355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дорис Лессинг » Кошки » Текст книги (страница 6)
Кошки
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:54

Текст книги "Кошки"


Автор книги: Дорис Лессинг



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава седьмая

У обеих кошек с перевозкой были связаны болезненные и страшные воспоминания, и я решила, что им не понравится путешествовать в ней. Поэтому запустила их свободно бегать по заднему сиденью автомобиля. Серая кошка тут же прыгнула вперед, ко мне на колени. Она была опечалена. Всю дорогу, пока мы ехали из Лондона, она просидела, дрожа и мяукая; от этого непрерывного пронзительного жалобного вопля у нас просто голова шла крутом. Черная же кошка сетовала тихо и скорбно, ее больше волновали собственные переживания, чем то, что происходит вокруг. Серая кошка взвизгивала каждый раз, когда видела в окне очередной автомобиль или грузовик. Так что я опустила ее вниз, к себе на ноги, откуда киске не был виден проезжающий мимо транспорт. Ее это не устроило. Она хотела видеть, откуда исходят столь пугающие ее звуки. В то же время серая кошка созерцала проезжающий мимо транспорт с отвращением. Она сидела, скорчившись, у меня на колене, поднимала голову, когда звук становился громче, видела черную вибрирующую массу механизмов, пролетающую мимо или улетающую назад, – и мяукала. Испытание кошки транспортом – весьма поучительный пример: ведь именно от этого мы отгораживаемся каждый раз, забираясь в автомобиль. Мы не слышим ужасного грохота, не замечаем тряски, рева, скрежета. Если бы мы ко всему этому прислушивались, то наша психика подверглась бы тяжелому испытанию, как у серой кошки.

Мы не могли больше выносить ее страданий, так что остановили машину и попытались запихнуть бедняжку в корзинку. Но она буквально озверела, впала в истерику от страха. Мы снова ее выпустили и попробовали засунуть туда черную кошку. Та была счастлива, оказавшись в корзинке с закрытой сверху крышкой. И остаток поездки черная кошка провела, свернувшись в корзинке, только черный носик торчал наружу из отверстия в стенке корзинки. Мы гладили этот носик и спрашивали, как она там; и кошка отвечала тихим печальным мяуканьем, но особенно удрученной не казалась. Возможно, это спокойствие отчасти объяснялось ее беременностью.

Серая же кошка жаловалась беспрестанно. Она без перерыва мяукала всю дорогу, а ехать до Девоншира – шесть часов. Наконец она забилась под переднее сиденье; бессмысленное мяуканье продолжалось, не помогали никакие разговоры, успокаивания и поглаживания. Вскоре мы привыкли и перестали ее слышать, как не слышим шума транспорта.

Ту ночь мы провели в деревне, в доме подруги. Обеих кошек поместили в большую комнату, куда им поставили еду и коробку для нечистот. Их нельзя было сразу выпустить на волю, потому что в доме этом жили другие коты. Серая кошка забыла про свой страх, ей было необходимо перещеголять черную кошку. Она первой воспользовалась коробкой для нечистот, первой поела и забралась на единственную кровать. Там и уселась, с вызовом ожидая, не попытается ли ее соперница забраться тоже. Черная кошка поела, сходила в туалет и уселась на полу, глядя вверх на серую. Когда та соскочила с кровати, чтобы поесть, черная кошка запрыгнула туда, но тут же была изгнана.

Так они провели ночь. По крайней мере, когда я проснулась, черная кошка сидела на полу, взирая вверх на серую, а та настороженно восседала в ногах кровати, сверкающими глазами глядя вниз.

Мы переехали в коттедж на болоте. Этот старый дом какое-то время простоял пустым. Мебели там было очень мало. Зато имелся большой камин. Наши кошки никогда не видели открытого пламени. Когда дрова занялись, серая кошка заорала от страха, взлетела наверх по лестнице и забилась под кровать, надолго там затаившись.

Черная кошка обнюхала все углы комнаты на первом этаже, обнаружила единственное кресло и присвоила его. Ее огонь заинтересовал; она пламени не боялась, потому что не подходила очень близко.

Но ее путало все за пределами коттеджа – поля, трава, деревья, не огороженные, как в городе, прямоугольником каменных стенок, а растущие повсюду на больших пространствах, кое-где прерываемых низкими каменными оградами.

Из гигиенических соображений первые несколько дней обеих кошек приходилось выгонять из дома. Потом они сообразили и стали сами выбегать – правда, ненадолго; вначале совсем близко, на клумбы под окнами. Затем чуть подальше, до каменной стенки, сплошь обросшей сорняками. Потом на участок земли, ограниченный стенками. И из первой же своей вылазки туда серая кошка вернулась не сразу. Там росли высокая крапива, осот, наперстянка; в изобилии водились птицы и мыши. Серая кошка припала к земле на краю этого небольшого заповедника, у нее заработали ушки, усы, хвост – она слушала и воспринимала. Но она еще не была готова проявлять свою природную сущность. Достаточно было одной птичке внезапно приземлиться на ветку, как кошка стремглав кинулась назад в дом и забилась под кровать. И провела там несколько дней. Но когда приезжали на машинах гости или привозили дрова, хлеб, молоко, дом казался ей западней. Она убегала в поля, где чувствовала себя в большей безопасности. Короче, серая кошка была дезориентирована; нигде не чувствовала себя в своей тарелке, ее инстинкты не срабатывали. А еще она ничего не ела; кошка невероятно долго может ограничиваться лишь глотком молока или воды, если ей предлагают еду, которую она с презрением отвергает, или когда она испугана или заболевает.

Мы боялись, что серая кошка убежит, – возможно, сделает попытку вернуться в Лондон.

Помню, когда мне было лет шесть-семь, однажды у нас на ферме появился какой-то мужчина. Он сидел в освещенной лампой комнате под тростниковой крышей и гладил кошку. Я помню, как он поглаживал животное, разговаривал с ним; я и сейчас вижу как наяву эту картину: мужчину и кошку в пятне света, отбрасываемого лампой. Я снова переживаю свои тогдашние сильные ощущения: тревогу, беспокойство. Я стояла рядом с отцом и знала, что он чувствует то же самое. Но что происходило? Я напрягаю память, пытаюсь застать ее врасплох, подтолкнуть ее воспоминанием о теплом свете лампы, освещающем мягкую серую шерстку, снова слышу его слишком душевный голос. Но вспоминается только мое беспокойство, желание, чтобы гость скорее ушел. Что-то было не так. В общем, он хотел забрать эту кошку. Человек был дровосеком; он рубил лес возле гор в двадцати милях от нас. На выходные он возвращался в Солсбери к жене и детям. Теперь возникает естественный вопрос: зачем нужна кошка в лагере лесорубов? Зачем нужна взрослая кошка, а не котенок, который поймет, что он принадлежит этому человеку или хотя бы лагерю? Зачем тому человеку понадобилась именно эта кошка? Почему мы были готовы расстаться со взрослой кошкой, что всегда рискованно, и отдать ее человеку, который только на время поселился в лагере, ведь с наступлением сезона дождей он вернется в город? Почему? Очевидно, ответ лежит в создавшейся в тот вечер напряженной атмосфере в комнате.

Мы поехали в лагерь вместе с кошкой.

Мы оказались высоко, у подножия цепи гор, в районе, похожем на парк, среди больших неподвижных деревьев. Внизу, под деревьями, в прогалине группой разместились белые палатки. Пели цикады. Был конец сентября или октябрь, потому что чувствовалась близость сезона дождей. Было очень сухо, очень жарко. Издали, из-за деревьев, доносился постоянный, как стрекот сверчков, монотонный визг пилы. И когда он прекратился, наступила невероятная, неестественная тишина. Треск от падения очередного дерева и сильный запах нагретых листьев и травы, испускаемый ломающимися ветвями.

Мы провели там ночь, в этом жарком тихом месте. Кошку оставили лесорубам. В лагере не было телефона, но этот человек прибежал в ближайший выходной и рассказал, что кошка исчезла. Он был огорчен; он смазывал ей лапы маслом, как советовала моя мать, но кошку негде было запереть – ведь в палатке нет замков. И она убежала.

Спустя две недели, ранним душным утром, кошка прокралась в наш дом из буша. Раньше это была откормленная серая киска. Теперь она стала тощей, шерстка ее загрубела, глаза одичали и были испуганными. Она подбежала к моей матери и напряженно застыла, глядя на нее, желая убедиться, что в путающем окружающем мире хотя бы эта персона сохранилась неизменной. Потом она залезла к матери на руки и замурлыкала, заплакала от счастья, что снова оказалась дома.

Конечно, до лагеря было всего двадцать миль, а по прямой даже пятнадцать, но кошке пришлось преодолеть большее расстояние. Когда кошка ускользнула из лагеря, нос подсказал ей направление, в котором, согласно инстинкту, ей следовало идти. Но прямого пути не было: между нашей фермой и лагерем вился серпантин перепутанных дорог, и все это – грязные проселки, а за четыре-пять миль до лагеря колесная колея шла по сухой траве. Вряд ли беглянка могла проследить обратный путь нашей машины. Должно быть, топала по прямой через все это пространство, по глухой, безлюдной саванне, где было множество мышей, крыс и птиц для пропитания, но хватало и кошачьих врагов – леопардов, змей, хищных птиц. Вероятно, она путешествовала по ночам. Кошке надо было пересечь две реки – небольшие, да еще как раз заканчивался сезон засухи. Кое-где через речки были проложены камни; или она могла обследовать берега и найти такое место, где над речкой пересекались ветви растущих на разных берегах деревьев, и перебраться на другой берег по ветвям. Могла и переплыть. Я слышала, что кошки умеют плавать, хотя лично никогда этого не видела.

В последние две недели начался сезон дождей. Обе реки внезапно переполнились, причем неожиданно. Прошла буря выше по течению, в десяти, пятнадцати, двадцати милях от нас. Уровень воды поднялся, и вниз по течению пошла волна высотой от двух до пятнадцати футов. Кошка вполне могла посидеть на берегу, поджидая возможности пересечь реку, когда схлынут первые воды сезона. Но ей повезло в обоих случаях. Она промокла, шкурка ее намокала и высыхала. Когда она благополучно преодолела вторую речку, перед ней лежали десять миль необитаемой саванны. Похоже, кошка наша путешествовала вслепую, неудержимо, отчаянно, голодная, зная только одно: она должна идти и идет в нужном направлении.

Наша серая кошка не убежала, даже если и подумывала об этом; когда в доме появлялись чужие люди, она пряталась в полях. Черная же кошка в кресле чувствовала себя как дома и не вылезала из него.

Для нас наступил сезон тяжелой работы: мы красили стены, чистили полы, выпалывали буйные заросли крапивы и сорняков. Мы ели что придется, потому что стряпать было некогда. Черная кошка питалась с нами и была счастлива: серая кошка, гонимая страхом, скрылась и больше не была ей соперницей. И теперь именно черная кошка терлась о наши ноги, когда мы возвращались в дом, это она мурлыкала, это ее мы гладили. Она сидела в кресле и наблюдала, как мы тяжелыми шагами, в своих больших сапогах, ходим из дома в сад и обратно; она смотрела на огонь, на красные язычки пламени, что вечно в движении, и вскоре – но не сразу, ей потребовалось время – сообразила то, что мы считали само собой разумеющимся: кошка и камин вполне гармонично сочетаются.

Вскоре она осмелела настолько, что стала подходить ближе к огню и садиться рядом. Черная кошка взбегала по поленнице дров, сложенных в углу, и прыгала с них на старую печь для выпекания хлеба, которая, как она решила, будет более удобным местом для окота, чем кресло. Но однажды кто-то о ней забыл и запер дверцу печи. А потом в середине ветреной ночи послышался скорбный вопль, в котором звучала безнадежность перед лицом судьбы. Ни одну жалобу черной кошки нельзя было игнорировать: эта серьезная кошка, в противоположность серой, никогда не жаловалась без веской причины. Мы помчались вниз. Печальное мяуканье доносилось из стены. Черная кошка оказалась запертой в печи для выпекания хлеба. Опасности не было никакой; но она испугалась и навсегда вернулась на уровень пола и кресла, где жизнь была надежна и безопасна.

Когда серая кошка наконец решила спуститься из своего убежища, вылезти из-под кровати, черная уже стала королевой коттеджа.

Серая кошка попыталась смутить черную немигающим взглядом; пробовала испугать ее и согнать с кресла, отогнать от огня, угрожающе выгибая спину и делая неожиданные сердитые жесты. Черная кошка не обращала на нее внимания. Серая кошка попыталась начать борьбу за первенство во время приема пищи. Но ей не повезло, мы были слишком заняты и не могли играть с ней.

Черная кошка теперь сидела счастливая перед огнем камина, серая же была выдворена на приличное расстояние от него.

Серая кошка сидела на окне и вызывающе мяукала в сторону движущегося пламени. Она подошла поближе – огонь ее не тронул. И кроме того, черная кошка сидела на расстоянии от огня не большем, чем длина ее усов. Серая подошла поближе, села на коврик у камина и следила за пламенем, прижав ушки, хвост ее подергивался. Постепенно она тоже поняла, что огонь за решеткой – это благо. Она улеглась и стала кататься перед камином, подставляя свой кремовый животик приятному теплу, как делала это под лучами солнца в лондонской квартире. Она примирилась с огнем. Но не примирилась с тем, что черная кошка захватила первенство.

На несколько дней я осталась в коттедже одна. Вдруг смотрю – нет черной кошки. Серая сидела в кресле как ни в чем не бывало. Я обыскала весь дом – черной не было нигде. Серая кошка мурлыкала и лизала меня, и покусывала: серая все говорила, как, мол, приятно быть одной, как хорошо без черной кошки.

Я пошла искать черную кошку и обнаружила, что она спряталась в поле. Бедняжка печально мяукала, и я принесла ее назад в дом, и тут она в страхе убежала при виде серой кошки. Я шлепнула обидчицу.

Потом, когда я уезжала в магазин или отправлялась прогуляться, я замечала, что черная кошка идет за мной к машине, мяукая. Она вовсе не хотела ехать со мной; просто она не хотела, чтобы я уходила вообще. Я заметила, что, когда я отъезжала, она залезала на стену или на дерево, садилась и прижималась спиной – для пущей безопасности – и не спускалась оттуда до моего возвращения. В мое отсутствие серая кошка ее била. Черная была к тому времени на последних сроках беременности, и ее второе потомство должно было появиться очень скоро после первого. Серая кошка была намного сильнее ее. На этот раз я отшлепала серую кошку довольно сильно и сказала ей все, что о ней думаю. Она все прекрасно понимала. Когда я уезжала на следующий раз, я запустила черную кошку в коттедж и заперла его, а серую оставила на улице. Серая надулась. Черная кошка успокоилась; при нашей поддержке снова завладела креслом, а серую и близко не подпускала.

Поэтому серая кошка ушла в сад, который теперь представлял собой пол-акра выкошенной земли. Она ловила каких-то мышей и приносила их в дом, бросая на пол в середине комнаты. Нам это не нравилось, мы их выкидывали. Серая кошка удалилась из коттеджа и проводила все дни на открытом воздухе.

Если пройти по узенькой тропинке между каменными стенками, выйдешь на небольшую полянку, в глубине которой, когда мы скосили высоченную траву, обнаружился симпатичный прудик. Над прудиком нависало огромное дерево, под ним росла трава, а дальше виднелись кустарник и заросли.

На краю маленького пруда на камне сидела серая кошка и смотрела на воду. Не опасно ли это? Пространство воды было для нее таким же новым, как и огонь. От ветра по поверхности пруда пошла рябь, вода заколыхалась, набежала на край камня и намочила киске лапы. Та жалобно взвыла и потрусила назад, к дому. Кошка уселась возле входной двери, поводя ушами и глядя назад, на тропинку, ведущую к пруду. Медленно поднялась и снова направилась туда – но не сразу: серая кошка никогда сразу не признавала, что может в чем-то оказаться неправой. Вначале она приняла картинную позу, вылизала себя, прихорошилась, изображая равнодушие. Потом пошла к пруду окольным путем, по верхнему участку сада и вниз по каменистому валу. Камень по-прежнему лежал там же, у воды. И вода, чуть колыхаясь, заливала его край. А низко над водой нависали ветви дерева. Кошка раздраженно прошла по мокрой траве, выбирая, куда ставить лапки, как старая дама. Уселась на камень и уставилась на воду. Ветви над ней колыхались и дрожали на ветру; и снова вода плеснула ей на лапы. Кошка убрала лапки и выпрямилась, подобравшись всем телом. Она подняла голову, взглянула на дерево, которое трепетало от ветра, – но это явление было ей знакомо. Она рассматривала движущуюся воду. Потом она сделала то, что проделывают все кошки, если им предлагают незнакомую пищу: протягивают лапку и дотрагиваются до нее. Кошки, за которыми мне довелось наблюдать, обычно подталкивали еду, похлопывали ее, подносили лапку к носу и сначала нюхали и лишь потом пробовали на язык новое вещество. И теперь серая кошка протянула лапку к воде, крайне осторожно. И отдернула ее. И тут она чуть не убежала: все ее мышцы напряглись, но все же она решила остаться. Опустила мордочку и лизнула воду. Но вода ей не понравилась. Она не была похожа на ту, которую серая кошка ночью пила из моего стакана у кровати; не была похожа на капли, падающие из крана, которые она ловила, приблизив к нему мордочку. Кошка засунула лапку прямо в воду, подержала ее там, вытащила, облизала. Да, это оказалась действительно вода. Известная ей субстанция, некая ее разновидность.

Серая кошка присела на камне, вытянула мордочку над водой и рассматривала свое отражение. В этом не было ничего странного: с зеркалами она была знакома. Но из-за ряби на поверхности воды ее изображение было расплывчатым. Она протянула лапку, и, в противоположность зеркалу, лапа прошла внутрь изображения, во влажную среду. Киска выпрямилась, явно недовольная. Решив, что с нее хватит, она потрусила к дому по мокрой траве. Там, бросив на черную кошку выразительный взгляд, из которого ясно было, как она ее ненавидит, серая уселась перед огнем, спиной к сопернице, настороженно наблюдавшей за ней с кресла.

Серая кошка вернулась к пруду, к своему камню. Сидя на камне, она заметила, что это дерево – любимое место птиц, которые, как только она ушла с полянки, слетелись к воде, пили, играли в пруду, летали через него взад и вперед. Теперь серая кошка посещала пруд ради птиц. Но она никогда не поймала там ни одной птички и даже, по-моему, вообще не поймала ни одной за все время пребывания в коттедже. Может, потому что котов там было множество и птицы их остерегались?

Когда ночью едешь по проселочным дорогам, в луче света от фар всегда оказываются коты: коты на живых изгородях; коты, охотящиеся за мышами; коты, выбегающие трусцой из-под колес; коты на воротах; коты на оградах.

В первую неделю нашего проживания в коттедже, который, по сути дела, представлял собой уединенное убежище, отлично спрятанное за деревьями и оградами от дороги и других домов, несколько котов заходили посмотреть, что за люди тут поселились и нет ли у них котов.

В середине ночи я увидела, как в открытом окне исчезает чей-то рыжеватый хвост. Кот, решила я и снова уснула. На следующий день, однако, в магазине мне сообщили, что из Дартмура приходят лисы, охотятся за котами. Рассказывали самые жуткие истории о лисах и кошках. Но в сельской местности котов дома не удержишь; там столько котов, что кажется, им нечего бояться ни лис, ни кого-то другого.

Рыжий хвост, как оказалось, принадлежал красивому рыже-коричневому коту. Его выгнала из нашего коттеджа серая кошка, которая к тому времени решила, что коттедж – ее собственность. Вскоре она уже отгоняла посетителей от ворот, стоявших в ста ярдах от самого дома. Коттедж и поля вокруг него теперь стали территорией серой кошки; и мы могли наткнуться на нее, когда она грелась на солнышке в высокой траве на небольшом поле повыше дома или лежала, свернувшись клубком, на длинном поле пониже дома, где имелись заболоченные участки и куда птицы слетались на водопой.

А потом произошло настоящее нашествие. Упали заборы с одной стороны участка, и когда однажды утром я собралась разжигать огонь в камине, то обнаружила обеих наших кошек на подоконнике, в состоянии временного перемирия, потому что за окном с грохотом и треском неуклюже двигались и мычали большие вонючие животные, каких они до сих пор никогда не видели. Черная кошка издала печальный глухой стон: «Кто это? Они такие большие! Мне не справиться, прошу помощи!» А серая кошка вызывающе орала, сидя в безопасности на подоконнике. А все объяснялось просто: это стадо рогатого скота с ближайших полей прорвалось через заборы и растеклось от дома до пруда и дальше, на длинное поле, на котором, как они наверняка были в курсе, уже созрел для них подножный корм. Никто не мог помочь мне выгнать скот, это произошло гораздо позже, к концу дня. Куда же подевался фермер? Животных было штук пятьдесят, и они чувствовали себя как дома; а кошки наши просто обезумели. Короткими сердитыми перебежками они метались между подоконниками, выбегали из дома и горько жаловались, пока не пришла помощь. Страшных огромных животных выдворили назад, на поля. Опасность миновала. Кошки явно сообразили, что животные такого рода не представляют для них угрозы. Потому что позже, через пару дней, ворота остались открытыми и с болот к нам забрели пони, но кошки не стали жаловаться, даже не испугались. Восемь маленьких пони паслись в старом саду, а серая кошка пробралась к ним в сад, уселась на каменную стенку и с интересом наблюдала. Со стенки она бы вряд ли слезла, но ей было интересно, и она там торчала, пока пони не решили убраться.

Кошки могут часами наблюдать за другими существами, за их незнакомым им поведением. Застилаешь ли ты постель, подметаешь пол, собираешь или разбираешь чемодан, шьешь, вяжешь – за всем этим они внимательно наблюдают. Но что они видят в этом? Недели две назад черная кошка и двое ее котят сидели на полу в середине кухни и следили, как я раскраиваю ткань. Они наблюдали, как движутся ножницы, как движутся мои руки, как ткань раскладывается по разным кучам. Они все утро были поглощены наблюдением. Но я не уверена, что они увидели то, что видим мы. Что, например, видит серая кошка, когда полчаса не отрываясь наблюдает за движением пылинок в столбе солнечного света? Или когда смотрит, как шевелятся листья на дереве за окном? Или когда обращает свой взгляд на луну, поднявшуюся над колпаками дымовых труб?

Черная киска, как педантичный учитель своих котят, никогда не упустит возможности дать им урок или преподать мораль. Зачем она потратила целое утро, наблюдая в окружении котят с двух сторон, как блестит металл ножниц в темной ткани, зачем она обнюхивает ножницы, обнюхивает ткань, обходит поле действия и потом передает какие-то свои наблюдения детишкам, так, чтобы они делали то же, что и мать, – вперемежку с разного рода прыжками и играми, ведь они все же еще очень маленькие? Но они тоже принюхиваются и к ножницам, и к ткани, проделывают то же, что только что проделала их мамаша. Потом сидят и наблюдают. Несомненно, кошка что-то познает и чему-то обучает котят.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю