Текст книги "Куртизанка"
Автор книги: Дора Леви Моссанен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Глава сорок вторая
Найтшейд повела Симону по коридору, устланному персидскими коврами. На стенах висели миниатюры на мифологические сюжеты. Распахнутые настежь двери по обеим сторонам открывали взгляду спальни, неподвижные и молчаливые, как могилы. Приготовленный для нее будуар с кашанским ковром[50]50
Ковер из знаменитой мягкой шерстяной ткани с начесом.
[Закрыть], деревянным столиком для игры в триктрак и декоративным кальяном напомнил Симоне внутреннее убранство дома Ягхут. Домоправительница поспешила затворить окна.
– После полуночи ожидается буря. – Она потянула за шнур, висящий над изголовьем кровати. – Это звонок в мою комнату, на тот случай, если вам что-нибудь понадобится.
– Я буду вести себя очень тихо, – ответила Симона. – Мне бы не хотелось беспокоить мадам и месье, которые наверняка отдыхают в соседней комнате.
Из горла экономки вырвался какой-то клокочущий звук, и она поджала губы, словно для того, чтобы придать своим словам дополнительный вес и смысл.
– Мадам и месье не услышат вас. У них отдельные спальни в противоположных концах коридора.
Оставшись одна в комнате, Симона заперла дверь, вытащила из-за корсета револьвер, который вычистила и зарядила дома, и сунула его под подушку. Не раздеваясь, она прилегла на кровать и погрузилась в запутанный лабиринт своего горя, в повседневную печаль одиночества, которое уже грозило захлестнуть ее с головой. Ее воспоминания и реальность готовы были слиться в многообещающем единении. Вопрос заключался в том, скольких мужчин и женщин сможет вместить ее сознание, сколько жадных рук вытерпеть? Многих, решила она, очень многих, если только они способны дать ей ответы, в которых она нуждалась. Она с трудом поднялась с кровати и нетвердым шагом направилась в ванную, чтобы умыться холодной водой. Она сменила юбку и жакет, в которых приехала сюда, на вышитый пеньюар с пуговичками спереди. Завернув револьвер в свой кружевной платок, она сунула его за корсет, отперла дверь и вышла в коридор.
* * *
В спальне Зизи Амир горел свет. Симона осторожно заглянула в полуоткрытую дверь. Женщина, строго выпрямив спину, сидела на пуфике перед туалетным столиком с зеркалом. При виде ее глубокой грусти и отрешенного выражения лица по спине Симоны пробежал холодок. Когда-то ее прерванная любовь осуществила все ее надежды и ожидания. Ради Кира она с готовностью оставила свою страну, пожертвовала своей семьей и всеми благами цивилизации, к которым привыкла. И она никогда не пожалела об этом поступке. Зизи Амир не понимала, что ей повезло намного больше, чем Симоне. У ее проблемы решение имелось, смерть отняла его у Симоны.
Зизи взяла ножницы, лежавшие на туалетном столике, и принялась рассматривать их с каким-то отстраненным, недоуменным выражением. Направив их кончики вниз, она принялась быстрыми и точными движениями водить ими крест-накрест по своей ладони.
Встревожившись, Симона постучала в дверь и вошла в комнату.
Лицо Зизи походило на гранитную маску. Она положила ножницы на туалетный столик. Затем передвинула их ближе к центру и обернулась к Симоне.
– Мадам! Avez-vous besoin de quelque chose?[51]51
Вам что-нибудь нужно? (фр.)
[Закрыть]
– Нет, нет, мне ничего не нужно. Моя комната вполне уютна и удобна. – Быстрым шагом она пересекла спальню, раздвинула занавески и распахнула окна, чтобы проветрить помещение и разогнать затхлый воздух. – Я здесь для того, чтобы соблазнить вас.
В глазах Зизи промелькнули тревога и испуг. Симона негромко рассмеялась и подошла к женщине вплотную.
– Я имею в виду, что собираюсь научить вас искусству соблазнения, а также тому, как вернуть себе любовь вашего супруга.
Зизи с трудом разъединила пересохшие губы.
– Я не понимаю.
– Я хочу сказать, что вы уже некоторое время не поддерживаете интимных отношений со своим супругом. Я могу вам помочь. Вы, конечно, слышали о моей матери и о бабушке – о ее руках и галереях.
– И ее кровати, – едва слышно прошептала Зизи Амир. – Как она называется?
– «Серальо».
– Она действительно обладает возбуждающими свойствами?
– Ими обладают женщины. Послушайте! Вы попали в хорошие руки. Доверьтесь мне, и еще до рассвета вы обретете женственность, с которой вольны поступать так, как вам вздумается. – Она медленно и бережно сняла с Зизи ее фланелевое платье. С удивлением обнаружив на ней soutien-gorge[52]52
Бюстгальтер и панталоны (фр.)
[Закрыть], Симона благоразумно решила пока не трогать их. – Ну же, сколько времени прошло с тех пор, как вы нагишом ложились в постель, когда между вашими простынями и вами не было ничего, кроме вожделения в голове? – Она пощупала ягодицы, бедра и руки Зизи. – Да вы как каменная на ощупь. А кому понравится заниматься любовью с манекеном? – На мгновение она заколебалась, но потом просунула свою руку за спину Зизи и освободила ее груди из тисков бюстгальтера. – Не прячьте и не стесняйтесь своей замечательной груди. Пусть она дышит. Сделайте и вы глубокий вдох. А теперь подойдите и лягте на кровать. Хорошо. Я хочу, чтобы сейчас вы предались бесстыдным фантазиям, не заботясь о том, что о вас подумают. Об этом никто не узнает. Даже я. Вы никому не расскажете о своих фантазиях, разве что сами захотите этого, или пока не захотите, чтобы ваш супруг разделил их с вами. А теперь закройте глаза и предайтесь самым восхитительным фантазиям, какие только можете себе представить.
Симона повернулась спиной к Зизи, молясь про себя о том, чтобы способность мечтать у несчастной женщины не атрофировалась, подобно всему телу, и надеясь, что ее голос, долетающий с другого конца комнаты, сможет разбудить в той эмоции и чувства.
За окном, над холмами Бугиваля, призрак полной луны казался зажатым в тиски неподвижных облаков. Полуночная прохлада уступала место легкому и теплому ветерку. Голос Симоны плыл по комнате, как теплый мед:
– Наполните свое тело и разум вожделением и желанием, пока кожу не начнет покалывать от нетерпения и сдерживаемого волнения, пока вы не ощутите внутреннюю дрожь. Облизните губы; проведите языком по увлажнившейся плоти. Выдохните сквозь них прохладную влажность. Убедите свои чувства выйти на поверхность кожи, в кончики пальцев, в промежность меж ногами. Восхищайтесь собой. Любите его.
Она вновь ощутила, как Кир зарывается лицом в ее волосы, как его руки скользят по спине, задерживаясь на впадинках над ягодицами – пьянящее ощущение возбуждения.
«Как можно любить так страстно, желать так сильно, терять голову от одного запаха твоих духов?»
В небесах зарокотал гром. На подоконник упали первые капли дождя. На шее выступили капельки пота. Она повернулась. Зизи неподвижно, как хладный труп, лежала на кровати. Она прижала руки к телу, и пустые глаза незряче смотрели в потолок. Симона подошла к кровати, встала над ней и задумалась: если она снимет с этой женщины панталоны, уйдут ли вместе с ними и сдерживающие комплексы, или же она ввергнет Зизи в еще больший шок. Она нежно стянула панталоны с ног женщины. Зизи искоса взглянула на нее, а потом вновь уставилась на канделябр, как будто тот был ее потенциальным возлюбленным.
Симона начала растирать свои ладони, чтобы согреть их. А потом принялась быстро похлопывать по телу Зизи от ступней, поднявшись до талии, а затем и к груди и соскам. Перевернув женщину на живот, она продолжила массаж, чтобы кровь прилила к коже, продвигаясь вверх и вниз по бедрам, касаясь ягодиц и плеч, разминая мышцы до полного расслабления. Дыхание ее участилось, грудь вздымалась и опадала. Симона поправила подушку.
– А теперь перевернитесь и сядьте повыше. Обопритесь об изголовье. Вам удобно? – Она бережно похлопала ладошкой по внутренней поверхности бедер Зизи. – А теперь попробуйте снова пофантазировать. Следите за мной и не бойтесь последовать за своими мечтами туда, куда они повлекут вас.
Зизи оперлась о подушки, не сводя глаз с Симоны. Дыхание ее участилось, по груди побежали мурашки, и соски затвердели, как у юной девушки, впервые испытывающей оргазм.
Симона выскользнула из своего пеньюара и легла рядом с женщиной. Она проделывала это для Кира, чье дыхание согревало ее, чей вес тела не давал уплыть далеко-далеко, чей запах табака и кардамона смешивался с ее желанием, его страстью, ее вздохами, его стонами. Она выпустила на волю обжигающие искры своего аромата, наполнила комнату медовым ароматом своего тела, запахом айвы и персиков. Да, да. Сейчас? Да! Сейчас!
Она почувствовала мгновенный прилив радостного возбуждения, когда осязаемое вожделение ее аромата переплелось с его страстью. Она собрала разбитые осколки своих мечтаний, закупорила свои духи и вновь заперла их в тайниках своей души. Интересно, куда унеслась Зизи, пока она была с Киром?
Запрокинув голову на подушку, с раздувающимися ноздрями, жадно глотая ртом аромат Симоны, Зизи сунула руку между ног, поглаживая себя все быстрее, словно стремясь наверстать упущенное время.
Симона обхватила груди женщины руками и стиснула пальцами соски, отметив, что та вздрогнула от сладостной страсти, и соски затвердели. На их кончиках выступили капельки влаги.
– Он захочет вас такой, какая вы сейчас. Мягкая, влажная и желанная.
* * *
– Дорогая моя Симона, – на следующее утро месье Амир задыхался от восторга. – Вы сотворили чудо. Я не поверил своим глазам, когда Зизи появилась в моей спальне. Я не знаю, как мне отблагодарить вас.
– Ответив на мои вопросы, – заявила Симона, легонько похлопывая его по руке. – Кто такой Мердад? Он причастен к убийству?
– Мердад, – задумчиво протянул месье Амир, и его «четки для нервных» запели громче в его руках. – Он является или, точнее, являлся самым ярым сторонником и защитником Кира при дворе. Я ничего не слышал о нем с момента смерти Кира. Его исчезновение, должен признать, выглядит подозрительным.
Симона изучала свою ладонь. Да, ей придется разыскать Мердада. Он бы не стал скрываться, если бы был невиновен. Но месье Амир больше ничего не знал, или не хотел говорить, о Мердаде.
– А теперь, месье Амир, вы можете отблагодарить меня, сдержав свое слово.
– Да, естественно, я помогу вам, если вы согласны помочь мне. У меня тоже есть свои обязательства, и мне потребуется ваша помощь в одном важном деле.
– Месье Амир, неужели я могу оказать вам помощь в чем-либо?
– Видите ли, мы с вами разыскиваем одного и того же человека. А именно убийцу вашего супруга. И мы оба хотим добиться справедливости. У меня имеются веские причины полагать, что виновные стороны несут ответственность за некоторые зверства, совершенные в моей стране.
– Вы же занимаете должность временного поверенного. Зачем вам моя помощь?
Он не сводил с нее глаз, выдумывая, изобретая и складывая ее по кусочкам, создавая партнера, который, при наличии некоторого опыта и женских хитростей, способен выманить преступников из убежища. Ее целеустремленность и скорбь могут оказаться очень кстати там, где другие потерпели неудачу. Он понимал, что выполнить его просьбу будет очень и очень нелегко. Он уже использовал все доступные ему средства, засылал шпионов и не достиг результатов.
– Сотни персов обманывают нереальными посулами и вывозят из страны, чтобы они трудились в качестве рабов на картели и жестоких владельцев рудников. Найти виновных в этом деле очень непросто. Самостоятельно выявить их мне не удалось. Практически невозможно проникнуть на их рудники и еще труднее проникнуть и понять их психику.
Кир рассказывал ей о тяжелом и трагичном положении персов на рудниках в Южной Африке. Африканцев, по его словам, совсем не радует всплеск активности в добыче золота и бриллиантов. Большинство из них предпочитает заниматься фермерством, а не уродовать землю в поисках скрытых в ней сокровищ. Поэтому нехватка рабочих рук привела к экспорту рабов из других стран.
«С этими людьми очень опасно связываться, жизнь моя. И до сих пор ответственность за урегулирование этой проблемы лежит на других».
– Вы – единственная, к кому проявил интерес месье Жан-Поль Дюбуа. Но я сомневаюсь, что вы станете близким ему человеком. До сих пор этого не удавалось ни одной женщине. И ни один мужчина не стал свидетелем того, что происходит на его рудниках, а потом выжил, чтобы рассказать об этом. Тем не менее свидетель очень нужен, просто жизненно необходим для того, чтобы убедить шаха в виновности Дюбуа.
– Месье Амир, – перебила его Симона, – вы предоставляете мне оружие, а я обещаю не только проникнуть на его рудники, но и добыть вам свидетеля.
Глава сорок третья
Южная Африка
Январь 1903 года
Резиденция месье Жана-Поля Дюбуа в Намакваленде – обдуваемой всеми ветрами полоске земли вдоль юго-западного побережья Южной Африки – напоминала средневековую крепость. Высокие каменные стены преграждали доступ чужакам. Пол был вымощен плитами неяркого цвета жженой охры, камины, топившиеся углем, а не дровами, походили на разверстые пещеры, бархатные драпировки отгораживали от окружающего мира, создавая ощущение уединенности, а в воздухе чувствовался слабый запах серы и плесени.
Поместье походило, скорее, на гигантский роскошный выставочный зал, в котором властвовали женская красота и величие, свидетельствовавшие о страсти хозяина к коллекционированию. В рамах и подрамниках самого Астера были выставлены и такие шедевры, как «Спящая Венера», «Туалет Венеры» и «Венера, любующаяся собой» Франсуа Буше, «Портрет Матильды де Каниси» в жемчужной тафте кисти Жан-Марка Натье, «Портрет графини Скавронской» в бальном платье кисти Элизабет Виже-Лебрен. Глаз отдыхал, вбирая яркие брызги цвета в однотонной и мрачной окружающей обстановке. Подрамники у стен ожидали внесения в каталог или замены висящих на стенах полотен, в общем, я так и не успела толком понять, для чего.
Мы высадились в Южной Африке прошлой ночью, перед рассветом, после более чем пятнадцатидневного путешествия. Моя основная задача заключалась в том, чтобы медленно и всецело подчинить месье Жан-Поля Дюбуа соблазнительному действию моих духов. А его единственное намерение состояло в том, чтобы убедить меня разделить с ним его каюту. Я отказалась. Оказавшись в спальне, в которой господствовали удушающие запахи и мрачные цвета, я не могла заснуть. Сейчас я брожу по комнатам, стараясь мысленно сплести нить своих воспоминаний, чтобы выбраться из этих катакомб и склепов.
В большой спальне над массивным камином висит огромный портрет, приковывающий к себе внимание. Молодой человек с меланхолическим выражением лица, бездонными зрачками и выпяченными губами с недовольством взирает на меня сверху вниз. Сходство его с месье Жан-Полем Дюбуа несомненно. Должно быть, это его сын, сосед Кира по комнате в Сорбонне, юноша, потерявший руку на дуэли.
Но на картине у него была рука.
«Месье Жан-Поль Дюбуа презирает уродства и увечья, – поведал мне Кир, когда мы с ним в первый и, как оказалось, последний раз встречали Новый год в Персии. – Навруз – праздник весны, символизирует торжество света над тьмой. Обними меня крепче, моя любимая жена, я не смогу покончить со своим прошлым и забыть его, пока мы не пройдем по нему вместе».
Что главное он доверил ненадежной памяти? А о чем умолчал? Глаза мои наполняются слезами при воспоминании о той ночи, когда с выложенных голубой плиткой минаретов звучал призыв к молитве. Я прижимаюсь грудью к полке над камином под портретом и умоляю Кира ниспослать мне еще один знак. Почему он забыл меня сейчас, когда я нуждаюсь в нем более всего? Может быть, он обвиняет меня в том, что я с подозрением отнеслась к его другу Мердаду? А как я могу доверять ему, когда все улики свидетельствуют против него? А может быть, Кир сердит на меня за то, что я приехала в Намакваленд? Но у нас с месье Жан-Полем Дюбуа раздельные спальни. Я пытаюсь подавить нарастающий запах желания – гладкий, как янтарь, золотистый и сладкий, как мед, и еще яростный и неудержимый.
– Вы плохо спали! – звучат у меня за спиной громоподобные раскаты голоса месье Жан-Поля Дюбуа.
От неожиданности я вздрагиваю и отступаю от портрета его сына. Вытирая глаза, я стараюсь найти нужные слова.
– Нет, вовсе нет. Напротив, я спала очень хорошо. А вы?
Он высовывает свой змеиный язык, чтобы лизнуть меня в мочку уха.
– Я спал мало. И плохо.
Я поворачиваюсь к нему лицом, обнимаю его за шею, и мои поры превращаются в крохотные пульверизаторы, извергающие на него аромат валерианы. Поверх его плеча я вижу именную табличку, которая приковывает мое внимание: СПАЛЬНЯ ПЕРСИДСКИХ МОНАХИНЬ. Табличку окружают портреты монахинь с лицами чистыми и свежими, как роса, с губами блестящими, как натертые воском яблоки, и с четками чувственными и порочными, как жемчужины.
Я в комнате Кира.
Эти подрамники, холсты и образы делили с ним то же пространство. Я жестом указываю на табличку.
– Вы даете имена всем своим комнатам?
– Нет! В этой комнате живет мой сын, когда приезжает сюда. Его друзья иногда проводят здесь ночь или две. Вы ведь тоже когда-то жили в Персии? В таком случае вы должны оценить аналогию между обычаями и чадрой.
Я склоняю голову набок, что должно означать знак вопроса.
– Вуаль, как вам известно, должна скрывать женщину от всех мужчин, за исключением ее мужа. Обычай тоже укрывает монахиню от остальных мужчин, не исключая, хвала Господу, ее супруга.
– Я не доверяю монахиням, они так любят прятаться за своими обычаями, – парирую я, высвобождая свое запястье от его хватки. – Собственно говоря, я не доверяю и женщинам, которые носят чадру, если на то пошло.
– Вы являете собой исключительное morceau d'art[53]53
Творение, настоящее произведение искусства (фр.)
[Закрыть], – говорит он, и ноздри его гневно раздуваются. – Загадочное и возбуждающее одновременно. Сегодня ночью вы должны прийти ко мне.
Ощущая гнев и ярость Кира в комнате, в своей груди, в аромате моих духов, орошающих месье Жан-Поля Дюбуа, я шепчу:
– Я еще не готова, топ cher. Может быть, завтрашней ночью.
Он с трудом отрывается от меня или от моего чувственного запаха зрелой женщины и встряхивает головой, словно заставляя свои мозги вернуться на привычное для них место. Веко, подобно шторе или ставню, закрывает черный провал одного его глаза.
– Да, да, доставьте мне удовольствие. Даже если это не так, я предпочитаю думать, что первым открыл вас, открыл до того, как на вас набросятся охотники за приданым, – чистую, нетронутую, открытую, – совсем как Намакваленд. Можете не спешить. Промедление – вот самый мощный возбудитель.
Глава сорок четвертая
Намибия, слуга Жан-Поля Дюбуа, существо с тихим голосом, глазами испуганного оленя и кожей цвета топленого молока, испытывает передо мной священный ужас Он мямлит что-то себе под нос, одновременно теребя пальцами свой засаленный передник.
– Я прошу позволения спросить у мадам, натурального ли цвета ее волосы.
– Ты думаешь, что я ношу парик?
– Да, мадам. Никто не рождается с волосами такого цвета. Должно быть, он редко покидает поместье или же никогда не видел рыжеволосых женщин. Я наклоняю голову, чтобы он мог потрогать мои локоны.
– Клянусь, я родилась с такими волосами.
Он молча пожимает плечами, смиряясь с тем, что я веду себя не так, как подобает истинной леди. Затем он медленно гладит рукой прядь моих волос.
Спустя мгновение я мягко замечаю ему:
– Я проголодалась.
– Да, мадам Симона, да. Я сейчас же накрою стол.
– В этом нет необходимости. Я сама приду на кухню. Там будет намного теплее, я уверена.
Мы с ним проходим по бесчисленным лестницам и коридорам, мимо гостиных и пахнущих сыростью проходов, которые напоминают подземные ходы. Одна я ни за что не отыскала бы дорогу обратно. Тем не менее я нахожу в себе силы, чтобы остановиться и полюбоваться шедеврами, которые обожает моя бабушка: «Лола из Валенсии» Мане, «Нагая женщина на диване» Делакруа. Вскоре «Женщины Алжира в своих покоях» за десять миллионов франков присоединятся к этой коллекции.
Намибия снимает четыре портрета с крючьев и уносит их в соседнюю комнату.
– Хозяин любит, когда его женщины меняются местами.
По спине у меня ползет холодок. Месье Жан-Поль Дюбуа не просто одержимый. Он – одержимый коллекционер. Отсутствие у него интереса к женщинам, должно быть, объясняется тем, что он не имеет возможности держать их в заточении. Неужели я попала в его дом только для того, чтобы превратиться в очередное objet d'art, произведение искусства, которым он рассчитывает владеть вечно?
– Вы очень яркая, мадам, – говорит Намибия, покончив с перестановкой женщин своего хозяина. – Моим глазам это очень нравится.
– Благодарю тебя, Намибия. Моим ушам очень приятно это слышать.
На кухне жарко. Закопченные каменные стены украшают предметы африканского искусства, на которых изображены женщины, занятые тяжелым трудом на полях, женщины, снующие у очагов, женщины, шинкующие овощи на разделочных досках. На дровяной плите кипит кастрюля, а из-под крышки вырываются струйки ароматного пара. На деревянном столе в центре комнаты разложены специи и приправы – жгучий красный перец, фиолетовый чеснок, черный редис. От бутылочек с уксусом исходит пикантный запах сыра под названием «Святая Алиса Рейнская» или, может быть, запах свернувшегося творога. Намибия приподнимает крышку кастрюли. От резкого запаха меня едва не выворачивает наизнанку.
– Что ты готовишь?
– Бараньи мозги, красную свеклу, крапчатый горох и корень сельдерея под соусом cachat d'entrechaux. He думаю, что это для вас. Хозяину нравится острая пища. Но для вас я приготовлю кое-что, что придется вам по вкусу, мадам. – Он бросает взгляд в мою сторону и шепчет: – Острая пища наверняка изменит цвет ваших волос. – Но потом на лице у него появляется задумчивое выражение, и он добавляет: – Вы очень хрупкая и нежная, мадам. Вам следует быть осторожной. Берегите себя.
– Хорошо, Намибия, обещаю, если ты, в свою очередь, окажешь мне услугу.
– Да, мадам, для вас – что угодно, что только пожелаете, – повторяет он со своим благозвучным африканским акцентом.
– Отведи меня на рудник хозяина.
Он краснеет, отчего его кожа становится еще более темной. Он машет рукой в сторону незнакомой ему вселенной за окнами.
– Я не хочу вести вас туда. И вам не следует туда ходить.
– Мы сохраним это в тайне, которую будем знать только мы вдвоем.
– Нет, нет, даже в этом случае, пожалуйста, нет. Я – честный слуга, а не какой-нибудь похититель бриллиантов. Я уважаю землю, – произносит он с таким видом, словно приносит клятву верности своим предкам.
Металлический лязг, донесшийся от ворот, заставляет его броситься из дома навстречу своему хозяину.
Я тоже покидаю кухню с ее незнакомыми запахами и направляюсь следом за Намибией. Я пересекаю коридор с танцующими женщинами и вхожу в незнакомый холл. На пороге я замираю, оцепенев от страха, неподвижная и онемевшая, как портреты вокруг меня. Я окликаю Намибию.
– Я здесь, мадам Симона, сначала поверните налево, потом сразу же направо, на пол-оборота… – Я хватаюсь за путеводную нить его голоса и иду на источник звука. – Идите быстрее! Прямо к спальне монахинь, а потом прямо по главному вестибюлю. Хозяин ждет.
Нетвердым шагом я пробираюсь в вестибюль и наталкиваюсь на месье Жан-Поля Дюбуа, расширенные зрачки которого заполнили глазницы. Руки у него дрожат, промокшая от пота рубашка прилипла к телу.
Я бегу к нему, встревоженная, но в то же время исполненная какой-то надежды. Я молилась о том, чтобы с ним произошла именно такая перемена – чтобы он дрожал, обливался потом, оказался выбит из колеи и чтобы его страшные глаза не смотрели бы на меня с таким выражением. Взмахом руки он отсылает меня прочь, бормоча что-то о том, что сначала ему нужно принять ванну. Спотыкаясь, он выходит в коридор, чтобы скрыться в salle de bain[54]54
Ванная комната.
[Закрыть]*.
Намибия снова бросает взгляд в мою сторону.
– Что такое случилось с хозяином, мадам Симона?
– Не знаю, Намибия.
– Симона! Симона! – окликает меня месье Жан-Поль Дюбуа, и голос его резонирует от стен, эхом отражаясь от высоких потолков. – Идите сюда! Быстрее!
Salle de bain – это сплошной камень, пар и стойки из известняка. В самом центре парной на мраморной плите выгравирована крутобедрая горгона Медуза. Под световым окном располагается бассейн, облицованный золотыми пластинами. При моем появлении месье Жан-Поль Дюбуа поднимается из ониксовой ванны, сделанной в форме львиной лапы. Он стряхивает с себя воду, мышцы у него на груди рельефно играют, совсем как у Айгайона, морского бога. Он отшвыривает в сторону полотенце, которое я ему протягиваю. Грудь у него бурно вздымается, подрагивают напряженные руки и ноги, и он подхватывает меня и усаживает на каменный выступ. На полукруглом потолке собираются капельки пара и срываются вниз, нам на плечи. В наступившей тишине плеск воды в унисон вторит шуму крови у меня в ушах. Я ощущаю спиной его мощную эрекцию, он крепко держит меня руками за талию, но всемогущий месье Жан-Поль Дюбуа сейчас находится в самом уязвимом положении. Я поворачиваюсь к нему лицом и обхватываю его ногами. Я выпускаю на волю свои духи. Их запах наполняет насыщенный влагой воздух. Пусть они утолят жажду в его пересохших зрачках, напоят его обезвоженные клетки. Мой палец начинает движение от его затылка, касается жилки вожделения, спускается вниз по его позвоночнику, ласкает лесенку из чувствительных узелков, достигая его достоинства – свидетельства его мужественности, которого не касалась еще ни одна женщина. Крохотные пульверизаторы на кончиках моих пальцев опьяняют и возбуждают его, мои пурпурные духи отправляют в плавание туда, где я потребую от него ответа. Наслаждаясь ароматом собственных духов, не сдерживая более свои неутолимые пальцы, я ускользаю в другой мир, к другому мужчине, в восхитительное забытье, пропитанное дразнящими запахами кардамона и мускатного ореха, и оказываюсь посреди персидских гор, повисших между небом и землей, где больше нет никого, кроме нас двоих.
Месье Жан-Поль Дюбуа шепчет мне на ухо нечто неразборчивое, и стук его сердца так близко от моего кажется мне оскорбительным. Его зрачки теряют свой стальной блеск, и белки заставляют его глаза казаться добрее.
