Текст книги "Куртизанка"
Автор книги: Дора Леви Моссанен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Глава пятая
Персидский шах, Музаффар Эд-дин, откинулся на высокую спинку своего кресла. У его ноги стоял скипетр, украшенный красным самоцветом. Накидка его была сплошь увешана медалями, талию охватывал пояс, усеянный сапфирами, изумрудами и рубинами. Он глубоко затягивался дымом из привезенного с собой кальяна. Плюмаж на его шляпе подрагивал в такт выдыхаемому дыму. Кончик носа касался длинных усов, подкрученных вверх, когда он обращался к Мирзе Махмуд-хану, своему министру двора.
Министр совсем недавно спас шаха от смерти, посему он сделался незаменим для владыки, который правил страной неполных четыре года. Шах стал главной мишенью манипуляций со стороны мудрого и проницательного человека, каковым являлся министр. Последний прекрасно разбирался во всех хитросплетениях внутренней политики династии Каджаров, руководимой и направляемой слухами, инсинуациями и пропагандой. Пользуясь полным доверием шаха и играя на его суеверной натуре, министр оказывал влияние на шаха в выборе наместников, членов совета и даже женщин для его гарема. А также тех, кто был призван развлечь его повелителя за границей.
Мир, в который вошла мадам Габриэль, подчинялся мужчине, который при личной встрече показался ей еще более очаровательным, чем на рисунке в газете. Его угольно-черные глаза, сильный подбородок и самоуверенность, которую он без малейшего смущения выставлял напоказ, требовали пристального внимания. Она пришла к выводу, что шаху она должна казаться экзотической новинкой, роковой женщиной, которая познакомит его с заграничными удовольствиями в области секса. Министр, напротив, наблюдал за ней с расчетливым выражением опытного политика. Она ничего не имела против того, чтобы оказаться вовлеченной в его политическую игру. Собственно говоря, она решила увлечь его.
Министр рассуждал примерно так же, как и мадам Габриэль, которую настоятельно рекомендовал президент Республики. Дружеские отношения между Францией и Персией укрепились в результате визита шаха и участия Персии в Парижской выставке. Но из французского министра, Эрнста Бургареля, еще предстояло сделать союзника. Общий характер франко-персидских отношений оставался достаточно сдержанным из уважения к пожеланиям России и Британии. При этом Персия отчаянно нуждалась в сельскохозяйственных и финансовых концессиях. Во всяком случае, голова министра не была чрезмерно загружена проблемами его страны; на карту был поставлен его личный интерес. И здесь мадам Габриэль могла оказаться незаменимой.
В течение нескольких последних лет красные бриллианты начали подменять золото в качестве опоры экономики в некоторых странах, включая Персию. Личный ювелир шаха информировал министра о том, что в Южной Африке обнаружена жила красных бриллиантов. По слухам, там, на руднике, добывали редкую разновидность алмазов исключительной малиновой окраски.
Мадам Габриэль довелось развлекать целую армию влиятельных французов. Она могла сообщить некоторые сведения об одном французском коллекционере произведений искусства, который и приобрел рудную лицензию на разработку этой жилы.
Мадам Габриэль остановилась позади шаха, как того требовал королевский этикет.
Шах жестом подозвал ее подойти поближе, допуская некоторую фамильярность в отношениях.
– A votre disposition[10]10
К вашим услугам (фр.)
[Закрыть], – выдохнула она, и звук «в» грешно-соблазнительно скатился с ее язычка.
Шах не обращал ровным счетом никакого внимания на двух других женщин: они стояли у противоположной стены, явно нервничая в его присутствии. Единственной женщиной, чьи скрытые под трепещущим покровом выпуклости и впадины он жаждал исследовать, была мадам Габриэль. Но, будучи человеком суеверным, он обратился к своему астрологу за советом, благословляют ли его звезды на то, чтобы он провел ночь с этой удивительной феей. Он трижды ударил скипетром по подлокотнику кресла. В комнате воцарилась напряженная тишина. Внезапное появление скрюченного, седобородого человечка, который, казалось, материализовался из кальяна шаха, напугало мадам Габриэль.
Личико его было сморщенным, как у высохшего плода айвы, а борода разделена посередине пополам, как секира. Старик подобрал полы своего свободного халата и уселся, скрестив ноги, лицом к шаху.
Министр расположился позади кресла своего повелителя, за высокой спинкой.
Потребовав проведения старинного ритуала Естерхарех, шах потребовал у прорицателя совета относительно своего выбора женщин. Он сунул руку в карман мундира и вытащил три клочка бумаги, на каждом из которых было начертано имя одной из женщин. Он развернул первую записку, взглянул на имя и передал ее своему астрологу.
Старик коротко взглянул на министра, затем обернулся и уставился на одну из женщин. Лицо его превратилось в маску ужаса, как если бы вдруг наяву сбылись худшие из его ночных кошмаров. Он скомкал записку в кулаке и сунул ее в карман халата. Шах передал ему второй клочок бумаги.
Астролог внимательно прочитал написанное на нем имя.
Его худосочные стариковские ноги задрожали, он разорвал записку на мелкие клочки и бросил их на угли на кальяне шаха.
Мадам Габриэль скрестила руки на груди, дабы успокоить Лучано Барбуцци, который дал волю своему голосу, стараясь привлечь внимание к тому общению между астрологом и министром, который жестикулировал за спиной шаха. Дело выглядит достаточно подозрительным, решила она, особенно если верить либретто певца-кастрата, ведь прочих женщин тоже призвали сюда, чтобы доставить шаху удовольствие. Ни медали, висящие на его мундире, ни обвешанная драгоценностями эгретка на его шляпе, ни даже гигантский красный самоцвет на его скипетре не могли заставить ее с предвкушением ожидать предстоящего вечера. В ее головке включились счеты, складывая и вычитая. Она должна к своей выгоде воспользоваться встречей, которая уже начинала становиться неприятной. Она подумала о своей внучке Симоне, о которой, впрочем, не забывала ни на минуту. Пришло время непослушной девчонке сделать свой debut, первый выход в свет. Ее первый любовник будет иметь решающее значение в том, сможет или нет она стать в будущем одной из гранд-дам д'Оноре. Мадам Габриэль вдруг обнаружила, что оценивает шаха. Подходит ли он на роль кандидата, способного познакомить Симону со вкусом желания, облегчить ее вхождение во вселенную д'Оноре?
У него была внушительная, пусть и не королевская, внешность. Но он выглядел пресыщенным, а его крупные руку казались вялыми и безжизненными. Тени, которые отбрасывали его брови, производили впечатление постоянного гнева.
Ему недоставало элегантной манерности Альфонса. Нет, он не годился для Симоны.
Подобно солнечному лучу, пробившемуся сквозь завесу туч, мадам Габриэль перенесла обожающий взгляд на министра, который, в отличие от своего господина, оказался более очаровательным, чем она ожидала. Ему уже перевалило за пятьдесят, и колоссальный жизненный опыт сформировал из него сложного и неоднозначного человека. Симоне понравятся его искушенность и утонченность. Но, лишившись последних крох невинности, он, скорее всего, превратился в жесткого и язвительного мужчину. Похоже, для идеалистически настроенной Симоны и он окажется неподходящим партнером.
Обладая в юности такими же романтическими представлениями, она сопереживала своей внучке. Когда-нибудь и Симоне придется узнать, что непрактичные идеалы нежизнеспособны перед лицом вселенского зла.
В это мгновение министр двора за креслом шаха кивнул головой, когда шах передал своему гуру последний клочок бумаги.
Шах явно выглядел раздраженным, когда старик утер слезу и пробормотал несколько слов на фарси, которые постороннему слушателю показались одновременно грубыми и исполненными поэзии. Шах встал и встряхнулся, словно постаревший лев. Он щелкнул пальцами, обращаясь к мадам Габриэль.
С уверенностью, что не позволит никому, даже персидскому шаху, какой бы важной персоной он ни представлялся, щелкать пальцами, подзывая ее к себе, она оглянулась, словно стараясь отыскать кого-то еще, к которому властитель мог обращаться в столь грубой манере. Разумеется, она не могла знать, что гуру предсказал, что этот союз приведет к хаосу, что он советовал шаху отправить ее восвояси. Как не знала и того, что министр недвусмысленно жестикулировал, приказывая старику дать благословение ее имени, начертанному на клочке бумаги.
Министр двора, с горящими угольно-черными глазами, взял ее под локоть и на отличном французском языке, с акцентом, который она нашла очаровательным, предложил ей выйти из залы. В коридоре он заверил ее, что еще до окончания ночи ей представится возможность познакомиться и с другими обычаями, которые могут показаться странными и эксцентричными.
Глава шестая
Апартаментам шаха в президентском дворце явно недоставало элегантности и роскоши, столь характерных для будуара мадам Габриэль. Она увидела оливково-зеленые стены, кровать с четырьмя дубовыми столбиками и бархатным балдахином, с гобеленом в изголовье, изображавшим охотничью сцену, неуместную, по ее мнению, в спальне. Сознавая, что ей предстоит предприятие, имеющее сейчас первостепенную важность, она освободила свой рассудок от мыслей, сосредоточившись на том, чтобы доставить удовольствие шаху, чье торопливое дыхание, пьяные глазки и нетерпеливые жесты выдавали несдерживаемое желание. Она похлопала по кровати и пригласила его присесть рядом с ней.
Шах, который воображал, что для него она будет выпрыгивать из своих одежек, изображая танец живота, и не зная, что о ней теперь думать и чего ожидать, сел, куда ему было указано. Он начал светскую болтовню, живописуя свои экскурсии по Парижу. Каждый вечер он бывал в театре, уходя после второго акта, чтобы отдать должное своей вере и помолиться. Он прогуливался по паркам, упражнялся в стрельбе по мишеням, но более всего его впечатлил зоопарк. Он отдал распоряжение своему аккас-баши, фотографу, приобрести все необходимое для обустройства «синематографа» в Персии. Эйфелева башня, обсаженные деревьями улицы, газовые лампы и кафе с окнами, выходящими прямо на улицу, повергли его в благоговейный трепет. Он все болтал и не мог остановиться, его приковывали к себе небесно-голубые глаза мадам Габриэль. Такого цвета глаз он не встречал ни у одной женщины из своего гарема и вообще нигде в своей стране.
Мадам Габриэль, которой уже изрядно прискучил его поток сознания и которая с трудом понимала его французский, принялась за свои перчатки и начала стаскивать кринолин. С кокетливой неохотой она позволила ему поцеловать свои пальчики, а потом потребовала, чтобы он подышал на них, согревая. Из шляпки она извлекла флакончик с драгоценными маслами – восковидные духи из сока стиракса и росного ладана, смешанные с китовой спермой. Несколько капель серой амбры плюс фиксирующий цибетин, взятый из промежностных желез ее кошек – и получились ее знаменитые духи, которые пытались скопировать все женщины Франции. Она принялась втирать пахучий бальзам в кончики каждого пальца, каждой фаланги, каждой прозрачной жилки, призвав на помощь все свое умение, чувственные таланты и искусство обмана.
Будучи одной из тех редких представительниц прекрасного пола, которые в равной мере обладали выдающимися мужскими и женскими качествами, она умело пользовалась ими. Мужчины без стеснения поверяли ей свои душевные тайны, как поступили бы в компании своих собратьев, не боясь осуждения. В какой-то степени ее саму можно было назвать мальчишкой. Но она обладала еще и тем, чего не хватало мужчинам – чувственностью, терпимостью и здоровой интуицией.
Она в совершенстве овладела искусством бросать интеллектуальный вызов хрупкому мужскому эго, никогда не ставя его при этом под сомнение – так что даже Эмиль Золя не стеснялся прибегнуть к ее умственной стимуляции. Она вступала с ним в оживленную полемику относительно «Цветов зла» Бодлера, утверждая, что его стихи предназначались великой куртизанке Аполлонии Сабатье. Она углублялась в рассуждения о плюсах и минусах выставки «Салон современных художников» и экзотичности женщин-мулаток. Она сомневалась, оберегают ли талисманы их владельцев от зла, и если так, то уменьшается ли la peau de chagrin[11]11
Шагреневая кожа (фр.)
[Закрыть], или, как ее еще называют, кожа печали, всякий раз, когда она исполняет желание? Она размышляла о том, почему, в конце концов, превратившись в ничто, шагреневая кожа предвещает смерть. Она смотрела Золя в глаза и спрашивала его, верит ли он в то, что Бальзак умер от истощения, в то, что зеркала отражают реальность, что Курбе и Флобер – это два столпа реализма, а Саламмбо – символ извращенности. Она щеголяла своими познаниями в импрессионизме, натурализме и своим знакомством с социальной стороной жизни бедняков в изложении Золя в его серии «Ругон-Маккар». И еще она всегда интересовалась его мнением о франко-прусской войне, равно как и о том, можно ли считать любовь и ненависть братом и сестрой.
В момент наивысшей кульминации своего словесного эксгибиционизма, когда победа вот-вот должна была остаться за ней, а ее ошеломленный любовник ощущал сильнейшее желание заковать ее в кандалы и физически подчинить себе, одним чувственным взглядом и почти невесомым прикосновением она превращала его разочарование в мощнейшую сексуальную энергию.
Когда она уже была готова разоружить персидского шаха, дверь в комнату открылась. Вошел желтолицый мальчишка в широких шароварах. В руке он держал клетку, в которой кудахтала испуганная курица.
Шах сунул руку в клетку и извлек оттуда два недавно снесенных яйца. Он одарил мадам Габриэль многозначительным взглядом.
– Мы никогда не отправляемся в путешествие без своих несушек, – пояснил он. – Мы испытываем потребность в свежем яичном желтке после выполнения некоторых функций, которые истощают нашу силу.
Она взяла руку шаха в свои и из-под вуали устремила небесно-голубой взор в его исполненные похоти глаза. Ее губы чувственно изогнулись, в ее томном голосе появилась хрипотца, и она заверила его, что на этот раз все будет по-другому. На этот раз он испытает прилив энергии, а не ее недостаток. Так что в будущем ему больше не понадобится ни помощь гуру, ни указания его министра. И прежде чем он успел хоть как-то отреагировать на ее нахальное заявление, она откинулась на кровати, приглашая его установить с ней такие близкие отношения, какие он только пожелает.
Мадам Габриэль умела слушать. Ее умение производить на мужчин глубокое впечатление было несравненным, и в нужный момент она набрасывалась на них подобно львице. В молодости ей довелось сражаться в своей постели с королями, графами и принцами, затевая с ними столь бурные предварительные ласки, что ее мужчины впадали в неистовство. Но, увы, ныне ее косточки свыклись со спокойным и расслабленным стилем жизни ушедшей на покой куртизанки. Так что борьбу ей придется заменить чем-то более подходящим.
– Что тебя беспокоит, мой король? – спросила она, когда он, неловко пошевелившись, поморщился.
«Интересно, – подумал он, – как она догадалась о ноющей боли у меня в паху?» Он заколебался, раздумывая, а не поведать ли об этой проблеме, но всего лишь на мгновение, поскольку это было бы неслыханно – потерять лицо перед неверной, да еще и куртизанкой. Кроме того, он был намерен любой ценой не испортить предстоявшую ему долгую ночь удовольствия. По лбу его скатилась капелька пота и повисла на кончике носа. Он расправил плечи с таким видом, словно собирался изречь вердикт, способный изменить ход истории.
– У нас проблемы с вашими западными туалетами.
Она с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. О такой проблеме ей еще не доводилось слышать. Однако же подобные интимные сведения дали ей в руки огромный рычаг воздействия на него.
– О! Pauvre, pauvre petit mi[12]12
Бедный, бедный маленький король (фр.)
[Закрыть], – проворковала она. И ее рука плавно двинулась по его груди, скользнула вниз по бедру, задержавшись на его мужском достоинстве, дабы определить его размер. – Я приду вам на помощь, мой шах. Я посоветую властям убрать сиденье туалета. Тогда ваша честь сможет присесть на корточки и справить свою королевскую нужду. А пока, – промурлыкала она, указывая на кувшин с водой рядом с кроватью, – я не огорчусь, если ваше величество облегчится здесь.
Восторженные крики Лучано Барбуцци: «Bravo! Bravo! Signora bella!»[13]13
Браво! Браво! Прекрасная синьора! (итал.)
[Закрыть] – защекотали ей подмышку, и она подавила улыбку.
Тут «Лев Персии» приступил к делу, выпустил обильную струю мочи и, не тратя времени, принялся разоблачаться, швыряя каждую часть своего туалета в угол, как если бы там наготове стояли слуги. После чего он поднялся по ступеням к огромной кровати, распростерся на спине и выставил на обозрение свое волосатое орудие.
Она увидела его вялый пенис и поняла, что ей придется иметь дело с мужчиной, который, будучи окруженным гаремом раболепных женщин и двором льстецов, балансировал на грани импотенции. Подбадриваемая ехидными замечаниями Лучано Барбуцци, она поглаживала и обхаживала каждый чувствительный мускул и железу, но даже с ее помощью шах оказался в состоянии поддерживать эрекцию в течение лишь нескольких коротких вздохов.
Она отшвырнула свой веер из перьев, широкую накидку и широкополую шляпу на груду его одежды. Сняв туфельки на платформе, она предстала перед ним во всем своем миниатюрном величии. Увидев изумленное выражение на лице шаха, который явно полагал, что одетая женщина с напудренными ручками намного выше ростом, она негромко рассмеялась хрипловатым смешком. Она встряхнула своими голубыми кудрями, освобождая их, сняла фуляр и приступила к длительному и волнующему расстегиванию перламутровых пуговок, которые шли сверху донизу ее платья.
Он смотрел, как ее пальцы высвобождают из шелкового плена одну пуговицу за другой, обнажая то кусочек мягкой шеи, то глубокую впадину между грудями, то румяный сосок. И с каждым мгновением и откровением в его изнуренные и обессиленные чресла вливалась капелька свежей крови и глоток кислорода.
Она сбросила платье, перешагнула через него и встала перед ним с нарумяненными сосками.
Его женщины обрабатывали кожу воском, занимались депиляцией, в общем, чистили и скоблили себя так, что на их теле не оставалось ни единого волоска. Он и представить себе не мог, что волосы на теле могут выглядеть столь возбуждающе. Небесно-голубые облака на ее лобке и под мышками ошеломили его и вызвали самую настоящую эрекцию. Он судорожно сунул руку в волосы на ее лобке, которые ее парикмахер выкрашивал, увлажнял и подстригал с большей тщательностью, чем локоны на голове. Он подхватил ее на руки, положил на живот и взобрался сверху, упираясь ей в ягодицы своим длинным, тонким членом.
Суставы ее застонали под тяжестью его веса, и она забеспокоилась, что его акробатические упражнения могут причинить ей вред. Она согнула ногу в колене, приподняла пятку и легонько толкнула его в мошонку.
Опасаясь получить более сильный удар, он спрыгнул с нее с несвойственной ему живостью. А затем, не в силах поверить, что у нее достало мужества ударить самого персидского шаха, и не зная, как понимать ее смех, в котором звенело искушение, он схватил ее за подмышки и перевернул на спину.
Без долгих размышлений он зарылся своим королевским лицом в небесное облако ее лобка, утонув в наслаждении, отказаться от которого было выше его сил.
* * *
На рассвете он приоткрыл глаза и обнаружил фрейлину, которая смывала королевский пот с бедер мадам Габриэль, мыла шампунем и расчесывала ее растрепавшиеся локоны. Голубое облако у нее между ног заставило его пошевелиться, вызвав нечто вроде испуга и даже ужаса. Были разработаны планы. Его ждали на Парижской выставке. Он не мог просто так взять и забраться обратно в постель. Он глубоко вздохнул, чувствуя себя моложе и сильнее, чем когда-либо. Она оказалась права – яичные желтки не понадобились. Он потянул шнур звонка и начал щелкать пальцами, демонстрируя привычку, которая так раздражала мадам Габриэль.
Мгновенно, словно он всю ночь подслушивал под дверью, в спальню вошел министр и, когда шах пожелал узнать, почему запаздывает его личный ювелир, окликнул кого-то в коридоре.
Мадам Габриэль уютно закуталась в свою накидку и решила, что если от нее потребуют исполнить menage a trois, любовь на троих, то она забудет, что имеет дело с шахом и президентом. Лучше встать и уйти прочь из дворца, чем в ее возрасте участвовать в персидском цирке.
Раздался короткий стук в дверь, и она беззвучно открылась на хорошо смазанных петлях. На пороге появился худощавый, похожий на тигра перс. Держа в руках несколько коробочек с ювелирными украшениями, он остановился у входа с непринужденностью, которая возвышала его над шахом. Длинные, до плеч волосы были отброшены назад и собраны на затылке, карие глаза туманила романтическая грусть, а уголки губ изогнулись в легкой улыбке.
Негодование, кипевшее в мадам Габриэль, вдруг куда-то улетучилось. Она почувствовала прилив энергии, какого не испытывала уже давно – с того самого дня, как она вышла из квартала Маре и окунулась в самое сердце Парижа. Она тихонько пошевелилась, сняла перчатки, чтобы открыть руки, и набросила пелерину на шею, чтобы скрыть предательские следы возраста. При этом она споткнулась о свои туфельки на платформе и едва не упала, но сумела сохранить равновесие, покачнувшись и взмахнув пелериной. Несмотря на свой богатый опыт общения с представителями противоположного пола, ей еще не доводилось встречать такого аристократического изящества, таких прекрасно очерченных плеч, такого гордого лба. Разумеется, она была слишком стара, чтобы рассчитывать заполучить для себя этого перса с отстраненным взглядом и застенчивой самоуверенностью.
Зато Симоне он подойдет в самый раз.
Превосходный кандидат для того, чтобы ввести ее невинную внучку в восхитительный и великолепный мир самых эффектных, очаровательных и эмансипированных женщин Европы, которых только и добиваются сильные мира сего.
Прежде чем мадам Габриэль успела повторить чувственное театрализованное действо со своими руками, он вошел в спальню. Поставив обтянутые атласом коробочки на стол, он поочередно распахнул их, явив глазам присутствующих целое собрание рубинов, изумрудов и бриллиантов. Ей подали увеличительное стекло, и она принялась рассматривать ожерелья, браслеты и кольца Она почти не обращала внимания на министра, который что-то настойчиво жужжал ей на ушко о том, не знаком ли ей некий владелец рудников. Она не обратила внимания на то, что именно министр, а не шах, отдавал распоряжения ювелиру о том, что показывать в первую очередь. У нее самой была недурная коллекция драгоценных камней, подаренных ей королями, графами и герцогами, но еще никогда не приходилось ей видеть бриллиантов такой прозрачности, изумрудов такой чистоты, кроваво-красных рубинов такой глубины и такого качества огранки. Она провела ладошкой по рубиновому гарнитуру.
Ювелир-перс вынул ожерелье из его бархатного плена и поднес к канделябру. Он застегнул ожерелье у нее на шее, продел в уши сережки и надел кольцо на безымянный палец. Ее ошеломило мимолетное прикосновение его пальцев к своему запястью. Его дыхание, которое она ощутила у себя на шее, когда он застегивал золотую пряжку ожерелья, проникло ей в самое сердце. Ах, если бы было можно, она, наверное, с радостью отдала бы весь свой обширный и бесценный опыт за капельку молодости, за возможность снова ощутить себя юной и страстной. Никто, даже ее упрямая и своенравная внучка, не смог бы устоять перед такой романтичностью, очарованием и голосом, который задел самые сокровенные струны в сердце мадам Габриэль.
Шах прикоснулся к ее запястью под браслетом, там, где ниточка пульса билась чаще, чем в тот день, когда она испытала свой первый оргазм в объятиях Эмиля Золя.
– Полагаю, это пришлось мадам по вкусу, – с новообретенной уверенностью заявил его королевское величество.
Она взглянула ему в глаза, но пальцы ее не отпускали руку ювелира. Она нарисовала кружок на его раскрытой ладони, погладила вену, провела пальцем по линиям судьбы.
– Как вас зовут, молодой человек?
– Кир, – ответил тот, и глаза его блеснули, – как великого персидского царя.
Она повернулась к его королевскому величеству и заявила, что ей доставит несказанное удовольствие, если месье Кир найдет возможность побывать в шато Габриэль и покажет драгоценности ее внучке. И прежде чем шах успел проконсультироваться у своего министра, она сунула руку в свой ридикюль и извлекла оттуда визитную карточку.
– Моя внучка, Симона, – вздохнула она, глядя на ошеломленного молодого перса.
Кир устремил взор на молоденькую девушку, сидящую на лошади, отвернув лицо от фотоаппарата; ей явно не терпелось пуститься вскачь и скрыться в лесу, который виднелся на заднем плане. Не испытывая ни малейшего смущения и не колеблясь, он навел увеличительное стекло на буйные кудряшки, крепкие бедра, стискивающие бока жеребца, и изгиб ее белой шейки. Его шокировало и одновременно привело в восторг то, что парижанки отказывались ездить в седле боком, по-женски, и вручали совершеннейшим незнакомцам свои визитные карточки вкупе с адресами и фотографиями своих внучек. Он сунул карточку в бумажник.
– Я постараюсь подобрать подходящие украшения для вашей внучки.
Сочтя его равнодушный ответ неприемлемым, она постаралась подсластить свое приглашение. Надо подумать, какой редкий камень захотелось бы иметь даже ей, мадам Габриэль д'Оноре. Взгляд ее скользнул по комнате, мимо министра двора, ювелира и остановился на скипетре шаха. Ответ смотрел ей прямо в лицо.
– Дорогой месье, – промурлыкала она, взяв его за руку, – моей любимой внучке подойдет только красный бриллиант.
