Текст книги "Маленький друг"

Автор книги: Донна Тартт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Как заставить такую крутую девчонку полюбить его, Хилли? Хотел бы он знать какой-нибудь секрет, что-нибудь, что могло бы ее поразить. Или лучше, чтобы он спас ее из горящего дома или прыгнул в воду, если бы она тонула в реке. К сожалению, Харриет плавала как рыба.

Утром он приехал на велосипеде на дальний ручей, у которого даже названия не было. Немного в стороне группа черных мальчишек чуть старше его тоже сидела с удочками, а с другой стороны по берегу бродили несколько пожилых негров в подвернутых до колен брюках цвета хаки. Один из них подошел к Хилли.

– Добрый день, – сказал он.

– Привет, – с опаской ответил Хилли.

– А почему вы выбросили этих прекрасных гусениц? – спросил негр.

Хилли не знал, что сказать, и почесал в затылке.

– А я пролил на них бензин, – наконец выпалил он.

– Ну, это не страшно, давайте бросим их в реку, – сказал негр. – Пусть будут как приманка для нашей рыбы.

– Да ладно, пусть лежат.

– Знаете, рыба их все равно съест, так пусть лучше сейчас, пока мы здесь. Давайте вот их тут побросаем, на мелководье.

– Пожалуйста, забирайте их всех, если хотите, они мне не нужны.

Негр сухо усмехнулся, потом зачерпнул ведром воды и смыл гусениц в ручей. Хилли вжался в берег и крепче схватил руками удочку. Он достал несколько орешков из пакета и забросил их в рот. Так, на чем он остановился?

Как же заставить ее влюбиться? Может, подарить ей что-нибудь? Хорошая мысль, но он не представлял себе, что ей может понравиться, и денег у него тоже не было. Хорошо бы он был гением, построил бы ракету или сконструировал робота. Или научился гнуться во все стороны, как гимнаст в цирке.

Хилли зевнул и сонно уставился на воду. Прошлым летом Пем показал ему, как переключать передачи в «кадиллаке». Он представил себе их с Харриет в машине, летящих по шоссе со скоростью ветра. Ну да, ему только одиннадцать, но в Миссисипи можно получить водительские права в пятнадцать лет, а в Луизиане в тринадцать. Решено, они поедут в Луизиану.

Они могут взять с собой еду – огурцы, помидоры, бутерброды с колбасой. Он мог бы стащить виски у мамы из бара или, на худой конец, бутылку «доктора Тиченора» – это антисептик, на вкус ужасный, но зато в нем сто сорок градусов, во как! Они бы поехали в Мемфис, и он повел бы ее в музей, туда, где динозавры, – она ведь обожает всякие науки, ей бы понравились все эти скелеты и высохшие головы. А потом они бы поехали в отель «Пибоди», туда, где живые утки ходят по залу. И они бы пошли в номер с огромной кроватью и до утра смотрели бы телевизор, и никто бы им слова не сказал. А может быть, они залезли бы вместе в ванну. Совсем голые. Уши у Хилли запылали. Когда человеку можно жениться? Если бы он смог убедить какого-нибудь пастора, что ему пятнадцать, они могли бы обвенчаться. Он представил себе, как они стоят в церкви, – Харриет в своих любимых клетчатых шортах, а он в старой футболке Пема, и он держит ее маленькую горячую руку в своей руке. «А теперь можете поцеловать невесту». После свадьбы можно было бы выпить лимонада и сесть в машину и всю жизнь разъезжать по дорогам. Вдвоем. Папа с мамой с ума бы сошли от беспокойства. Вот было бы классно!

Из задумчивости его вывел резкий хлопок, потом всплеск воды и какой-то странный, сумасшедший смешок. На противоположном берегу вдруг поднялся переполох – старая негритянка, дремавшая над своей удочкой, выронила ее из рук, тяжело осела на песок и закрыла голову руками. Вода маленькими фонтанчиками плескала ей в лицо.

Еще раз. И еще раз. Безумный смех (если честно, слушать его было довольно страшно) раздавался с шаткого деревянного мостика, перекинутого через ручей. Не понимая, что происходит, Хилли поднял руку к глазам, защищая их от солнца, и разглядел силуэты двух мужчин, стоящих на мосту. Один из них – высокий и грузный – просто стоял, опустив руки и слегка покачиваясь. Второй, поменьше, в ковбойской шляпе и с длинными волосами, обеими руками держал блестящий серебристый револьвер и целился в середину реки. Еще один выстрел – и старый негр в испуге вскочил на ноги: пуля отстрелила его поплавок. На мосту большой чувак откинул голову назад и издал неприятный рыкающий звук, – наверное, тоже смеялся, решил Хилли.

Черные дети подхватили свои удочки и полезли по обрыву наверх к кустам ежевики – негритянка ковыляла следом, протянув вперед руки, кашляя и хрипло бормоча: «Подождите баушку, малыши».

Хлопки выстрелов и звон летящих пуль наполнили воздух. Пули врезались в песок, выбрасывая вверх маленькие фонтанчики. Похоже, эти сумасшедшие теперь стреляли куда придется.

Хилли наконец вышел из ступора, бросил удочку и тоже помчался что есть мочи к кустам ежевики. Добежав, он нырнул прямо в колючие заросли, как будто они могли его защитить от пули. За его спиной выстрелы продолжались, и мгновенно в его голове промелькнул вопрос: они что, не видели, что он белый?

Харриет лежала на кровати, делая записи в своем блокноте, когда из раскрытого окна до нее донесся вопль Алисон:

– Харриет! Скорее! Скорее! Иди сюда!

Харриет вскочила как ошпаренная и стремглав бросилась вниз по лестнице – она не помнила, когда ее сестра последний раз кричала. Недолго думая она вылетела за дверь, но сразу же запрыгала на одной ноге – бетонное крыльцо так раскалилось на солнце, что босой ногой на него было не ступить.

Алисон стояла на дорожке и плакала, волосы ее разлетелись по ветру.

– Харриет! Ну быстрей же!

– Да подожди ты! Мне надо найти сандалии.

– Кто это так вопит? – донесся из кухни голос Иды Рью. – Что за шалости вы там затеяли, а?

Харриет бросилась вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки, схватила старые шлепанцы и скатилась обратно вниз.

Всхлипывающая Алисон схватила ее за руку и сжала так крепко, что Харриет вскрикнула от боли.

– Ну давай же, торопись Идем со мной!

Девочки выбежали на улицу, и только здесь Харриет поняла, что повергло ее сестру в такой ужас: прямо посреди дороги бился черный дрозд, попавший в лужу расплавившейся на жаре смолы. Одно крыло было почти полностью обездвижено, вторым птица отчаянно хлопала и скребла по асфальту. Харриет в ужасе уставилась на дрозда – он так широко раскрыл клюв в хрипящем крике, что ей было видно его горло и даже синеватое основание маленького языка.

– Ну сделай же что-нибудь! – вскричала Алисон.

Харриет растерялась. Она попыталась подойти ближе, но в испуге отскочила, когда птица замахала на нее свободным крылом и начала истошно хрипеть.

На своем крыльце показалась миссис Фонтейн. Подслеповато сощурив глаза, она старалась рассмотреть, что происходит на улице.

– Оставь в покое эту гадость! – крикнула она Харриет. – Ты что, не видишь, какая она грязная?

Сердце Харриет билось где-то в горле, но отступать она не привыкла. Она осторожно подошла к птице и присела перед ней на корточки.

– Ты сможешь ее освободить? – всхлипнула Алисон.

– Не знаю. – Харриет поднялась и уставилась на птицу в смущении, пытаясь сообразить, как ей лучше поступить. Зайти сзади? Может быть, птица ее не заметит и решит, что она ушла? Однако дрозд не переставал биться. Изломанные перья отлетали от завязшего в смоле крыла, и Харриет с тошнотой в горле увидела, что все крыло покрыто блестящими алыми кольцами, похожими на выдавленную из тюбика красную зубную пасту.

Дрожа от страха и возбуждения, она опять опустилась на асфальт, не обращая внимания на то, что его раскаленная поверхность жгла ее колени.

– Ну же, перестань… – шептала она успокаивающе, протягивая к дрозду обе руки, но тот был напуган до смерти и рвался на свободу из последних сил. Черный глаз, обращенный на Харриет, безумно вращался, из горла по-прежнему вылетали хриплые крики. Харриет поддела птицу обеими руками снизу, закрыла глаза и, отвернув лицо, чтобы уберечься от ударов свободного крыла, с силой оторвала ее от асфальта. Птица издала неистовый, мучительный крик, и Харриет, открыв глаза, в ужасе увидела, что ее крыло осталось в лужице смолы. Оно казалось неестественно большим, а на конце виднелась синеватая кость.

– Ааах, – выдохнула Алисон и отвернулась, зажав рот.

Харриет беспомощно остановилась, не зная, что ей делать дальше. В том месте, где крыло прикреплялось раньше к плечу птицы, осталась только дыра, из которой била ярко-красная кровь.

– Да брось же ты эту гадость! – визгливо приказала миссис Фонтейн. – Ты что, хочешь столбняк подхватить? Хочешь сорок уколов в живот?

– Харриет, надо отнести ее Эдди, – прошептала Алисон, которую только что вырвало в канаву. Она храбрилась, но смотреть в сторону Харриет не могла. – Бежим скорее, она ведь умирает!

Харриет не шевелилась, ее заворожило зрелище приближающейся смерти. Птица еще раз дернулась всем телом и обмякла в ее залитых кровью ладонях. Маленькая блестящая птичья головка поникла и, хотя отливающие зеленью черные перья все так же сияли на солнце, выражение ужаса и боли исчезло из птичьих глаз – теперь в них застыл немой вопрос, извечный вопрос «почему?», который все живое задает перед лицом смерти.

– Ну, давай же, Харриет! – торопила ее сестра. – Бежим скорее. Она же умирает!

– Она уже умерла, – услышала Харриет собственный глухой голос.

– Эй, а ты куда мчишься, что это с тобой приключилось? – крикнула из кухни Ида Рью в сторону Хилли, который без звука пронесся мимо нее на кухню, а потом, не останавливаясь, запрыгнул как заяц на второй этаж.

Хилли ворвался в спальню Харриет, не постучав. Она лежала на кровати, закинув руку за голову, и его пульс, и так зашкаливающий от бега, еще больше участился от вида ее белой подмышки и грязных босых ступней. Было три часа дня, но Харриет была в пижаме, ее шорты и рубашка лежали кучей на полу – они были измазаны чем-то черно-красным и липким на вид.

Хилли отбросил их с дороги ногой и шлепнулся на кровать у ног Харриет.

– Слушай! – крикнул он. От волнения ему было трудно говорить. – В меня стреляли! Понимаешь? Кто-то стрелял в меня!

– В тебя? – Пружины кровати сонно скрипнули, – Харриет приподнялась на локте и посмотрела на Хилли. – Из чего?

– Из револьвера. Они почти попали в меня, но я убежал. Понимаешь, я сидел на берегу и вдруг слышу – бах-бабах, всплеск, вода кругом… – Он взмахнул руками, показывая ей, как разлеталась вокруг вода.

– Как это могло случиться, не понимаю.

– Я не шучу, Харриет, пуля пролетела прямо рядом с головой, пока я мчался к кустам. Вот, смотри, что у меня с ногами! Я…

Он замолчал и с отчаянием посмотрел на предмет своего обожания. А она, приподнявшись на локтях, смотрела на него, но в ее глазах не было ни сочувствия, ни даже особого интереса. Слишком поздно Хилли осознал свою ошибку: надо было пытаться вызвать ее восхищение, поскольку на жалость можно было не рассчитывать.

Он вскочил с постели и прошелся по комнате.

– Я бросил в них камень, – сказал он. – И еще я кричал на них. В общем, потом они убежали.

– Ну и кто это был? – насмешливо спросила Харриет. – Детсадовские хулиганы?

– Нет, – обиженно проворчал Хилли после короткой паузы (ну как он может заставить ее понять какой опасности он только что подвергся?). – Они стреляли из настоящего револьвера. Настоящими пулями, понимаешь? Негры разбегались в стороны, как тараканы… – Он опять замахал руками, не в силах описать словами страшную картину: палящее солнце, черные силуэты на мосту, этот безумный смех, собственную панику…

– Ну почему ты не пошла со мной! – почти простонал он. – Я ведь умолял тебя…

– Если стреляли из настоящего револьвера, довольно глупо было кидаться в них камнями.

– Нет! Это было не так…

– Но ты только что сам это сказал.

Хилли набрал полную грудь воздуха, но вдруг почувствовал, как вместе с адреналином уходит из тела энергия. Он опять плюхнулся на кровать и понурил голову. Пружины протестующе заскрипели.

– Ты что, даже не хочешь знать, кто это был? – спросил он тупо. – Это было так странно, Харриет. Так… ужасно… странно…

– Ну конечно хочу. – Однако Харриет не выглядела слишком заинтересованной. – Что они там делали, эти злодеи?

– Просто стояли на мосту и стреляли – сначала по поплавкам, а потом вообще вокруг, по людям. И смеялись как помешанные. Может, это и были помешанные?

Он замолчал, увидев, что Харриет поднимается. Только сейчас он по-настоящему разглядел, как она выглядит, и насторожился:

– Эй, а что с тобой? Что это за черные пятна? Что ты наделала? – спросил он сочувственно.

– Я по ошибке оторвала птице крыло.

_ Фуууу, какая гадость! Не может быть! Как так – по ошибке? – на минуту Хилли забыл о своих неприятностях.

– Она завязла в луже смолы. Все равно она бы умерла или кошка бы ее съела.

– Ты что, оторвала крыло у живой птицы?

– Я пыталась ее спасти.

– А что ты будешь делать со своей одеждой?

Харриет с удивлением взглянула на него – было ясно, что об этом она не думала.

– Смолу не отстираешь так просто. Вообще не отстираешь. Ида тебе задницу надерет за это.

– А мне плевать.

– Не будет плевать, когда достанут ремень. Смотри, ты тут все перепачкала. И ковер тоже.

Несколько секунд оба молчали, пока Хилли осматривал ковер.

– Слушай, – сказал он наконец, – у моей мамы есть книга про то, как отстирывать всякие пятна. Я однажды забыл на стуле шоколад, а он растаял.

– И что, по книге ты его отчистил?

– Ну не совсем, конечно, но, по крайней мере, она тогда не заметила. Знаешь что? Давай сюда твою одежду. Я возьму ее к себе домой – может, отчищу.

– Не думаю, что в твоей книге написано про смолу.

_ Ну, тогда я выброшу ее, – сказал Хилли, удовлетворенный тем, что ему удалось привлечь к себе внимание Харриет. – А то со своим мусором тебе ее выбрасывать нельзя – Ида живо найдет. Ну-ка, помоги мне, – крикнул он, – и давай задвинем ковер под кровать, чтобы пятен не было видно.

Горничную Либби звали Одеон. Она прислуживала Либби уже более тридцати лет и была известна на весь город своим непредсказуемым и капризным характером. Вот и сейчас она ушла, оставив на кухне невообразимый беспорядок – похоже, с утра Одеон собиралась испечь песочный пирог, но потом что-то ее отвлекло. Весь стол был покрыт мукой, остатками яблок и теста. На дальнем конце сидела Либби и пила слабый чай из огромной кружки, которая казалась еще больше в ее по-птичьи тонких ручках. Перед ней на расчищенном участке стола лежал журнал с кроссвордом.

– Ох, милая, ну как же я рада, что ты зашла! – прощебетала Либби, увидев Харриет. Она не заметила, что Харриет среди бела дня в пижамной кофте, а ее руки черны от мазута. Эдди сразу бы начала кричать; Либби же лишь рассеянно постучала по столу рядом с собой. – Иди сюда, дорогуша, и возьми стул. Кроссворды пошли ну такие сложные – сплошь научные термины да старинные французские слова. Вот, смотри, – она с возмущением оторвалась от кроссворда. – Металлический элемент. Я знаю, что он начинается на Т, потому что Тора – первая книга из Пятикнижия, это я знаю точно, но нет такого металла, что начинался бы на Т. Или есть?

Харриет подумала минуту-другую, рассматривая кроссворд.

– Титан! – сказала она.

Тетя Либби пришла в восторг:

– Деточка, ну какая же ты умница! Чему только не учат детей в школе сейчас. В наше время мы тоже, конечно, кое-что проходили из естественных наук, но ничего про эти ужасные металлы – только историю, географию, арифметику… – Голос Либби затих, и она опять склонилась над кроссвордом. Вместе они довольно быстро разгадали большинство слов, но тут вернулась Одеон и принялась демонстративно греметь кастрюлями. Пришлось уйти в спальню Либби.

Либби была старшей из сестер и единственной, никогда не бывшей замужем, хотя в глубине души все сестры были старыми девами, кроме разве что Аделаиды с ее тремя мужьями. Эдди была в разводе. Никто никогда не рассказывал Харриет о таинственном союзе, результатом которого стало рождение матери Харриет, хотя Харриет и предпринимала отчаянные попытки разведать, каким был ее дед. Однако, кроме обычных туманных намеков на то, что он «прикладывался к бутылке» и был «сам себе враг», она так ничего и не выведала. Единственным обнародованным фактом была дата его смерти – он умер в частной больнице штата Алабама несколько лет назад.

Тэт повезло больше: она прожила с мужем восемнадцать тихих, спокойных лет. Пинкертон Лэм, которого все звали мистер Пинк, владел лесопилкой и был преуспевающим бизнесменом. Он умер в одночасье от тромба еще до рождения Алисон и Харриет. Мистер Пинк был высоким и тучным мужчиной, намного старше Тэт, и так и не смог сделать ребенка. Какое-то время она думала об усыновлении, но потом этот вопрос как-то сам собой отпал. Тэт давно забыла о времени своего замужества, она даже удивлялась, когда ей напоминали об этом.

Либби, старая дева, была на девять лет старше Эдди, на одиннадцать старше Тэт и на целых семнадцать старше Аделаиды. В молодости она была худенькой, плоскогрудой, близорукой и отчаянно стеснительной девушкой, но на самом деле она тоже могла бы выйти замуж и даже составить хорошую партию, поскольку такого кроткого и приятного нрава надо было еще поискать. Однако ревнивый и деспотичный отец не дал ей такой возможности: его жена умерла в родах, производя на свет Адди, поэтому старшая дочь заменила в его доме хозяйку, навсегда принеся в жертву отцовскому счастью свою личную жизнь. Либби нянчилась с отцом до самой его смерти, а когда он умер, ей было уже под семьдесят.

Сестры испытывали чувство глубокой вины перед Либби, хотя сама она, казалось, вполне довольна прожитой жизнью и ни о чем не жалеет. Более того, она так обожала своего избалованного, неблагодарного и ворчливого отца, что почитала за честь служить ему и его интересам. Тот факт, что после его смерти она ничего не получила, кроме долгов, тоже не сильно ее расстраивал. Либби жила в гармонии с миром и с собой, и это не могло не отразиться на ее наружности – если в молодости она была бесцветной, чуть ли не дурнушкой, то сейчас, в восемьдесят два года, ее ясная улыбка, снежно-белые волосы и гигантские голубые глаза придавали ей вид доброго ангела. Она любила розовый цвет и носила элегантные вещи – мягкие кофты из ангорской шерсти, украшенные розовыми лентами, розовые шелковые туфельки, розовые жакеты из тафты, – как будто в молодости не доиграла в куклы и теперь наряжала саму себя.

И спальня Либби тоже дышала гармонией и покоем – Харриет всегда казалось, что она входит в заколдованное королевство, где царит полумрак, где всегда прохладно и пахнет вербеной. Сколько Харриет помнила себя, обстановка в спальне не менялась – все та же деревянная мебель, стены цвета голубиного яйца, обилие подушек и прикрытые ставнями окна. Снаружи бушевали ураганы, лил дождь, палило солнце, выжигая траву и плавя асфальт, но здесь, в спальне Либби, всегда можно было укрыться от непогоды – как природного, так и душевного свойства. На минуту Харриет смогла позабыть блестящий птичий глаз, полный первобытного ужаса, и алую кровь на своих пальцах. Она потрясла головой, отгоняя ужасные видения, подошла к трюмо, повертела в руках хрустальную вазочку, в которой Либби хранила шпильки для волос, рассеянно взяла пресс-папье из синего стекла с прозрачными пузырьками внутри и посмотрела сквозь него на свет. Это пресс-папье было как живое – в течение дня в зависимости от освещения его цвет менялся от сверкающего аквамарина утром до холодной яшмовой зелени к вечеру. Когда Харриет была маленькой, она проводила бесчисленные часы на шерстяном, слегка потертом ковре тети Либби, покрытом узором из виноградных листьев и когда-то ярких полевых цветов, двигая армии солдатиков по его извилистым дорожкам. Какие великие сражения проходили в этой тихой спальне! Их единственным свидетелем была висевшая над камином фотография «Дома Семи Невзгод»; белые колонны четко и торжественно выступали на призрачном фоне листвы окружающих его деревьев.

Вместе Либби и Харриет достаточно быстро прошли весь кроссворд, и, хотя Либби постоянно демонстративно восхищалась умом и сообразительностью Харриет, последняя не могла не заметить, что старушка и сама очень быстро находила нужные слова.

– Ну, все, – сказала Либби счастливым голосом, кладя на стол карандаш. – Наверное, ты проголодалась. Давай посмотрим, не пора ли нам вынимать из духовки пирог?

– Либби, я не хочу…

– Дорогая моя, ты очень худенькая. Ты же не хочешь вырасти такой же плоской и неинтересной, как та девица, как же ее звали…

– Либби, почему никто не хочет говорить со мной о том, что произошло в день, когда умер Робин?

Либби опустила руки на колени и испуганно взглянула на Харриет.

– Что-нибудь странное произошло в тот день?

– Странное? Что ты имеешь в виду, дорогая?

– Да что угодно… – Харриет задумалась. – Мне нужно хоть за что-то зацепиться.

– Ничего не могу тебе сказать, – необычно спокойным голосом произнесла Либби, – но если хочешь поговорить о странностях – со мной произошло ужасно странное происшествие как раз за три дня до смерти Робина. Я рассказывала тебе историю про мужскую шляпу, которую я обнаружила у себя в комнате?

– О, – разочарованно протянула Харриет. Она миллион раз слышала историю про мужскую шляпу.

– Все думали тогда, что я просто сошла с ума. Найти мужской цилиндр у себя в спальне! Восьмой размер, между прочим, и совершенно новый, никаких там пятен от пота или потертых краев. И он появился на моей кровати посреди бела дня.

– Ты хочешь сказать, что сама не видела, как эта шляпа там появилась, – терпеливо сказала Харриет. Ей сразу же стало скучно. Эту историю никто, кроме Либби, не считал загадочной.

– Но, дорогая, это была среда, два часа дня…

– Ну, кто-то вошел в дом и оставил ее у тебя.

– А вот и нет! Никто не мог войти незамеченным, потому что мы обе были дома, Одеон и я. Я как раз переехала сюда после того, как папа скончался, и Одеон меняла белье в спальне. Буквально за две минуты до того, как я туда вошла. И она не видела никакой шляпы.

– А если это она ее туда и положила?

– Кто? Одеон? Да как ты можешь так думать? Пойди сама и спроси ее…

– Ну кто-то прошмыгнул в дом, – теряя терпение, сказала Харриет. – Хотел над тобой подшутить.

Именно к такому заключению пришли Эдди и ее сестры. Эдди много раз доводила Либби до слез, прозрачно намекая на то, что они с Одеон слишком усердно прикладывались перед обедом к заветной бутылке портвейна, вот им и стали мерещиться шляпы. Либби сразу же расстроилась.

– И что это за шутка такая, можешь ты мне объяснить? – спросила она тоненьким голоском. – Положить на кровать мужскую шляпу? В чем смысл такой шутки? Я отнесла ее в комиссионный магазин, и там мне сказали, что таких шляп в Александрии не делают! Более того, их нигде в нашем округе не делают, разве что в Мемфисе. А через три дня малыш Робин был мертв.

Харриет помолчала, обдумывая слова тетушки.

– А какое отношение эта шляпа имеет к смерти Робина?

– Милочка моя, в мире полно странных вещей, которые мы не в силах постичь.

– Но почему шляпа? – спросила сбитая с толку Харриет. – И почему ее оставили именно в твоем доме? Я не вижу связи.

– А вот тебе другая история, – певучим голосом продолжала Либби, мирно складывая руки на коленях. – У нас в городе жила одна очень милая женщина, Виола Гиббз; наверное, ей было что-то около тридцати. Так вот, однажды эта миссис Гиббз пришла на кухню собственного дома, чтобы поужинать, и вдруг остановилась на пороге, на ее лице появилось выражение ужаса, и она стала размахивать в воздухе руками, как будто от чего-то отмахивалась, как будто что-то ее жалило или кусало. Муж и дети прямо-таки остолбенели. А она через несколько секунд повалилась замертво на пол.

– Ну так значит, ее кто-то ужалил.

– Нет, врачи сказали, что нет.

– Может, у нее был сердечный приступ?

– Она была поразительно здорова, никогда не болела. Но это не самое загадочное в этой истории. – Тетя Либби выдержала многозначительную паузу, пока не удостоверилась, что внимание Харриет полностью сосредоточено на ее рассказе. – За год до этого, в тот же самый день, ее сестра-близняшка Диана, которая жила в Майами, вылезала из бассейна и вдруг, на глазах у десятков людей, испустила вопль ужаса, замахала в воздухе руками, а через секунду упала мертвая на кафельный пол.

– Почему? – озадаченно спросила Харриет.

– Никто не знает, почему.

– Но я не понимаю.

– И никто не понимает.

– Но люди же не умирают оттого, что на них напали невидимые враги.

– А эти две сестры умерли. Причем в один и тот же день, с разницей в год.

– По-моему, у Шерлока Холмса был похожий случай.

– Я читала этот рассказ, Харриет, но здесь совсем другое дело.

– И что, ты думаешь, за ними гнался сам Сатана?

– Я просто хочу сказать, что в мире существует великое множество скрытых от нас связей и взаимодействий, которые мы не понимаем, солнышко, вот и все.

– То есть ты хочешь сказать, что и Робина убил Сатана? Или какое-нибудь привидение?

– Господи, – вдруг сказала Либби, прислушиваясь. Из кухни доносились причитания и невнятные выкрики. – Что там еще произошло? – Старушка с трудом поднялась и засеменила на кухню.

Харриет пошла следом за Либби. За кухонным столом сидела дородная пожилая негритянка с покрытыми старческими пятнами темными щеками и горько всхлипывала, прикрывая лицо руками. Одеон суетилась вокруг нее, наливая пахту в стакан со льдом.

– Это моя тетка, – объяснила она, не глядя Либби в глаза. – Она дюже расстроилась. Пусть посидит немного, да, мэм?

– Господи, что же у нее приключилось? Может, вызвать доктора?

– Нет, мэм. Она не ранена, только уж больно сильно напугали ее те белые мужчины, что стреляли там у ручья.

– Стреляли? Кто мог стрелять…

– Вот, тетушка, выпей пахты, – сказала Одеон, всовывая стакан в дрожащую черную руку.

– Может быть, немного мадеры? – предложила Либби. – У меня дома нет, но я сейчас сбегаю к Аделаиде…

– Ой не надо, не надо, – запричитала негритянка. – Я этого винища в рот не беру.

– Но…

– Не надо, мэм, ни за что. Никакого виски не надо.

– Да это же не…

– Мэм, она придет в себя через минуту. Вы сами-то не волнуйтесь, вот сядьте туточки на стульчик.

Либби тяжело опустилась на стул рядом с гостьей и принялась обмахивать раскрасневшееся лицо рукой.

– Может, вызвать полицию? – спросила она довольно испуганно и чуть не подскочила на стуле от пронзительного крика, которым было встречено это предложение.

– Ох, мэм, не надо, не надо полисии, не надо!

– Да почему же – не надо? – вскрикнула Либби, сама на грани истерики.

– Ох, мэм, боюся я ее, полисии…

– Она говорит, что эти Ратклиффы ненормальные опять балуются, – мрачно заявила Одеон. – Вышли из тюрьмы и теперь балуются…

– Ратклиффы? – спросила Харриет, и, несмотря на общую сумятицу, все три женщины внезапно замолчали и посмотрели на девочку, уж больно странным показался им ее голос.

– Ида, что ты можешь мне сказать о людях по фамилии Ратклифф? – спросила Харриет на следующий день.

– Ублюдки они, вот что я могу сказать, – ответила Ида, угрюмо выжимая воду из посудного полотенца.

Она шлепнула полотенцем о столешницу, расправила его и повесила на крючок. Харриет, уютно устроившись на подоконнике, наблюдала за ее широкой спиной. Ида протирала столешницу размашистыми круговыми движениями, слегка наклонив голову набок и что-то напевая себе под нос. Когда Ида впадала в такое мечтательно-летаргическое состояние, трогать ее было опасно. Харриет сколько раз слышала, как Ида рявкала на Шарлот и даже на Эдди, если кто-то из них начинал приставать к ней с пустячными расспросами в такие моменты. Однако иногда, особенно если Харриет нужно было расспросить Иду о чем-нибудь неприятном или запретном, она специально выжидала, когда Ида сядет лущить горох или сбивать белки для пудинга, а ее взгляд уплывет в страну грез. Тогда она отвечала как будто в трансе, со спокойным, почти пророческим выражением на темном, изрезанном морщинами лице.

Харриет поерзала на подоконнике, потом подтянула обе ноги и села, обхватив колени руками.

– А что еще ты знаешь? – спросила она, играя с пряжкой сандалии. – Про этих Ратклиффов?

– Нечего тут знать. Об такой падали нечего и рассуждать. Сама ты их видела тут на днях.

– Где это – тут? – спросила Харриет после неловкой паузы.

– Туточки, мэм. Вот прямо тута, под энтими окнами, тута они и стояли, – сказала Ида низким, певучим голосом, как будто говорила сама с собой. – А если бы во двор к вашей мамочке зашли бы старые грязные козлы и трясли бы бородами, так вы и их бы жалеть стали… Ой какие миленькие, ой-ой какие несчастненькие! Нате морковку, козлик, дай бородку поглажу… Тут бы и миловались с ними. Мистер Козлик, чтой-то вы какой-то грязный, уж дайте я вас помою да расчешу… А когда бы поглядели потом вокруг-то, – продолжала Ида все тем же певучим голосом, не давая изумленной Харриет вставить хоть слово, – так эти козлы у вас уже бы и жили, да вас бы самих и выселили. Они ж только и знают, что жрать да срать, а что не съедят, так то копытами по грязи размажут и снова орут: дай! дай! Но я тебе так скажу, – она обратила непроницаемые темные глаза на Харриет, – уже лучше с энтими козлами всю жизнь возиться, чем связаться с ублюдками Ратклиффами. Мерзкие, грязные…

– Но, Ида, те дети были не из Ратклиффов…

– Ох смотри, Харриет, – с обманчиво смиренным видом сказала Ида, – и матушка твоя что ни день все им дает, то одежку, то игрушки ваши, а не успеешь оглянуться, как они сами будут брать и разрешения не спросят. Придут да сами возьмут.

– Ида, то были не Ратклиффы, понимаешь? Это Одумы, те дети, что приходили к нам тогда.

– А в чем разница? Все одно – ублюдки. Да и что им прикажете делать? Когда мамаша да папаша и дня в жизни не работали и детишек учат, что плохого нет воровать да чужое брать, так что с детей возьмешь? Они плохого от хорошего отличить не смогут. Нет, у меня не так, – сказала Ида, истово сжимая тряпку. – Ежели у меня чего нет, дак я того и не хочу. Нет, мэм, не хочу. И так проживу.

– Ида, мне наплевать на Одумов…

– Так тебе и должно быть на них наплевать.

– Так и есть – на всех наплевать с высокой колокольни.

– Что ж, рада слышать.

– Я только хотела спросить, что ты знаешь об этих Ратклиффах. Что ты можешь мне…

– Ну а как тебе понравится то, что я сейчас расскажу? Что они бросали камни прямо в голову внучке моей сестры? А она шла в первый класс, малышка вот такая, – Ида показала где-то на полметра от пола. – Как насчет этого? Большие мужики бросали камни в маленького ребенка и орали на бедную девочку: «Черномазая обезьяна, убирайся к себе в джунгли!» Вот такие они и есть – ублюдки и отморозки, другого слова не найдешь.

Харриет, которой и так было ужасно неловко слушать Иду, от таких слов чуть не упала с подоконника. И она, и Хилли, и практически все другие белые дети как из богатых, так и из бедных семей посещали Александрийскую Академию. Даже самые бедные из бедняков старались наскрести денег, чтобы отправить своего ребенка в престижную частную школу, и чурались государственных. Конечно, в семье Харриет никто бы не потерпел, чтобы в любого ребенка кидались камнями, какого бы цвета он ни был («Хоть фиолетового!» – любила повторять Эдди), но все же, при всем внешнем отвращении к расизму, в школе, куда ходила Харриет, черных детей не было.