Текст книги "Маленький друг"
Автор книги: Донна Тартт
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
В день представления Эдди отщелкала целую пленку, запечатлев Робина в самых разных позах: здесь он бежит по длинным коридорам «Дома Семи Невзгод», а тут рвется из рук Шарлот, которая тщетно пытается пригладить его непослушные кудри. Харриет с изумлением изучала лицо матери, такое знакомое и в то же время совершенно непривычное, – на снимках Шарлот казалась беззаботной, воздушной, полной жизни и веселья, совсем не похожей на полумертвое существо с рассеянным взглядом, которое знала Харриет.
Старые снимки завораживали Харриет, зачаровывали ее: она чувствовала, что когда-то, когда дом еще стоял и ее брат был жив, мир был иным – наполненным радостью, весельем и любовью. Харриет недоверчиво разглядывала фотографии, на которых Эдди играла с Робином. Вот они вместе лежат на ковре, бросая по очереди кости, чтобы узнать, чья фишка придет к финишу первой, а вот Робин бросает бабушке мяч, и она, комично закатив глаза и забыв про свой величественный вид, прыгает вверх, чтобы поймать его. А вот снимок, сделанный во время его последнего дня рождения, – торт с девятью свечами, Эдди и Алисон наклонились, чтобы помочь Робину задуть свечи с одного раза, – три улыбающихся лица, выхваченных из темного фона. Вот рождественские снимки: подарки под светящейся огнями елкой, серванты со сверкающим внутри хрусталем, хрустальные блюда с пирожными, апельсинами, засахаренными фруктами, ангел на каминной полке украшен гирляндами из сосновых веток и остролиста, все обнялись и смеются, смеются… А на заднем плане Харриет могла рассмотреть накрытый стол, на нем красуется знаменитый рождественский сервиз – тончайший фарфор, украшенный узором из перевитых алых лент, зеленой хвои и золотых колокольчиков. После продажи дома сервиз при перевозке почти весь разбился – наверное, его плохо упаковали. Остались только два блюдечка да молочник. Но на фотографиях он был представлен во всем своем рождественском великолепии.
Харриет родилась как раз незадолго до того самого Рождества, во время снегопада, который был зафиксирован как самый обильный за всю историю Миссисипи. В конфетной коробке она обнаружила фотографию, сделанную как раз в день ее рождения. На снимке дубы стояли все белые, подъезд занесло снегом, и давно умерший терьер Аделаиды мчался к дому, взметая за собой маленькие снежные вихри. А на заднем плане виднелась полуоткрытая дверь «Дома Семи Невзгод», и на пороге стояли Робин и маленькая Алисон, жмущаяся к брату. Робин махал рукой – Харриет знала, что он махал Эдди, делающей этот снимок, Либби, Тэт и Аделаиде, которые столпились около машины, и маме, стоящей рядом со свертком в руках. В свертке лежала сама Харриет, их с мамой только что привезли из роддома. Тетушки обожали эту историю и постоянно пересказывали ее на разные лады.
– Ты стала нашим лучшим рождественским подарком, – говорили они, – а уж как Робин был счастлив, ты себе не представляешь. В ночь перед тем, как вас с мамой должны были выписать из больницы, он почти совсем не спал. И Эдди не давал спать до четырех часов утра. А уж когда он увидел тебя, так замолчал на несколько минут, потом подошел к маме, обнял ее за пояс и тихо так говорит: «Мамочка, ты выбрала самую красивую девочку из всех, что там были». Мы так и ахнули.
– Харриет была таким чудесным ребенком, – мечтательно пробормотала Шарлот, не поднимая головы. Она сидела у камина на полу, обняв колени руками. Все знали, что тяжелее всего она переносила день рождения Робина и Рождество.
– Правда я была хорошей, мамочка?
– О да, детка, просто чудесной. – И это была чистая правда, Харриет была сущим ангелом, пока не научилась разговаривать.
Любимой фотографией Харриет, которую она снова и снова во всех подробностях изучала при свете фонарика, был единственный снимок, на котором все трое детей были изображены вместе. Он был сделан в рождественскую ночь в гостиной «Дома Семи Невзгод» – маленькая Алисон в белой ночной рубашке до пят стояла рядом с Робином, который держал на руках сверток с новорожденной Харриет, – на лице его застыло смешанное с ужасом восхищение, как будто ему подарили невероятно дорогую, но хрупкую игрушку, которую легко сломать. Мягкий свет от горящих свечей и от елочной гирлянды придавал фотографии сентиментальный вид благостного спокойствия и счастья. Глядя на нее, невозможно было представить, что через месяц умрет судья Клив, еще через пару месяцев семейное гнездо будет разрушено, а в конце весны не станет и самого Робина.
После смерти Робина Первая баптистская церковь объявила о сборе пожертвований в память о бедном мальчике – сначала пастор хотел на пожертвования посадить вокруг собора несколько кустов японской айвы или сшить новые подушечки для преклонения колен во время молитвы. Однако размеры пожертвования оказались намного больше той скромной суммы, которую он ожидал собрать. Особенно отличились одноклассники Робина – они устраивали благотворительные базары, на которых продавали печенье собственного изготовления, стайками бегали по окрестным домам и собирали деньги на «памятник» другу. Один из школьных приятелей Робина, Пембертон Халл (который когда-то играл Имбирный пряник в одноименном спектакле), вообще принес двести долларов. Он сказал, что разбил копилку, в которой несколько лет копил деньги, но на самом деле маленький плут вытащил эти купюры из кошелька своей рассеянной бабушки. Пембертон, кстати, хотел пожертвовать также обручальное кольцо матери, десять серебряных ложек и булавку для галстука с масонской символикой – никто не помнил, откуда она взялась, но украшена она была настоящими бриллиантами, так что кое-чего должна была стоить. К большому сожалению Пембертона, его пожертвования были обнаружены родителями и конфискованы, но даже и без них общая сумма, собранная одноклассниками Робина, в несколько раз превзошла самые смелые ожидания пастора. Поэтому, подумавши немного и посоветовавшись с прихожанами, пастор решил отреставрировать один из церковных витражей, разбитый несколько лет назад во время очередного урагана и с тех пор так и стоявший без ремонта, заколоченный фанерой. Изначально этот витраж, один из шести, изображавших сцены из жизни Иисуса, воспроизводил его первое чудо: претворение воды в вино на свадебном пиру в Кане Галилейской. Однако пастор решил, что в новом витраже должна быть как-то отражена личность несчастного Робина, а также его маленьких друзей, столь самоотверженно трудившихся над сбором пожертвований.
Новый витраж понравился всем без исключения – изображенный на нем голубоглазый Иисус весьма благостной наружности сидел на камне под оливой и разговаривал с рыжеволосым мальчиком в бейсболке, лицом очень похожим на Робина. Ниже помещалась лента с широкой надписью:
«Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне».
А еще ниже была прикреплена медная табличка с надписью:
Всю свою жизнь Харриет видела брата в ореоле разноцветных лучей – ему светила та же звезда, что и архангелу Гавриилу, святому Иоанну Крестителю, Иосифу, Марии и, конечно, самому Христу. Когда по воскресеньям Харриет заходила в церковь, солнце, подсвечивающее витраж снаружи, зажигало волосы Робина рыжим огнем, а его загадочная улыбка эльфа несла в себе тайну вечного блаженства. Его лицо было более узнаваемым, более четким, чем лица окружающих его святых, но их объединяло общее знание, недоступное смертным, безмятежная отстраненность лишенных плоти духовных существ.
Надо сказать, что Харриет с ее извечной дотошностью очень занимал вопрос потери человеком его плоти. Что на самом деле случилось тогда на Голгофе? А потом в могиле – что? Как могла плоть подняться от своей низменной сущности и дойти до воскрешения? Харриет не знала этого, но Робин знал, и это знание явно читалось на его просветленном лице.
А что случилось со Спасителем, когда он воскрес? Конечно, в Евангелиях это было описано как великая тайна, но все же почему люди никогда не пытались выяснить, что там произошло? Библия говорит, что Иисус восстал из мертвых, правильно? Ну и как же он восстал – только духом, а не плотью? Но нет, в том же Евангелии сказано про Фому Неверующего, который вложил свой перст в раны Иисуса. К тому же Иисуса видели идущим по дороге, а Мария Магдалина обнимала его вполне осязаемые ноги. И тело Спасителя исчезло из пещеры… Хорошо, ну а где это тело сейчас? Вознеслось на небо и живет там? И вообще, если Иисус так любил всех людей, почему же они до сих пор умирают, а тела их гниют в земле?
Когда Харриет было семь или восемь лет, она решила заняться черной магией и даже пошла в библиотеку поискать, что написано по этому поводу. Тогда она была до глубины души возмущена и разочарована тем, что даже самые «научные» книги по черной магии предлагали лишь дешевые трюки, вроде монетки, которую вынимаешь из уха собеседника. Она-то ожидала настоящего волшебства! В церкви, напротив витража с портретом Робина, размешался еще один витраж, изображавший воскрешение святого Лазаря. История бедного Лазаря действительно до сих пор не давала Харриет покоя. Как реально могло произойти это воскрешение? Ведь Лазарь пробыл в могиле целую неделю, и от его тела уже сильно воняло. Что же стало с этим его телом, покрытым струпьями и язвами? Они зажили или от него и дальше продолжало нести трупным запахом? Что он рассказал о той, проведенной в гробу неделе Иисусу и сестрам? Мог ли он после воскрешения жить дома, как обычный человек, или ему пришлось стать отшельником, как чудовищному творению Франкенштейна, поскольку никто не мог переносить его ужасного запаха и видеть его изуродованное трупным разложением лица? Она с раздражением думала, что, если бы она, Харриет, оказалась тогда на месте святого Луки, она бы уж описала эту поразительную историю гораздо подробней.
А может быть, все это сплошные россказни и никакого воскрешения не было вовсе? А если Иисус все-таки откатил камень и вышел из могилы живым, то почему же тогда ее брат не смог этого сделать? Почему?
Такие мысли преследовали Харриет как наваждение, но главной ее навязчивой идеей стало следующее: раз она не может вернуть брата, она должна, обязана, по крайней мере, выяснить, кто убил его.
Одним майским утром в пятницу, через двенадцать лет после смерти Робина, Харриет сидела на кухне Эдди, погруженная в чтение дневников капитана Скотта, написанных во время его последней трагической экспедиции в Антарктиду. Книга стояла на столе, прижатая с одной стороны локтем Харриет, а с другой – тарелкой с омлетом, который она рассеянно, но с аппетитом уничтожала. И она, и Алисон на неделе часто завтракали у Эдди – Ида Рью приходила к ним только в восемь утра, а их мать обычно на завтрак не употребляла ничего, кроме сигареты и бутылки пепси.
В тот день девочкам не надо было идти в школу, потому что уже начались каникулы. Эдди стояла у плиты, повязав на платье веселенький передник в белый горошек, и потряхивала на сковороде омлет для себя. Конечно, она вовсе не одобряла привычку Харриет читать за столом, но в то утро решила не связываться – иногда легче не заметить нарушения приличий, чем делать замечания каждые пять минут.
Омлет застыл, образовав красивую бледно-желтую горку, и Эдди, прихватив сковородку, пошла к серванту за тарелкой. По дороге ей пришлось переступить через лежащую на кухонном полу Алисон, издающую монотонные всхлипы.
Алисон лежала так уже почти двенадцать часов, поэтому Эдди притерпелась к ее нынешнему расположению. Поначалу она попыталась воздействовать на внучку, но когда поняла, что уговоры не подействуют, попросту перестала ее замечать. Она уже слишком стара, чтобы постоянно гасить чужие истерики, решила Эдди, к тому же она на ногах с пяти утра и, вообще, сыта этими детьми по самое горло.
Проблема заключалась в кошке Винни, любимице девочек, что лежала, тяжело дыша, в картонной коробке на полотенце рядом с головой Алисон. Неделю назад кошка перестала есть, а несколько дней назад начала жалобно мяукать, когда ее брали на руки. Тогда сестры принесли ее на осмотр Эдди.
Эдди прекрасно умела обходиться с животными, она была уверена, что, если бы в ее время девочкам разрешали заниматься медициной, из нее вышел бы талантливый ветеринар, а может быть, даже и врач. За свою жизнь она выходила бессчетное количество раненых, изголодавшихся и больных щенков и котят, выкормила десятки выпавших из гнезда птенцов, чистила раны и вправляла кости не только собственным питомцам, но всем нуждающимся в лечении животным, которых тащили к ней соседские дети, – не отказывала в помощи никому.
Безусловно, Эдди очень любила животных, но не была в отношении них сентиментальной. Не была она также и волшебницей, о чем не преминула напомнить внучкам и в этот раз. После короткого осмотра – действительно, кошка как будто себе места не находила, хотя никаких видимых повреждений у нее не было, – Эдди встала, вытерла руки о юбку и взглянула на два юных личика, смотрящих на нее с искренней надеждой.
– Сколько лет этой кошке? – спросила она их.
– Шестнадцать с половиной, – сказала Харриет.
Эдди нагнулась и погладила бедняжку – кошка с несчастным видом прислонилась к ножке стола и замерла так, не шевелясь. Эдди и сама любила эту кошку – она ведь принадлежала Робину, когда-то он нашел ее в канаве совсем маленьким котенком и притащил домой, – тогда Винни умещалась у него на ладонях. А сколько времени и сил Эдди потратила, чтобы выходить ее, – у бедняжки весь бок был выеден червяками, пришлось чистить рану в тазу с теплой водой, а потом выкармливать ее из пипетки.
– О, Эдди, она поправится? – спросила Алисон.
Она уже тогда с трудом удерживалась от слез. Кошка была ее лучшим другом. После смерти Робина кошка привязалась к Алисон и ходила за ней по пятам, спала всегда у нее на шее и каждый день ровно без четверти три начинала скрестись в кухонную дверь, чтобы пойти на угол и встретить из школы хозяйку. А благодарная Алисон в ответ изливала на кошку потоки любви. Она беспрестанно разговаривала с ней, поверяла ей все свои тайны, кормила кусочками курицы и ветчины со своей тарелки и зарывалась носом в теплый рыжий мех.
– Может, она просто съела чего-нибудь? – спросила Харриет.
– Поглядим, – сказала Эдди.
Но следующие дни не показали никакого улучшения. С кошкой, в общем-то, ничего особенного не случилось, просто она была уже очень старая и пришло ее время умирать. Для очистки совести Эдди попыталась кормить ее куриным бульоном и молоком из пипетки, но кошка только устало прикрывала глаза, а пища выходила назад из ее пасти вместе с бледно-зеленой пеной. Прошлым утром кошка вошла на кухню боком, как-то странно скорчившись, и Эдди завернула ее в полотенце и отнесла на осмотр к ветеринару.
Когда девочки зашли к ней после обеда, она сказала:
– Мне очень жаль, но похоже, с нашей кошкой уже ничего нельзя поделать. Утром ее осмотрел доктор Кларк. Он говорит, что, наверное, придется ее усыпить.
Удивительно, но Харриет, от которой можно было ожидать взрыва эмоций любой силы, восприняла эту новость достаточно спокойно.
– Бедная Винни, – сказала она, присев около коробки и погладив кошачий бок. – Бедная маленькая киса.
Она любила кошку почти так же сильно, как Алисон, хотя Винни никогда не обращала на Харриет особого внимания.
Но Алисон побледнела и взглянула на бабушку широко раскрытыми, молящими глазами.
– Что ты хочешь этим сказать – усыпить?
– То, что сказала, – отрезала Эдди.
– Нет, ты этого не сделаешь. Я тебе не позволю.
– Мы уже ничем не сможем ей помочь, – сказала Эдди. – Так врач сказал.
– Я не дам тебе убить ее!
– Ну и что ты будешь делать? Смотреть, как бедняжка мучается?
Алисон с трясущимися губами опустилась на колени рядом с коробкой, в которой лежала кошка, и разразилась истерическим плачем.
Это случилось вчера около трех часов дня. С того момента Алисон не отходила от кошки ни на минуту. Она пропустила ужин, отказалась от подушки и одеяла и пролежала целую ночь на кухонном полу, тихо всхлипывая. В течение первого часа Эдди просидела с ней на кухне, гладила по голове и пыталась объяснить доходчивыми словами, что все живое непременно когда-нибудь умирает – надо с этим смириться. Однако Алисон плакала все громче, и в конце концов Эдди это надоело, она хлопнула кухонной дверью, отправилась к себе в спальню и открыла роман Агаты Кристи.
Наконец, около полуночи, если верить настенным часам, висевшим в спальне у Эдди, плач прекратился – Алисон заснула. А утром с удвоенной энергией принялась за старое. Эдди отхлебнула чаю. Харриет не отрывалась от книги – казалось, страдания капитана Скотта и его спутников в заснеженной Антарктике полностью поглотили ее. На столе остывал завтрак Алисон.
– Алисон, – сказала Эдди.
Никакого ответа, только плечи стали вздрагивать чуть чаще.
– Алисон, сядь за стол и съешь свой завтрак. – Она повторяла это уже в третий раз.
– Не хочу, – послышался приглушенный ответ.
– Послушайте меня, мисс, – взорвалась Эдди. – Мне это все, в конце-то концов, надоело! Сию же минуту прекратите пускать слюни, встаньте с пола и съешьте свой паршивый завтрак! Что ты валяешься, как младенец, на полу, тебе самой-то не стыдно?
Ответом на это был лишь новый взрыв рыданий.
– О, боже мой, – простонала Эдди в сердцах, отворачиваясь к окну. – Да господь с тобой, делай что хочешь. Только хотела бы я взглянуть на лица твоих учителей, если бы они тебя сейчас увидели. То-то бы они изумились, право слово.
– Послушайте-ка меня, – внезапно сказала Харриет. Она начала читать отрывок из книги: – «Тит Оутс совсем плох, похоже, конец его близок. Что нам с ним делать, ума не приложу. Мы обсудили его положение за завтраком; он такой смелый, отважный парень и отлично понимает нашу ситуацию, и все же…»
– Харриет, сейчас не время вспоминать, что случилось с капитаном Скоттом, – резко прервала ее Эдди. Она и сама находилась на грани срыва.
– Я просто хочу сказать, что Скотт и его люди были отважными и не боялись смерти. Они до самого конца пытались шутить, даже когда их палатку уже засыпало снегом и они знали, что умрут. – Она продолжала читать, повысив голос: – «Мы все близки к смерти как никогда и все же остаемся веселыми…».
– Да уж конечно, что и говорить, ведь смерть – это часть жизни, – пробормотала Эдди.
– И люди Скотта очень любили и своих ездовых собак, и вьючных пони, – продолжала гнуть свою линию Харриет, – но когда стало ясно, что им нечего есть, они их всех застрелили, всех до единого. И съели, слышишь? – Она опять склонилась над книгой: – «Бедные наши животные! Они работали не хуже нас, и при таких ужасных обстоятельствах. Мне так жаль, что придется всеми ими пожертвовать..».
– Не смей! Замолчи! Эдди, пусть она замолчит! – закричала Алисон с пола.
– Заткнись, Харриет! – прошипела Эдди.
– Но…
– Никаких «но». Алисон, – сказала Эдди резко. – Давай вставай с пола. Все твои вопли кошке не помогут.
– Никто не любит Винннни-ии… – заикаясь от слез, выдавила из себя Алисон. – Никто никогда ее не любии-ил…
– Алисон, послушай меня, – сказала вдруг Эдди, дотронувшись до ее руки. – Когда-то давно твой брат принес мне маленького лягушонка – он попал под нож газонокосилки, и у него была отрезана лапка. Робин хотел, чтобы я его вылечила. Но я ничего не могла сделать, и мне пришлось убить бедняжку. Робин тогда тоже очень плакал. Он был слишком мал, чтобы понять, что иногда гуманнее прекратить страдания живого существа быстро и безболезненно. Но ему было лет шесть, а тебе уже шестнадцать!
Этот маленький монолог совершенно не подействовал на ту, которой он предназначался, но когда Эдди подняла глаза, Харриет посмотрела на нее в упор, приоткрыв рот.
– А как ты его убила, Эдди?
– Наиболее быстрым способом, – сказала Эдди уклончиво. На самом деле она отрубила лягушонку голову мотыгой и имела глупость сделать это в присутствии Робина. Ей до сих пор было неприятно вспоминать о сделанной глупости, но обсуждать ее с Харриет она не собиралась.
– Ты что, наступила на него?
_ Никто не слушает меня! – выпалила Алисон в сердцах. – Я же говорю – ее отравила эта противная миссис Фонтейн. Я знаю, что это она сделала. Винни часто заходила к ней на участок и оставляла следы на капоте ее машины.
Эдди вздохнула. Они уже не раз слышали эту историю.
– Ты прекрасно знаешь, что я люблю Грейс Фонтейн не больше чем ты, – со вздохом сказала она. – Грейс противная старая гусыня и вечно суёт свой нос куда не следует, но поверь мне, она не травила твою кошку.
– Нет, травила. Я это точно знаю!
– Да нет же, Алисон, – вмешалась Харриет, – это не она, я бы знала.
– Что ты имеешь в виду – «ты бы знала»? Ты что, ясновидящая?
– Да, вроде того, – сказала Харриет, возвращаясь к книге. – Но если окажется, что это она сделала, клянусь, она сильно пожалеет.
Эдди хотела что-то сказать, но тут Алисон сотряс очередной приступ рыданий.
– Ну почему всегда так получается? – всхлипывала она. – Почему Винни должна умереть? Почему те несчастные замерзли до смерти? Почему все в жизни так ужасно?
– Да потому, что так устроен мир, – сказала Эдди. – Жизнь всегда заканчивается смертью.
– Меня тошнит от такого мира.
– Знаешь, миру на это глубоко наплевать.
– Я ненавижу этот мир. Да! И буду ненавидеть его до самой смерти!
– Скотт и его команда были действительно очень смелыми людьми, – сказала Харриет, – даже когда умирали. Вот, послушайте-ка: «Мы находимся в ужасном состоянии, ноги у всех уже обморожены…» Ладно, это пропустим. А, вот, нашла! «У нас нет топлива, и я уже не помню, когда мы в последний раз ели, но на сердце теплеет от наших разговоров, от задушевных песен…»
Эдди резко поднялась.
– Ну ладно, хватит болтать, – сказала она. – Я сейчас отвезу кошку к доктору Кларку. А вы, девочки, оставайтесь здесь. – Она начала собирать со стола тарелки, не обращая внимания на истерические взвизгивания, доносящиеся с пола.
– Ох нет, Эдди, – вскричала Харриет, со скрипом отодвигая стул и подбегая к коробке. – Ох, бедная наша Винни, – сказала она, гладя кошку по всклокоченному боку. – Кисонька, бедная. Пожалуйста, не забирай ее сейчас, Эдди.
Глаза старой кошки были наполовину прикрыты от боли. Она еле-еле постукивала хвостом о край коробки.
Алисон, задохнувшись от слез, обхватила голову кошки руками.
– Нет, Винни, – простонала она, – нет, нет, нет!
Эдди с удивительной нежностью забрала кошку у нее из рук и прижала к себе. Кошка издала слабый, почти человеческий крик. Ее поседевшая мордочка напоминала сморщенное лицо старухи – страдающее, терпеливое.
Эдди легонько почесала ее за ухом.
– Дай-ка мне то полотенце, Харриет, – приказала она.
– Нет, Эдди, – умоляюще произнесла Харриет. Она тоже начала плакать. – Ну пожалуйста, не уноси ее. Я ведь еще не попрощалась с ней.
Эдди нагнулась, подняла полотенце и прикрыла им кошку.
– Ну так попрощайся, – сказала она с привычной резкостью. – Кошка уходит со мной прямо сейчас и неизвестно, вернется ли.
Час спустя Харриет, с красными от слез глазами, сидела на заднем крыльце дома Эдди и вырезала из «Энциклопедии животных» фотографию бабуина. После того как старый синий автомобиль Эдди скрылся из виду в клубах пыли, она легла на пол рядом с сестрой и тоже вволю наплакалась. Потом, когда слезы кончились, она поднялась, пошла в спальню, выдернула булавку из подушечки в виде помидора и нацарапала «ненавижу Эдди» мелкими буковками на одной из ножек кровати. Однако от этого ей совсем не полегчало, поэтому Харриет придумала более изощренную месть. Она собиралась заклеить лицо Эдди на ее свадебной фотографии в семейном альбоме изображением бабуина. Она попыталась заинтересовать Алисон этим проектом, но сестра отказывалась отойти от уже пустой коробки, поэтому Харриет оставила ее лежать на кухонном полу.
Внезапно калитка, ведущая на задний двор, резко распахнулась, и в нее с воплем восторга проскочил Хилли Халл. Ему было одиннадцать лет, он был на год младше Харриет и прошлой зимой отпустил свои грязновато-русые волосы до плеч, подражая старшему брату Пембертону.
– Эй, Харриет, – закричал он нетерпеливо, подбегая к крыльцу, – мы пойдем играть? Эй? Что-то случилось? – спросил он обеспокоенно, заглядывая в ее заплаканные глаза. – О нет, вас что, отправляют в лагерь?
Этот летний лагерь Селби был просто наказанием господним и для Хилли, и для Харриет. Его организовала Первая баптистская церковь прошлым летом, и всем детям тогда пришлось провести там шесть недель. Девочки и мальчики жили на противоположных берегах небольшого озера и по четыре часа в день занимались изучением библейских текстов, а потом разыгрывали мерзкие сентиментальные сценки, которые писали для них воспитатели. Хилли был глубоко оскорблен тем, что воспитатели произносили его имя как «Хелли», что явно рифмовалось с противным девчоночьим именем «Нелли», но хуже всего было то, что его заставили остричь волосы прямо на глазах у других мальчиков. На долю Харриет не выпало таких тяжелых испытаний, наоборот, это она подвергла испытанию терпение педагогов, каждый день излагая им свою неортодоксальную точку зрения на Священное Писание, но в целом ее пребывание в лагере было таким же тоскливым и скучным, как и у Хилли, – в пять утра подъем, а в восемь вечера отбой, и палочная дисциплина, чтобы отбить у некоторых охоту нарушать правила. К концу шестой недели измученные дети, потрясенные таким откровенным нарушением их гражданских прав, сидели в зеленом автобусе с церковной символикой, везшем их домой, глядя в окно невидящими глазами, и если переговаривались, то только шепотом.
– Скажи своей маме, что ты себя убьешь! – возбужденно воскликнул Хилли, опасливо оглядываясь на кухонные окна, откуда доносился монотонный плач. Только вчера в лагерь отбыла первая порция несчастных – они шли к автобусу с таким обреченным видом, будто он должен был доставить их прямиком в ад. – Я сказал своей, что отравлюсь. Сказал, что лягу на дорогу – пусть меня переедет машина.
– Не в этом дело. – Харриет рассказала ему о кошке.
– Так ты не едешь в лагерь?
– Если смогу этого избежать. – На самом деле Харриет уже несколько недель просматривала всю поступающую в их почтовый ящик корреспонденцию и немедленно ликвидировала все письма, на которых стоял обратный адрес лагеря. Но если такой способ прекрасно работал с ее рассеянной матерью, Эдди было не так-то легко обвести вокруг пальца. Она могла и позвонить в церковный комитет, с нее станется!
Харриет рассказала Хилли про усыпление и про свой план мести.
– Здорово придумано, но может быть, лучше взять другое животное? – сразу же заинтересовался Хилли. – Ну, свинью, например, или бегемота? – Хилли терпеть не мог бабушку Харриет, потому что она все время дразнила его за длинные волосы.
– Нет, эта вполне сойдет.
Он наклонился над ее плечом, наблюдая, как Харриет аккуратно приклеивает ухмыляющуюся обезьянью морду на лицо Эдди, чтобы она оказалась окаймленной затейливой прической невесты. Жених, дед Харриет, глядел на морду влюбленными глазами. Внизу фотографии была подпись, сделанная рукой Эдди:
Эдит и Хейвард Счастливы вместе Миссисипи, 11 июня 1935 года
– Да, – после паузы проговорил Хилли. – Хорошо получилось.
– Неплохо, да только гиена сюда еще лучше бы подошла.
Они едва успели поставить на место «Энциклопедию» и положить на полку альбом, как на дорожке раздался шелест гравия – вернулась Эдди.
Через секунду хлопнула парадная дверь.
– Девочки! – раздался голос Эдди, как обычно резкий, как обычно деловой.
Ей никто не ответил.
– Девочки, я решила пойти вам навстречу и отвезла кошку к вам домой. Думала, что, наверное, вам захочется похоронить ее, но если вы уже и думать забыли о бедном создании, я сейчас же отвезу ее назад к доктору Кларку…
Раздался топот трех пар ног, и трое детей появились на пороге гостиной.
Эдди подняла бровь.
– Кого я вижу? Какая хорошенькая маленькая девочка! Как ее зовут? – Она с притворным изумлением прищурилась, делая вид, что не узнает Хилли. Вообще-то он напоминал ей Робина, хоть и с длинными волосами, и поэтому она втайне его любила, но не могла удержаться, чтобы хоть немного не подразнить. – Ах, Хилли, неужели это ты? Прости, я не разглядела тебя за твоими чудесными золотыми локонами…
Хилли презрительно фыркнул:
– Мы тут рассматривали ваши старые фотки.
Харриет незаметно пнула его сзади ногой под коленку.
– Ну, не знаю, что может быть интересного в моих старых фотографиях, – сказала Эдди рассеянно. – Девочки, – обратилась она к внучкам, – я думала, вы захотите похоронить кошку в вашем собственном дворе, поэтому попросила Честера выкопать яму.
– А где Винни? – спросила Алисон. Ее голос был хриплым от слез, лицо распухло так, что глаз почти не было видно. – Где она? Где ты ее оставила?
– В сарае у Честера. Она завернута в полотенце. Думаю, вам не стоит ее разворачивать.
– Ну, давай, Харриет, – сказал Хилли, подталкивая ее локтем в бок. – Разверни ее, давай посмотрим.
Они с Харриет стояли бок о бок в темном сарае для инструментов и смотрели на маленький сверток, замотанный в голубое полотенце и лежащий на скамье. Алисон, все еще плача, рылась у себя в комнате по полкам в поисках старого свитера, на котором когда-то Винни любила спать, чтобы положить его в могилу.
Харриет взглянула на улицу сквозь пыльное окно сарая. В углу сада виднелась фигура Честера, склонившегося над ямой с лопатой в руках.
– Ладно, давай, – сказала она, – только быстро, пока сестра не вернулась.
Только гораздо позднее Харриет сообразила, что именно тогда она в первый раз увидела смерть и потрогала руками мертвое существо. Она не ожидала, что шок будет столь сильным. Бок кошки был холодный и твердый, и по пальцам Харриет пробежала неприятная дрожь.
Хилли наклонился, чтобы лучше рассмотреть мертвое животное.
– Фу, гадость, – сказал он.
Харриет погладила рыжую шерсть. Она была все такая же мягкая, несмотря на деревянную твердость застывшей плоти. Лапы кошки были растопырены, словно ее собирались бросить в таз с водой, а глаза, при жизни такие яркие, ясные, зеленые, подернуты полупрозрачной пленкой.
Хилли нерешительно дотронулся до кошки.
– Уу-уу, – вскрикнул он, отпрыгивая назад, – какая мерзость!
Но Харриет, не моргнув глазом провела пальцем по боку Винни, задержавшись на почти голом участке ее тела, где шерсть так и не выросла. Когда-то кошка никому не давала прикоснуться к этому месту, даже Алисон не подпускала, шипела, царапалась. А сейчас она лежала, не шевелясь и не реагируя ни на что. Рот ее застыл в оскале, острые зубы – как на ладони.
