Текст книги "Сокрушители"

Автор книги: Дональд Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Совесть в нашем деле – досадная помеха, – заметил Мак. – Однако если она терзает агента, использовавшего служебное положение в личных, совершенно преступных целях – ничего страшного... Только при чем же здесь "код Б"?

– Дана придумала его на ходу, в отчаянии, почуяв: я слишком близко подобрался к истине. Смею надеяться, если бы она уцелела, то в итоге созналась бы во всем...

Дана плакала рядом со мною в постели не потому, что изменила Модесто, а потому, что поняла: мы не сможем оставаться близкими людьми после свершенного ею. Та ночь была первой и последней.

Этого я Маку, естественно, излагать не стал...

Глава 30

– Прямо по курсу дымный столб! – раздался в наушниках отрывистый голос пилота. – Похоже, корабль выбросился на берег и загорелся!

Берег уходил в глубь острова пологой песчаной дугой, образуя бухту. Древний десантный транспорт вылетел брюхом прямо на пляж, предварительно бросив за кормою особый якорь, верп, оснащенный мощной лебедкой, чтобы сняться с отмели в нужную минуту. Чрезвычайно остроумными приспособлениями снабжались эти военные LCT. И строились крепко.

Но этот корабль погиб и держаться на плаву не смог бы уже никогда.

Правительственные самолеты обнаружили LCT, спикировали, расстреляли ракетами "воздух-земля", искорежили и подожгли. Приключилось это несколько часов назад, вскоре после рассвета, ибо я не замечал огненных языков: лишь густые, черные клубы дыма.

Тяжкие сходни, "аппарель" предназначавшиеся инженерами для выкатывающихся танков, были опущены. Пожалуй, бультмановский шкипер исхитрился выгрузить бронированные машины до налета истребителей... Вполне вероятно. Непонятным было иное: отчего корабль до такой степени уклонился от места, где шел в наступление основной десант?

Вертолет описал над LCT широкий круг, и я внезапно увидел: никаких танков на судне вообще не было. Грузовой отсек переполняли хитросплетения почернелой, перепутанной, изодранной проволоки, отдаленно смахивавшей на сложенные стопками секции сетчатого забора.

Непонятно.

– Высадите-ка меня поблизости, – попросил я.

– Этого я и боялся! – простонал пилот.

– Помилуйте, пляж ровен, словно стол биллиардный!

– Конечно. Конечно... И вы решили изобразить шар? Только не забывайте: правительственные олухи крутятся неподалеку и вполне способны двинуть вас кием пятидесятого калибра. Или ракетой – ума достанет.

Помолчав немного, летчик покосился на дымящийся корабль и грустно обронил:

– Бедняга... На старости лет погиб в бою. Он, должно быть, Нормандию помнил...

Что ж, одни любят и жалеют старых собак; другие испытывают похожие чувства к старым судам.

Вертолет плавно опустился на песок. Полагалось бы ему зависнуть, а мне спрыгнуть, но я по-прежнему передвигался с большим трудом и тяжко охал при каждом неловком движении. Летчик пожалел пассажира и совершил посадку.

– Оставайтесь в кабине и глядите в оба, – сказал я. – Нам предоставлен статус наблюдателей, но особо рассчитывать на это не следует. Еcли начнутся осложнения – давайте полные обороты и спасайте машину. Да и себя заодно.

– А вы?

– Коль скоро я погибну – мертвому телу безразлично, где оставаться. Коль уцелею – кинусь в кусты. А ваша задача – птичку выручать.

– Понятно.

Все же пилот прошагал со мною бок о бок несколько ярдов по гладкому, плотному, добела прокаленному тропическим солнцем песку.

– Эй! Да это клетки... – сказал он внезапно. – Все разбиты, покорежены. В таких перевозят животных, Мэтт! Господи помилуй, да LCT, кажется, Ноевым ковчегом служил! Вон, собака осталась! Гляди!

Изумлению парня границ не было. Он хлопал глазами, не представляя, на кой ляд понадобилось десантникам волочить за собою несколько сотен псов. А я понял и чуток перепугался.

– О, Господи, – повторял пилот.

Люди, привыкшие, подобно мне, иметь дело с собаками крупными и достаточно опасными, руководствуются незыблемым и чрезвычайно здравым правилом: никогда не прикасайся к чужому псу; никогда не пытайся ему приказывать! Но те, кто сталкивался только с никчемными комнатными шавками, так и норовят приблизиться к любой незнакомой дворняге, погладить псину и завязать с нею тесную дружбу...

Я успел ухватить запястье летчика.

– Полегче, amigo, здесь жареным пахнет. И в прямом, и в переносном смысле. Сию минуту возвращайся в машину и закрой за собою дверь; а я немножко осмотрюсь.

Пилот неохотно удалился. Ему очень хотелось вызволить злополучную собаку, пережившую столько ужасных вещей. У меня подобного стремления не было. По нескольким причинам.

Громадная, косматая образина, похожая на лайку-переростка, выглядела бы весьма впечатляюще где-нибудь на Юконе, запряженной в сани золотоискателя. Здесь же, на карибском острове, она казалась не более уместной, чем эскимосское "иглу". Из пасти пса капала слюна. То ли жарко ему было, то ли не просто жарко...

Я приблизился.

Низкий рык и оскаленная пасть возвестили: "пошел вон, приятель, не то пожалеешь!"

Измочаленная, опаленная проволока, заполнявшая грузовой отсек, действительно служила вольерами или огромными клетками. До бомбового удара, конечно. Множество просторных клеток, способных вместить великое множество животных. Как выразился летчик, настоящий Ноев ковчег.

А мы-то ломали головы, гадая: что за секретное оружие припас Генрих Бультман, какой сюрприз уготовил островитянам!

Убитых зверей не замечалось. Только забытый второпях пес караулил доступ к судовому нутру.

– Полегче, дружище, – сказал я. – Никто на твои владения покушаться не будет, благодарю покорно...

Припадая на простреленную ногу, я двинулся вспять и обогнул пышные зеленые заросли, выдававшиеся на песчаный пляж. Там, по правую сторону от меня, что-то шевелилось. Я увидел сначала собаку: милого маленького терьера, вилявшего обрубком хвоста и самозабвенно лаявшего, адресуясь к кустарнику.

Терьер по ближайшем рассмотрении оказался дружелюбной сучкой. Он – прошу прощения, она подскочила к пришельцу, поднялась на задние лапы, восторженно заплясала. Я чуть было не потрепал собаку по длинноухой голове, не поскреб за ухом, но вовремя опомнился.

Не получив ожидаемой ласки, малышка шлепнулась на все четыре конечности и умчалась к своему неведомому приятелю. Я не знал, кто или что скрывается в зарослях: человек ли, зверь ли – а посему шагал с превеликой оглядкой, поставив пистолет на боевой взвод и неукоснительно следуя инструкциям.

– Я ждал вас, герр Хелм, – послышался ровный голос. – Не волнуйтесь, я безоружен.

Голос я признал немедленно.

– С вашего разрешения, мистер Бультман, последую велениям привычной паранойи. А посему, не взыщите, на слово не поверю.

Но Бультман и впрямь оказался безоружен.

Странную представлял он собою фигуру, лежа на песке позади зеленых зарослей. Мгновением позже я понял: немец облачился в тяжелый костюм для мотоциклетных гонок – полное оснащение, включая кожаные краги и защитные ботинки. Разумеется, наличествовал и шлем. Прозрачное пластиковое забрало было поднято.

Надо полагать, Бультмана ранило во время воздушного налета. Костюм изрядно порвался и обгорел. Песок пропитался кровью.

Я стоял, молча наблюдая открывшуюся картину, а Генрих Бультман сосредоточенно гладил здоровой левой рукой приплясывавшую рядом собаку, не пожелавшую покинуть раненого. Немец давал ей тянуть и шаловливо кусать черную кожу перчатки, блекло улыбался, что-то шептал.

Несколько мгновений спустя он удостоил меня вниманием.

– Нет-нет! – предупредил Бультман, когда я сдуру наклонился, чтобы в свой черед приласкать собачонку. – Сердце разрывается при мысли, что эдакая славная тварь... Но ей тоже сделали укол, герр Хелм. Не прикасайтесь... Шлем помогите стянуть, пожалуйста.

Следя за руками Бультмана, опасаясь нежданного подвоха, я пособил отставному наемнику освободиться от глухого шлема, в котором, должно быть, нелегко было разгуливать, бегать, метаться, а потом лежать под гобернадорским солнцем.

– Защита, – пояснил Бультман. – Я понятия не имел, в какой стадии заболевания находятся псы ко дню высадки. Поэтому и предпочел избежать случайных укусов – даже при дружелюбной возне. Хотя... согласно последнему врачебному заключению, особой роли это уже не играло. Времени у меня оставалось в обрез, герр Хелм.

Лицо Бультмана еще больше осунулось, морщин стало еще больше... Доконали немца, конечно, осколки и пули, полученные во время недавнего налета, но и старые боевые раны вовсе не пошли на пользу.

– Вы что, пригнали корыто в одиночку? – полюбопытствовал я.

– Корыто?.. А-а, корабль... Нет, безусловно. Экипаж, по предварительному уговору, сошел на берег загодя и бежал в глубь острова. С больными собаками они связываться не желали. Выгрузку я проводил самостоятельно. Потом услыхал, как приближаются истребители, но в отсеке оставалось еще десятка два животных... Не захотел бросать их взаперти. Вот и получил...

Бультман скривился и развел руками. Правая двигалась медленно и тяжело. Немец коротко, отрывисто хохотнул.

– У каждого есть маленькая простительная слабость, верно, друг мой?

Продолжая разглядывать Бультмана сверху вниз, я понял: у Фрица действительно было секретное оружие. Набитый собаками транспорт, которому расчистили путь ничего не подозревавшие молодцы из Карибского Освободительного Легиона.

– А чего же вы ждали? – оскалился немец. – Что я доставлю полный корабль танков и примусь помогать остолопам, льющим свою паршивую патриотическую кровь за двадцать миль отсюда? Провались они!

– Совершенно с вами согласен. Однако, неужели стоило пускаться на такое ради...

Бультман тяжко вздохнул и помотал головой, раздраженный моей тупостью.

– Стоило. Народ Гобернадора не пожелал принять мою здоровую собаку; таможенники расстреляли ее на моих глазах. Пускай примут ровно тысячу бешеных псов! Бедняги, разумеется, долго не выдержат: инкубационный период продолжается десять дней, а потом они быстро гибнут – но ветеринары заверили, что собаки успеют непоправимо заразить весь остров. И поделом!

– Бешенство...

– Бешенство, – подтвердил Бультман. – Эндемическое заболевание во многих странах. Мы терпим его в Германии. Вы терпите его в Соединенных Штатах. Пускай и эти мерзавцы научатся жить, учитывая возможность заразиться бешенством! Если не пожелали принять Марлен и определить в положенный карантин – пускай учатся, подлецы.

– Значит, весь так называемый десант был чистейшей диверсией?

Бультман пожал плечами, вздрогнул от боли, скривился:

– И отличной, герр Хелм... У вшивых героев, умеющих лихо взрывать рестораны, битком набитые мирными, славными гражданами, появилась прекрасная возможность помериться силами с равным противником. Теперь уже, кажется, с превосходящим. Пускай и эти подонки научатся воевать, а не просто убивать беззащитных. Пускай увидят, какого цвета их собственная кровь! Пускай кончают самоубийством, или истребляют друг друга, споря, кому предстоит сменить погибшего командира... Все равно их сбросят в море. Но до того мои десантнички отвлекут правительственных солдат, прикуют к себе внимание целого народа и заставят обывателя позабыть о нескольких незнакомых псах. Когда сражение окончится, собачки успеют посеять на острове то, чего он вполне заслуживает...

Новая болезненная судорога заставила Бультмана осечься и заскрежетать зубами. Когда страдание отступило, немец приподнялся, еще более бледный, чем прежде. Облизнув губы, он произнес:

– Окажите последнюю услугу, герр Хелм.

– А с какой стати?

– С той, что подобная услуга в нашем деле – святой вопрос. Не хочу гибнуть от правительственной пули. И от бешенства издохнуть не хочу. В конце концов, за этим вы и прибыли: отыскать меня и прикончить. Пожалуйста, выполните свое задание...

Когда я возвратился к вертолету, пилот окинул меня подозрительным взглядом.

И по дороге назад не обронил ни единого слова, хотя перед этим болтал без умолку.

По дороге в Вашингтон мне пришлось воспользоваться еще несколькими летательными аппаратами, как винтокрылыми, так и реактивными. Но все они мчали исправно и доставили меня по назначению вполне благополучно.

Я обретался в добром здравии.

Чего нельзя было сказать о бультмановских десантниках. Они продержались целых трое суток, но потом, стискиваемые правительственными войсками, поливаемые с воздуха пулеметными очередями, расстреливаемые ракетами, сложили оружие.

На четвертый день после вторжения.

Глава 31

Большой желтый лабрадор-ретривер, совсем еще молодой, почти щенок, прыгал и резвился поблизости, глядя на меня обожающими глазами. Сегодня он любил хозяина чуточку больше обычного, ибо сегодня я взял его на всамделишную охоту.

Хороший выдался день, чтобы стрелять уток, диких гусей и прочую водоплавающую живность: пасмурный, ветреный, невыразимо угрюмый и зловещий. Отличный день для охоты на болотную дичь.

По счастью, дождя не было, особых неудобств ни я, ни Счастливчик не испытывали.

Берт Хэпгуд привез нас к старой, отлично памятной мне засидке, шалашке на озерном берегу. Утки летели стаями, я палил беспрерывно, Счастливчик метался, точно угорелый, непрерывно извлекая из воды и принося хозяину сшибленную на лету птицу.

Он только не мог уразуметь: отчего столь дивное времяпрепровождение так скоро приходит к концу? Ведь вокруг шалашки продолжают витать настоящие армады пернатых... Непонятная порода – люди...

Я восседал на поросшем травою берегу, наскоро ощипывал добытых уток, разрезал им брюшки, потрошил и пригоршнями сыпал внутрь крупную серую соль. Еcли дичь не изжарить немедля и не сохранить описываемым способом, считайте, что не охотились вообще: даже ваша собака откажется попробовать мясо несколько часов спустя.

До фермы Берта, по правде сказать, было рукой подать, но до вечера, с другой стороны, было неблизко, а мне хотелось побродить в одиночестве... Замечу кстати: если у вас не отыщется под рукою соли, можно пользоваться наломанным еловым или сосновым лапником: тоже превосходное противобактериальное средство.

Вездеходный пикап возник неподалеку, словно из-под земли выскочил. Видимо, я слишком увлекся.

Ружье лежало рядом – разряженное. Да и патронов оставалось не больше полудюжины. Заряженные утиной дробью, они очень пригодились бы на коротком расстоянии, внутри комнаты или небольшого зала; но в открытом поле были почти бесполезны против существа двуногого, но не пернатого...

Хлопнула дверца.

– Подожди минуту, – промолвил я невозмутимо, – сейчас работу окончу – и побеседуем.

– Не торопись, – любезно отозвался женский голос.

Миссис Розалия Варек надела, по случаю вылазки во чисто поле, отличные, на заказ шившиеся джинсы и куртку из той же плотной синей ткани. Джинсы были опрятно заправлены в маленькие сапожки на высоких каблуках.

Волосы Лии падали на плечи пышной, иссиня-черной волной. Пушистые даже на вид – именно такими я и помнил их.

– Нет, нет! – засмеялась Лия, отбиваясь от Счастливчика, пристававшего с обычными знаками собачьего внимания: прыгавшего, клавшего на плечи гостье грязные, тиной перепачканные лапы, направо и налево размахивавшего влажным языком. – Ты замечательная псина, только прекрати! Я уже умывалась! Честное слово!

– Счастливчик, тубо! – распорядился я, оттаскивая Лабрадора: – Тубо, тебе сказано!.. Как ты сюда попала?

– Овдовела.

– Знаю. Прими соболезнования.

– Принято. Но имей в виду: снова оказываться замужем я не собираюсь.

– Любопытно, – протянул я, – зачем же было приезжать?

– Я не желаю замуж. Но хочу снова очутиться под защитой надежного мужчины, вселяющего страх Божий в окружающих.

– Господи, помилуй, – изрек я. – Прокатить столько миль, чтобы сообщить незначительную новость...

– Я сделалась свободной, – спокойно отпарировала Розалия, – и могу кататься где и сколько захочу. Приехала по собственному желанию. А, если не можешь угадать настоящую причину, значит...

– Значит – что?

– Значит, я появилась в этом захолустье напрасно. Я приложил всевозможные усилия, дабы отважная путешественница не разочаровалась.