Текст книги "Лагуна Ностра"

Автор книги: Доминика Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Оставалось лишь надеяться, что Альвизе не примет слишком в штыки этот трофей, выхваченный зорким оком Бориса, вздохнула я. Око, напомнил мне дядюшка, с которого в этот момент не спускал изумленных очей таксист, наблюдавший за нами через зеркало заднего вида, – у всех цивилизаций является символом абсолютного знания. У Игоря есть тибетский стяг, на котором Яма, бог-разрушитель и распорядитель ада, изображен с третьим глазом в центре лба, указывающим на его особую прозорливость, превосходящую чувственное восприятие, то, чего так не хватает нашему Альвизе. В ответ я напомнила ему гравюру Одилона Редона «Глаз в виде странного воздушного шара, отправляющийся в бесконечность», на которой глазное яблоко представлено в виде монгольфьера, уносящегося ввысь, чтобы взглянуть на мир сверху. Единственное, что может привести семейство Кампана к согласию, – это какая-нибудь черная дыра, которая засосет наши зоркие очи, все вместе, и их поглотит тьма, такая же непроницаемая, как это темное дело.

Летом мы с дядюшками обожаем кататься по Лагуне на пуппарино Бориса. Стоя на корме под палящим солнцем, дядя отталкивается веслом, направляя лодку по зеркальной глади воды между баренами ^{9} прямо на закат. В травяных зарослях застыли изнуренные зноем цапли, удоды и чайки, вода горячая как печка и такая спокойная, что даже Игорь отваживается взять в руки весло, чтобы показать, что и он сумеет управлять лодкой, если того потребует Борис. Тоска по этим летним денькам сжала мне сердце, когда я стояла на том конце моста Свободы, на окраине Венеции, разукрашенной гаражами, автомобилями, экскурсионными автобусами и прочими отрыжками материка. Стоя посреди этой промозглой гризайли, мы вывернули карманы, чтобы расплатиться с таксистом, с грустью отметив, что теперь нам не на что будет купить пармскую ветчину и тыквенные ньокки для Альвизе, и мне показалось, что нашему былому семейному согласию никогда уже не вернуться. Пройдя по украшенной мраморным кружевом паперти Святого Иоанна Евангелиста, в нескольких шагах от канала, где плавал Волси-Бёрнс, мы вернулись в палаццо Кампана, когда уже начало темнеть. Борис ущипнул меня за нос и за губы. Так он делает обычно, когда видит, что мне грустно, стесняясь вытравливать мою печаль словами. Вдруг ему стало холодно, и он запахнул плащ, плотнее прижав его к телу и детской коричневой кофточке, спрятанной у него за поясом.

И все же это улика, прошептала я.

Да, это была улика, которую ради его успокоения я пообещала отнести брату, человеку абсолютно равнодушному к розовым закатам в Лагуне, не способному разглядеть в детской кофточке или картине знак, ниспосланный свыше.

И я подумала: чтобы заслужить хоть каплю внимания с его стороны, нам, видимо, придется просто поджечь себе волосы, ведь ничем другим мы ему помочь не смогли.

9
КОМИССАР

У комиссара была температура и прочие симптомы, обозначенные в справочной литературе как простудные. Любое посягательство на его физическую неприкосновенность, даже в виде элементарной течи из носа, принимает для Альвизе космические масштабы скрытого недуга, который гложет его изнутри, чтобы после долгих месяцев тяжких страданий на больничной койке окончательно свести в могилу. Однако от шуток по поводу его ипохондрии мы воздерживаемся – с того самого вечера, когда комиссар взял нашу коричневую кофточку двумя пальцами. Это было одно из звеньев в длинной цепи дела Корво. Альвизе как раз приступил к распутыванию клубка, в чем ему помогли откровения Илоны, а также расторопность коллег из Финансовой полиции и пограничной службы, стимулируемая показаниями этой «раскаявшейся грешницы», взятой органами под свою защиту. Мы милейшие ребята и он нам всячески доверяет, заключил он тоном ясельной воспитательницы, нахваливающей каракули своих подопечных. Однако такое снисходительное отношение к нам длилось совсем недолго, ровно один мартовский день, а вернее, его часть, заключенную между короткой снежной бурей и ярким солнцем. В этот промежуток комиссар узнал от Джакомо Партибона, а тот от Корво, а тот, в свою очередь, от своей парочки доносчиков о досадных эксцессах, случившихся во время нашей поездки в долину Силе. Брату не понравился медоточивый понимающий тон адвоката, который позвонил ему, чтобы выразить свою обеспокоенность моими похождениями, как будто я настолько несознательна, что меня следует поместить под двойную опеку, дабы я не нанесла вреда его высокому клиенту. Теперь наша задача – сидеть тихо в своей норке и не высовываться, проворчал он. И задача эта требует умения молчать, то есть качества, не присущего милейшим ребятам из семейства Кампана, но которое – это в их же интересах – им придется развить в себе ускоренными темпами, иначе они узнают, где раки зимуют. Малейшая утечка информации поставит под угрозу как само следствие, так и безопасность охраняемого свидетеля, который влетает государству в копеечку.

Альвизе, уже пораженный первыми проявлениями своего неизлечимого недуга, из-за которых он собирался провести день у себя в спальне, посоветовал нам больше не беспокоить его всякими носочками, бельевыми веревками, жалкой мазней – короче, ничем не беспокоить.

Мой брат, который ненавидит отпуска так же страстно, как любит свою работу, просто не желал признаться себе, что его болезнь – это приступ профессиональной анорексии, наступивший после нескольких недель булимии. В конце августа, окончательно вымотавшись за два месяца безуспешных поисков следов, связанных с первым утопленником, он решил замаскировать полнейший упадок сил под отдых у родителей Кьяры. Вернулся он оттуда полным сил, с готовностью своими руками перелопатить дно Лагуны, лишь бы не чахнуть под крылом у тещи и тестя, и мы заподозрили, что сейчас, в марте, он решил, свернувшись калачиком, отлежаться на песке, в котором увязло его расследование, чтобы набраться сил для нового рывка. Начальство его дергает, судья, заваленный незаконченными делами, тормозит, а тут еще Энвер со своим роскошным домашним арестом, филантроп из «Алисотрувена» со своим бахвальством, Илона Месснер со своими страхами и метаниями – в общем, бедняга Альвизе в конце концов дошел до состояния мученика, поджаривающегося на медленном огне.

Игорь спустился к нему, чтобы зачитать переиначенную на собственный манер диатрибу Эразма. «Мы скорбим, нас гонят прочь, распинают, предают смерти, но так сражается в нас благодатная истина, так она побеждает, так торжествует. Зачем Венеции смерть мученика, отдавшего на растерзание свое тело в надежде приобщиться заключенной в воде истине?» Только он собрался предложить Альвизе заменить «мы» на «Волси-Бёрнс», как тот указал ему на дверь.

Впервые с тех пор, как около тридцати лет назад он покинул Пондишери, Игорь удостоился внимания со стороны Венеции, получив приглашение от Межкультурного института сравнительных исследований при Фонде Чини, организации, отделенной от туристской поп-культуры каналом Джудекка и многовековой эрудицией. Выступая там с лекцией о боге Вишну, принявшем женское обличье, чтобы сразиться с демоном Бхасмасурой, дядя посылал нам непонятные знаки в виде подмигиваний, которые, как он признался на выходе, должны были служить подкреплением индийской версии божьего гнева, карающего зло. Должна сказать, что запоздалое признание и овации, которыми наградила его публика, придали ему умеренности в себе. Теперь, после этой лекции, Игорь красуется и важничает, как голубь на площади Сан-Марко, как будто какая-то часть представительности Альвизе перекочевала в его кругленькое тельце, временами я даже беспокоюсь, не обменяются ли они кармами. Но честолюбивый комиссар не может долго предаваться созерцательности, а потому через два бесконечных дня брат выскочил из постели, как пробка из бутылки.

Только что завершилась операция «Майбах», в результате которой были арестованы одиннадцать цыган из криминальной группировки, хозяйничавшей по всей Европе. Этим мерзавцам инкриминировалась торговля нелегалами: они покупали в нуждающихся семьях детей, прятали их в своих тайниках, имевшихся по всему региону, а затем сбывали. На первый взгляд цепочка была исключительно болгарской, но в этой бурно развивающейся отрасли экономики основной предприниматель нередко обращается за услугами к субпоставщикам, и комиссару предстояло проверить, нет ли в их позорном каталоге одного-двух артикулов с меткой «Сделано в Албании», поступивших через «Алисотрувен».

«Пошли дела!» – воскликнул он, столкнувшись со мной на лестнице, и опрометью помчался навстречу радужной перспективе с головой окунуться в помои.

На следующий день в Кьодже были найдены две восьмилетние девочки-близняшки. Их не зарезали, не убили, обе они умерли от сердечного приступа, сначала одна, потом другая, до смерти напуганная смертью сестренки. Они угасли вместе, как жили, и мне подумалось, что так же могли бы умереть и мои дядюшки. Парочка неразлучных скворцов, каждый из которых считает другого немного недоделанным, – очень сомневаюсь, что они способны были бы вынести тяготы реальной жизни без мощной взаимной поддержки.

Два дня спустя сотрудники финансовой полиции наткнулись на труп. Лицо его было до неузнаваемости обглодано бродячими животными, а череп проломлен в результате падения или сильного удара. Труп валялся в зарослях бурьяна, окружающих заброшенный розовый домик, откуда патрули регулярно выселяют бездомных. Домик этот стоит между Местре и Венецией, у самой железной дороги, неподалеку от моста, соединяющего наши острова с материком, и я подумала о туристах, что спешат в наш город, даже не подозревая о драмах, разыгрывающихся за пределами его исторического центра. Комиссар из Местре увел это дело из-под носа у Альвизе, и тот был в бешенстве. Несмотря на сопротивление конкурента, он добился-таки, что его допустили на вскрытие, а потом, надев защитный комбинезон судмедэксперта, полночи бродил вдоль железнодорожного полотна в надежде отыскать какую-нибудь улику, не замеченную дознавателями.

Его работа, ворчал он, когда дождь привел нас обоих в андрон за плащами, – это сплошные рогатки и препоны, знай гляди под ноги. Произведенная в Риме генетическая экспертиза только что показала полную невиновность двух предполагаемых насильников, опознанных жертвой без малейших колебаний. Если показания Илоны Месснер окажутся однажды таким же враньем, сыночку моего Джакомо достаточно будет выступить с трогательной речью, и несколько месяцев напряженной работы полетят псу под хвост, а эти распрекрасные Корво и Энвер будут пользоваться полной безнаказанностью. И это будет тем проще, что следы убийцы Волси-Бёрнса лежат на дне канала. В Калабрии крупный мафиози до сих пор разгуливает на свободе, а все потому, что судья вынес приговор после истечения положенного срока. И вот ради этих постоянных обломов и неудач комиссар Кампана денно и нощно гнет спину, теряя покой и сон. Если в ближайшее время ничто не сдвинется с места, он подаст в отставку, откроет в Риме частное сыскное агентство и будет грести денежки без всяких трупов, висящих у него на шее. Я ответила, что хватит ему уже принимать себя за Спасителя – мира или города, не важно. Преступления, убийства – этого полно кругом, на каждом шагу, и даже если он арестует убийцу летнего трупа или того, кто зарезал Волси-Бёрнса, это ничего не изменит, их все равно не убавится. Брат молча надел пальто и хлопнул входной дверью, даже не попытавшись мне ответить. Ему даже ругаться больше не хотелось.

Звонок профессора Корво добил его окончательно. Микеле, с липкой насмешкой в голосе, напомнил ему об обещании встретиться. Время шло, и он уже весь истомился по разговору со своим новым другом. Леле не терпелось построить наконец приют для своих подопечных, в квартале рядом с Арсеналом, там только надо снести несколько обветшалых лачуг. Он же не может, как бы между прочим заметил он, поселить этих детишек у себя на вилле в Тревизо, куда недавно наведались родственники Альвизе и, как ему сказали, увезли с собой – такие оригиналы! – старую кофточку одного из побывавших там малышей. В Венеции снести внутреннюю перегородку или поставить в уборной дополнительную раковину сложнее, чем усыновить сироту, и он подумал, что, возможно, Альвизе сможет ускорить выдачу ему официального разрешения на проведение работ – естественно, на тех же законных основаниях, на каких он сам старался продвинуть дело об усыновлении маленького Рири – или Тити – Кампана. Комиссару надо всего лишь зайти к нему как-нибудь вечерком, они выпьют по рюмочке и все обговорят. Только без остальных Кампана. А вот с Кьярой, которая сама, без ведома Альвизе, позвонила ему как-то домой, Корво как раз будет очень рад встретиться. Очаровательная женщина, выдающийся специалист, да еще и бесспорный знаток современного искусства. Микеле предложил ей отобрать художников, чьи произведения прославили бы деятельность «Алисотрувена». За расходами он не постоит, он уже думал об одном архитекторе с мировым именем, которому мог бы поручить строительство своего флагмана. Рассмеявшись утробным смехом, Леле признался, что не чужд тщеславия и хотел бы подарить Венеции новый собор из стекла, такой же кристально чистый и прозрачный, как деятельность «Алисотрувена». Он с нетерпением будет ждать встречи с Альвизе и Кьярой, протявкал напоследок этот хитрый лис и повесил трубку со щелчком, который оглушил комиссара, словно удар кувалдой.

Дрожа от ярости, бледный как смерть, брат спустился ко мне в антресоль. Он решил не дожидаться Кьяры у себя в бельэтаже, где мог не совладать с собой и в припадке праведного гнева надавать ей по физиономии. Ему не хотелось устраивать эту отвратительную сцену при Виви, тем более что Кьяра была из тех правдоискательниц, которые сразу заявляют о супружеском насилии. А здесь, в городе, полном сплетен, комиссар не мог позволить себе скандал. Он даже не мог развестись, пока не решится судьба Виви. Это желание зрело в нем уже давно и теперь, от кувалды Корво, треснуло, словно перезрелый плод. Бесспорный знаток современного искусства, очаровательная женщина, готовая скомпрометировать комиссара у него за спиной, – такая жена Альвизе не нужна, да она никогда и не была ему женой. Мы тоже совсем не та семья, которая ему нужна, но, надо отдать нам справедливость, мы хотя бы ведем себя лояльно и честно.

Я затаив дыхание слушала своего совсем растерявшегося брата. Слишком поздно осознал он то, о чем остальные Кампана догадались в тот день, когда, упав с обрушившегося под ней кресла, его жена с ненавистью смотрела на наш дом, на всех нас, на свою новую жизнь. Но что тут долго рассуждать? Кьяра ни хороша, ни плоха, Кьяра – это Кьяра.

Я попробовала смягчить ситуацию. Корво позвонил Альвизе, потому что ему приятно будет снова с ним встретиться, вот и все. И комиссару стоит этим воспользоваться, чтобы усыпить бдительность жулика. Возможно, там, где картины и плафоны семейства Кампана потерпели неудачу, Кьярины концептуальные инсталляции и архитектурные «указы» придутся как раз кстати. Из известных архитекторов сам Альвизе мог назвать только Винченцо Скамоцци, построившего палаццо Кампана, о чем говорится в архивных записях из нашей библиотеки. Ему только надо было бы взять их с собой к Корво, чтобы показать, что и в этой области комиссар имеет над ним преимущество, опережая его по части архитектурного опыта почти на пять веков. История состоит из разрушений и восстановлений. Никто не оплакивал утрату прекрасной церкви Сансовино, на месте которой, прямо напротив собора Святого Марка, Наполеон построил бальные залы. Точно так же время простит профессору снос грязных лачуг в нескольких метрах от Арсенала и его восхитительного портала со львами. Я лично не видела ничего ужасного в том, что для отмывания денег или очистки совести Микеле Корво построит для сирот стеклянную церковь.

Альвизе сказал, что своими дурацкими лирическими отступлениями я все переворачиваю с ног на голову, в результате чего мы поругались. В кои-то веки раз он разделил наше с дядюшками нелестное мнение о собственной жене, и вот мне снова понадобилось с ним спорить. Если уж мы не можем ему помочь, так дали бы ему хотя бы спокойно продолжать эти скачки с препятствиями, где на пути у него то и дело выскакивают всякие Энверы и Корво – специально, чтобы он споткнулся и упал.

У него зазвонил мобильник, и я увидела, как лицо его вдруг осунулось, постарело, как будто гора вышеупомянутых препятствий выросла перед ним прямо тут, в моей антресоли.

На одной ферме, неподалеку от аэропорта, на выезде из Кампальто, карабинеры только что выудили из пруда тело мужчины с перерезанным горлом. Их начальник был учеником Альвизе и теперь звонил, чтобы с гордостью сказать, что перерезанное от уха до уха горло в полном распоряжении комиссара, как будто тот был прославленным собирателем перерезанных глоток. Его люди охраняли подходы к пруду, они же должны были собрать первые пробы, отпечатки, следы, вещественные доказательства и все такое, что обычно делается на месте преступления. Если Альвизе поспешит, он сможет присутствовать в качестве безмолвного слушателя, приглашенного из чистого уважения, при предварительном допросе жены убитого, которая и вызвала карабинеров, вернувшись с работы.

Брат опрометью бросился на лестницу. Призрак серийного убийцы, являющийся после четырех однотипных убийств, начал материализовываться.

Ни об Альвизе, ни о третьем трупе я не слышала до середины ночи, когда, будучи не в состоянии встречаться с Кьярой и подвергаться натиску новых семейных бурь, он пришел спать ко мне в антресоль. Взяв дубликат моего ключа на доске в андроне, он вошел ко мне, как к себе домой, и растянулся на кровати, как на собственной постели, улегшись прямо в одежде поверх кроваво-красного покрывала, точно такого же, как в бельэтаже.

Тот день я провела с Борисом, изучая его «Юдифь», расчищенную Аннамарией. Запекшаяся кровь на срезе шеи казалась рубиновым шарфом, стягивающим рассеченные вены и артерии. Розовые щеки и ярко-красные губы делали живопись еще наряднее. Из-за этой отрубленной головы, столь часто увековечиваемой художниками, мне было никак не отделаться от мысли, что Волси-Бёрнс погиб так же, как Олоферн, во имя восстановления эстетической гармонии, – и что тот, кто его зарезал, точно так же зафиксировал свою жертву на месте преступления, как живописец фиксирует фигуру на холсте.

Я изложила свою теорию гармоничного убийства брату, который, прислонившись к изголовью моей кровати, решал судоку из «Коррьере». Наконец он сложил газету и уверил меня, что дело о трупе из пруда – это в некотором роде тоже произведение искусства и создал его комиссар Кампана, проделав поистине ювелирную работу по обработке собранных фактов, улик и доказательств.

Он, а вовсе не его приятель-карабинер разговорил свидетельницу, жену убитого, оставшуюся, судя по ее всхлипываниям и иканиям, вдовой просто святого человека, которому никто в мире не пожелал бы зла. Так всегда. Чем больше у убитого недостатков, тем сильнее его родные стараются представить его в виде ангела, словно убеждая самих себя в том, что его смерть для них – страшное горе, которого они на самом деле не испытывают, или пытаясь снять с себя вину за то, что ничего не замечали, ни о чем не догадывались.

Карабинер был славный малый, он охотно уступил ведение следствия Альвизе – лишь бы дело делалось, – и тот с места в карьер, не давая свидетельнице опомниться, допросил ее. Он говорил с ней тем самым нежным, ласковым голосом, который заимствует обычно у Игоря, чтобы усыпить бдительность собеседников, а наиболее впечатлительных загипнотизировать. Свежеиспеченная вдова, Мартина Вианелли, как оказалось, принадлежала именно к последней категории.

Эта изрядно потрепанная жизнью, одутловатая, рыхлая женщина работала официанткой в энотеке аэропорта, в зоне отправления, где с клиентами не заведешь никакой дружбы. Жизнь госпожи Вианелли и до ужасной находки в пруду была не сахар. Сальваторе, ее муж, унаследовал участок невозделанной земли от родителей-земледельцев, которым новая взлетная полоса должна была принести солидный куш. Но расширение аэропорта Марко Поло остановилось на участке соседей, и Вианелли взялись за разведение домашней птицы, которую отвозили по утрам на рынок Риальто. Когда Мартина вышла замуж за Сальваторе, он продолжал разводить и продавать птицу. У них родился мальчик, потом еще один, они обожали обоих. Компальто похож на все деревни, стоящие на дороге в аэропорт, то есть ни на что не похож, да еще и с автострадой посредине, но им было хорошо. Несчастье настигло их, когда они узнали, что оба их мальчика страдают редким генетическим заболеванием. Фармацевтические лаборатории не занимаются дорогостоящими исследованиями и поиском лекарств ради какой-то тысячи больных, которых можно насчитать по всему миру. Разумеется, это были слова Альвизе, уточнил он, как будто я была такой же дурой, как и его свидетельница, но при умелом подходе подобные замечания вызывают на откровенность, и он без устали выражал свое сочувствие чете Вианелли, чья жизнь походила на сахар все меньше и меньше. Мальчики умерли с разницей в два года после десяти лет страшных мучений. Потом птицеферма Сальваторе пала жертвой всеобщего страха перед птичьим гриппом. Он возвращался из города с непроданными тушками, оставляя их кучами гнить во дворе. Этот удар судьбы сказался на его здоровье. Последние три года он считал себя жертвой преследований, стал мстительным и подозрительным. Потом он попал в сумасшедший дом по заявлению соседей (тех самых, что разбогатели благодаря аэропорту), которые пожаловались, что он стреляет из карабина по самолетам. Выйдя из больницы, он целыми днями сидел в доме у окна, бормоча что-то себе под нос, а Мартина стала еще больше работать сверхурочно, чтобы хоть немного увеличить их скромные доходы. Короче говоря, жизнь была не сахар. Они разделили дом на две квартиры, сами заняли ту, что поменьше, а большую сдали симпатичной молдавской паре. Жена работала уборщицей в «Марко Поло», где Мартина с ней и познакомилась, муж был поваром в «Рэдиссоне», том самом отеле, где мы иногда встречаемся с Джакомо, подумала я, ничего не сказав брату. Супруги работали день и ночь, посылая деньги в Кишинев, где у них оставались дети. Люди они были вполне приличные, но Сальваторе со своей манией преследования постоянно нарывался с ними на ссору. Отношения обострились, когда молдаванин ушел из «Рэдиссона», чтобы открыть собственное дело по изготовлению блюд на заказ и организации банкетов по случаю свадеб, крестин, первого причастия, похорон и прочих торжеств. Они принялись вместе с женой готовить прямо в доме, поставили во дворе грузовичок-рефрижератор, завезли продукты, материалы. Сальваторе ринулся в бой, стал кричать, что они задумали присвоить себе весь дом, и все в таком духе, но эти молдаване, Нина и Иоган Эрранте, на скандал не пошли. Правда, три месяца спустя они все же утратили невозмутимость, когда Сальваторе продырявил из карабина их рефрижератор, сделав его совершенно непригодным для использования. С того дня ссоры больше не прекращались, к великому огорчению Мартины, которая с этими Эрранте очень даже ладила. Так обстояли дела на день убийства, когда она отправилась на работу к себе в энотеку. У нее очень трудная неделя, скользящий график, сплошная беготня, и, если комиссар закончил с вопросами, ей в пять утра снова надо на работу. В середине того дня Эрранте отвезли ее в аэропорт на недавно купленном подержанном грузовичке. Им было по пути, они ехали в дом престарелых, это в Марконе, у самой автострады, где они устраивали праздник в честь местного святого. У всех было хорошее настроение – из-за воздуха, который пах совсем по-весеннему, и из-за банкета, который должен был помочь Эрранте выпутаться из нужды, потому что если бы все прошло хорошо, то все праздники, организуемые в домах престарелых социальными службами региона, остались бы за ними. Если бы только они знали, что никогда уже не увидят Сальваторе живым, они не шутили бы там, в грузовичке, не рассказывали бы анекдотов, завершила свой рассказ Мартина, громко сморкаясь в платок. Вот оно, несчастье, как вопьется в тебя всеми зубами, так уже и не отдерешь – хуже цепной собаки.

Сидя на моей постели, брат упивался успехом. Его творение не было еще закончено, но, чтобы я уже сейчас могла оценить его изысканный декор, он наложил несколько светлых мазков, призванных оттенить весь мрак этой жизни с несчастным мужем, становившийся с каждым днем все непрогляднее. В этом деле все было мелким и жалким: банкеты, деревеньки, грузовичок, мечты о будущем. Только разочарования были большими. Восемьдесят убийств из ста происходят на семейной почве, и эта обшарпанная ферма с мрачным прудом, где за закрытыми дверями жили две семьи с карабином и сумасшедшим стрелком, стала прекрасным местом для подтверждения этой статистики.

В стороне от нашей идеальной Венеции, закаменевшей в своем мраморном великолепии, закосневшей под лаком своей живописи, существовала и другая Венеция, там, на материке, изуродованном транспортными развязками и гипермаркетами, где гнули спину те, кто всю жизнь вынужден мотаться туда-сюда, из дому на работу и обратно, кто встает до зари и возвращается лишь ночью – на вапоретто, на автобусе, на электричке. Мартина и Сальваторе Вианелли, Нина и Иоган Эрранте были из их числа, из тех, кто вечно в проигрыше, и на пути туда, и на пути обратно, кто не может остановиться, разве что по причине аварии, разбитой вдребезги жизни. Оставалось распутать драму, допросить молдавскую пару по их возвращении из дома престарелых.

В предполагаемое время убийства жена зарезанного была на работе, под постоянным наблюдением хозяина, который, я уверена, зорко следил за тем, чтобы она не простаивала. Так что главными претендентами на звание убийцы оставались только Нина или Иоган. Карабинер, слишком честный, чтобы заподозрить их в намерении сбежать, хотел их дождаться, комиссар же тем временем восстановил события в мельчайших подробностях, мастерски высекая свое «Убийство на берегу пруда», несмотря на всю скудость имевшегося в его распоряжении материала. Сидя вместе с Мартиной за кухонным столом на ферме, Альвизе, основываясь на предварительном заключении патологоанатома, рассчитал, что смерть могла произойти около трех часов. На месте молдаван комиссар Кампана поспешил бы покинуть страну через словенскую границу, в районе Удине или Триеста, который ближе к Хорватии. Вроде бы пора было объявлять розыск и по-быстрому взять грузовичок, засечь который было тем более просто, что на боку у него красовалась ярко-красная надпись «Errante Catering» [54]54
  «Ресторанное обслуживание Эрранте» (англ.).


[Закрыть]. Если его версия верна, эти бедняги, убийцы по недомыслию, бежали сейчас от своей погубленной жизни, от себя самих.

Альвизе зевнул – из чистого кокетства, ожидая, что я начну расспрашивать его, требуя продолжения, что я и сделала, умилившись его нескрываемому желанию произвести на меня впечатление. Каким же он все-таки может иногда быть милым, мой братец! Я ограничилась тем, что расцеловала его в обе щеки, потому что он терпеть не может, когда я называю его милым, воспринимая это как оскорбление.

Как он и думал, грузовичок был обнаружен перед тратторией в Гориции, пограничном селении, словенская часть которого называется уже Нова-Гóрица. При аресте Нина и Иоган не оказали никакого сопротивления, пожелав только расплатиться по счету. Их привезли под вой сирен к месту преступления, где Иоган признался в убийстве, совершенном в припадке ярости, взяв все на себя. Сейчас оба сидят в камере, а Альвизе завтра с утра примется за расследование.

Ему надо поспать пару часиков, пробормотал брат, как будто мне спать было не надо: конечно, разве от лекций и плафонов устают? Альвизе был доволен своим творением, но не так, как ему того хотелось бы. В глазах этого молдаванина, сказал он, расстегивая рубашку, был какой-то безумный огонек, а в его признаниях слышалась бравада, вызов, и это насторожило комиссара. Возможно, конечно, что муж взял все на себя, чтобы выгородить жену. Надо ждать результатов анализов проб, взятых в грузовичке, куда, по словам Иогана, он спрятал нож, которым перерезал горло Сальваторе Вианелли. Это был кухонный нож из футляра, который он всегда возил с собой на банкеты, свадьбы, крестины и похороны. Из этого следует вывод, что, когда на тебя нападает злоба, лучше держаться подальше от кухни, усмехнулся брат, раздеваясь. Я возразила, что в случае необходимости с успехом могу воспользоваться и своим ночником: он бронзовый, тяжелый и прекрасно подойдет, чтобы размозжить ему череп, если он и дальше будет вертеться передо мной нагишом. На что Альвизе обозвал меня ханжой, старой девой и сказал, что это извращение – видеть мужчину в младшем брате, с которым ты играла вместе в ванне, после чего мы заснули обнявшись – как раньше.

Эта ночь – ночь из далекого детства, такая странная, словно время повернуло вспять и я снова превратилась в давно позабытую сияющую девчушку, – подействовала на меня так умиротворяюще, что я даже не подумала возражать, когда на следующий вечер брат пришел ко мне с пижамой, туалетными принадлежностями и бутылкой сливовицы. Ему так трудно было начать тяжелый разговор с Кьярой, что, вернувшись из комиссариата, он зашел к себе в бельэтаж, только чтобы собрать вещички. Он попросил Игоря принести ко мне в антресоль Виви, дал Борису денег – даже больше, чем надо, – чтобы тот купил в «Левантийском Востоке» на площади Фрари «весенних рулетиков», после чего комиссар Кампана с заразительной радостью погрузился вместе со своими дядюшками, сестрой и младенцем в атмосферу вечного детства, которую всегда так беспощадно критиковал. С нашей стороны это была настоящая, осязаемая поддержка бедному Альвизе, которому после изнурительного дня, проведенного в кабинете без окон, с видеокамерой и убийцей, так душераздирающе улыбавшимся этой камере, как будто он участвовал в ток-шоу «Окончательный приговор», не к кому было пойти.

Иоган Эрранте был на пределе уже несколько недель. Его предприятие, подкошенное кризисом, могло выжить только при условии заключения этого контракта на обслуживание домов престарелых, Сальваторе то и дело выскакивал с требованиями погасить какие-то мифические задолженности за квартиру, Молдавия все больше погрязала в разрухе. А самое главное – унизительное сознание того, что ты ничего не можешь сделать для своих, тех, кто остался там, дома. Каждое утро, когда Нина улыбалась ему, стараясь скрыть свое разочарование, а может, отвращение, у него разрывалось сердце.