Текст книги "Королева его сердца"
Автор книги: Донна Валентино
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
Ее аромат, ее мягкое касание, ее живое тепло вызывали боль страстного желания в его чреслах и дрожь в ногах. Средоточие его мужской силы наливалось жаждой тепла ее плоти, беспомощно прижимаясь к проклятому турнюру. Возможно, ему следовало быть благодарным этой детали ее платья, потому что он чувствовал в себе такую тяжесть и твердость, которую она могла бы объяснить только тем, что его каска и нагрудник расплавились, стекли вниз и застыли в бриджах могучим слитком.
– Что тебя пугает, Глориана? – Все тело Данте набухло, и даже его шепот словно загустел.
– Ты.
Пораженный, он отпрянул от Глорианы. Она искоса посмотрела на него через плечо, и он на миг увидел ее порозовевшую щеку. Он подумал о том, где еще на ее теле могла бы выступить эта краска смущения, но тут же волевым усилием заставил себя думать о другом, чтобы не дать своему возбужденному мужскому началу взять верх и не прижать ее снова в порыве страсти к своему огрубевшему телу, на этот раз лицом к лицу, чувствуя всей кожей ее грудь, и не вкусить этих сочных и сладких, таких многообещающих губ.
– Ты должна знать, что я никогда не причиню тебе вреда.
– Я… я это знаю. – Она смотрела на него в полном смятении, словно удивляясь собственным словам. – Но ты делаешь со мной такие ужасные вещи…
Гордость Данте потребовала защиты:
– Другие женщины не находили мои объятия и поцелуи такими… ужасными.
– О, ты имеешь в виду вчерашний вечер в конюшне? – У нее вырвался какой-то фальшивый, визгливый смешок. ^– Вовсе нет. Это было… гм… довольно приятно, но я не придала этому никакого значения. И нам, вероятно, не следует стоять так близко друг к другу здесь, на глазах у всех жителей Холбрука. Даже если они думают, что ты мой жених.
Пока она произносила эти слова, Данте получил ответ на вопрос о том, какие части ее тела краснели от смущения, – она краснела вся. Наиболее восхитительный бледно-розовый тон окрашивал ее лицо и шею и исчезал в вырезе корсажа. От мужчины не требовалось большого воображения, чтобы представить себе, как ее твердые, выступавшие вперед груди засветились бы жемчужно-розовым сиянием под его загорелыми руками.
Слова Глорианы бесцеремонно прервали его витание в облаках:
– Твоя беда в том, Данте, что ты заставляешь меня слишком много думать.
Это уже был удар по его мужскому тщеславию. Пока он был охвачен мыслями о необходимости защищать Гло-риану, пока его снедало желание, пока он наслаждался их близостью и прикладывал титанические усилия, чтобы сдерживать свою страсть, она, видите ли, думала.
– Данте Тревани, один из многочисленных поклонников, придворный шут, большая старая электрическая лампочка, цыган-акробат на трапеции и вообще обезьяна… – Данте вслух бормотал эти оскорбления, напоминая себе о том, как низко она его ставила.
Глориана прижала пальцы к губам слишком поздно, чтобы сдержать вырвавшийся против ее воли смешок:
– Моя мать всегда говорила, что такая беспокойная девушка, как я, могла бы задуматься о монастыре. Управляющий банком, вероятно, допустил ошибку. Нет никакой видимой причины для того, чтобы кто-то пытался держать меня подальше от Плезент-Вэлли.
– Ты считаешь, что существует какой-то заговор против тебя?
Глориана неопределенно пожала плечами; в глазах ее появилось замешательство:
– В твоих устах это звучит как бред. Мне хотелось бы, чтобы здесь была моя мать – она всегда знала, как следует поступить. Она обладала житейской мудростью и опытом. И делала все, что могла, чтобы научить меня всему тому, что знала сама.
– Например? – мягко спросил Данте.
– Например, тому, что жизнь женщины не должна быть сплошной тяжелой работой. Женщина может быть звездой и вправе никогда не думать о штопке мужских носков или о том, чтобы заработать на еду для голодной семьи – – хотя бы на тощего кролика и пригоршню дикого лука.
– Я не в состоянии понять женщину, которая презирает подобающие жене обязанности.
Данте мало находился в женском обществе и никогда не задумывался, на что женщины тратили свое время. Когда он навещал свою мать, она, как ему казалось, находила огромное удовольствие в том, чтобы, отпустив слуг, самой приготовить его любимое блюдо или же взяться за иглу, чтобы сшить ему какую-то особую одежду. Он не понимал, что ей давался с трудом каждый кусок, каждый стежок. И жены его друзей также не выказывали никакого отвращения к своей доле в этой жизни.
Он в замешательстве покачал головой:
– Женщины, которых я знаю, всегда казались мне счастливыми, окруженные своими детьми, цепляющимися за их юбки. Мужья их поддразнивали, похваливали приготовленную ими еду, игриво обнимали их за талию, а женщины смеялись и поругивали мужчин за то, что те отрывают их от кухонных забот.
– Прекрасно, – заметила Глориана. – Очень хорошо. – Она поморгала как бы для того, чтобы яснее видеть, и он забеспокоился, не выдали ли каким-то образом его слова потребности в семейной жизни, испытать которую на себе ему часто хотелось.
– Может быть, каким-то женщинам и нравится такой порядок вещей, – заговорила она, – но не мне. Нет, это не для меня. Мне это совершенно не нравится. Я женщина Карлайлов, и шоу-бизнес у меня в крови, понимаешь? Я подобна актрисе, рожденной и взращенной для сцены.
Возможно, ее профессия объясняла едва заметную вибрацию ее голоса и тоску, промелькнувшую в глазах. Тем, кто хочет развлекать других, необходимо овладеть искусством изображения ненастоящих чувств. Данте слушал все это и не мог понять, почему слова Глорианы так расходятся с ее поведением. Его невозможно было разубедить в том, что Глориана больше всего на свете желает счастливого замужества и материнства – простого человеческого счастья, без которого меркнет и теряет ценность все остальное на земле. Так почему же ее слова говорили об обратном?..
– Мне никогда раньше не приходилось встречаться с актрисой, – заметил Данте и тут же замолчал при мысли о том, что женщин, стремившихся на сцену, в его время осуждали. Как видно, такое отношение все еще не кануло в прошлое, если вспомнить жестокие реплики, только что брошенные ей в лицо из толпы жителей Холб-рука.
– Актрисы – женщины особенные. – Глориана заговорила с гладкой интонацией ученика, как попугай повторяющего выученные наизусть стихи. – Мужчина не может ожидать от нас, чтобы мы приковали себя цепями к какой-нибудь забытой Богом ферме, отказавшись от бурной атмосферы цирка, от наших мечтаний с такой же легкостью, с какой он может потворствовать своим прихотям.
– А как же насчет любви, Глориана? Неужели твоя мать ничего не говорила тебе о любви, вспыхивающей между мужчиной и женщиной и приводящей к тому, что в ее пламени расплавляются все различия?
Глориана улыбнулась и стала еще красивее от мечтательного выражения на лице, вызвавшего у него остров желание прикоснуться к ней.
– Любовь… О да, мама много говорила со мной о любви. Если мужчина действительно любит женщину, он должен отказаться ради нее от всего, и никак иначе. Именно этого я и жду, Данте. Я жду славного парня, который явится, привяжет своего белого коня к моему вагону-конюшне и последует за мной, куда бы мне ни вздумалось отправиться. И черт бы побрал землю, черт бы побрал его работу, черт бы побрал решительно все! Когда мужчина сможет посмотреть мне в глаза и сказать, что ему наплевать на весь этот хлам, тогда я буду знать, что он мужчина, стоящий любви.
Страсти Данте мгновенно остыли. Ему никогда не быть таким мужчиной, какого ждала Глориана. Он стоял перед нею, раздираемый желаниями, – его пожирала страсть к Глориане и в то же время постоянно терзала жажда использовать все возможности, оставленные им в прошлом: королева, целое королевство, трон, почет и уважение со стороны всех тех, кто когда-либо глумился над его положением… и месть, которая доставит ему истинное наслаждение, когда он возьмется за дело.
Зеркало. Он должен получить это зеркало. Он не мог – и не хотел – получить женщину, которая представляет себе любовь и супружеский долг как разновидность рабства. Он никогда не ожидал, что найдет в браке любовь, но и мысль о жене, которая сожалела бы о каждой проведенной с ним минуте, его не прельщала.
Глориана – жена! Ха! Откуда взялась сама эта мысль?
Разумеется, из их лжепомолвки и из его собственных рассуждений. Он не расставался с мыслью о браке. Если он хотел осуществить свой брак с Елизаветой Тюдор, то ему следовало вернуться обратно, в свою эпоху. Что же касается слов Глорианы, о которые он споткнулся в последнюю минуту, то это, возможно, еще одно из адских испытаний, навязанных ему доктором Ди.
Если бы каким-то образом трон Англии освободился, занять его Елизавете было бы нелегко. Появились бы противники, возникли бы политические распри, всевозможные интриги с целью не допустить ее к трону. Глориана точно так же подозревает, что существует заговор, цель которого – держать ее подальше от наследственного ранчо. Данте не мог допустить, чтобы ее сомнения помешали ей взглянуть на то, что она так страстно, так отчаянно желала увидеть. Разумеется, он мог помочь ей вырвать у банкира ее деньги – такую небольшую сумму, что ее можно было послать по проводам. Если бы он не смог сделать даже этого, он мог бы расстаться с надеждой защитить королеву от действительно грозных врагов.
– Пойдем к управляющему банком, Глориана. Ты приезжая в этом городе, и он, возможно, хотел извлечь какую-то собственную выгоду. Он оставит свои гнусные намерения, когда увидит тебя, и поймет, что отказать тебе невозможно.
Она покачала головой:
– Ничего не получится. Все оказывается более сложным и опасным, чем я ожидала. И если кто-то очень уж захочет завладеть моей землей, он сможет этого добиться.
– Такого мне еще не доводилось слышать. Да это же просто смешно!
Подбородок Глорианы приподнялся:
– Что тебе кажется таким смешным?
«О, Глориана, ты не такая уж замечательная актриса». Она пыталась действовать смело, но даже такой честолюбец, как он, видел настоящий страх, притаившийся в ее глазах, и едва заметную дрожь, охватившую Глориану, когда он предложил ей еще раз пойти к банкиру.
Данте был убежден в том, что если бы ее страх и нерешительность взяли верх, она впоследствии никогда не простила бы себе этого. Возможно, он не презирал бы себя так сильно, если бы смог помочь ей одержать победу над собой.
Но, если быть до конца честным перед самим собой, он должен был признать, что вполне заслуживал ее насмешки. Она ждала человека, который ради ее любви отказался бы от всех своих притязаний, а перед ней оказался тот, который не моргнув глазом затоптал бы мельчайшие искорки любви ради своего тщеславия. Глориана или Елизавета. Любовь или тщеславие. То и другое одновременно для него недоступно. Что-то одно он должен отдать на откуп.
– Трусость, – выговорил он, не вполне уверенный в том, к кому относил это оскорбление – к ней или же к самому себе.
Глаза Глорианы расширились:
– Ты сказал… ты сказал… пастух?
Данте не думал, чтобы она ослышалась, хотя английские слова «трус» и «пастух» созвучны. Она просто давала ему возможность взять назад оскорбительное слово. Возникла короткая пауза. Он мог улыбнуться, принять ее игру, сделав вид, что допустил очередную ошибку в произношении английских слов. В противном случае ему оставалось убедить ее не отступать перед трудностями и возвратиться на избранный путь.
Данте понимал, что так или иначе, но каждому из них придется испить свою чашу. Независимо от обстоятельств Глориана увидит свое ранчо, а Данте Тревани пройдет через свое испытание. Он сможет поздравить себя с успехом, если ему удастся убедить Глориану в единственно верном решении. И все-таки он чувствовал себя не в своей тарелке.
– Я обвинил тебя в трусости, – заговорил он, подчеркнув нотку отвращения к самому себе. – Ты отворачиваешься от своего наследства потому, что какой-то жалкий чиновник задерживает у себя твои собственные деньги. – Глаза Глорианы стали еще шире. – Ты пренебрегаешь последней волей своего отца. Ты называешь себя женщиной, стоящей выше нудных домашних забот и суеты обыденной жизни, и при этом готова провалиться сквозь землю, как служанка, пойманная на том, что надела платье хозяйки.
Глориана попыталась дать ему пощечину, изловчившись как пантера. Такой мгновенной реакцией остался бы доволен даже учитель фехтования Данте. Но он перехватил ее руку. У него защемило сердце, когда он почувствовал хрупкость костей ее тонкого запястья и передавшуюся ему дрожь переполнявшей ее ярости.
– Пойдем к банкиру, – повторил он.
Она выдернула руку из задерживавших ее пальцев Данте:
– Я уже виделась с ним. Я не какая-нибудь трусливая бабенка, нуждающаяся в поддержке мужчины при деловых переговорах.
– Я это знаю. – Ее губы приоткрылись, но она не стала продолжать. – И тем не менее укол моего нового оружия мог бы помочь ему вспомнить о твоей телеграмме.
Глориана отвернулась от Данте, но, хотя он и не видел ее лица, по линии ее беззащитных плеч понимал, что в ней происходит борьба гордости со страхом. Когда она опять повернулась к нему лицом, это снова была та прежняя, очаровательная Глориана – актриса до мозга костей, достигшая совершенства, улыбающаяся и ничем не выдающая ни малейших признаков гнева или обиды.
Данте никогда не удавалось так блестяще укрощать свои чувства, как это сделала она.
– Не думаю, что пощекотать его твоим мечом было бы хорошей идеей, но на это наверняка стоило бы посмотреть.
Данте ничего не ответил, у него не нашлось нужных слов для прелестного образа, возникшего у него в голове, – образа храброй, красивой Глорианы Карлайл, занятой у кухонной плиты в окружении его детей, цепляющихся за юбки матери.
Глава 10
Она убьет его, вот что она сделает.
Глориане уже виделись броские шапки холбрукской газеты: «Глориана Карлайл, звезда цирка, убила акробата на трапеции Данте Тревани». Немного подумав, она решила, что для ее карьеры, возможно, было бы лучше обойтись вообще без газетной шумихи. Она подождет, пока они не окажутся в самой глуши, и уж тогда всадит ему пулю прямо между его прекрасными, притягивающими глазами.
Впрочем, вероятно, она не сможет этого сделать. Она никогда не смогла бы выстрелить даже в зайца, не говоря уже о человеке. И тем более в Данте.
Значит, в конечном счете даже хорошо, что он разозлил ее до такой степени, что она согласилась поехать в Плезент-Вэлли вопреки собственному здравому смыслу. Может быть, все ее опасения действительно подтвердятся, и тогда, возможно, ему прострелит голову какой-нибудь заурядный отвратительный бандит-овцевод и избавит ее от этой заботы.
Глориана шагала впереди Данте прямо через город, находя мрачное удовлетворение в том, что от их ног поднимались клубы пыли, оседавшей за ними на все еще торчавших повсюду зеваках. Их пристальные взгляды почему-то большеее не раздражали. Она тяжело дышала. Ноги Данте, казалось, едва касались земли, двигаясь с кошачьей грацией, вполне гармонировавшей с блеском его медно-карих глаз.
Глориана с силой распахнула дверь банка Коконино и энергично зашагала прямо к письменному столу управляющего. Резкий стук захлопнувшейся двери и звук своих решительных шагов придали ей уверенности, и она решила в будущем почаще пользоваться этим приемом. Она уперлась ладонями в полированную поверхность стола и громко кашлянула, чтобы привлечь к себе внимание.
– Отдайте мне мои деньги.
Управляющий задергался на своем стуле, как маленький серый хорек, нервно облизывая губы под не слишком представительными дрожащими усами. Господи, Данте впился в него взглядом, как сделавшая стойку охотничья собака. Как она могла допустить, чтобы мелкий клерк так ее запугал? Ей показалась заманчивой мысль о том, что было бы хорошо застрелить их обоих, а не одного Данте.
– Я… я уже говорил вам, мисс Карлайл, что мы не получали телеграммы…
Данте положил смятую, покрытую пылью копию телеграммы на ладонь Глорианы. И подмигнул ей! Разумеется, так, что управляющий этого не заметил. Ни это, ни восхищенный взгляд Данте не могли заставить Глориану простить его властное поведение. Нет, она не сможет простить ему этого, даже несмотря на то, что без его настояния она не заставила бы себя снова отправиться к управляющему банком под неотступными взглядами городской толпы. Швырнув телеграмму на стол, она громко хлопнула по ней рукой под носом у хорька.
– Вы уже показывали мне это, мисс Карлайл, – взъярившись, процедил тот. Его моргающие глазки округлились, когда Данте присел на край его стола и как бы невзначай провел пальцем по висевшему у него на поясе мечу.
– Моя невеста, мисс Карлайл, задалась вопросом, почему вы отказались выдать ей ее деньги, – заговорил Данте. – Да, она задумалась над этим, – повторил он, не обращая внимания на сердитый взгляд Глорианы. – Она в высшей степени думающая женщина. – Он провел пальцем по лезвию оружия, поморщился – довольно красноречиво, как показалось Глориане, – и показал несколько капелек крови, выступившей на его большом пальце.
Управляющий банком прямо вдавился в спинку кресла.
Данте с глубокомысленным видом приложил палец к губам:
– Мисс Карлайл всегда старается извлечь какую-то пользу из сомнения. Это одно из тех ее многочисленных достоинств, которые заставили меня заболеть любовью к ней. Разве это не так, дорогая?
Глориана ответила ему улыбкой. «Ты болен, что верно, то верно», – подумала она. Она не могла не восхититься, пусть нехотя, тем, как он заставил управляющего съежиться в кресле, словно суслика перед свернувшейся гремучей змеей. Он играл с управляющим, как опытный фокусник, потративший последние десять лет своей жизни на подобные проделки. Да, подумала Глориана, трудно не восхититься его аттракционом, вызывавшим у нее слабую дрожь внутри, тем, как он солгал о своей влюбленности в нее, этим «дорогая». Ну и тип!
– Может быть, вы все-таки получили телеграмму миледи, а потом произошло какое-то очень важное событие, заставившее вас полностью забыть о ней? Такое возможно? Это можно было бы понять.
– Я… я… – забормотал заикаясь управляющий. Данте наклонился, словно стараясь помочь ему вытащить слова из горла, и вконец напуганный бедняга выдавил: – Ну да, конечно! Я вспоминаю, так оно и было. Едва я получил эту телеграмму, как пришел самый главный клиент банка, и мне, разумеется, пришлось уделить все внимание ему.
– Ну, разумеется! – буркнул Данте. Его глаза сузились, как у довольной кошки, увидевшей, что к ней приближается мышь. – И кто же был этот важный клиент?
– О, его знают все… – Едва начав, управляющий тут же захлопнул рот. – Я не могу раскрыть эту информацию двум посторонним людям.
– А жаль, – подосадовал Данте. Он снова едва заметно подмигнул Глориане, призывая ее присоединиться к его игре. – Теперь мне придется разыскивать его самому, хотя это занятие претит моей благонравной натуре.
– О, не надо, Данте! – изобразила ужас Глориана.
– Прости меня, дорогая, я понимаю, что тебе неприятно быть свидетельницей этого безобразия. – Помрачнев, он повернулся к управляющему банком. – У вас я также заранее прошу прощения за неприятности, которые я вам доставлю.
– Неприятности? Что… что?.. – задохнулся управляющий.
– Я вынужден встретиться с вашим главным клиентом у него дома и, разумеется, порыться в его бумагах.
– Вы не посмеете, – прошептал управляющий.
– Вы так думаете? – спросил Данте с подкупающей мягкостью.
– Я на вашем месте не раздражала бы его, – заметила Глориана управляющему. – Ведь он цыган, вы же знаете…
Данте бросил на нее мрачный взгляд, на который она ответила улыбкой, и ей не нужно было зеркала, чтобы понять, что вид у нее при этом был довольно самоуверенный.
Данте едва заметно повел головой и вскинул ее, словно к нему вдруг пришла отличная мысль:
– Ах, но, возможно, этот субъект не удивится, когда я ворвусь в его дом и начну орудовать своим мечом. Он поймет – возьму на себя смелость сказать, что это понял бы даже шериф Оуэне, – когда я объясню ему, что это насилие необходимо, поскольку вы потеряли телеграмму миледи.
Управляющий заскулил что-то нечленораздельное. Глориана наклонилась к нему и утешительно похлопала его по плечу:
– Не волнуйтесь, Данте не изувечит его слишком сильно, если, конечно, он не будет чересчур сопротивляться.
– Вы не понимаете. – Лицо управляющего пошло пятнами. – Вы не можете… я не предполагал, что… Оуэнса не нужно…
Данте поднял меч концом к потолку и прошелся взглядом по всей длине, словно изучая, нет ли на нем зазубрин.
– Да опустите же эту проклятую штуку! – взмолился управляющий. – Эта телеграмма вовсе не затерялась среди бумаг других клиентов.
– А! Так, значит, вы внезапно вспомнили, где она находится!
– Да, черт возьми! Хотите верьте, хотите нет, но у меня были затруднения. – Управляющий поднялся, чуть пошатываясь, и оперся руками на письменный стол. Он окликнул клерка, сидевшего тише воды, ниже травы за окном, забранным решеткой. – Хоукинз, принесите мне сто пятьдесят долларов. Немедленно.
В кабинете повисла напряженная тишина. Управляющий казался одновременно напуганным и разъяренным и избегал смотреть на деньги, пока Хоукинз отсчитывал их, смачивая палец слюной, перед тем как отделить от пачки банкнот очередную зеленую бумажку, и дрожащим голосом объявляя нараставшую сумму. Данте пристально следил за этой процедурой, не сводя глаз с дрожащих рук клерка, словно никогда раньше не видел, как отсчитывают доллары.
– Сто пятьдесят! – провозгласил Хоукинз и стремительно вернулся на свое место, прежде чем Глориана успела пересчитать банкноты.
– Твои проволочные деньги? – спросил Данте.
В ответ Глориана кивнула, а он потер край одного билета между пальцами.
– Я предпочел бы золото, – заметил он.
Глориана взглянула на сотрясаемого дрожью бледного управляющего и не могла угадать, упадет ли тот в обморок или набросится на них с кулаками, услышав еще одно требование.
– Банкноты имеют силу золота, Данте, – успокоила она его. – Пойдем отсюда.
Ей хотелось кричать от радости, когда за их спинами захлопнулась дверь банка Коконино, хотелось в порыве благодарности броситься на шею Данте, радуясь их победе.
Не разделявший ее ликования Данте выглядел очень мрачным, как будто ему что-то угрожало.
– Что дальше? – как-то отрывисто бросил он. – Готова ли Мод с лошадьми и фургоном?
Глориана посмотрела в сторону поезда:
– Пока нет. У нас еще есть время, чтобы купить все необходимое для поездки. – Она истолковала изданный им бесстрастный звук как знак ожидания приказаний и указала пальцем на универмаг Сэргуда. – Магазин. Пошли туда.
Данте прошел через распахнутую дверь и остановился как вкопанный так неожиданно, что Глориана уткнулась в его спину. Так бывает при подъеме по горным тропам. Он подхватил Глориану, не дав ей упасть. Жест этот был машинальным – помогая ей сохранить равновесие, он об этом вовсе не думал и тут же разжал руки, даже не взглянув на нее. Он был слишком занят разглядыванием забитых товарами полок магазина.
– Клянусь Богом, даже самый крупный склад моего отца не мог бы похвастаться таким обилием добра.
– Лучший магазин Холбрука. – Их встречал улыбающийся хозяин магазина с протянутой для рукопожатия рукой. – Альфред Сэргуд. Я могу обеспечить вас всем для любой… – Его готовность улетучилась, когда он взглянул на Глориану. – Вы приехали сегодня поездом. Вы дочь Гарри Трэска.
Глориана кивнула:
– Мы едем в Плезент-Вэлли. Нам нужна провизия на четыре-пять дней, кое-какие вещи и…
– Очень сожалею. Ничем не могу вам помочь. – Сэргуд засунул руку в карман своего фартука. Его словно подменили. – Все, что имеется в магазине, уже оплачено другим покупателем.
– Но вы только что…
– Ничем не могу вам помочь! – Им показалось, что в глазах владельца магазина мелькнуло сожаление и чувство неловкости за свои слова. Он огляделся и, понизив голос до шепота, проговорил: – Предупреждаю вас, мисс, никто в этом городе ничего вам не продаст. Вам следовало бы сесть обратно в поезд и уехать из Холбрука. Для вашего же блага. Прошу вас. Отправляйтесь обратно в вагон.
Искренняя забота владельца магазина привела Гло-риану в гораздо большее замешательство, чем открытая недоброжелательность управляющего банком. Страх холодными щупальцами сжал ее сердце. Губы Глорианы мгновенно так пересохли, что ей пришлось их облизать, прежде чем она решилась сказать Данте, что снова изменила свои намерения и что они не едут в Плезент-Вэлли.
– Ни один покупатель не посчитал бы эту муку доброкачественной, – заметил Данте, прежде чем она успела заговорить. Перед ее испуганными глазами сверкнула его сабля, взрезавшая мешок с мукой, которой хватило бы на то, чтобы целый месяц кормить весь цирк, даже без небольшой горки, натекшей на пол из прорезанной дыры. – Глориана, если ты скажешь, какие тебе нужны продукты, я поищу их здесь сам.
У бакалейщика задергались губы. Казалось, его удивило и даже как-то обрадовало возмутительное поведение Данте:
– Продолжайте, приятель. Вы хотите распороть еще несколько мешков – ради Бога, у меня есть целый мешок дерьма для подарков этим Тьюксбери.
– Тьюксбери – это ковбои Ножа Мясника? – спросил Данте.
Сэргуд пробормотал что-то утвердительное.
– Старик Тьюксбери со своими сыновьями-полукровками использует парней Ножа Мясника как свою личную армию. Для нас здесь, в Холбруке, было бы лучше, если бы нас заперли в тюрьме, по крайней мере мы были бы защищены от их произвола.
Данте с мрачным выражением лица изучал бакалейщика.
Молодой человек ходил по магазину вместе с Сэргу-дом, предлагавшим свои товары, пока они не отобрали громадную кучу.
Глориана долго смотрела на них в недоумении и наконец решила вмешаться:
– Извините, но вы предлагаете нам слишком много.
– Вы нигде ничего не найдете, мисс. – Сэргуд вручил Данте еще один мешок. – Вам следует хорошо запастись здесь, пока я не передумал.
– Вы не понимаете. – Глориана рассчитывала совершить эту стремительную поездку в Плезент-Вэлли и вернуться обратно, пока поезд, сесть в который ее уговаривал Сэргуд, будет еще стоять в Холбруке. – Я не могу потратить больше двух дней на этот… гм… визит.
– Возможно, тебе захочется там задержаться, – пробормотал Данте, поднимая узел с покупками. Он положил его на тротуар у двери, откуда его будет легче забрать, когда подъедет фургон.
– Нет. Ни в коем случае. Я должна вернуться в цирк до того, как он уедет из Санта-Фе. – Сэргуд подтолкнул мешок сахара к Данте, тот подхватил его, как опытный портовый грузчик, и положил поверх кучи покупок. – Послушайте, вы, остановитесь! Не съедим же мы двадцать пять фунтов сахара. Да мы даже не успеем сварить все бобы, что в мешке!
– Я думаю, что Мод просто просыплет изрядную часть этих бобов. – По движению его губ Глориана поняла, что он пошутил – пошутил! – не обращая внимания на угрозу шайки Тьюксбери.
Глориана металась взад-вперед между двумя мужчинами, продолжавшими заваливать дверь припасами. Она потребовала их внимания:
– Взгляните сюда! Все, что нам нужно, это несколько фунтов муки, пара банок бобов…
Данте с бакалейщиком не обращали внимания на ее призывы, выкладывая мешки с кукурузной мукой и солью, жестяные банки с крекерами, корзину яиц…
Данте скептически фыркнул, посмотрев на бочонок с соленьями. Сэргуд предложил ему попробовать его содержимое, и Данте только что не заплясал в восторге, когда что-то захрустело у него на зубах, и, закрыв от наслаждения глаза, закинул голову.
– Дюжину такого, – распорядился он. – Несколько дюжин!
Сэргуд запросил удивительно мало денег, когда подсчитал их покупки.
– Я мог бы просто подарить вам все это, – объяснил он, – но потребуется некоторое время, чтобы окупился этот расход.
– Мы не забудем вашей доброты, – серьезно проговорил Данте, – вернее, вашей смелости.
– О моей смелости не беспокойтесь, – отвечал Сэргуд, – не растеряйте своей. – Бакалейщик согнул руку в локте и стал отстегивать манжету. – Нет никакого смысла носить приличную рубашку. Жена намылит мне шею.
Прежде чем Глориана успела открыть рот, Данте потянул к себе руку бакалейщика. Он ощупал жилистое предплечье, а потом сделал на нем надрез своим мечом. Из раны брызнула кровь, которую Сэргуд вытер своим фартуком.
– Это не будет слишком болеть, – заметил Данте, – место я выбрал правильно.
Сэргуд согнул руку, Данте вложил меч в ножны, и они поздравили друг друга, как заговорщики, успешно совершившие некий странный ритуал для вступления в некое тайное общество.
На носке сапога Данте блестела крошечная капелька крови.
Он захотел получить деньги от банкира – и добился этого, угрожая насилием и разгромом. Он захотел получить провизию у бакалейщика – и получил ее ценой крови, закапавшей пол его магазина. Молодой честолюбец хотел получить зеркало Глорианы. Удастся ли это ему с таким же успехом, если красавица воспротивится?
– Теперь пойдем отсюда, – обратился Данте к Глориане. Он взял ее за руку выше локтя той же самой рукой, которой только что сжимал оружие, так бессердечно вонзенное в руку Сэргуда. – Теперь, должно быть, у Мод готовы и лошади, и фургон.
– Погрузка продуктов займет время, – с отсутствующим видом заметила Глориана.
Она дала ему довести себя до поезда и шла, поглядывая на горожан с таким видом, как будто они с Данте были счастливой помолвленной парой, занятой вечерними покупками в холбрукских магазинах. Никому и в голову не могло прийти, что с каждым шагом в ней все сильнее разгоралась внутренняя борьба. Решимость Данте отправиться в Плезент-Вэлли противоречила тому, что подсказывало Глориане ее сердце. И все же она всеми силами стремилась увидеть ранчо, удобно устроиться в любимом отцовском кресле и смотреть на восходы и закаты солнца над землей, которой он так сильно дорожил, что вытравил из своего сердца жену и ребенка.
Данте отвезет ее туда. И будет ее защищать. Он обещал. Она не задумывалась над тем, что произошло между ними. И было хорошо, что она стала свидетелем его безжалостности – теперь она по крайней мере сможет здраво воспринимать его поступки. Больше никаких объятий, слезливых исповедей. Никаких поцелуев. Главное – никаких поцелуев. Он показал, что слишком ловко умеет обращаться с людьми. Он с удивительной легкостью приспосабливался к любым непредвиденным обстоятельствам.
Вот сейчас он смотрел на нее с сомнением. Данте замедлил шаг, как будто потерял интерес к Мод и к фургону, почувствовав внутреннюю неуверенность Гло-рианы и делая вид, что разделяет ее. Она ни на мгновение не поверила внезапной перемене его настроения.
– Глориана, я долго думал.
– А я считала, что думать – это мое дело, дорогой, – заметила она, злопамятно воспользовавшись его эпитетом.
На загорелом лице Данте едва заметно проступила краска.
