Текст книги "Сентиментальные агенты в Империи Волиен"
Автор книги: Дорис Лессинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Говоришь, ничего не значит? Ты оскорбляешь мысли Священного Руководителя, верно?
– Нет, нет, конечно, нет, я не…
– Реакционер,– было следующее ключевое слово, посильнее первого, и Инсента эти слова очень ослабили.
Но он все еще трепыхался.
– Разве я такой? Что значит это слово? Реакци… Да про какие реакции идет речь? Реакции на что? – требовал он ответа, а окружающие ругались и ворчали, как стадо зверей. Их независимое поведение, их самодисциплина, их решимость не быть толпой – все это растворилось, и всему виной был Инсент, тот самый, которым с улыбкой манипулировал Кролгул, воплощавший собой тип достойнейшего ответственного революционера. Глаза Кролгула горели решимостью разрушить все на тропе исторической неизбежности, или как ее там называют, лицо его оживлялось торжествующей жестокостью.
– Буржуй! – прошипел Кролгул, и Инсент почти сдался. Но он был еще самим собой. Хотя и не совсем.
– Фашист! – неожиданно выкрикнул Кролгул. И это был конец. Инсент был потрясен до глубины души. В один миг он стал одним из них, крича и вопя: «Смерть… Долой… Кровь…»
И так далее.
Но не стоит особенно беспокоиться за него. Мне подсказывает чутье,что Инсент далеко ушел от того жалкого состояния, в котором пребывал ранее; теперь он – не то большое пустое пространство, поступающую через которое энергию отсасывает Шаммат для своих целей. Нет сомнения, Инсент стал цельной и сильной личностью. И он на самом деле оказывает смягчающее влияние на комитет фанатиков, окружающих его. Когда он говорит: «Но, конечно, это ничего не значит»,реагируя на какой-то очередной вдохновляющий продукт словотворчества, то смысл обсуждаемого выражения проверяется, и фанатики, правда, только на время, но проявляют склонность подумать.
И Кролгул вне себя от разочарования. Наши другие агенты простаивают. Инсент непринадлежит Кролгулу, хотя тот использовал свои самые сильные ключевые слова, и ему больше нечего предложить.
Следующее событие, оживившее общество, – иск Грайса против Волиена, я обязательно пойду в суд послушать.
Грайс против Волиена
Если бы Спаскок выступал в роли государственного защитника, он попытался бы провести слушания по этому иску в малом зале, расположенном на периферии Дворца Правосудия; но как вероятный агент Сириуса (бессонными ночами он стонет: «Агент я или нет?»), под нажимом своегоначальства (каждый из которых тоже стонет: «Шпион ли я!? Или же я не шпион?») он настоял на проведении слушаний в главном судебном зале Волиена.
Это большое помещение, слабо освещенное, – чтобы внушать присутствующим должное почтение, если не благоговение. Все стены украшены изображениями на разные темы. «Членам нашего священного тела» – то есть каждому – Волиенадне, и Волиендесте, и планетам ВЭ 70 (Мейкен) и ВЭ 71 (Словин) – отведена своя стена. Волиенадна, например, представлена снежными бурями и льдом, а также счастливыми шахтерами во главе с Колдером. Над всем помещением выгибается сводчатый потолок, разрисованный сценами благодеяний Волиена, персонифицированного в облике Донора, Кормильца, Советника, а вокруг него – «члены» в признательных позах. Но Мейкен и Словин, только что сбросившие «ярмо» Волиена, прислали делегации, чтобы те закрасили соответствующие этим планетам стены, однако сделано это было в спешке, и теперь зал производит безобразное впечатление какой-то незаконченности. Они также забрызгали краской улыбающиеся лица «волиенов» на потолке.
Вот в каком интерьере начались сегодня судебные прения.
Присяжные Грайса сидели по одну сторону от судьи, в ложе на высокой платформе. В целом их настроение было даже более непристойным, азартным, чем то, какое охватывает часто граждан в предкризисные периоды, одеты они были кто во что и в целом производили впечатление веселого цинизма. Когда их опрашивали одного за другим, стало ясно, что далеко не всех волнует это дело. Примечательно, что одна здравомыслящая и привлекательная молодая женщина делала попытки отнестись к делу ответственно. Возле них вертелся Инсент, пытаясь настойчивыми взглядами и улыбками создать у них впечатление серьезности иска. Он присутствовал в официальном статусе адъютантаГрайса. Возле неготерся Кролгул, который, когда несчастный Спаскок обратил внимание на его присутствие и выразил свой протест, просто облачился в мантию судебного чиновника таким образом, чтобы высмеять поведение защитника, и тут же обратился к несчастному с единственным, почти ласковым вопросом: «Шпион?»
Грайс, вместе со Стилом, разместился на платформе прокурора.
На скамьях для публики собралось около сотни горожан.
В роли судьи выступал Спаскок, который небрежно объявил заседание суда открытым, предварительно с хмурым сарказмом осмотрев перепачканный потолок и две стены с грубо закрашенными прежними «членами» Волиена.
– Одну минуточку, – потребовал Грайс, – а где же ответчик? – Действительно, на той стороне зала, где полагалось сидеть ответчику, была пустая платформа и несколько пустых кресел.
– Поскольку оказалось невозможным решить, ктоили чтотакое Волиен… – протянул Спаскок и позволил себе улыбнуться, когда Кролгул указал на потолок, на котором лица «волиенов» все до одного были заляпаны белой краской.
– Волиен – это тот, кто давал обещания своим гражданам, в своей Конституции, – сказал Грайс.
– Это так! Это верно! – послышалось со скамей публики, и энергия этих возгласов заставила каждого присутствующего внутренне собраться. Что касается присяжных, они хмуро обводили глазами аудиторию; ибо явно были настроены «посмеяться».
Донеслось ворчание одного-двух голосов:
– Ну, если дело пойдет всерьез, это будет одна скука. Я смоюсь. – И все в таком роде.
Все однако остались, похоже, под влиянием молодой женщины, статус которой среди присяжных был тут же легализован – ее выбрали председателем жюри присяжных.
– Ну ладно, вперед, Грайс! – провозгласил Спаскок. – Каков первый пункт «Обвинения»? Давай, изложи свои претензии!
– Я обвиняю Волиен в том, что я не получил – а я на настоящем суде представляю всех граждан Волиена – существенных знаний, касающихся нашей главной человеческой сущности, каковые сведения могли бы дать нам возможность избежать определенных ловушек, куда мы вполне реально можем попасть и…
(При сем прилагаю для вас экземпляр «Обвинения».)
Грайс все это прочитал вслух – согласитесь, документ нельзя назвать незначительным, – твердым сильным голосом, поднимая глаза при ключевых словах, чтобы взглянуть на присяжных, которые молчали, придавленные перспективой серьезного, а не развлекательного зрелища.
Женщина, которую звали Аритамея, как только ее избрали председателем жюри присяжных, приняла материнский покровительственный вид и теперь едва сдерживала раздражение.
Наконец Спаскок спросил:
– И все это – твое первое обвинение, так? Отлично, где же твои свидетели?
Грайс тут же сделал знак Инсенту, который, в свою очередь, сделал знак в сторону закулисья, и служитель суда вкатил столик на колесиках, нагруженный огромным количеством книг – там было не меньше ста пятидесяти томов.
– Вот мои свидетели.
Наступило долгое мрачное молчание. Спаскок смотрел со своего трона вниз на кучу книг, присяжные разглядывали «свидетелей» скептически, а со скамей публики донеслись громкие вздохи.
– Вы предполагаете, что мы должны прочитать все эти книги? – спросил Спаскок со слабым сарказмом, обязательным в такие минуты, когда вершилось правосудие.
– Вовсе нет, я сам подведу итоги.
Стоны раздались в зале – от одного края до другого.
– Прошу соблюдать порядок, – сделал замечание Спаскок.
– В нескольких словах, – успокоил собравшихся Грайс. – Это вполне реально. Тема не трудна для понимания и не затемнена… Я могу продолжать? Отлично. Человек как животное, недавно эволюционировавшее из стадного образа жизни, из групп в пределах стада, стаи, отрядов и кланов, не может теперь существовать без них, и легко заметить, что он стремится найти для себя группу и вступить в нее, неважно, какая это группа, потому что он…
– И она, – подсказала Аритамея.
– …И она должны быть в группе. Когда молодое животное – прошу прощения, особь – покидает семейную группу, он или она ищет другую. Но особи не сказали, что же такое она ищет. Ее должны были проинформировать: «Ты будешь метаться в поисках группы, потому что без нее тебе будет некомфортно, потому что ты не можешь отречься от миллионов В-лет эволюции. Ты ищешь вслепую, и ты должен знать, что, оказавшись в группе, будешь вынужден вертеться вместе со всей группой, чтобы группа была цельным единством, примерно как рыба не может отказаться подчиняться движениям своей стаи или птица – подчиниться схеме, отработанной ее стаей». Эта особь совершенно не вооружена, не имеет защиты и может быть проглочена целиком каким-то набором идей, которые никак не связаны с реальными данными о движущих силах общества. Эта особь…
Аритамея спросила, пояснив сначала, что добивается всего лишь точности в выражениях:
– Одну минутку, дорогой, но не хотите ли вы сказать, что молодые люди любят общество своих сверстников?
– Да, если желаете выразить эту мысль такими словами, – сказал Грайс, показывая всем своим видом, что, по его мнению, она не дотягивает до ожидаемого уровня.
– Но ведь это общеизвестно, верно ведь, милый? – заявила женщина и достала вязанье.
– Хоть всеэто и знают, однако никто,тем не менее, не сделал следующего шага вперед, – твердо ответил ей Грайс и поднял брови при виде сверкающих спиц, направив настойчивый взгляд на судью. Спаскок наклонился вперед, в свою очередь поднял брови и заметил:
– Прошу меня простить, но заниматься посторонними делами во время судебных слушаний запрещено.
– Запрещено так запрещено. – И она спокойно убрала большие мотки шерсти, спицы и все прочее в свой ридикюль, а весь зал, замерев, наблюдал за этим процессом. – Хотя лично мне вязанье помогает сохранять спокойствие.
– Но не нам, – съязвил Спаскок. – Вы не возражаете, если я вам сообщу, что мы рассматриваем серьезное дело?
– Я думаю, что раз вы судья, то можете говорить все, что вам угодно, – ответила Аритамея. – Но я хотела бы знать вот что: я имею в виду, говоря вашим языком, я желаю кое-каких разъяснений. И я уверена, что выскажу общую мысль… – Тут женщина огляделась и заметила, что как минимум четверо из присяжных заснули, а остальные клюют носом. – Проснитесь, – приказала она.
– Да. Проснитесь, – повторил Спаскок, и присяжные пробудились.
Инсент подошел к ним вплотную:
– Вы понимаете, какое это важное дело? Этот конкретный пункт? Вы понимаете,как он жизненно важен?
Заговорила председатель жюри присяжных:
– Когда я уходила из дома, помнится, мама мне говорила: «Смотри, не попади в дурную компанию». Именно этому, видимо, и посвящены все эти ваши тома? Прошу прощения, я совсем не хочу вас обидеть, – обратилась она к Грайсу.
– Ну, самая суть именно эта, но вопрос в другом: говорили ли вам, что вы являетесь стадным животным и, больше того, нравится вам это или нет, вы должны соглашаться со всеми идеями вашего стада?
– Разве для этого надо столько слов? – изумилась женщина. – Дело в том, что я встречалась со всякими мальчиками и девочками, особенно с мальчиками, конечно, – тут она улыбнулась, ответом ей были терпеливые улыбки всех присяжных, – но я долго не соглашалась с их идеями. Они не представляли ничего значительного.
– Мадам, какая вы счастливая, – мрачно заметил Спаскок, и его тон заставил всех в зале направить взгляды туда, где он сидел, в изоляции на своем троне.
Наступило долгое молчание, в котором послышалось – было то шипение или выдох? – одно слово: «шпионы»…Но когда мы все посмотрели на Кролгула, чревовещателя, он стоял, с сардоническим видом прислонившись к стене, складки его черной судебной мантии обвисли, как мокрые крылья. Шпионы…это слово если кто не бормотал, то думал, и в воздухе стояло шипение.
Шпионы – тема каждой второй статьи, каждой радиопередачи, каждого плаката и популярной песни. Вдруг население (не только Волиена, но и двух «членов», у него еще оставшихся) стало смотреть на администрацию Волиена и удивляться, что это за психическая эпидемия, которая склонила к этому преступлению, как иногда казалось, весь правящий класс.
Аритамея, тактично неглядя на судью, заметила:
– Я уверена, что многие в этой стране удивляются, почему они стали заниматься тем, чем стали…
– Вот именно, – резко подхватил Грайс, привлекая к себе взгляды всех. – Вот именно. Почему?Но если бы нам и другим, таким как мы, сказали бы, еще когда мы были школьниками, если бы ввели в курс нашего образования это понятие, что наша необходимость влиться в какую-то группу сделает нас беспомощными против идей этой группы…
– Беспомощными, вы считаете? – вопросил еще один присяжный, мускулистый молодой человек, одетый в разновидность красно-зеленого спортивного костюма и смешную беретку. – Беспомощными? Кого-то – да, а кого-то и нет.
– Это вопрос характера человека, – сказала молодая женщина. – Люди, в основном добропорядочные, обладающие здравым смыслом, твердо противостоят дурным убеждениям.
И оба – Грайс и Спаскок – одновременно тяжело вздохнули, так отчаянно, так печально, что все снова обернулись к ним.
Подчиняясь рефлексу, Спаскок торопливо вытащил трубку и разжег ее. И Грайс тоже. Добрые граждане Волиена не знали, что их общественные эксперты (обычно Кролгул) советовали очень многим курить трубку как атрибут добропорядочности и душевного равновесия, поэтому большинство присутствующих в суде сильно удивились. Особенно после того как не только судья и главный обвинитель, но и другие вытащили свои трубки. Среди публики на скамьях, среди судебных чиновников в их мрачных одеяниях и даже среди присяжных – повсюду взволнованно задрожали губы, сомкнувшиеся вокруг черенка трубки, и облака сладкого влажного дыма поплыли в воздухе. Спаскок и Грайс оба наклонились вперед, рассматривая этих неизвестных своих единомышленников. На их лицах отчетливо читалось: «Не говорите мне, что вы еще один…»
– Если вам можно курить трубку, тогда я буду вязать. – И председатель жюри присяжных снова вытащила свой узел.
– Нет, нет, конечно, нет! Вы совершенно правы. Курение абсолютно запрещено! – И вмиг трубки во всем помещении исчезли, торопливо погашенные.
И в этот момент Стил, сидевший возле Грайса, как положено – выпрямившись, сложив руки, управляя каждым дюймом своего тела, – с выражением сначала скепсиса, потом шока на лице, заметил:
– Если представители государства на Волиене такие недисциплинированные, чего тогда ожидать от простых людей?
– А вы-то кто, дорогой? – спросила Аритамея, которая не отложила своего вязания, только опустила его на колени.
– Это главный свидетель по второму пункту «Обвинения», – пояснил Спаскок.
– Да это я знаю, но кто он такой?
– Я с Мотца.
– А где это? Да, мы о таком слышали, но неплохо бы узнать…
В воздухе отчетливо раздалось: «Шпион Сириуса», но Кролгул, конечно, корректно улыбался.
– Вы с Сириуса, милый? – добродушно спросила женщина, как будто и не было вокруг разговоров о линчевании, от одного края Волиена до другого.
– Да, с гордостью могу назвать себя сирианином.
– Он такой же сирианин, как любой с Волиенадны – волиенец, – разъяснил Грайс.
– Или как любой с Мейкена и Словина, – страстно высказался Инсент, в его намерения не входило вызвать сардонический смех, но по залу суда как будто пронесся ураган смеха. Все разглядывали испорченные стены и потолок.
Стил сказал:
– Я не в состоянии понять, что такого смешного в успешных патриотических и революционных восстаниях колоний, поверженных в прах.
– Нет, нет, вы совершенно правы, милый, – успокаивала его Аритамея. – Не обращайте на нас внимания.
– Послушай, Спаскок, ты собираешься должным образом вести заседание суда или нет? – рассердился Грайс.
– Если ты это называешь судом, – в раздумье произнес Спаскок. – Хорошо. Ладно, поехали.
– Я уже изложил свой вопрос.
– Нет, насколько я заметила, – заговорила Аритамея, и с ней тут же согласился хор ее помощников. – Напомни-ка еще разок, ладно? Я как будто не уловила сути.
– Еще как уловили! – рявкнул Грайс. – Суть вполне очевидна, разве нет? Мы теперь знаем много о механизмах, которые нами управляют, которые заставляют нас плясать, как марионеток. Некоторые из самых мощных механизмов можно грубо описать как управляющие функционированием групп. – И тут он указал на стопки красных, зеленых, синих, желтых книг на тележке возле его невысокого постамента. – Что касается этих механизмов, то тут нет расхождения во мнениях. Мы знаем, для определенной группы, какова процентная доля тех, кто не сможет согласиться и разойдется во взглядах с мнением большинства членов группы; мы знаем процентную долю тех, кто будет выполнять указания лидеров группы, даже пусть они будут жестокими или грубыми; мы знаем, что такие группы строятся по такому-то шаблону; мы знаем, что они разделяются и подразделяются определенным образом. Мы знаем, что они развиваются, как живые существа.
– Как империи, например. – Инсент не мог удержаться, чтобы не вставить словечко, помочь, и Кролгул снова втихаря запустил в атмосферу слово «шпион»,чтобы оно дошло до сведения каждого присутствующего.
– Сам-то тыкто? – спросила Аритамея. – Нет, я хочу узнать, откуда ты.
– Да он, конечно, шпион Сириуса, – прокомментировал один из присяжных. – Все они такие. Эти шпионы повсюду.
– Ну и дела! Давай дальше! – громко выкрикнул кто-то из публики.
– Ладно, ладно, в этом суть моего вопроса, – продолжал Грайс, пытаясь снова обрести свой запал. – Если нами управляют механизмы, как оно и есть, на самом деле, значит, пусть нам как следует заранее объясняют все про них. В школе. В том возрасте, когда человек обучается, как тело функционирует или как государство управляется. Нас надо научить понимать эти механизмы так, чтобы они нами не управляли.
– Одну минутку, милый, – прервала его Аритамея. – Я знаю, что у тебя добрые намерения; я действительно поняла, к чему ты клонишь. Но не говори мне, что ты веришь, что если скажешь какой-то молодой особе, которая всей душой готова сорваться с места ради независимости, и, конечно, все знает намного лучше, чем ее старшие…
– Или егостаршие, будем справедливы, – вставил цветной присяжный рядом с ней.
– Его или ее старшие… Ты не можешь сказать такому человеку, мол, сохрани трезвую холодную голову и следи за механизмами. Именно на это они как раз и неспособны.
– Верно, она права, – послышалось со скамей публики.
– Я прикажу очистить зал, – пригрозил Спаскок. Наступило молчание.
Спаскок поинтересовался:
– Значит, ты изложил свой вопрос, Грайс?
– Я с ней не согласен. Она недоброжелательна. Она пессимистична. Волиен не может вот так отказаться от своей ответственности! Кроме того, Волиен обещал в Конституции, что…
– А вы читали у Татца и Палузы о механизме толпы? – спросил Кролгул.
– Нет, а о чем там говорится?
– Они совершенно не согласны с Квинком и Суоллером, – объяснил Кролгул. – Например, по вопросу о процентах возможного сопротивления авторитету.
– Ну, – запальчиво сказал Грайс, – я нахожусь в неблагоприятном положении, правда? Я был в плену на Мотце, и я был не в состоянии даже узнать, какая есть соответствующая литература по этому вопросу. Но мне кажется, что этого свидетельства достаточно… – он вновь указал на свои тома.
– Я только хочу сказать, – расшаркался Кролгул, – что консенсус не стопроцентный.
– Послушайте, судья, – вмешалась Аритамея, – вы собираетесь вести это заседание или нет? Этот тип, который сейчас вовсю толкает речь, насколько я понимаю, всего лишь пристав.
– Да, да, конечно, – сказал Спаскок. И бросил Грайсу: – Будьте так добры, сформулируйте ваш запрос в точных словах.
– Хорошо. Я хочу, чтобы этот суд полностью осудил Волиен за то, что он не сумел обучить свою молодежь правилам, которые вывели его собственные психологи и антропологи в результате своих исследований; за то, что он не сумел вооружить свою молодежь сведениями, которые дали бы ей возможность – молодежи – сопротивляться затягиванию в любую систему идей, кому какая подвернется под руку. Я хочу, чтобы этот суд заявил, ясно и громко, что как минимум три поколения молодежи Волиена, тут мне пора сказать, что и я вхожу в число жертв… – Шиканье, одобрительные восклицания, свист. – …оказались беззащитными из-за того, что их вовремя не снабдили знанием, которое легко доступно любому специалисту, знанием о законах функционирования групп. Что Волиен допустил – нет, что он потворствовал – созданию ситуации, в которой его специалисты приобретали все больше и больше опыта в области психологии группы как первичной ячейки общества, но в которой эту информацию никогда не использовали для влияния на действующие институты общества, остающегося до сих пор архаичной государственной машиной, громоздкой, если не смертельной, смешно сказать, до чего несоответствующей требованиям общества. У нас левая рука не знает, что творит правая. С одной стороны, собирается научная статистика, накапливается техническая информация, делаются открытия. С другой стороны – полнейшая косность и неповоротливость нашей культуры. Я хочу, чтобы Волиену вынесли обвинительный приговор.
Наступило долгое молчание. Все присутствующие на самом деле были под сильным впечатлением. Но беда в том, что в голове каждого билась одна мысль: действительно, похоже, Сириус собирается вторгнуться – мы, конечно, не позволим им так просто – у нас другое на уме…
Спаскок обернулся к присяжным:
– Не желаете ли пойти посовещаться?
Аритамея посоветовалась с помощниками, – с теми, которые бодрствовали.
– Нет, судья.
– Ну, тогда скажите – вы согласны признать Волиен виновным или нет?
Она снова проконсультировалась – не дольше, чем мне потребовалось времени, чтобы написать эту фразу.
– Обвинение довольно справедливо, судья. Волиен и впрямь виновен. Конечно, я принимаю на веру слова губернатора Грайса, что во всех этих книгах написано то, что он сказал.
– Татц и Палуза, – пробормотал Кролгул.
– Ой, хоть вы-то не совались бы в это дело, – возмутилась женщина. – Мне вовсе не нравится ваш вид. Волиен виновен. Это, безусловно, так. Они и впрямь должны были нам все это заранее объяснить. Я сама теперь почитаю кое-что из литературы, теперь, когда мое внимание обратили на эти вопросы. Да. Волиен виновен.
Спаскок подал голос:
– Настоящим объявляю Волиен виновным по пункту Первому «Обвинения». Однако это решение войдет в силу только тогда, когда Специальный Комитет определит, что такое «Волиен», если он вообще сможет это определить. Лишь тогда, когда Волиен будет определен как юридическое лицо, которому может быть вынесен приговор, приговор суда вступит в силу в законном порядке. А теперь объявляется перерыв до завтра. Завтра будет рассмотрен пункт Второй Обвинения.
И Спаскок вышел из зала крупными шагами, очевидно, измученный до предела. Грайс и угрюмый Стил вышли вместе… Было слышно, как Стил говорит: «Если вам разрешается так критиковать свое государство, так какая же у вас тут тирания? Объясните, пожалуйста». Инсент, которого чуть-чуть не перехватил Кролгул, пошел со мной. Как бы то ни было, к данному моменту стало очевидно, что деятельность Кролгула на этой планете благополучно завершена: общее разрушение и деморализация для него – человека Шаммат – еда и питье. Инсент вышел из испытания закаленным, и это хорошее предзнаменование для будущего состояния Волиена во время оккупации его Сириусом и последующего упадка Сириуса: я предлагаю оставить Инсента на Волиене, если у него дела и дальше пойдут в том же духе. Если он не ухитрится вновь не расшатать себе нервы, я думаю, он окажет на местных жителей благотворное влияние.
Только что закончился второй день судебных слушаний. Когда мы собрались сегодня утром, не явилось около половины присяжных; суд не обеспечил им того развлечения, на которое они рассчитывали. Но появилось много волиенцев другого рода, надеявшихся занять их места или хоть какое место в суде: накануне прошел слух, что в суде была сделана попытка серьезной критики государственного устройства Волиена. Когда новые присяжные уселись в своей ложе, все заметили сильный контраст между ними и теми весельчаками, которые остались с предыдущего дня. Среди всех них восседала председатель жюри присяжных, вполне непринужденно державшаяся и готовая к слушанию.
Когда Спаскок в сопровождении помощников появился на своем месте, Аритамея встала:
– Простите, судья.
– Что такое?
– Я всю ночь не спала, – объяснила она не без мелодраматического эффекта.
– Рискну заявить вам, мадам, что это же можно сказать о многих из нас, – попытался улыбнуться Спаскок, бледный и взволнованный.
Зал безмолвствовал. В утренних новостях сообщалось, что космолеты Сириуса готовы нанести удар.
– Нет, судья, вы меня неправильно поняли. Я говорю о другом. Я так же нервничаю, как и все… Но я хочу сказать об этом механизме поведения толпы, о котором говорили вчера.
– Не волнуйтесь, мадам, – прервал ее Инсент. Он изящно порхал рядом, эффектно демонстрируя свою беспредельную готовность ей услужить. – Нет-нет, председатель жюри присяжных, вчера вы приняли абсолютно логичное решение. И оно может дать в перспективе замечательные результаты для Волиена.
Она оглядела юношу с головы до ног.
– А для кого же еще? Мне вполне достаточно того, что результаты будут полезны для Волиена, – заявила Аритамея.
Ответом ей был шквал криков, шиканий, разгул всеобщих эмоций. Снаружи, на улице, тоже толпился народ, все спрашивали друг друга первым делом: «Вы уроженец Волиена?». И в итоге оказалось, что практически никто не родился тут, тогда вопрос начали ставить по-другому: «Вы волиенец?», потом же, поскольку это определение – «волиенец»– можно было отнести слишком ко многим, стали просто бить всех, чей внешний вид не понравился толпе.
– И я больше ничего не хочу добавить по этому вопросу – насчет толпы, – продолжала Аритамея. – По правде говоря, не понимаю, что это нашло на нас всех. Я всегда считала, что мы, волиенцы, – люди справедливые и разумные. – Так была убедительна эта сильная и компетентная личность, что толпа успокоилась и как будто устыдилась. – Нет, судья, дело в другом. Я читала всю ночь про системы устройства групп, и к утру поняла, что вчера я поступила немного авторитарно по отношению к группе – мы, присяжные, как раз и составляем группу,правда? Ну вот, и сейчас мне кажется, что я вчера злоупотребила своим авторитетом. И хочу всех предостеречь: отныне тут у нас не будет никаких глупостей насчет принятия мгновенного решения. Мы воспользуемся предоставляемым нам временем, прежде чем вынести заключение…
– Снова нами распоряжаетесь, а? – брякнул один шутник, – вчера он тоже присутствовал среди присяжных, в ярком наряде с большой пуговицей на груди, с надписью «Ну что, власти Волиена, доигрались?».
– Ну, даже если и так, то сегодня я в своем праве. Закон разрешает любому из группы присяжных, не только председателю жюри, потребовать время на закрытое совещание.
И тут присяжные зашевелились в своей ложе, а те, кто остался с предыдущего дня, начали вставать и продвигаться к выходу, бормоча: «Простите»; «Это уж слишком»; «Вообще-то мы собирались тут посмеяться», – и ушли.
– Найти других присяжных, – распорядился Спаскок, и вмиг из толпы, переполнявшей скамьи зала, выделились ответственные люди серьезного вида.
В результате в ложе присяжных теперь оказались совсем новые люди, не те, что вчера, за исключением председателя жюри присяжных.
– Можно начинать? – осведомился Спаскок, голос его дрожал от сдержанного сарказма.
– Да, судья, полагаю, теперь все в порядке, – ответила Аритамея.
– Хорошо. Тогда, с вашего позволения, начнем.
Грайс встал. Он был таким же угрюмым, важным и бледным, как Спаскок. Они оба, совершенно одинаковые, были наглядной иллюстрацией того типа людей, какой возникает на последнем этапе развития империй.
На фоне Грайса замечательный, несравненный Стил казался живым воплощением темы сегодняшних дебатов.
Грайс начал:
– Я хочу вызвать для дачи показаний своего главного свидетеля.
– Одну минуточку, Грайс: каково ваше обвинение?
– Мы все его знаем, судья, – вмешалась Аритамея. – Оно написано на этих программках, которые нам раздали. Второй пункт «Обвинения» заключается в том, что мы позволяем себе слишком многое.
– Не позволите ли вы мне вести сегодняшнее заседание суда? – буквально закричал Спаскок.
– Прошу прощения.
– Мадам высказалась по делу, – заметил Грайс.
Опять столкнулись двое этих худых, нервных, замученных, дрожащих людей. Оба явно были готовы накинуться друг на друга, и в то же время каждый был готов охранять интересы оппонента и заботиться о противнике, как о себе.
– Да, пожалуй, – сказал Спаскок, – но подобный подход неуместен, и я просто не могу…
– А ты сделай уступку. Для прочтения этого Второго пункта «Обвинения» потребуется полдня.
– Просто в голове не укладывается: все кому не лень советуют мне, судье, как вести дело в моем собственном зале суда. Но если вы настаиваете…
– Ничего я не настаиваю, просто прислушайся к здравому смыслу…
С улицы донеслись топот ног и крики толпы.
– Ну, я допускаю, но вообще-то это совершенно…
– Я знаю, незаконно, но… – Грайс сделал знак Стилу, тот двинулся к свидетельскому месту и встал там в ожидании. Опять наступило долгое молчание. Волиен по сути дела не понимал, что на них вот-вот нападет Мотц: «Сириус» – этим словом они обозначали любую грозящую им опасность.
Но каков был контраст между этим существом и ими, между этим мотцанцем и любым тогдашним жителем Волиена.
Вот он стоит, невероятно сильный человек, клубок мышц и сдерживаемой энергии, не делающий ни единого лишнего движения, – к такой экономии движений приучают себя люди, живущие на пределе. Стил не крупнее любого волиенца. Он ничуть не умнее их. Генетически он ничуть не более одарен. Но, глядя на него, волиенцы позволили себе долгий вздох и переглянулись, демонстрируя пренебрежение.
«Шпион»– это слово зашелестело в атмосфере зала, запущенное, как всегда, Кролгулом. Однако оно долго не продержится тут; его как будто отвергала сама атмосфера зала.
– Я не шпион, – произнес Стил неторопливо, но решительно. – Меня пригласили на этот суд, чтобы помочь.
– Так все шпионы говорят, – намекнул Кролгул, и тут Инсент его одернул:
– Прекрати, агент Шаммат!
Он не хотел произносить этого слова, но раз уж произнес, то надо быть последовательным. Инсент обернулся к Кролгулу, который, со своими впалыми щеками, развалился, позируя, на своем месте и смеялся.
– Фашист, – сказал Кролгул. Инсент не дрогнул.
Председатель жюри присяжных сказала, явно теряя терпение:
