Текст книги "Маленький друг"

Автор книги: Донна Тартт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– А взрослые мужики, они еще и проповедниками заделались! – Теперь Ида говорила с возмущением. – Что они могут проповедать, скажи мне? Где в Библии написано: «Кидайся камнями в дитятю»? Хоть целый день ищи, не найдешь, потому как таких слов там нету.

– А полицию вызвали?

– Ха! Не смеши меня! Полицию!

– Их арестовали?

– Нет, мисс, и не подумали. Иногда полиция любит ублюдков побольше, чем честных горожан.

Харриет задумалась: Никто и не подумал наказать Ратклиффов за стрельбу на ручье. Действительно, выходило, будто они были из породы людей, которым все сходит с рук.

– Нельзя так это оставлять, – сказала она вслух. – Это противозаконно – швырять камнями в ребенка.

– Ха! А где был твой закон, мисс, когда они подожгли нашу мисьонерскую баптистскую церковь? Проехали мимо да и бросили в окно бутылку из-под виски с зажженным фитилем.

Харриет за свою жизнь миллион раз прослушала рассказ о том, как сгорела баптистская церковь, но никогда не могла понять, почему это произошло. На ее расспросы Эдди только отвечала, что удивляется, почему «белая рвань» так ненавидит негров – ведь у них же много общего! Конечно, и те и другие в массе своей бедняки. Но если у негров оправдание их нищеты кроется хотя бы в том, что их положение было изначально ущербно по отношению к белой расе, то у «белой рвани» никаких объяснений, кроме их собственного дрянного характера, лености и трусости, нет и быть не может.

«Им, конечно, проще найти виноватого на стороне, чем копаться в себе, – объясняла Эдди. – Вот они и разъезжают по городу, жгут кресты да винят негров во всех своих неудачах».

Ида Рью продолжала задумчиво полировать столешницу, которая и так уже блестела от чистоты.

– Да, – протянула она, – а ведь это они убили старую миссис Этта, все равно как если бы задушили ее собственными руками.

– А Эдди мне говорила…

– Ну ничего, на небесах всем найдется теплое местечко. Там сейчас и миссис Этта, и малыш Робин, и мой братик Кафф, что умер от рака…

– Но Эдди говорила, что старая миссис Этта не умерла от огня. Она сказала, что у нее был сердечный приступ…

– Ах, Эдди так сказала?

Это было произнесено таким тоном, что у Харриет отпала охота возражать. Приближалась буря, и Харриет не хотелось попасть в эпицентр.

– Ха! Может статься, она не сгорела заживо, правильно, мэм, ну так она задохнулась от дыма. – Ида шлепнула тряпкой о стол. – А что ей было делать, когда все поперли на выход, как стадо баранов? Она ж была совсем старая, и сердце у нее было слабое, да, а тут эта белая рвань, что кинула бутылку с зажженной смесью в окно…

– А что, церковь сгорела до основания?

– Да, основательно подгорела, так и есть.

– А Эдди говорит…

– А что, Эдди там была!

Голос Иды стал таким неприятным, что Харриет не посмела ничего больше сказать. Ида некоторое время смотрела на нее горящими глазами, затем внезапно отвернулась, задрала подол юбки и начала снимать чулок аккуратно сворачивая его. Идины чулки, которые она закрепляла на резинке чуть выше колена, были плотные, цвета загара, то есть гораздо светлее темно-ореховой кожи их хозяйки. К ужасу Харриет, над массивным коленом ясно виднелась проплешина – сантиметров тридцать опаленной плоти, светло-розовой, в одних местах отвратительно гладкой, в других – неровной, в рубцах. Харриет не выдержала и отвернулась.

– Что, Эдди, поди, думает, что такой ожог недостаточно хорош?

Харриет потрясенно молчала.

– А по мне, так он был вполне хорош, а жгло так, что у меня чуть глаза на лоб не вылезли.

– Так больно было?

– Да уж, мисс, было больно, поверь мне.

– А сейчас не больно?

– Нет, сейчас только чешется иногда. Ну, давай, – сказала она чулку. – Не цепляйся, право слово, эти чулки меня когда-нибудь убьют.

– Это был ожог третьей степени?

– Третьей, четвертой и пятой. – Ида недобро усмехнулась. – Уж не знаю там про степени, а я шесть недель глаз не сомкнула, так жгло. Но может, Эдди думает, что если все ноги тебе не сожгло, так и огонь не горячий был. И сдается мне, что полиция ваша так же думает, потому как негодяи так на свободе и гуляют.

– Но их должны были наказать.

– Кто сказал?

– Закон так сказал. На то он и закон.

– Эх, Харриет, один закон у нас для слабых, а другой – для сильных. А то почему они на свободе до сих-то пор?

– Мне кажется, тебе следует сказать об этом Эдди, – неуверенно произнесла Харриет. – А то хочешь, я скажу?

– Кому? Эдди? – Казалось, даже нос у Иды Рью иронически вздрогнул. Она хотела что-то сказать, но передумала и лишь махнула рукой. Харриет похолодела. Так что же, получается, что Эдди знала?

Ее перепуганное личико было настолько прозрачным, что Иде стало жалко «малышку». Она отвернулась к плите и начала стирать с нее несуществующие пылинки.

– Я что, стану тревожить старую мисс Эдди по таким пустякам? – спросила она ворчливо, но уже без злости. Ее голос был слишком добродушным, слишком дружелюбным, и Харриет от этого только уверилась в своей правоте. – Что она может сделать? На ногу им наступить? – Ида хмыкнула. – Или по голове им надавать книжкой?

– Ей следует позвонить в полицию. – Можно ли представить себе, что Эдди знала и не позвонила в полицию? – Те, кто поджег церковь, должны гнить в тюрьме.

– В тюрьме? – к изумлению Харриет, Ида гулко расхохоталась. – Ах ты, милая моя крошка. Да они обожают «гнить» в тюрьме. А что плохого-то? Там кондицанер в камерах, работать не надо, жри да валяйся на койке целый день – чем не жизнь?

– А ты уверена, что это Ратклиффы сделали?

Ида закатила глаза:

– А кто, по-твоему, по всему городу бегал да хвастался?

Харриет почувствовала, что в носу у нее защипало от негодования на несправедливость жизни. Однако она еще не закончила свой допрос:

– Ида, один из Ратклиффов примерно того же возраста, что и Робин. Ты знаешь его?

Ида ничего не сказала. Она шмыгнула носом, еще раз хорошенько выжала тряпку и открыла дверцу посудомойки, чтобы достать чистые тарелки.

– Ему сейчас должно быть около двадцати. Зовут Дэнни. Дэнни Ратклифф. Ты его знаешь?

Ида взглянула на Харриет через массивное плечо:

– А что это за интерес такой к Ратклиффам ни с того ни с сего?

– Ты помнишь его, скажи? Этого Дэнни Ратклиффа?

– Господи, как же мне эта девчонка надоела! – Ида потянулась и поставила на полку коробку с кукурузными хлопьями. – Помню ли я его? Да как будто я его видела вчерась.

Харриет приложила все усилия, чтобы не выдать охватившее ее волнение.

– Он что, приходил к нам в дом? Когда Робин был жив?

– А то! Вот противный был, мерзкий ублюдок, все отирался у заднего крыльца. А зазеваешься, так и тащил все, что под руку попадалось. Уж я твоей матушке твердила-твердила, а ей все нипочем. «Ах, он такой неимущий!» Неимущий! Господи помилуй, и выдумают же такое!

Она с шумом и грохотом открыла ящик, всячески выражая свое неодобрение глупости Шарлот.

– Никто меня здесь не слушает, а твоя мать так меньше всех, – мрачно продолжала она. – И я ей твердила и твердила, уберите вы этого паршивца со двора, он ведь бьет Робина, нехорошими словами ругается и все норовит спички тут жечь – уж до добра это точно не доведет! Потом без слез не обойдется. И что же? Уж слез-то пролили, что твой Великий потоп. А кто за мальчиком следил целый день, пока он болтался по двору? Я и следила, вот из этого окна. – Она грустно взглянула на открытое кухонное окно. – Хороший был мальчуган, братик-то твой. Бывало, прижмется ко мне и шепчет: «Ида, мне так одиноко!» Вы подумайте, маленький, а уж ему одиноко. Вот и играл со всякой рванью да дрянью, да с кем же ему было играть?

Харриет слушала, затаив дыхание.

– И что же, Ида, Дэнни Ратклифф и в тот день был у нас во дворе?

– Да, мэм. И тоже дрался и ругался. И я его прогнала веником со двора за десять минут до того, как твоя мамочка нашла бедняжку Робина задушенным на той распроклятой ветке.

– Говорю тебе, полиция ничего не сделает таким людям, как он, – горячо шептала Харриет. Она рассказывала Хилли про горящую церковь, про Идину ногу и сгоревшую старушку уже по третьему разу. Хилли надоела ее трескотня. Ему было интересно послушать про разгуливающего на свободе негодяя и помечтать о том, как он может стать героем. Конечно, он был рад, что не поехал в лагерь, но, по правде говоря, в городе становилось невыносимо скучно. От рассказа Харриет глаза Хилли заблестели. Выслеживать живого убийцу было гораздо интереснее, чем играть в апостолов, убегать из дома, ловить змей или даже кататься на велосипеде.

Харриет никак не могла успокоиться – в ее голове роились безумные догадки и предположения.

– Она знала, что это был Дэнни Ратклифф, понимаешь? Знала, и все тут! Она сама сказала, что он там был, и не забудь о том, что мне рассказал твой брат… Что он ходил по школе и хвастался, как он… в общем… и о других разных вещах…

– Давай засыплем ему сахара в бензобак, хочешь? – спросил Хилли. – Тогда его машину никто с места не сдвинет.

Харриет поглядела на него с таким презрением, что Хилли даже немного обиделся – ему самому эта идея очень понравилась.

– Или давай напишем письмо в полицию, только не будем подписываться..

– И что будет?

– Или скажем моему папе. Когда он узнает, он сам займется этим Дэнни.

Харриет насмешливо хмыкнула – она не разделяла восторгов Хилли в отношении отца, который занимал пост ректора в их школе.

– Ну что ж, давай обсудим твои великие идеи, – сказал Хилли с сарказмом.

Харриет закусила нижнюю губу.

– Я хочу его убить, – коротко сказала она.

Суровое, отрешенное выражение ее лица пронзило сердце Хилли сладким предвкушением настоящего приключения.

– А я могу помочь? – с готовностью спросил он.

– Нет.

– Но ты не сможешь убить его сама.

– А почему нет? – холодно спросила Харриет.

Хилли был ошарашен. Несколько мгновений он пытался найти наилучшие аргументы.

– Ну, потому что он большой, – сказал он наконец. – Он тебе надерет задницу.

– Ну да, он большой, но я в сто раз умнее его.

– Давай я помогу тебе. – Хилли потрогал ее ноги носком своей кроссовки. – Как же ты его убьешь? Застрелишь?

– Да.

– У тебя что, есть пистолет?

– Ну да, у моего отца.

– Что, эти старые ржавые ружья? Да они тебя саму разнесут в клочья, если ты попробуешь из них выстрелить.

– Глупости.

– А вот и не глупости! Подожди, – торопливо сказал он, увидев, как брови Харриет грозно сошлись на переносице. – Я знаю, что если ты мало весишь, то не сможешь стрелять из больших ружей. У них есть отдача, поняла? Ты посмотришь в прицел, а тебе от выстрела глаз вышибет.

– Откуда ты это знаешь? – подозрительно спросила Харриет.

– Нам рассказывали на занятиях бойскаутов. – На самом деле ничего подобного им не говорили, просто Хилли был уверен, что так оно и есть, сам не зная почему.

– Ладно, а если я буду стрелять из револьвера?

– А, это другое дело, – сказал Хилли, глядя в сторону, чтобы Харриет не увидела, как на его лице расплывается улыбка.

– А ты умеешь из него стрелять?

– Конечно умею! – Хилли в жизни не прикасался к пистолетам, но был почему-то уверен, что сумеет выстрелить.

– Это сложно?

– Да нет, совсем не сложно. Ты не волнуйся, – сказал Хилли великодушно. – Я застрелю его за тебя.

– Ну нет, лучше я сама.

– Хорошо, тогда я научу тебя стрелять. Прямо сегодня и начнем.

– А где?

– Что – где?

– Где мы будем стрелять? Не на заднем же дворе?

– О да, моя сладкая горошинка, на заднем дворе стрелять вам будет неудобно, – раздался звонкий голос, и чья-то тень метнулась к ним от двери сарая.

Харриет и Хилли, напуганные до смерти, подняли головы одновременно со вспышкой полароида.

– Мама! – заорал Хилли, закрывая лицо руками.

Камера зашипела, щелкнула и выплюнула фотографию.

– Не сердитесь, детки, я не могла устоять от искушения, – сказала мама Хилли таким тоном, что детям сразу стало ясно: ей абсолютно наплевать, сердятся они или нет. – Я спросила Иду, где вы, и она сказала, что вы прячетесь в сарае. Орешек, – обратилась она к Хилли (она всегда звала его «Орешком», Хилли ненавидел это прозвище), – ты не забыл, что сегодня у папочки день рождения? Тебе пора домой, я хочу, чтобы вы встретили папу после гольфа.

– Мама, не смей больше шпионить за нами!

– Ой да ладно тебе, шпионить… Просто хотела сделать фотографию… Надеюсь, выйдет хорошо… – Мама Хилли подула на проявляющийся снимок. Она была одного возраста с Шарлот, но вела себя и одевалась, как юная девушка. В школе Хилли вечно дразнили из-за коротких маминых юбок.

– А можно Харриет пойдет со мной?

– Не сегодня, Орешек, – сказала мама Хилли рассеянно-веселым голосом. – Харриет все понимает. Верно, сладенькая моя? – И она подмигнула.

Харриет покоробила ее фамильярная манера, поэтому она ничего не ответила, просто смерила бестактную даму недобрым взглядом. Впрочем, мама Хилли ничего не заметила и продолжала беспечно болтать.

– Ну конечно Харриет все понимает, правда, деточка? А мы позовем ее, когда будем устраивать барбекю на заднем дворе. И к тому же, если Харриет придет, тебе не хватит шоколадного пирожного.

– То есть как это – не хватит? Ты что, купила всем по одному пирожному?

– Орешек, нельзя же быть таким прожорливым! Одного пирожного вполне достаточно для такого плохого мальчика… Ой, поглядите-ка сюда, ха-ха-ха! Ну и фотография! Вы оба выглядите как малолетние марсиане.

Это была сущая правда. Глаза у Харриет и Хилли получились круглые, ярко-красные, как зрачки ночных хищников, а их перекошенные от испуга лица в свете вспышки отливали бледной зеленью.

Глава 3
Бильярдная

Иногда, уходя домой после обеда, Ида оставляла на кухонном столе что-нибудь вкусненькое на ужин: запеканку, жареного цыпленка и даже пудинг или ватрушку. Но в этот вечер на столе стояла лишь тарелка с ветчиной явно не первой свежести, если судить по ее подсохшим краям и сероватому цвету. В холодильнике Харриет нашла миску с картофельным пюре.

Харриет была вне себя от негодования. С ненавистью хлопая дверцами, она один за другим открывала кухонные шкафчики в надежде найти что-нибудь съедобное, однако, кроме риса и макарон, на полках ничего не было. Да и кому в их семье было есть? Мать вообще редко выходила к ужину, а если и ела, то мороженое или крекеры. Алисон иногда жарила яичницу, но Харриет уже тошнило от яиц.

Харриет гневно отломила кусок сухой макаронины и принялась жевать ее. Вкус теста смутно напомнил детство, но что именно, она так и не вспомнила. Харриет придвинула к холодильнику табуретку и, сдвинув брови, принялась изучать содержимое морозильной камеры. Увы, кроме премерзкого на вкус мятного мороженого, которое обожала ее мать, ничего интересного она не обнаружила.

Ида Рью, заведовавшая в их семье покупками, ничего не понимала в полуфабрикатах и практически никогда их не покупала. («Перекусить? Что это значит – перекусить? Поужинай как следует, так не захочется и перекусывать».)

– А ты настучи на нее матери, – прошептал как-то Хилли, когда мрачная Харриет, в очередной раз обиженная скудостью ужина, плюхнулась рядом с ним на крыльцо. – Она же домработница, она должна делать то, что говорит твоя мать.

– Да, знаю. – Мать Хилли уже уволила двух домработниц по доносу Хилли.

– Давай, давай! – Хилли ткнул носком кроссовки ей в ногу.

– Потом, – но она сказала так, просто чтобы он отстал. Харриет никогда в жизни не стала бы доносить на Иду. Хилли не мог понять, что Ида во многом была средоточием жизни Харриет, той опорой, горой, стеной, за которую всегда можно было юркнуть. Семья распадалась, но Ида возвышалась посреди обломков как последняя надежда на стабильность. К тому же Харриет панически боялась, что когда-нибудь терпение Иды лопнет и она действительно уйдет. Иногда Шарлот позволяла себе закатить истерику и обвиняла Иду в чем только можно – правда, потом она всегда жалела об этом. Да и сама Ида постоянно ворчала, что платят ей совсем мало, и что «игра не стоит свеч», и что ей пора на покой. Харриет жила в постоянном ужасе, что в один непрекрасный день Ида может навсегда исчезнуть из ее жизни.

Под грудой блестящих оберток мятного мороженого Харриет увидела последний оставшийся конус виноградного льда. Она достала его, с завистью вспоминая битком набитый морозильник в доме Хилли. Там было столько вкуснятины: и замороженные торты, и пиццы, и готовые пироги с курицей и грибами – все, что можно только пожелать, полный набор идеальных «перекусов».

Облизывая лед, Харриет вышла из дома и повалилась на гамак, открыв на первом попавшемся месте «Книгу джунглей». Многие места она знала наизусть: первые уроки Маугли с Багирой и Балу, нападение удава Каа на Бандерлогов. Читая, она иногда поднимала глаза и смотрела на сад – вечерело и краски словно исчезали с зелени кустов и деревьев, – богатые изумрудные оттенки сначала потускнели до цвета лаванды, а потом совсем потемнели и стали густо-фиолетовыми. Конец книги Харриет обычно не читала. Ее безмерно раздражала произошедшая в Маугли перемена: из супергероя, живущего с волками и палящего усы тигру, он вдруг превратился в полного идиота, тоскующего о цивилизации и вдобавок влюбленного в какую-то дуру. Скукота, да и только!

Где-то неподалеку жарили барбекью. Запах был вкуснейший, и Харриет повела носом. От неудобного гамака страшно болела шея, но Харриет продолжала упорно лежать, перелистывая страницы. Глубоко в джунглях недвижимо стоял затерянный разрушенный город, окруженный рассыпающимися стенами, скрывающий в темных подвалах сокровищницы, полные золота и драгоценных камней, которые не интересовали никого, включая самого Маугли. Там, на развалинах умершей цивилизации, правили змеи – удав Каа презрительно называл их «Ядовитый народ». Харриет продолжала читать, и постепенно джунгли перенеслись с книжных страниц прямо к ней в сад, заряжая ее чувством бесшабашной удали, каким-то диким, свободным восторгом. Да, Маугли был человеческим детенышем, но он также был волком, и она, Харриет, хоть и человек, тоже отчасти еще кто-то.

Черные крылья пролетели над ней, дотронулись до ее щеки чем-то липким, холодным… Черный ветер поднялся вокруг нее. Она вздрогнула и попыталась подняться, но черные перья полезли ей в глаза, в нос, сжали горло, не давая вздохнуть…

Харриет отчаянно замахала руками и вскочила, дико озираясь по сторонам. Гамак протестующе заскрипел, библиотечная книга со стуком свалилась на землю. Пытаясь успокоиться и совладать со своим дыханием, Харриет снова осторожно легла и закрыла глаза. С удивлением она обнаружила, что плачет.

Что ж, та птица все равно была обречена. Она бы умерла в мучениях, может быть, ее съела бы кошка, но это не отменяло того обстоятельства, что на деле Харриет убила ее собственными руками. Харриет замерла, несколько минут лежала не шевелясь, пока не высохли слезы, а потом медленно встала с гамака. Все тело затекло, невозможно было даже покрутить головой. Харриет похромала в дом. На кухне в полном одиночестве сидела Алисон и рассеянно ела из белой эмалированной миски холодное пюре.

«Замри, мой маленький брат, ибо я – смерть!» Это сказала кобра в другой книге Киплинга. В его рассказах кобры были описаны как бездушные создания, но говорили они красиво, спору нет, как те злые цари из Ветхого Завета.

Харриет прошла через кухню, подошла к телефону, висевшему на стене, и набрала домашний номер Хилли. На пятом звонке кто-то поднял трубку. Послышался веселый шум голосов. «Нет, тебе больше идет без шляпы, – сказала кому-то мама Хилли, а потом обратилась к трубке: – Алло?»

– Это Харриет. Можно поговорить с Хилли?

– О, Xappuem! Ну конечно, сладенькая горошинка, я сейчас его позову… – Трубка звякнула, стукнувшись о край стола.

«Сладенькая горошинка»? Совсем с ума сошла, изумленно подумала Харриет. Через несколько секунд в трубке затрещало, и раздался возбужденный голос Хилли:

– Харриет, это ты? Алло!

Она зажала трубку между ухом и плечом и повернулась лицом к стене:

– Хилли, как ты думаешь, мы могли бы поймать ядовитую змею?

Последовала секунда благоговейного молчания, и Харриет с удовольствием поняла, что Хилли в полной мере осознал, что именно она имеет в виду.

– Щитомордник или гадюка? Как ты думаешь, которая из них более ядовита?

Со времени их телефонного разговора прошло несколько часов. Они сидели в полной темноте на ступенях крыльца во дворе Харриет и негромко переговаривались.

После звонка Харриет Хилли впал в неистовство и совершенно потерял интерес к застолью, ожидая только момента, когда уйдут последние гости и он сможет улизнуть из дома. Его мать, неправильно истолковав отсутствие аппетита у сына, замучила его оскорбительными вопросами о том, когда он последний раз ходил в туалет «по-большому», и предлагала слабительное. Насилу отвязавшись от нее, Хилли для верности полежал в постели еще с полчаса, чувствуя, что его вот-вот разорвет от нетерпения, затем вскочил как ошпаренный, натянул штаны и вылез на улицу через окно. Он чувствовал себя то ли как настоящий Джеймс Бонд, то ли как человек, выпивший два литра кока-колы.

После прохладной, кондиционированной спальни ночной воздух дохнул ему в лицо застоявшимся жаром – на лбу выступила испарина, и волосы сразу прилипли к шее, но он мужественно бежал всю дорогу, а под конец даже лихо перемахнул через изгородь. Харриет ждала его на крыльце в своей любимой позе – обняв колени, положив голову на сцепленные руки.

Хилли вручил ей куриную ногу, которую стащил со стола, и Харриет принялась с жадностью ее обгладывать.

– Ты знаешь, в чем разница между щитомордником и гадюкой? – спросила Харриет. Ее губы в лунном свете поблескивали от жира.

– Мне всегда казалось, что разницы нет – все они одинаково мерзкие. – Ладони у Хилли были горячими, а сам он чувствовал себя так, словно температура у него поднялась как минимум на два градуса.

– Нет, это две разные породы. Вот водяной щитомордник и медноголовый щитомордник – один и тот же вид.

– А ты знаешь, что водяной щитомордник нападает, когда ему в голову взбредет, он совершенно непредсказуемый, – выпалил Хилли, довольный, что у него хватило ума за ужином подробно расспросить Пембертона о змеях. Сам Хилли панически боялся любых рептилий и даже картинки в «Энциклопедии» всегда пролистывал. – Ужасно агрессивная змея.

– А что, они все время живут в воде, на землю не выползают?

– Не знаю, наверное, выползают. А гадюки – это такие небольшие змейки, сантиметров шестьдесят в длину, тонкие, красноватого цвета, – повторил за братом Хилли. – Они воду не любят.

– А какую из них легче поймать?

– Наверное, гадюку, – сказал Хилли, хотя понятия об этом не имел. Всю свою жизнь он называл всех ядовитых змей гадюками, независимо от формы их головы, цвета и размера.

Харриет размахнулась и забросила кость в кусты крапивы, вытерла руки о свои грязные голые щиколотки и развернула салфетку, в которую был завернут кусок торта, также принесенный Хилли. Дети замолчали и некоторое время сидели не шевелясь, думая каждый о своем. Хилли думал о том, что двор Харриет и при свете дня выглядел каким-то заброшенным и что здесь всегда было холоднее, чем во дворах его друзей, и что ночью залитые неласковым лунным светом джунгли из некошеной травы и разросшихся кустов производили прямо-таки зловещее впечатление. Казалось, под этими иссиня-черными кустами кишмя кишат разные жуткие твари.

– Да, – задумчиво протянула Харриет, – видишь то место прямо рядом с изгородью? Прошлой зимой Честер нашел там целое гнездо небольших красных змей. Наверное, это были гадюки. Они сплелись в клубок, вот такой, – она нарисовала руками в воздухе круг размером с футбольный мяч, – и все замерзли, представляешь? На них был лед, серьезно.

– Так кто боится дохлых змей?

– А они не были дохлые, просто впали в анабиоз. Честер сказал, что они оживут, если их оттаять, понял?

– Фууу, гадость!

– Он их полил керосином и поджег. – Харриет передернулась, слишком неприятно было вспоминать, как заледеневшие гадюки внезапно ожили, то ли от огня, то ли действительно вернулись к жизни, и пытались высунуть свои острые головы из огненной ловушки. Но их тела накрепко примерзли друг к другу, и все они сгорели прежде, чем смогли оттаять и расцепиться. Бррр! До конца зимы на этом месте оставалась маленькая кучка жирной золы и клубок обгоревших позвонков.

– Но все было напрасно, – сказала она, рассеянно ковыряя торт. – Честер сказал, что от этих змей никогда в жизни не отделаться. Уж если им захотелось здесь жить, так они тут и останутся.

А Хилли с дрожью подумал о том, что он всегда прыгал через изгородь в этом самом месте. Босиком. Но вслух сказал:

– А ты знаешь заправку на старом шоссе? Ну, ту, где владелец – такой жуткий урод с заячьей губой? Он еще устроил себе этот, как его, «Приют рептилий»?

Харриет обернулась и уставилась на него не мигая.

– Ты что, был там?

– Нуда.

– Ты хочешь сказать, что твоя мама там заправляется?

– Да нет, конечно нет, – смущенно поправился Хилли. – Просто мы возвращались домой, когда уже стемнело, и бензина у нас было совсем мало, вот и пришлось там остановиться. А там такое! Даже крутой Пембертон примолк и вжался в спинку своего сиденья. Бог мой, Харриет, тот мужик, он был такой страшный, настоящий леший. Весь покрыт татуировками, изображающими змей, и шрамами, как будто его сто раз кусали. И у него совсем не было зубов – я чуть дуба не дал со страха, когда он на меня ощерился своими розовыми деснами. А на шее он держал настоящего удава и мне говорит: «Давай, погладь его».

– И что, ты погладил?

– А то! – Хилли до сих пор помнил ощущение холода в желудке, он не посмел возразить страшиле-лешему и тронул пальцем холодную кожу удава.

– Ну и как там, в «Приюте рептилий»?

– Противно, воняет рыбой. И знаешь что – он держит своих змей в аквариумах, их там штук двадцать расставлено вдоль стен. А еще больше змей просто валяются на земле как попало. Но самое удивительное, что они не уползают! Лежат себе смирненько, греются.

– Может, они больны? Нам не нужна больная змея.

Хилли вдруг охватило странное чувство. Вот эта девочка, его кумир, воинственная Харриет задумала отомстить за смерть брата и готова пожертвовать чуть ли не жизнью для достижения своей цели. А если бы Робин не умер? Он тогда был бы возраста Пембертона. Наверно, он дергал бы ее за волосы, или рылся в ее вещах, или смеялся над ней… И она бы вовсе не боготворила его, а может, даже ненавидела иногда, как Хилли ненавидит Пема…

Он собрал волосы в пучок на затылке и обмахнул рукой липкую от пота шею.

– Уж лучше пусть лежат себе смирненько, – заявил он. – Я тут видел по телику передачу про черную мамбу, так эта гадина вырастает до трех метров в длину, прикинь! А когда она завидит добычу, так поднимается вверх метра на два и чуть не летит по воздуху на своем хвосте, а когда настигнет, кусает прямехонько в лицо.

– А у твоего друга-лешего такая есть?

– У него всяких тварей полно, уверен, что и такая тоже имеется.

– Понятно. – Харриет замолчала, обхватив колени руками, и склонила голову. Черные волосы упали на бледное лицо, почти полностью закрыв его. Сейчас она была похожа на малолетнего китайского пирата.

– Знаешь, что нам еще нужно, – сказала она чуть позже. – Машина.

– Да, точно! – подхватил Хилли, но про себя выругался, – зря он когда-то хвастался ей, что умеет водить машину. Он искоса взглянул на подругу, потом перевел взгляд на звезды. «Нет», «не могу», «не получится» – таких слов Харриет не признавала в принципе. Он не раз видел, как она бросается в бой с яростью одержимого – наскакивает на парней вдвое выше себя, прыгает с крыш и заборов, кусается и лягается до последнего, даже если ее уже серьезно прижали. Но потом он подумал о змеях, что копошатся и извиваются в «Приюте рептилий», представил себе их красноватые, покрытые пестрым рисунком мускулистые тела, и ему стало не по себе.

– Харриет, – тихо пробормотал он, – а не легче все же предоставить это дело полиции?

– Намного легче, – не поворачиваясь к нему, отчеканила Харриет. Вот за это он любил ее больше всего – в ней не было ни капли сонной дремоты, она всегда была сосредоточена и сжата как пружина, казалось, напой ей любую мелодию и она тут же повторит ее за тобой такт в такт не моргнув глазом.

– Ну, тогда, может быть, так и сделаем? Позвоним из автомата, скажем, что знаем, кто убил твоего брата. Я умею говорить в точности как старуха.

Харриет посмотрела на него так, будто он лишился рассудка.

– Почему я должна позволить чужим людям убить его? Это мое дело. – Ее лицо стало таким неприятным, что Хилли поспешно отвернулся. По правде говоря, он был готов сделать все, о чем бы она ни попросила, и они оба прекрасно это знали.

Гадюка была маленькая, не больше полуметра, самая маленькая из пяти змей, которых Хилли и Харриет обнаружили утром следующего дня. Она лежала не шевелясь, изогнувшись буквой S, среди сухой травы в самом конце нового, строящегося квартала «Дубовая роща» недалеко от Загородного клуба.

Самому старому из особняков, построенных в «Дубовой роще», было от силы лет семь. Этот квартал застраивался, когда традиционный стиль совсем вышел из моды, поэтому архитектурные решения домов выбирались под влиянием модных тенденций: фазенда, гасиенда, имитация стиля Тюдор, и, хотя отделка фасадов говорила о том, что деньги вложены большие, они получились какими-то примитивными, грубо слепленными, неприветливыми. Многие дома были еще не достроены и угрюмо смотрели пустыми глазницами окон. А участки, полностью очищенные от любых признаков растительности, завалены грудами строительного мусора – все эти доски, куски изоляции и гипсокартона, железные детали непонятного назначения, может, в другое время и заинтересовали бы детей, но сегодня предмет их интереса неподвижно лежал прямо перед ними на красной глинистой земле.

В отличие от старого района, где находилась Джордж-стрит с ее тенистыми, раскидистыми деревьями, домами в колониальном стиле, построенными еще на рубеже двадцатого века, в этом квартале застройщики начали с того, что пустили под пилу и топор все деревья, которые имели наглость там вырасти. В результате прекрасная дубовая роща, в честь которой изначально был назван этот квартал, погибла в одночасье. А ведь некоторые из дубов, по сведениям местных лесоводов, росли здесь еще во времена Ла Саля,[3]3
  Рене Робер Кавелье Ла Саль (1643–1687) – французский путешественник, исследовал район Великих Озер в США и Канаде, проплыл по Миссисипи с севера на юг до Мексиканского залива. Ла Саль объявил весь бассейн Миссисипи французской территорией.


[Закрыть] когда он приплыл по Миссисипи в эти места в 1682 году! Застройщики не подумали о том, что корни деревьев удерживали полезный слой земли от выветривания и вымывания – в этих местах он был достаточно тонок, – поэтому, когда бульдозеры перекопали и выровняли участки, вместо земли на них осталась лишь кислая глина, на которой практически ничего не росло. Попытки новых жильцов посадить у парадных входов магнолию и глицинию ни к чему не привели – деревья сначала увядали, потом сбрасывали листья и сразу засыхали. Зато змеям тут было самое раздолье: глинистые почвы не впитывали воду, и после дождей она гнила неделями в лужах и канавах, вызывая у пресмыкающихся полный восторг. Сюда сползались все виды местных змей – и те, что жили в воде, и те, что предпочитали греть бока на солнышке. В жаркие дни специфический змеиный запах, который Ида Рью сравнивала с запахом рыбьих потрохов, поднимался от земли и застоявшейся воды, скапливавшейся в следах, оставляемых строительной техникой. Все местные жители безошибочно различали этот запах – правда, каждый описывал его по-разному. Эдди, например, уверяла, что определяет близость змеиного гнезда, если, окапывая кусты азалий у себя на участке, вдруг почувствует слабый запах гниющей картошки. Харриет и сама прекрасно знала его – острый, густой, кисловатый, дышащий опасностью.