хватает. Птицы любят прилетать на плоскую крышу театра, которая выходит на соседский садовый участок. Серая кошка лежит на крыше, она не приседает, а вытягивается, опершись подбородком о лапу, хвост ее неподвижен. Она не спит. Ее глаза напряженно уставились на скворцов, дроздов, воробьев. Она наблюдает. Потом встает, медленно выгибает спину дугой, вытягивает задние лапы, потом передние. Птицы замирают, увидев ее рядом. Но кошка зевает. Игнорируя их, аккуратно пробирается вдоль стены и скрывается в доме. Или сидит у меня в ногах на постели и следит за ними через окно. Только хвостик у нее чуть подергивается, и все. Серая кошка может так просидеть полчаса, как незаинтересованный наблюдатель, или притворяясь таким. Потом вдруг, неизвестно почему, в ней моментально пробуждается охотничий инстинкт. Она принюхивается, усы ее подергиваются; и вот она уже не на постели, она слетела с лестницы и оказалась в саду. И тут это беспощадное животное подкрадывается к подножию стены и спокойно подпрыгивает – но не забирается на стену, ничего подобного: серая кошка, совсем как кот в мультфильме, цепляется передними лапами за край стены, кладет на нее подбородок, опираясь для поддержки на задние лапы, и смотрит, как обстоят дела в соседнем саду.

Она очень смешная. Невозможно не засмеяться. Но что тут особенного? Просто вы застали очень редкий момент, когда серая кошка не позирует, не смотрит на себя со стороны, не пытается вызвать восхищение и лестные замечания окружающих. Наверное, забавный эффект создает контраст между ее бесконечным напряжением, концентрацией внимания и бесполезностью цели: убить мелкое существо, которое она даже не собирается есть.

Вы все смеетесь, а серая кошка уже перескочила через стену, поймала птичку и вместе с ней вернулась обратно. Она бежит назад, несет птичку в дом, – но эти непостижимые человеческие существа ринулись вниз по лестнице и закрыли дверь в дом из сада. Так что кошка играет с птичкой в саду, пока ей не надоест.

Однажды птица спикировала мимо крыши, слишком поздно заметила выступ стены, рухнула на него и упала на землю, оглушенная или мертвая. Я в это время была в саду вместе с серой кошкой. Мы вместе подошли к птице. Серая кошка не очень заинтересовалась, – казалось, у нее в голове возникла мысль: подумаешь, мертвая птица. Я вспомнила, как оживляла черную кошку теплом своих рук, и подняла птицу, обхватила ее ладонью. Я сидела на краю клумбы, а серая кошка – рядом, наблюдала. Я держала птицу так, что она оказалась между нами. Птица затрепетала, задрожала, подняла головку, глазки ее прояснились. Я смотрела на кошку: та не шелохнулась. Птица вцепилась мне в ладонь своими холодными коготками и оттолкнулась, как ребенок ножками, когда пробует свою силу. Я дала птице посидеть на одной ладони, прикрыв ее другой. Она как будто совершенно ожила. Все это время серая кошка не реагировала. Потом я подняла повыше ту ладонь, на которой птица уже сидела. Кошка все еще не реагировала. И тут птица расправила крылья и взвилась в воздух. В этот последний миг ожили охотничьи инстинкты кошки, ее мышцы напряглись, она вся собралась для прыжка. Но к тому времени птица уже улетела, так что кошка расслабилась и уселась вылизываться. Надо же, сегодня она вела себя практически так же, как перед своим первым окотом, – когда инстинкт подсказывал ей (можно сказать, намекал), что пора готовить гнездо для котят. Какие-то телодвижения серая кошка совершала, но чисто автоматически; она просто не знала, в чем тут дело; она не участвовала в этом процессе осознанно, всей душой.

Вероятно, охотник в кошке пробуждается в ответ на некое движение птицы, и, пока это движение не сделано, кошку добыча не интересует, она птицу никак не воспринимает. Может быть, нужно не движение, а какой-то звук. Я уверена, что желание мучить и терзать пойманную птицу возникает в ответ на ее отчаянное щебетанье, а желание терзать мышь провоцирует ее писк. Ведь даже в человеке сильные чувства – паника, страх, неодобрение – пробуждаются в ответ на испуг жертвы; тут затронуты пружины, приводящие в действие нравственные законы. Вам хочется спасти жертву, побить кота – или же отключиться от всей этой мерзости, не видеть ее и не слышать, не знать о ней. Но вот ничтожно малый поворот винта – и вы вонзаете челюсти, втыкаете когти в мягкую плоть.

Но поворот какого винта? Вот в чем вопрос.

Возможно, для кота стимулом является не звук, а что-то другое.

Известный южноафриканский натуралист Юджин Маре описывает в своем замечательном сочинении «Душа белого муравья», как он пытался выяснить способы общения между собой жуков определенного вида. Он изучал жука под названием «токтокки». У этого жука нет органа слуха, но любой, кто вырос в южноафриканской саванне, знает, что он издает негромкие постукивания. Ученый описал, как проводил недели напролет рядом с этими жуками; наблюдал за ними, думал о них, ставил эксперименты. А потом вдруг наступил тот чудесный миг озарения, когда он сделал вывод: жуки общаются при помощи вибрации, причем вибрация настолько тонкая, что выходит за пределы нашего диапазона восприятия. И симфония прищелкиваний, скрипов, стрекотания, жужжания, всего того, что мы слышим, например, в жаркую ночь, для них представляет собой сигналы особого рода, наша же система восприятия слишком груба, чтобы их уловить. Ну да, конечно: это же очевидно. Все кажется простым, как только поймешь.

Прямо перед нашим носом существуют все эти усложненные языки, которые мы не умеем интерпретировать.

Можно наблюдать какое-то явление десятки раз и думать: как это очаровательно, или: до чего же это странно, а потом вдруг (причем подобное всегда бывает неожиданно) до тебя дойдет его смысл.

Приведу пример. Когда котята черной кошки уже начинают ходить, серая кошка рано или поздно – но всегда в отсутствие черной кошки – обязательно проберется к ним украдкой; и ее реакция очень странная: такое чувство, как будто она никогда не видела котят, как будто сама никогда не рожала. Она подкрадывается к котятам сзади или сбоку. Она нюхает малышей или кладет на них лапу, и все это она делает нерешительно, как бы экспериментируя; даже может их иногда быстро лизнуть один-два раза. Но только не спереди. Ни разу я не видела, чтобы серая кошка подошла к ним спереди. Если котята обернутся и посмотрят на нее, скорее всего с дружеским любопытством и вовсе не враждебно, серая кошка начинает плеваться; она пятится, шерсть на ней встает дыбом – судя по всему, срабатывает какой-то механизм предупреждения.

Раньше я думала, что это проблема только серой кошки, которую лишили материнских и сексуальных инстинктов, и она вообще жуткая трусиха. Но недели две назад пятинедельный котенок рискнул совершить свою первую прогулку по саду: все обнюхивал, осматривал. Его отец – белесый кот, точно так же как серая кошка, подошел сзади крадучись и стал осторожно обнюхивать котенка. Котенок повернулся мордой к этому новому для себя существу, и тут же большой кот-самец отпрыгнул, испуганно зашипел, он почувствовал угрозу в этом крошечном создании, которое мог бы легко уничтожить.

Можно ли считать, что природа защищает крошечные создания от взрослых того же вида, пока они не смогут сами постоять за себя, собственными силами?

Теперь одной моей кошке четыре года, другой – два.

Серая кошка еще не дошла до половины своей жизни и проживет долго – если повезет.

Недавно вечером ее не было дома, когда мы ложились спать. Она не приходила домой всю ночь. Не появилась она и на следующий день. В ту ночь, за отсутствием серой кошки, ее престижное место заняла черная.

Спустя еще день я включила все механизмы психологической защиты: не буду переживать, это всего лишь кошка и тому подобное. И сделала то, что делаю всегда: стала опрашивать соседей, не видел ли кто серую кошку, сиамку с кремовым пузиком, в черных пятнышках? Никто не видел.

Ну и ладно, когда черная кошка снова родит котят, одного оставим себе; по крайней мере, в доме будут двое котов-друзей, им скучать не придется.

Серая кошка вернулась спустя четыре дня, прибежала по стене. Возможно, ее украли, и она сбежала от похитителей, а возможно, была с визитом в какой-то семье, где ею восхищались.

Черная кошка не обрадовалась возвращению соперницы.

Время от времени обитатели нашего дома читают кошкам лекции, когда думают, что их никто не слышит. Тезисы следующие: дурочки, глупые киски, ну почему бы вам не подружиться? Только подумайте, какой радости вы себя лишаете, как вам было бы хорошо вместе!

На прошлой неделе я нечаянно наступила на хвост серой кошке, она громко пожаловалась, и у черной кошки сработал мгновенный рефлекс: она прыгнула, чтобы расправиться с соперницей. Ход ее мысли был, видимо, таков: серая потеряла наше расположение и защиту и наконец пришел ее миг триумфа.

Я извинилась перед серой кошкой, погладила обеих. Они принимали эти знаки внимания, ни на миг не спуская глаз друг с друга, и отправились каждая по своему персональному маршруту к своему персональному блюдцу, на свое персональное спальное место. Серая кошка катается по кровати, зевает, прихорашивается, мурлычет: она любимая кошка, главная кошка, кошка-королева по праву силы и красоты.

Черная кошка стремится устроиться – в данный момент при ней нет котят – в углу вестибюля, спиной к стене, чтобы можно было видеть, кто вторгается из сада, и следить за перемещениями серой кошки по лестнице вверх-вниз.

Когда черная кошка дремлет, полузакрыв глаза, она проявляет свою истинную сущность, не обремененную материнством и вызванным им суетливым ревностным служением другим. Она по сути своей есть маленький здоровый, холеный зверек. Вот она сидит – черная-черная кошка с благородным и надменным профилем.

– Да ты у нас – просто призрак сумерек! Киска с Плутона! Кошка алхимика! Полуночная кошка!

Но сегодня черную кошку не интересуют комплименты, она не хочет, чтобы ее беспокоили. Я глажу ей спинку; спинка слегка выгибается. Киска едва мурлычет, из вежливости к хозяйке, а потом внимательно вглядывается в будущее, в мир, который способны видеть только ее желтые глаза.

Руфус, который выжил

Глава одиннадцатая

События, которые произошли много месяцев назад, могут отбрасывать тень на всю последующую жизнь. Всю ту весну и лето, когда бы я ни проходила по тротуару, неожиданно из-под автомобиля или из палисадника возникал потрепанный рыжий кот; он стоял, настойчиво глядя на меня, и не заметить его было невозможно. Ему явно что-то было нужно от меня, но что? Котов встречаешь повсюду: на тротуаре, на стенах, которыми огорожены сады. Они выходят навстречу тебе из дверных проемов. Потягиваются, машут хвостом в знак приветствия, могут пройтись рядом с тобой несколько шагов. Им нужно общение, или, если бессердечные владельцы заперли от них двери дома на весь день, а то и на всю ночь, как чаще всего бывает, они просят о помощи, издавая громкое, настойчивое, требовательное мяуканье, и это значит, что они голодны, или хотят пить, или замерзли.

Не исключено, что кот, который нарезает круги вокруг ваших ног на углу улицы, хочет выяснить, не может ли он сменить свой бедный дом на более богатый. Но этот кот не мяукал, он только задумчиво смотрел жестким взглядом своих желто-серых глаз. Потом начал ходить за мной следом по тротуару, как-то неуверенно глядя вверх, на меня. Он представал передо мной, когда я входила в дом и когда выходила, и он тревожил мою совесть. Может, он голоден? Я вынесла коту поесть, положила еду под машину, он немного поел, а часть оставил. И все же он бедствовал, был в отчаянном положении, это я понимала. Был ли у него дом на нашей улице? Может, у него злые хозяева? Чаще всего я замечала его через несколько домов от нас и однажды видела, что, когда в тот дом входила старуха-хозяйка, кот последовал за ней. Значит, он не был бездомным. Все же он завел привычку сопровождать меня до наших ворот, и однажды, когда по тротуару пронеслась ватага орущих школьников, он от страха влетел в наш маленький палисадник и внимательно следил за мной, пока я шла к двери дома.

Коту этому хотелось не столько есть, сколько пить. Или он буквально умирал от жажды, так что голод отступил на второй план. Стояло лето 1984 года, с долгими жаркими днями. Кошки, которых хозяева на целый день выгоняли на улицу, запирая дома, страдали от жажды. Однажды вечером я выставила на свой порог миску с водой, и к утру она опустела. Потом, поскольку жара продолжалась, я выставила еще одну миску – на выходящий в сад балкон, куда можно было попасть, взобравшись на куст сирени и сделав большой прыжок с соседской крыши. И эта миска тоже оказывалась пустой каждое утро. Однажды, жарким пыльным днем, на этом балконе появился необычайно рыжий, ну просто оранжевый кот; он согнулся над миской и пил, пил… Он вылакал всю воду и попросил еще. Я снова налила воды в миску, и он снова согнулся над ней и выпил все до дна. Наверное, у бедняги почки не в порядке. Теперь у меня появилась возможность его рассмотреть. Кот был неухоженным, грязная шерсть топорщилась на бугристых костях. Но цвет шерсти был изумителен – цвета огня, как у лисицы. Он, как говорится, был полноценным котом, под хвостом у него виднелись два аккуратных мохнатых шарика. Уши разорваны, все сплошь в рубцах от драк. Теперь, выходя и входя в дом, я больше не заставала его на улице, он сменил полную риска жизнь на проезжей части, у фасадов домов, где мчатся автомобили и бегают крикливые дети, на спокойное существование в густых, запущенных садах, где было много птиц и котов. Он проводил время на нашем небольшом балконе, уставленном горшками с растениями и огороженном низким парапетом. Через парапет тянулись ветки сирени, на которых всегда сидели птицы. Кот лежал в полоске тени под парапетом, и миска для воды всегда оказывалась пустой, а при виде меня он демонстративно вставал рядом с миской и ждал, пока ему принесут еще попить.

Мне и другим обитателям дома надо было в связи с этим что-то решать. Нужен ли нам еще один кот? У нас уже было два прекрасных больших ленивых кастрированных кота, которые всегда все принимали как должное: в полной уверенности, что еда, забота, тепло, безопасность – это то, что окружающие просто обязаны им предоставить; этой парочке никогда не приходилось ни за что бороться. Нет, нам не был нужен еще один кот, тем более больной. Но теперь мы выносили этому старому бесхозному животному еду, а не только воду, ставили миску на балкон, чтобы кот понимал: ему просто оказана любезность, ему никто ничего не должен, он не принадлежит нам и не имеет права входить в дом. Мы шутили, что он – наш придворный кот.

Жара продолжалась.

Вообще-то его следовало отнести к врачу. Но это означало бы, что у нас появился еще один кот, и первые двое могли обидеться, оскорбиться и преисполниться подозрений из-за этого пришельца, который, казалось, уже получил какие-то права на нас, пусть даже ограниченные. И потом: что скажет старуха, которую он иногда посещал? Мы следили, как рыжий кот неуклюже ковыляет по дорожке, поворачивает направо, проползает под забором, пересекает один сад, другой, сверкая своей яркой оранжевой шерстью на фоне потускневшей к концу лета травы, а потом исчезает, скорее всего, в выходящей в сад двери того дома, где его радушно принимают.

Жара закончилась, зарядили дожди. Оранжевый кот стоял под дождем на балконе, шкурка его потемнела от воды, и смотрел на меня. Я открыла дверь кухни, он вошел. Я сказала коту, что он может забраться на этот стул, но только на этот; пусть это будет его стул, и ему не следует требовать большего. Кот послушно взобрался на стул и улегся, не сводя с меня глаз. На морде его застыло красноречивое выражение – надо пользоваться по максимуму тем, что предлагает судьба, пока не отняли.

В сухую погоду дверь на балкон была распахнута, оставляя свободный выход в сад, к деревьям. Нас раздражала необходимость отгораживаться от всего этого стеклом и занавесками. И кот еще мог спускаться по стволу сирени в сад и совершать свой туалет. Весь первый день он пролежал на стуле в кухне, иногда неуклюже слезал, чтобы вылакать очередную миску воды. Он стал много есть. Он не мог просто так пройти мимо миски с едой или водой, не проглотив или не отпив хоть немного, потому что знал: в любую минуту все может измениться.

У этого кота в прошлом явно был дом, которого он лишился. Он знал, что такое быть домашним котом, любимцем. Он хотел, чтобы его гладили. Его история была довольно типичной. Когда-то был дом, были люди – друзья, которые его любили или считали, что любят, но хозяева часто уезжали и оставляли кота, так что он был вынужден сам искать себе пропитание и убежище, или же хозяева заботились о нем, пока это их устраивало, а потом уехали в другое место и бросили его. Какое-то время кот кормился в доме старухи, но, видимо, не наедался, или ему там не давали пить. Теперь, поселившись у нас, кот стал выглядеть получше. Но он не умывался. Конечно, у него были негибкие суставы, но главное – бедняга опустился, потерял надежду. Может, решил, что у него теперь никогда уже не будет дома? Через несколько дней рыжий кот понял, что его не выгонят из кухни. Теперь он начинал мурлыкать, как только мы туда входили. Мы в жизни не слышали такого громкого мурлыканья. Он лежал на стуле, бока у него поднимались и опадали, и его мурлыканье разносилось на весь дом. Кот хотел, чтобы мы поняли – это он нас благодарит. В общем, это было рассчитанное мурлыканье, мурлыканье напоказ.

Мы расчесали рыжего кота. Мы за него почистили ему всю шерстку. Мы дали ему имя. Мы отнесли его к ветеринару, признав тем самым, что у нас теперь появился третий кот. С почками у него была совсем беда. На одном ухе язва. Часть зубов выпала. Проблема с суставами – артрит или ревматизм. Сердце у бедняги тоже было не в лучшем состоянии. Но он был вовсе не старый кот, вероятно лет восьми-девяти, и сейчас был бы в самом расцвете сил, если бы за ним хорошо ухаживали, но он, видимо, уже долгое время жил как придется. Коты и кошки, которые в больших городах вынуждены питаться отбросами и попрошайничать, спать в плохую погоду на улице, долго не живут. Он бы вскоре умер, если бы мы его не спасли. Мы давали рыжему коту антибиотики и витамины, и через некоторое время после первого визита к ветеринару он с трудом начал себя вылизывать. Но до каких-то частей тела ему было не достать – суставы не гнулись; но он очень старался и преодолевал себя, чтобы стать котом чистым и цивилизованным.

Все это происходило в кухне, и в основном на стуле, с которого он боялся слезать. Это было его место. Его маленькое место. Единственная в его жизни опора, куда можно поставить лапу. А когда рыжий кот выходил на балкон, он на всякий случай следил за всеми нами: а вдруг кто-нибудь закроет дверь, потому что больше всего он боялся, что его оставят на улице. А если мы делали подозрительные движения и бедняге казалось, что сейчас дверь захлопнется, он, с трудом двигаясь, вползал в дом и забирался на свой стул.

Руфус, так мы называли рыжего кота, любил сидеть у меня на коленях и в такие минуты шевелился, мурлыкал, смотрел вверх мне в лицо своими умными серо-желтыми глазами: видишь, хозяйка, я тебе благодарен и хочу, чтобы ты об этом знала.

Однажды, когда вершители его судьбы в кухне пили чай, Руфус спрыгнул со своего стула и медленно подошел к двери, ведущей внутрь дома. У двери остановился, обернулся и посмотрел на нас в высшей степени осторожно. Яснее нельзя было спросить: можно ли мне пойти дальше, в дом? Можно ли мне считаться настоящим домашним котом? К этому времени мы были бы рады разрешить Руфусу войти в дом, но другие наши два кота, казалось, готовы были терпеть его, лишь пока и поскольку он оставался на своем месте, то есть на кухне. Мы указали ему на стул. Руфус терпеливо взобрался назад и разочарованно молчал какое-то время, а потом его бока заходили, и раздалось мурлыканье.

Нечего и объяснять, что мы от всего этого чувствовали себя ужасно.

Спустя несколько дней Руфус осторожно слез со стула и пошел к той же двери, остановился там и посмотрел на нас, ожидая указаний. На этот раз мы не приказали ему возвращаться назад на стул, так что он вошел в дом, но прошел недалеко. Руфус отыскал себе укрытие под ванной, да там и остался. Другие коты пришли проверить, где же он, и спрашивали нас, что мы об этом думаем, но мы считали, что эти два молодых принца могли бы и поделиться с несчастным больным своим везеньем. На улице стояла осень. Скоро начнутся холода, и пора было уже закрывать кухонную дверь. Но как тогда решать проблемы туалета для этого нового кота? До сих пор он ждал у кухонной двери, когда ему требовалось выйти, но, оказавшись на улице, не хотел спрыгивать вниз на маленькую крышу или карабкаться вниз по стволу сирени, потому что был слишком негибким. Он пользовался горшками, из которых пытались вырасти растения, так что там я поставила большую коробку с торфом, Руфус понял и стал пользоваться ею. Какое это неудобство – выносить коробку с торфом! На первом этаже дома имелась специальная дверца для выхода котов в сад, и наши оба молодые кота никогда, ни разу не напачкали в доме. В любой дождь или снег, при самом сильном ветре они выходили на улицу, даже с наступлением зимы. По вечерам обитатели дома и двое постоянных, так сказать, законных котов находились в гостиной, а Руфус сидел под ванной. Помню, как-то вечером он возник в дверях гостиной, и зрелище было эффектным: этот бездомный, обиженный, травмированный кот застыл живым укором нашим котам – холеным, раскормленным, привилегированным. Он искоса поглядывал на котов – своих соперников, но в основном его умные глаза были устремлены на нас. Что мы сейчас скажем? Мы сказали – ну и хорошо, пусть ложится там, возле радиатора, на старую кожаную подушку, набитую сухими бобами; тепло будет полезно для его больных костей. Мы сделали ямку в подушке, Руфус забрался в эту ямку, осторожно свернулся и замурлыкал. Он все мурлыкал и мурлыкал, так громко и долго, что нам пришлось попросить его замолчать, потому что мы буквально не слышали друг друга. Пришлось включить телевизор. Но кот понимал, как ему повезло, и хотел дать нам знать, что он умеет ценить свое везение. Даже на верхнем этаже дома, двумя этажами выше гостиной, мне было слышно его ритмическое урчание. Это означало, что Руфус проснулся и благодарит нас. Или мурлычет во сне, потому что, уж раз он начал, ему было не остановиться; кот все лежал свернувшись клубком, закрыв глаза, но бока его ходили ходуном. В мурлыканье Руфуса было что-то чрезмерное и неприличное, потому что это делалось напоказ. И когда мы наблюдали за этим котом, преждевременно состарившимся и оставшимся в живых только благодаря своему уму, его мурлыканье напоминало нам о перенесенных им приключениях, опасностях, лишениях.

Но два других наших кота были недовольны. Одного из них звали Чарлз (полное имя – Принц Чарли), в честь отнюдь не нынешнего обладателя этого титула, а прежних романтических принцев, потому что этот пятнисто-полосатый кот – энергичный и красивый – умеет себя подать. О его характере лучше помолчать, – но этот рассказ вовсе не о Чарлзе. Другой кот, его старший брат, и характер имел тоже соответствующий. Он получил полное официальное имя, когда, едва только выйдя из возраста котенка, проявил свой характер. Мы назвали его Генерал Розовый Нос Третий, воздавая ему должное и, возможно, желая напомнить себе, что самый ухоженный и окруженный заботой кот неизбежно покинет хозяев. У наших предыдущих, не столь представительных котов мы замечали такой же розоватый, как клубничное мороженое, оттенок кончика носа при менее благородном его изгибе. Как и некоторые люди, со временем этот кот обретал новые имена, в ответ на очередное проявление характера, и недавно он удостоился временной клички Епископ за свою силу духа и умение безмолвно высказывать свое мнение о каком-то событии. Будучи крепким физически, он также получил кличку Силач. Короче, эти два кота, заняв свои обычные места, лежали, уткнувшись носами в лапы, и следили за Руфусом: Чарлз, как всегда, из-под батареи, а Силач предпочитал забраться на высокую корзину, откуда видно все вокруг. Силач – кот, конечно, просто роскошный. Долгое дружеское общение притупляет остроту восприятия: я знала, что он красив, но однажды, вернувшись из какой-то поездки, была поражена видом этого грандиозного котищи, лихо испещренного пятнами сияющего черного и безупречно белого цвета, его желтыми глазами, белоснежными усами, и подумала: надо же, какого красавца можно вырастить из самого обычного садового кота, если хорошо его кормить и как следует ухаживать. Если бы Силача не кастрировали, он был бы вынужден шастать по улице в любую погоду и сражаться с соперниками за самку, и тогда этот кот не достиг бы таких габаритов, был бы, наверное, тощим, поджарым, усеянным боевыми шрамами. Так что в определенном смысле операция пошла ему на пользу, хотя вообще-то я далеко не в восторге от необходимости кастрировать котов.

Но это рассказ не о Силаче, которому больше всего подошло бы имя Вельможа.

Чарлз, рассчитывая, что мы об этом не узнаем, пытался загнать Руфуса в угол и угрожать ему. Но Чарлзу никогда не приходилось драться с конкурентами, а рыжий кот занимался этим всю жизнь. Руфус от болезни был таким неустойчивым, что ничего не стоило одним целенаправленным ударом лапы повалить его на пол. Но он удобно уселся и защищал себя привычно – враждебными, настороженными взглядами, терпением, упорством. Было ясно, что станет с Чарлзом, если он окажется в пределах нанесения удара. А Силач (он же Вельможа) пока что не хотел опускаться до выяснения отношений.

Все первые недели, набираясь сил, Руфус ни разу не вышел из дома, выползал только на балкон, на коробку с торфом, где делал свое дело, даже и тогда не спуская с нас взгляда. Если ему казалось, что дверь может закрыться и он останется на улице, кот с тихим паническим воплем ковылял назад, в дом. Он и теперь еще не хотел рисковать, ибо очень боялся потерять это убежище, которое обрел после долгого бездомного существования, претерпев сильные муки жажды. Он боялся даже лапу выставить наружу.

Зима медленно шла к концу. Руфус лежал на своей подушке и мурлыкал каждый раз, когда ему хотелось выразить благодарность, наблюдал за нами и за двумя другими котами, а те следили за ним. Потом Руфус предпринял новый шаг. Мы уже знали, что он ничего не делает без основательной причины, что вначале этот кот тщательно обдумывает каждый свой шаг, а потом поступает, как задумал. Хозяином в доме был черно-белый Силач. Он родился в этом доме и был старшим из шести котят. Он растил младших братьев и сестер, помогая матери: неплохая была кошка, только замученная. Никогда не вставало вопроса, кто главный котенок из этого выводка. А теперь вдруг Руфус решил занять его место. Он не мог претендовать на роль самого сильного, ибо был слабым, но надумал спекулировать своим положением больного кота, которому требуется много заботы и внимания. Каждый вечер наш Генерал, Вельможа, Епископ, Силач приходил ко мне на диван – полежать немного рядом с хозяйкой, закрепив законные права, прежде чем удалиться на свое любимое место – залезть на высокую корзинку. Место рядом со мной было лучшим, потому что таковым его считал Силач: Чарлзу, например, не дозволялось его занимать. И вот Руфус, так же осмотрительно, как когда-то, подошел к кухонной двери и оглянулся, чтобы выяснить, разрешается ли ему входить во внутренние помещения дома. Я вспомнила, как еще совсем недавно он стоял в дверях гостиной, чтобы выяснить, разрешается ли ему войти, примут ли его в семью. Вот и теперь Руфус осторожно слез на пол со своей подушки, подошел к тому месту, где я сидела, поставил на край дивана сначала передние лапы, потом с трудом подтянул задние и уселся рядом со мной. Он посмотрел на Силача. Потом – на членов семьи. Наконец бросил небрежный взгляд на Чарлза. Я не прогнала его – просто не могла. Силач только взглянул на рыжего кота и медленно (и как великолепно!) зевнул. Я чувствовала, что только он может вернуть Руфуса обратно на кожаную подушку. Но он ничего не сделал, только наблюдал. Ждал от меня какого-то поступка? Руфус улегся, двигаясь осторожно из-за боли в суставах. И замурлыкал. У всех, кто живет вместе с животными, бывают минуты острого желания понять их язык. И такая минута наступила. Что случилось с Руфусом, каким образом он научился планировать и рассчитывать свои действия, как он стал таким мыслящим котом? Ну ладно. Допустим, он умен от рождения, но такими же были и Силач, и Чарлз. (А ведь бывают коты очень глупые.) Ладно, он родился таким, это было дано ему от природы. Но я никогда не знала кота, который был бы настолько способен логически мыслить, планировать свой следующий шаг, как Руфус.

Лежа рядом со мной, достигнув лучшего места в гостиной всего через несколько недель после бездомной жизни, он мурлыкал. «Ш-ш-ш, Руфус. Мы не слышим собственных мыслей». Но мы не владели его языком, мы не могли объяснить коту, что не прогоним его, даже если он перестанет мурлыкать в знак благодарности.

Когда мы заставляли Руфуса глотать какие-то пилюли, он ворчал в знак протеста, но не сильно: вероятно, считал их ценой за обретение убежища. Иногда, когда мы протирали коту ухо тампоном и ему было больно, он ругался, но не в наш адрес: это было ругательство вообще, у этого существа было достаточно поводов ругаться. Потом лизал нам руки, давая понять, что ругань относится не к нам, и снова принимался мурлыкать. Мы гладили Руфуса, и он издавал в знак признательности свое урчание, заржавевшее от долгого неупотребления.

Тем временем Силач (Вельможа) следил за рыжим котом и думал свою думу. Его характер во многом повлиял на судьбу Руфуса. Вельможа слишком горд, чтобы состязаться с кем-то. Если он ведет интимный разговор со мной в верхней комнате дома и в этот момент входит Чарлз, Вельможа просто спрыгивает с кровати или с кресла и уходит вниз по лестнице. Мало того что он просто не переносит конкуренции, считая ее недостойной его, этот кот терпеть не может, если не он оказывается в центре мыслей человека. Когда я держу его на руках и поглаживаю, я должна думать только о нем. Ни в коем случае, считает Силач, нельзя гладить его и в то же время читать книгу. Как только я начинаю думать о чем-то другом, Силач это мигом чувствует, спрыгивает на пол и убегает. Но он не умеет никого обижать. Если Чарлз ведет себя плохо, раздражает его, Силач может его шлепнуть, но тут же лизнет, как бы извиняясь, а как же – положение обязывает.