Текст книги "Королева его сердца"
Автор книги: Донна Валентино
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
Глава 13
Глориана так и не забрала свое белье с той полянки.
Она вспомнила об этом, когда фургон, переваливаясь с боку на бок, уже катился по равнине к ее ранчо. Она оставила на краю аризонскои пустыни свою непреклонность – о небо! – свою девственность… Что уж тут сокрушаться о сорочке и нижних юбках! Все в ней окаменело, и, судя по ее виду, можно было подумать, что она погрузилась в тяжелые мысли о том, чтобы воздвигнуть гранитный памятник на том месте, где она в последний раз чувствовала себя живым существом.
Она глубоко и прерывисто вздохнула и взялась за носовой платок, но чуткие уши Мод уже уловили ее всхлипывания.
– Что с тобой, дорогая?
– Так, ничего…
– Ничего! Можно подумать, что ты примеряешь эти красные, распухшие глаза и этот водопад, который называешь носом, к своему новому цирковому костюму.
– Я не плачу.
– Разумеется, не плачешь. Ты сейчас напоминаешь мне Келли Фергюсон и то, как она, подобно супоросой свинье, хлюпает и фыркает, оказавшись поблизости от клеток со львами.
Это сравнение отвлекло мысли Глори, и, хотя в нем было мало лестного для нее, на ее лице появилась невольная улыбка.
– Мод! Не смейся над Келли. Она не виновата. Бедняжка не может даже взять на руки кошку, так боится задохнуться от несуществующей грязи.
Мод подняла проницательные глаза на торцевую стенку фургона. За этой стенкой сидел Данте, управлявший Близзаром и Кристелью, тащившими фургон по коварной равнине.
– Что ж, сдается мне, твои мучения продлятся не слишком долго.
– Нет. Он… он скоро… а я… я… – заикалась Глори, но радость от того, что ей удалось справиться с потоком слез, тут же рассеялась, когда ими разразилась не она, а Мод.
– Это я во всем виновата! – Плечи Мод сотрясались от горьких рыданий. – Я годами твердила тебе о том, что ты слишком жестка по отношению к мужчинам, что ожидаешь от них слишком многого. Что тебе пора обратить на это внимание. Но ты никогда не прислушивалась к моим советам!
Свои печали показались Глори пустяком в сравнении с глубоким раскаянием Мод. Забота Глори о приятельнице перевешивала ее собственные страдания. Она усадила Мод на скамью и вложила ей в руки носовой платок, который та начала комкать вместо того, чтобы утереть слезы.
– Мне следовало… я должна была ожидать худшего, когда ты говорила мне об этих квакерах. Ты, дорогая, не так приспособлена к жизни, как я. И от тебя нельзя ожидать, чтобы ты много знала о квакерах.
– О квакерах? Они проповедуют братскую любовь, – заметила Глори, совершенно ошарашенная приверженностью Мод к этой религиозной секте.
– Да, это верно. – Мод шмыгнула носом и взглянула на Глори с горделивой улыбкой, как будто очень обрадовалась ее скудной осведомленности. – Но чем они действительно знамениты, так это своими психиатрическими больницами. Я сразу заподозрила неладное, когда появился Данте с его дурацким использованием окончаний в английском языке.
– Заподозрила – что? – прошептала Глори, сама не своя от страха.
– А то, что Данте – беглец из сумасшедшего дома. Все сходится, дорогая. Он, вероятно, находился в одном из таких квакерских заведений для душевнобольных и, наверное, украл одежду, что была на нем, у какой-нибудь бродячей труппы, остановившейся там, чтобы развлечь его безумных пациентов.
– То, что он был так странно одет и так смешно говорил, вовсе не значит, что он сумасшедший, – робко возразила Глори, чувствуя необходимость защитить Данте.
– О, это я понимаю. Но что ты скажешь о его намерениях путешествовать во времени с помощью твоего зеркала?
Глори плотно сжала губы. Ей нечего было ответить. Не признаваться же в том, что она поверила россказням Данте, так можно самой прослыть сумасшедшей.
Мод, казалось, не заметила ее молчания.
– Добавь ко всему этому его слова о том, что он сын какого-то императора да к тому же помолвлен с королевой Англии… Психи всегда думают, что они призваны управлять миром. Черт побери, Глори, мы и сами стали ненормальными, трясясь в нашем фургоне. А в эту ночь вы с ним… – Впервые на памяти Глори Мод залилась краской.
– Ты знаешь? – Глори не пыталась скрыть свое смятение. Перед рассветом она отмыла все следы безумной любви. А потом тщательно следила за собой, чтобы не выдать ни малейшего признака преследовавшего ее чувства неловкости, с каждым движением напоминавшего ей о том подарке, который она сделала Данте этой ночью. – Ты не… Уж не подсматривала ли ты за нами, а? – Она скорее умерла бы, если бы Мод оказалась свидетельницей ее падения.
– О, слава Богу, нет. Мне не нужно было видеть, чтобы знать, что произошло. – Она покачала головой и горько улыбнулась. – Держу пари, что ты сегодня еще не заглядывала в зеркало, не правда ли?
– Нет.
– Так посмотри сейчас.
Глори шагнула к туалетному столику. Зеркало лежало на нем стеклом вниз. Она поставила его, изо всех сил пытаясь стереть из памяти сверхъестественное исчезновение любовного послания Данте к Елизавете. И только потом взглянула на свое отражение.
В тот день она совсем не прикасалась к косметике, не красилась, но губы ее выглядели припухшими, и цвет их был таким ярким, какого ей никогда не удавалось достичь с помощью грима в цирке. Глори потерла пальцами глаза, сильно распухшие, как уже заметила Мод, а ярко-розовая кожа подбородка и нежной шеи сияла как маков цвет. Она коснулась пальцами шеи и затрепетала, вспоминая, как щекотали ее усы Данте и его такие приятно грубые щеки.
– Мужчины оставляют след на своих женщинах, – заметила Мод.
Он выжег на ней свое тавро. Глори прикоснулась к губам. Казалось, они все еще трепетали, и она понимала, что если оближет их, то почувствует вкус Данте. О да, он выжег на ней тавро, потому что этот бесстыдный след оживил в ней такой вихрь наслаждения, пронзивший ее с головы до пят, что ей пришлось закрыть глаза, чтобы устоять на месте. Когда Глори их открыла, она посмотрела прямо в зеркало, по-прежнему не вполне уверенная, что ей удалось полностью совладать со своими чувствами.
Ее глаза были совершенно холодными и серыми, а не зелеными, как обычно, и она могла бы поклясться, что на какую-то мимолетную секунду увидела на своей шее непонятный искусно сработанный плоеный кружевной воротник. Кружевной воротник? Боже правый, такие воротники носят клоуны, а не женщины. Она опустила веки, а когда осмелилась снова взглянуть на свое отражение, там все было по-прежнему. За исключением того, что розовая кожа на шее чуть побледнела – вероятно, это и вызвало нелепую иллюзию воротника из-за контраста розовой кожи с ее обычной бледностью.
Итак, клеймо Данте стало постепенно стираться. Скоро оно должно было совершенно исчезнуть, как и он сам. Глориана положила зеркало на место стеклом вниз.
– Если Данте действительно сумасшедший, это не имеет никакого значения, – заметила она.
– Ты хочешь сказать, что это не меняет твоих чувств к нему? – По тому, как повысила голос ее приятельница, Глори допускала, что Мод испугана. Но Глориана еще больше испугалась самой себя – настолько все в ней заполонило страстное желание Данте.
– Это не имеет значения, потому что он скоро нас оставит. Я всего лишь скромная циркачка, которая даже не может отдать ему зеркало, не подсчитав, во что это обойдется. Данте стремится к женщине, которая сделает его королем. – Глори изо всех сил старалась говорить невозмутимо.
Фургон резко накренился и остановился. Хотя еще позвякивала сбруя и повозка продолжала скрипеть, Близ-зар издал свой трубный звук. Издалека донеслось ответное ржание, и к тому времени, как щелкнул замок открываемой Глорианой двери фургона, окрестность огласилась топотом копыт приближающихся лошадей.
Вслед за Глори, глядя через ее плечо, высунулась из двери и Мод. Прямо к ним направлялась группа всадников – их было с полдюжины, а может быть, и больше.
– Что это значит? О Боже, вы не думаете, что это овцеводы, решившие отрезать нам головы?
Данте спрыгнул с облучка фургона. Глори упорно твердила себе, что ее совсем не взволновало появление Данте. Она старалась не замечать, как солнце играет в его бронзовой шевелюре, как при виде его Глориану бросило в дрожь. Взгляд Данте на мгновение задержался на ней, а потом он перевел его дальше. Его губы поджались, выражая неодобрение или что-то большее.
– Миссис Блу уже выехала для прикрытия. Я посоветовал бы вам обеим оставаться в фургоне. А мы с мистером Блу будем наготове.
– Чтобы мы прятались как пара трусливых зайчат? Никогда в жизни! – Мод выскользнула из-за Глори и первая ступила ногой в пыль с многолетней привычкой канатоходца, спускающегося на землю после своего номера.
– Глориана. – В голосе Данте прозвучала нотка самоуверенной властности, с которой, как ей доводилось слышать, мужья посылают жен выполнять свои распоряжения. Но она не была ему женой, больше того, он ясно дал ей понять, что она ею никогда не станет, и слава Богу, потому что она никогда не стала бы спешить безропотно выполнять чьи бы то ни было указания.
Она отступила к Мод, ею тут же овладело желание оказаться в фургоне, вместо того чтобы встретиться лицом к лицу с ордой скакавших к ним вооруженных бандитов. И тогда она увидела это – часть ограды, построенной, видимо, для хранения целого набора плотничьих инструментов, висевших на штырях, вбитых в верхнюю слегу. Один конец изгороди упирался в искривленный ствол небольшого крепкого мескитового дерева. К дереву был приставлен видавший виды трехногий табурет. Глориана была готова держать пари, что если она добежит до этого дерева, то рядом с ним обнаружит прорезающий растрескавшуюся землю ручей. Земля между ее фургоном и деревом была усыпана щепками – следами плотницкой работы.
Данте выругался и отошел от них, чтобы успокоить Близзара, который рвался и фыркал, с усердием пытаясь освободиться от упряжи. Трубные звуки, издаваемые Близзаром, и приближавшийся стук копыт, от которого уже дрожала земля, делали спокойный разговор невозможным, но Глориане казалось, что она слышит нетвердый от виски голос матери в последнюю ночь перед ее смертью. Виски, должно быть, сделало Кэтрин сентиментальной, потому что она твердила обрывки фраз об отце Глори, наверное, что-то прочитанное ею в его письмах, которые она никогда не давала читать Глориане.
«Он вечерами сидит на своем табурете, что-то строгая, прислушиваясь к шуму ветра между стволами деревьев и к журчанию воды в ручье. Он говорит, что при этом все время думает о нас».
– Мод! – окликнула приятельницу Глори. – Данте! Мы приехали. – Она пристально рассматривала деревянные бруски, которые обрабатывал ее отец, думая о ней. Губы ее задрожали, и, даже крепко сжав их, она не могла остановить эту дрожь. – Это и есть мое ранчо.
Из разведки местности возвратился мистер Блу. Он присоединился к Данте, и они наконец обратали Близзара.
– Их много? – спросил Данте.
– Восемь человек.
Это соответствовало собственной оценке Данте. Однако взгляд его был недостаточно острым, чтобы рассмотреть подробности, имевшие самое важное значение. – И все вооружены?
– Да, бахана.
– Скажите своей жене, чтобы шла в фургон.
– Она в безопасности там, где сейчас находится.
В глубине души Данте был заключен тайник, пещера, темная, глубокая и совершенно недоступная ни для кого. Именно там он прятал все самое сокровенное. Когда те, кто шел вместе с ним в бой, удивлялись его железным нервам и ледяному спокойствию, никто из них не понимал, что он вверял все свои надежды и мечты тайнику внутри своего существа. Они называли его смелым и отважным, не понимая того, что этому храбрецу, открыто выступавшему против своих врагов, было нечего терять, а на выигрыш он не надеялся.
До недавних пор земли, титул и уважение были единственными ценностями для него, за которые стоило сражаться. И Данте Тревани без больших усилий сохранял хладнокровие. Он добровольно устремлялся в битву, полный решимости либо разбить наголову и уничтожить врага, либо достойно погибнуть в случае поражения. Сердце молодого честолюбца не знало сомнений, а причина была лишь одна – ни одна ценность не была ему по-настоящему дорога.
Но теперь он должен был защищать Глориану.
Последние события все в нем глубоко перевернули. Это был уже не тот прежний Данте Тревани. Он вдруг с особой остротой понял, что может потерять больше, чем воздушные замки, лелеемые его честолюбием. Он стоял перед лицом грозно надвигавшейся опасности. В голове у Данте неожиданно пронеслось, что с новой дьявольской игрушкой – кольтом – он пока еще не был на «ты» и вряд ли его навыков хватит, чтобы одолеть восьмерых бандитов. Если он погибнет в трудной схватке, он оставит Глориану на растерзание ковбоям и позорно не выполнит единственной ее просьбы – помочь вступить во владение землями, доставшимися ей от отца.
И когда душа Данте встретится с душой Джона Ди в загробном мире, астролог будет с насмешкой говорить, что и здесь дар провидения ему, Джону Ди, не изменил и он был прав, препятствуя женитьбе Данте на Елизавете.
– Черт с ним, с этим Ди. – Мистер Блу с удивлением смотрел на него, открыв рот, но у Данте совершенно не было времени что-то ему объяснять. – Да и с английской короной тоже. Распрягите Близзара, мистер Блу, но оставьте повод, – приказал Данте. – Мне он сейчас понадобится.
С этими словами он передал вожжи индейцу и подошел к фургону. Глориана и Мод стояли у его стенки, прижавшись друг к другу и не спуская глаз с приближающихся всадников – так застывший без движения, завороженный олень смотрит на несущегося навстречу волка. Прежде чем они успели воспротивиться его намерениям, Данте сгреб по одной миниатюрной женщине себе под мышки и поднялся с ними через распахнутую дверь в фургон. Он захлопнул дверь снаружи, накинул щеколду и закрыл ее крепким клином, который, видно, послал ему сам Бог: его вырезы так точно пришлись по щеколде, словно были специально для этого сделаны.
Женщины яростно барабанили кулаками в стенки фургона, заглушая топот приближающихся лошадей, и кричали при этом так пронзительно, что такого шума, подумал Данте, не подняла бы и тысяча кошек, запертых в фургоне. Он вздохнул. Чего только ему не приходилось делать, чтобы скрыть присутствие Глорианы от чужих глаз!
– Глориана! – крикнул он, перекрывая их крики, чтобы привлечь ее внимание. – Я оставил вам свой меч. Перережьте друг друга, если понадобится.
Напоминание о предостережении шерифа Оуэнса заставило их замолчать, но благословенная тишина длилась не больше минуты. Данте постоял, опершись рукой на дверь фургона. Ее сотрясание под кулаками женщин отзывалось в самой глубине его сердца. Он с трудом подавил желание распахнуть настежь дверь и схватить Глориану в объятия, чтобы защитить ее собственным телом, не доверяя хлипким стенам фургона.
Он шагнул от фургона к мистеру Блу, чтобы взять из его рук повод Близзара, и вскочил на спину встревоженному жеребцу. Животное было прекрасно обучено. Ни его волнение, вызванное приближением других лошадей, ни недовольство тем, что его держали в такой момент на привязи, не помешали ему мгновенно подчиниться твердой воле седока. Данте отъехал в сторону, так, чтобы фургон оказался вне поля обстрела на случай, если одновременно в него нацелятся все восемь бандитских пистолетов одновременно.
Волнение Данте нарастало. Внезапно эта благородная цель – защита прекрасной женщины от врагов – вот так, вооруженным отличным кольтом, верхом на породистом скакуне – показалась ему подарком судьбы. Близзар, прядая ушами и радостно трепеща под седоком, понесся вперед во весь опор, пока Данте не остановил его, чуть не врезавшись в приближавшийся гурт низкорослых лошадей. Он с облегчением отметил, что ковбои на этих лошадях были вовсе не какими-то чудовищными выродками, скотами, а обычными людьми на обыкновенных лошадях и вовсе не гомиками – волосы у всех были короткими. Близзар попытался взвиться от переизбытка сил, но Данте с трудом его осадил, понимая горячность своего подопечного. Было бы нелепо поднять перед этими людьми на дыбы всхрапывающего Близзара, и Данте с присущим ему мастерством унял жеребца.
«А ведь это могло бы стать своего рода эхом истории», – подумал Данте, вспоминая рассказ о том, как Кортес высадил своих конкистадоров на берегу Новой Испании. Шестнадцати всадников и нескольких аркебуз оказалось достаточно, чтобы одержать победу над тысячами аборигенов. С таким историческим прошлым за спиной один человек на одной лошади и с одним револьвером, возможно, смог бы одолеть восьмерых.
Но, по-видимому, никакой храбрости в данном случае не требовалось вообще, потому что незнакомцы придержали своих лошадей и просто смотрели на него с любопытством, лишь слегка окрашенным враждебностью. Ни один из них не нацелил оружие на Данте, как будто это никому из них и в голову не пришло, настолько ковбои были уверены в своем численном превосходстве.
– Вы заехали на территорию частного владения, приятель, – проговорил человек, который, как понял Данте, был их главарем.
– Это земля моей дамы, и я прикончу каждого, кто попытается посягнуть на ее собственность.
Данте решил, что, возможно, в мозгах этих людей гнездилась какая-нибудь коровья болезнь, потому что им, казалось, потребовалась целая вечность, чтобы вдуматься в его слова. Действительно, они словно попытались их разжевать, а потом вытерли с подбородков какое-то вонючее вещество, напоминая коров, которые пускают слюни, наслаждаясь своей жвачкой. Данте было трудно сохранять воинственность при таком равнодушии к его угрозам. Когда один из ковбоев наконец заговорил, в его словах не оказалось ничего дерзкого и вызывающего.
– Скажи, хозяин, уж не цирковой ли это фургон? Все восемь голов, а за ними и голова Данте как одна оглянулись на фургон Глорианы. Данте проклинал художника, так искусно изобразившего великолепие Глорианы на стенках злосчастного фургона. С одного угла к себе манило ее улыбающееся лицо. На другом углу она красовалась с надутыми очаровательными губками. Посередине Глориана была изображена с троекратным увеличением, раскинувшаяся в соблазнительной позе, с пышной грудью, словно вырывавшейся наружу.
Она открыла небольшое окошко и ухитрилась высунуться из него наполовину. Эти усилия обошлись ей в несколько головных шпилек и грозили тем, что разорвется по швам платье, которое так натянулось на груди, что ее вид по своей смелостил соблазнительности соперничал с изображением на стенке фургона. Золотисто-рыжие волосы развевались по ветру, и Данте даже на таком расстоянии казалось, что он чувствует жар ее изумрудного взгляда.
– Клянусь Богом, это цирковой фургон, – восхищался главарь ковбоев. Он наклонил голову к Данте: – Не хотите ли вы сказать, что в этом фургоне прячется Глори Карлайл?
– Ее зовут Глориана.
– Да, черт побери. А меня Питер Хенли. Я ее сосед.
С возгласами восхищения Питер и его люди развернули лошадей и направились к фургону. Данте не оставалось ничего другого, как последовать за ними, – унизительное положение для того, кто старался произвести впечатление на свою даму готовностью защищать ее до последней капли крови.
– Глори! Глори Карлайл! Это вы?
Глориана перестала рваться из окошка. Она взглянула на Данте, а потом перенесла свою блистательную улыбку на Питера Хенли.
– Послушать вас, так вы меня ждали, ковбой. Питер соскочил с лошади с такой непринужденной ловкостью, которой мог позавидовать и сам Данте. Приветствуя Глориану, он снял шляпу и улыбнулся ей.
– Мэм, теперь, когда я вас увидел, я должен вам сказать, что ждал вас всю жизнь.
Глава 14
– Да, это оно, мое ранчо.
Глори пыталась проникнуться восторгом, переступая порог усадебного дома на своем ранчо.
Мод разинув рот в смятении поглядывала округлившимися глазами на выбеленные непогодой дощатые стены, на газеты, которыми были заткнуты щели, правда, далеко не все, на плохо сколоченные, грязные половицы. Она крепко закусила нижнюю губу, чтобы, как догадывалась Глори, не дать сорваться с уст пренебрежительным замечаниям о наследстве, для вступления в права на которое они так рисковали своей жизнью. Она не решалась взглянуть на Данте, боясь прочитать по глазам его мысли.
Солнечный свет робко пытался проникнуть в помещение через одно-единственное отверстие в дальней стене – кто-то прихватил гвоздями над оконным проемом хорошо выскобленную коровью шкуру, вместо того чтобы вставить в него раму со стеклами. Но даже стоявший здесь полумрак не мог скрыть паутины, свисавшей по углам и устилавшей исцарапанную поверхность беспорядочно нагроможденной мебели, сколоченной из едва отесанных досок.
– Мне, пожалуй, следовало время от времени присылать сюда какую-нибудь женщину, чтобы поддерживать чистоту.
Глори почувствовала, что должна была ответить ему примирительной улыбкой:
– Я уверена, что в вашем собственном доме хватает работы и без того, чтобы заботиться еще и об этом.
– Я обещал вашему папаше присматривать за ним, пока вы не приедете. И очень сожалею, что меня не было здесь, когда эти парни Ножа Мясника угоняли коров вашего отца.
Потеря нескольких коров ничего не значила для Гло-рианы в сравнении с дружбой, связывавшей Питера с ее отцом.
– Вы… вы хорошо знали моего отца?
– Мы были соседями, мисс Глори. Здесь, на границе Аризоны, для общения остается мало времени, но мы его находили. Я мог бы рассказать вам порядочно разных историй.
– Мне было бы очень приятно. Я действительно с удовольствием вас послушаю.
Питер лучился восхищением. Данте всем своим видом выражал недовольство.
Глориана обошла по очереди все три комнаты. Места в них было не больше, чем в вагоне поезда или фургоне, уюта же куда меньше. Питер и Данте неотступно следовали за ней во время этого осмотра. Она не могла повернуться, чтобы не наткнуться на того или другого. Питер отвечал на каждое такое столкновение, отступая назад с вежливым извинением. Данте же просто прикасался то к ее плечу, то к руке, чтобы поддержать Глориану, говорить об одном нежном прикосновении, нанесшем удар по ее невозмутимости.
Как было бы хорошо, мечтала она, жить в этом доме с Данте и их рослыми, крепкими сыновьями, которые наполняли бы его веселой разноголосицей! Любая женщина почувствовала бы всю полноту жизни, ударяясь, как бильярдный шар, обо всех этих крепышей Тревани, чтобы потом рикошетом оказаться в объятиях Данте. Она словно слышала собственный радостный смех, но не могла представить себе бурной радости со стороны Данте.
– Это еще что! Вот когда вы увидите амбар… – заметил Питер, – он еще лучше, чем дом. Ваш отец хранил там продукты перед… ну, в общем, запас на зиму. Я собирался забрать это к себе, если бы вы не приехали вовремя.
Он показал им амбар, и она постаралась изобразить восхищение конюшней, и сараем с упряжью, и множеством орудий и инструментов, которые выглядели очень громоздко и о которые можно было занозить руки.
– А это что? – спросила она, проведя рукой по какому-то невысокому предмету, передний конец которого зарылся в кучу соломы.
– Это плуг. – Питера, казалось, забавляла неосведомленность Глорианы.
– А это? – Она коснулась пальцем ящика, на котором были выведены три буквы X.
– Стоп! Это динамит. С ним поосторожнее, мисс Глори.
– Чего ради отец мог держать динамит в своем сарае?
– Плезент-Вэлли – горная котловина, мисс Глори. Здесь у самой поверхности земли сплошная скала. Я подозреваю, что ваш отец именно поэтому назвал свое ранчо Кэньон-Рок. Он, вероятно, собирался взрывать в скалистом грунте ямы под столбы для забора или для чего-нибудь другого.
– Ну что ж, – сказала она Питеру, когда они снова вышли из дома, – теперь мне понятно, почему никто пока не попытался захватить эту землю.
– Я прогнал уже четверых таких охотников. Презрительное фырканье Мод говорило о том, что она разделяла недоверие Глорианы.
– Да, я прогнал их. И продолжал бы отваживать отсюда всех до вашего приезда, потому что обещал вашему отцу хранить здесь для вас все в неприкосновенности столько, сколько смогу.
– Я… я высоко ценю это, Питер.
Питер скромно улыбнулся в ответ на эту без особого воодушевления выраженную благодарность:
– Здесь будет немало охотников до чужой земли. Кэньон-Рок – прекрасное место, мисс Глори. И единственное, что их сдерживает, это война за пастбища. Как только страсти улягутся, они тут же сюда полезут.
Вдоль стены дома стоял ряд отпиленных от бревна кругляков. Глори представила себе, как отец с женой и со своими двумя детьми, должно быть, сидели на них теплыми вечерами. Вид отсюда открывался великолепный. Буйная трава Плезент-Вэлли колыхалась от легкого ветра, простираясь на бесконечные акры вплоть до запретной линии Мойан-Рим.
Глори случалось пересекать Скалистые горы. Она поднималась и спускалась с относительно невысоких холмов Аппалачей и плато Озарк уж и не помнила сколько раз. Каждый такой переход таил в себе множество опасностей и вызывал проклятия у подсобных рабочих цирка, обязанностью которых было сопровождать фургоны, лошадей и слонов по тропам, более пригодным для горных козлов. Мойан-Маунтин не могли соперничать со Скалистыми горами ни по высоте, ни по непревзойденному величию и не простирались так бесконечно, как Аппалачи, но никакие горы не казались такими непроходимыми, как те, что окружали ранчо Кэньон-Рок.
Глориане было понятно, почему ее земля оказалась магнитом, притягивающим овцеводов, пытавшихся найти доступ в Плезент-Вэлли. На одной линии с домом на ее ранчо склон сплошной цепочки гор прорезало V-образное ущелье. Она долго вглядывалась в кольцо гор, но так и не смогла отыскать в нем другого прохода.
Питер, должно быть, заметил, что привлекло ее внимание:
– Отсюда горный пояс выглядит словно рассеченный надвое.
– Это-то мне и нравится, – вставила Мод.
– На самом же деле ущелье начинается так далеко на плато, что отсюда другой его конец не виден. Оно тянется на многие мили, постепенно спускаясь с плато в долину, как будто его нарочно прорубили для этих проклятых овец. Теперь у каждого конца прохода всегда торчат два-три бандита, чтобы никто не смог его перекрыть.
Глори стало ясно, что слухи были обоснованны. Смерть ее отца не была случайной.
Она опустилась на отпиленный кругляш. Мод последовала ее примеру, а Данте с Питером выстроились перед ними как пара близнецов-часовых, лицом к ущелью, скрестив руки на груди, словно в любой момент ожидая появления пробирающихся по нему овцеводов.
Двое мужчин. Такие похожие друг на друга и вместе с тем такие разные. Оба высокого роста. Данте со своим мощным торсом выглядел внушительнее, как и подобало искусному фехтовальщику, о котором, по его словам, знали все. У Питера бедра были круче, подчеркивая силу человека, привыкшего проводить большую часть времени на лошади. Оба были шатенами. Солнце высвечивало на шевелюре Данте бронзовые блики. Светлее на солнце становились и волосы Питера, кое-где принимавшие песочный оттенок. Карие глаза Данте горели медными искрами, как у полуприрученного тигра, а в таких же карих глазах Питера вспыхивающие светлые пятнышки были как песчинки. Кожа у Данте была покрыта золотистым загаром. Лицо Питера, загорелое от долгих часов, проведенных в седле на солнце, было коричневым как песок.
И вот оба они, такие похожие и такие разные, стояли перед нею. Данте, непоколебимый и неподвижный, как гранитный склон Мойан-Маунтин, и Питер, не менее внушительный, но выдававший подвижный характер песчаной дюны.
Говорят, что песок разрушает камень.
Она ничуть не удивилась бы, если между Данте и Питером произошла стычка. Они разговаривали друг с другом даже приветливо, но между ними то и дело проскакивали такие искры враждебности, что миссис Блу могла бы, наверное, жарить на них свои голубые омлеты.
– Я был бы рад оказать вам гостеприимство под своей крышей, мисс Глори, – предложил Питер. – Этот же дом годится разве что для пастухов, а вовсе не для женщин.
Данте метнул злобный взгляд на Питера.
– Нет необходимости вас беспокоить, Питер. Этот фургон приспособлен для ночлега. Мы с Мод отлично проведем в нем эту ночь, а потом приведем в порядок дом, чтобы завтра можно было спать в нем, – возразила Гло-риана.
– Завтра! – Мод вскочила на ноги. – Ты хочешь сказать, что мы останемся здесь больше чем на одну ночь?
– Ну разумеется, – уставилась на нее в удивлении Глори. – Мод, мы потратили почти неделю на то, чтобы добраться сюда, а послушать тебя, так ты готова прыгнуть в фургон и отправиться обратно в Санта-Фе хоть сейчас.
– Вот именно. Как раз этого мне и хотелось бы. Меня в дрожь бросает от этой обстановки.
– Нужно считаться с мудростью человека преклонных лет, – заметил Данте, с явным удовольствием поглядывая на взволнованную Мод.
– Проклятый цыган, – проворчала та.
Питер подошел к Глори. Усевшись рядом с нею на корточки, он в основном разделил чувства Данте, с той лишь разницей, что выразил свое мнение в более приятных выражениях:
– Мисс Мод, наверное, права. Плезент-Вэлли не место для женщин.
– А как же здесь живут жены владельцев ранчо?
– Здесь уже нет никого из них.
– Они поумирали? – Голос Глори непроизвольно понизился до шепота.
– О нет, не волнуйтесь, мисс Глори. Просто мужья на время отправили их в Холбрук. Пример подал Том Бливенс – еще один сосед, его ранчо чуть ниже по дороге. Они с женой сначала забрали к себе миссис Глэдн с детьми, когда убили ее мужа, а потом решили, что женщинам и детям лучше уехать от греха подальше. Бливенс очень рассердился бы на меня, если бы я не позаботился о вас. Теперь в этой долине полно холостяков, мисс Глори, и сдается мне, отсутствие женщин как-то связано с большой напряженностью здесь в последнее время.
С соседних деревьев доносилось щебетанье птиц. Трава колыхалась от ветра, а над лугами кружились в воздухе пушинки одуванчиков. Сильно жгло солнце, но ветерок умерял жару. Тепло проникало до самых костей, но Глори дрожала от волнения.
Он неправильно понял ее волнение:
– Вашей маме здесь тоже очень не нравилось.
– Моей… моей матери? – Глори была удивлена.
Разве ему не известно, что жена Гарри Трэска не была ее матерью? Она решила устранить недоразумение. – Боюсь, вы ошибаетесь, Питер.
– Нет. На свете не может быть других двух женщин, так похожих друг на друга, как вы и ваша мать. Поэтому-то я и узнал вас сразу. Правда, и цирковой фургон навел меня на эту мысль. – Питер застенчиво потупился.
– Вы ошибаетесь, – повторила Глори. – Моя мать никогда…
– Мне, конечно, не хотелось бы спорить с вами, едва познакомившись, но она сидела на том же месте, где сейчас сидите вы, мисс Глори, и ее пробирала такая же дрожь, как и мисс Мод. А ваш отец повторял ей что-то вроде: «Посмотри кругом, Кэт. Разве ты не чувствуешь, Кэти?» А она качала головой и говорила, что дрожит от тоски и от пронизывающего ветра.
