Текст книги "Чистая кровь (СИ)"

Автор книги: Доминик Пасценди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Он не смотрел на меня, как будто боялся прожечь меня взглядом насквозь.

– Брат твоего деда женился на приезжей. С материка. У них кровь другая, не наша. Племя другое. Наша кровь и тут, на острове не у всех. Мы гайтары! – Дед даже вытянулся ещё прямее, хоть мне казалось, что это невозможно. – А она принимает только тех, кто с чистой кровью. С нашей, островной. И жрец должен быть не просто с острова – он должен быть из нас, из Триандесов. Она нас выбрала когда-то, кто говорит – тысячу лет назад, кто говорит – две. Не важно. Должно быть семя мужчины с чистой кровью: Триандесы по мужской линии, не разбавленные материковыми. И женщин надо отсюда, с острова брать, из гайтар. Тогда и у детей кровь чистая.

Я задумался:

– Скажи, а почему ты вообще считаешь, что она женского пола?

– Ты и правда дурень. Говорил же тебе: ей семя нужно, мужское! Кто она ещё может быть?

Пожил бы он в Германии, однако, не был бы так однозначно уверен. Правда, загребли бы его в кутузку, скорее всего, после первой же встречи с местным ЛГБТ-сообществом. За нанесение тяжких телесных повреждений.

У меня голова шла кругом. Я не мог понять, наяву я или во сне. Я не мог поверить, что это происходит со мной. Но дед был – мой, знакомый с детства, источник моих детских страхов и надежд. Но – говорил он то, что в голове у меня, человека образованного, свободно говорящего на пяти языках, просвещенного, начитанного, приученного к скепсису и отученного брать что-либо на веру, не укладывалось никак!

– Но почему ты сам не...

– Ты совсем дурак, что ли? Семя ей нужно! Семя! А мне сколько лет, знаешь?

Он задохнулся и несколько минут тяжело отдувался, пытаясь восстановить дыхание.

– Но, дед... А если бы я не приехал?

– Она не должна была подняться так рано, – тяжело и устало ответил он. – Ей спать еще лет десять было. Но тут эти припёрлись... немцы твои. Говорил я им, не надо в развалины лезть! Нечего старое зло тревожить! Смеялись, говорили свои глупости про деревенские предрассудки... смотрели как на старого барана...

Он опять замолчал, тяжело дыша. Было видно, что он устал и плохо себя чувствует. Я впервые видел его в таком состоянии.

– Ну кто их прислал сюда на нашу голову? Залезли в сакрос, алтарь ковыряли... плиту предалтарную выдрали... она и пробудилась. Там дышать-то надо осторожно, когда она спит, а они...

Он безнадёжно махнул рукой.

– Я думал – пока она проснётся, или ты вернёшься, или я Павола подготовлю. Ему уж одиннадцать, недолго оставалось. Конста разбился, как же не вовремя! Цыган-то выгнали с острова, правильно ты говоришь. Я всю голову сломал, где ребенка-то взять. Потом вспомнил про лагерь этих, как их... рефьюжи.

– Беженцев?

– Ну да. Плывут сюда на лодках. Наши их топят по ночам, но всех-то не потопишь, некоторые днем прорываются. Раньше их на Крсте селили, в лагере, там жара и воды нет, они и дохли сотнями. А тут эти, из Брюсселя, наехали, говорят – "негуманно". Тьфу! Это же негры, чернота одна. Дикие. Все равно, заставили на нашем острове лагерь для них сделать. У Семпроничей отель отобрали под это дело, и даже не заплатили толком! Представляешь? Ну вот отчего она здесь, а не в Брюсселе этом проклятом проснулась!

– Подожди, так ты у беженцев ребенка утащил?

– Зачем утащил? Они сами продали. Там многие детей продают, кто на органы, кто в бордели. Кормить-то нечем. И самим есть нечего.

– А зачем тогда дочку Ксималосов было брать? Купили бы ещё ребенка у беженцев.

– Так лагерь-то на другом конце острова. День туда, день обратно. А она совсем уже разбушевалась. Да тут ещё ты со своей девкой. Хорошо, Мария сообразила, она Ксималосам помогала иногда с ребёнком сидеть.

Ну ничего себе! Мария – это ведь мама моя! Значит, и она в этом кровавом дерьме!

Я тяжело вздохнул.

И тут до меня вдруг дошло то, за что зацепилось моё сознание немного раньше. То, что царапнуло мозг как некая неправильность, несообразность. Я сказал:

– Кстати, а я и действительно не знаю, сколько тебе лет. Турок выгнали ведь в 1898-м? А ты говоришь, ты с отцом...

Он снова посмотрел на меня с неодобрением, как когда-то наша с бывшей женой кошка:

– Ну да. Мне двадцать два тогда было.

– Так тебе... Не может быть! Сто сорок в этом году?

– Кажется, столько и будет. Я на самом деле тебе прадед, твоего деда немцы убили, в сорок первом.

– Но... как же...

– Она даёт Триандесам, которые ей служат жрецами, долгую жизнь и крепкое здоровье.

Я некоторое время переваривал это, а потом задал вопрос, который мучил меня последние десять лет:

– А мой отец? Что с ним на самом деле случилось?

Дед нахмурился и проговорил с раздражением:

– Дурак он оказался. Слабонервный. Я долго справлялся сам, пока мужских сил хватало. Может, и зря не стал его раньше приучать. А когда начал – он как взбесился. Сказал, что ни за что не будет. А уже надо было, она проснулась и шалить начала. Двоих убить успела. Еле его заставил.

– А потом что? – Спросил я, уже понимая, что ничего хорошего не услышу.

– А что потом? Она уснула, а папаша твой всё ходил как ушибленный, ни с кем не разговаривал и даже есть отказывался. А через месяц вышел в море один перед самым штормом, и сгинул, конечно же. Обломки лодки нашли потом у Герганской скалы, а его так и не отыскали.

Дед окинул меня странным взглядом, пожевал губами и сказал:

– Ты тоже не готов. Не вздумай! Тебе надо хоть бы лет пять продержаться, пока младшие в возраст войдут. – Он подумал немного и решил подсластить пилюлю: – Впрочем, ты-то посильнее отца своего будешь. Он так и не решился сбежать, как подрос. А хотел, я знаю. Ты-то вот решился, и выучиться сумел, и добился многого. Так что, думаю, справишься.

Он добавил многозначительно:

– Да и деваться нам некуда. Она уже по трое в день убивает.

Встретив мой недоумённый взгляд, он объяснил:

– Говорил же тебе только что: ты видишь смерть когда спишь, но это не значит, что смерти нет, когда ты бодрствуешь! А мне наши про всё докладывают.

– Ну а если бы я не приехал?

Дед расстроился:

– Совсем бы плохо было. Так хоть надежда есть, хотя от тебя и толку... А то пришлось бы искать кого-то из наших оставшихся, а они все не на острове.

На мой вопросительный взгляд он ответил:

– Прадед твой, еще при турках, младшую ветвь отправил на материк и велел им в Америку ехать. Денег дал, кораблик выделил. Три семьи было чистокровных. Младшие, им тогда в жрецы не светило, а при турках развернуться было без шансов. А в восстание из наших мало кто в живых остался. Прадед в монастыре святого Алимпия погиб. Вас ведь туда водили на экскурсию из школы?

Я кивнул.

– Помнишь, там в башне шкаф такой есть с черепами защитников? Так вот, прадед твой там третий слева в самом верху.

Мне никогда не приходило в голову, что я связан с историей нашего острова настолько тесно и наглядно.

– Деда двоюродного убили уже в деревне, он с молодёжью, кого не взяли защищать монастырь, держали Алунту, пока турки не подвезли артиллерию. Последние в замке нашем отбивались, тогда его и разрушили так. Твои немцы, между прочим, туркам гаубицы продали! – Дед посмотрел на меня так, будто это я лично и сделал.

– А ты-то сам как уцелел?

– А мы с отцом твоим женщин и детей прятали в пещерах, где ты с бабой своей трахался. Турки не пошли туда, побоялись – очень большие потери были у них. Ушли, а после их с острова вообще выгнали. Мы в деревню вернулись – а там она, и убивает кого попало... Ну, да я тебе это уже рассказывал.

23

Дед поднялся, что далось ему заметно тяжело – и не только из-за ноги. Неужели начал дряхлеть?

Я было дёрнулся – помочь, но он так сверкнул на меня глазами, что меня буквально отбросило обратно на диван.

Дед выудил из шкафчика красивый стеклянный графин современной работы с тёмно-вишнёвым вином, которое на свету было как дорогой рубин. Налил мне и себе.

– Пей, это доброе вино. Не та бутылочная дрянь, которой вас травят в вашей Европе. И не перегонка эта вонючая, от которой только в голове шумит.

Вино действительно пахло приятно, а на вкус оказалось весьма неплохим, хотя я пивал и получше.

– В общем, так. Я бы хотел, чтобы ты остался здесь насовсем. Это ведь твоя земля, твоё место. Тебе, как я понимаю, не так уж и весело живётся там, в Германии – не то ты бы сюда и вовсе ни ногой, я помню, как ты мне по телефону отвечал. Молчи! – Прервал он мою попытку ответить. – Я не всё ещё сказал.

Он сделал глоток и покатал вино во рту.

– Тебе придётся её усыпить, это не обсуждается. Другого выхода нет, если ждать, пока здесь окажется ещё кто-то из Триандесов, тут пустыня будет. С трупами. Поэтому я тебя сегодня же начинаю учить, что и как ты должен делать. А в полночь завтра пойдём в храм. Сделаешь всё, она уснёт. Дня три подождём для верности, и можешь уехать. Но лучше бы тебе остаться... хотя бы лет на пять, замену тебе подготовить.

Он замолчал, думая о чём-то неприятном, отчего снова зашёлся в крике:

– Какие пять, какие пять! Ты хоть подумай, старшему одиннадцать всего! Он через пять лет хоть семя и даст, да головой повредится! Жертва – это ж не для подростков, у человека опыт должен быть, мозги устойчивые! Жрец чувства свои должен всё время контролировать, особенно после приношения! А то будет как с твоим отцом, прости меня, Господи – таким слабаком оказался... а ведь взрослый был совсем! Я ни Консту, ни тебя раньше времени вообще не трогал, ни слова не говорил. Консту готовить начал, когда у него уж двое детей было.

Я не знал куда девать глаза, мне было стыдно и страшно как в детстве. Дед постепенно успокоился, перевёл дух и допил то, что было в бокале.

Я решил воспользоваться паузой:

– Так что я делать-то должен? Ты учти, педофилия мне всегда казалась отвратительной, а уж после рождения собственных дочек...

Дед отрицательно покачал головой и коротко, но очень внятно рассказал, что представляет собой обряд. Жрец жертву не насиловал, семя добывалось собственноручно. Но вот что нужно было делать, чтобы было с чем его смешивать для ламии...

Я, конечно, разделывал и кур, и ягнят – в сельской местности живём, но ведь не заживо!

Я, наконец, справился со спазмами в животе:

– Скажи... а обязательно, чтобы она была живая?

– Да.

– Но, может, хоть напоить её чем-нибудь?

– Нельзя. Пробовали. Жертва должна быть в полном сознании до самого конца.

– А хотя бы жреца – можно?

– Его тоже нельзя. Должен быть трезвый и всё чувствовать. Она этим тоже питается.

У меня вдруг закружилась голова, и я повалился на бок. Пришёл в себя от резкой вони нашатырного спирта:

– Ты это, раньше времени-то себе всё не представляй. На самом деле не так оно и жутко, если настроиться. И не думай, я такой же был в первый раз. Боялся, и мутило меня.

Я точно не справлюсь.

– Справишься, – дед будто услышал, – я же справился, и даже отец твой справился. Ты, главное, должен сосредоточиться на том, что ты людей спасаешь, что это во благо, для прекращения смертей среди тех, кто тебе родня и кто тебе друзья.

Он снова разлил вино – я даже не заметил, когда допил свой бокал.

– И я ещё раз хочу тебе сказать: если ты всё-таки решишься остаться в Алунте, если будешь тут жрецом – не забывай: она жрецам здоровье поправляет и бережёт. Полтораста лет жизни, и учти, у тебя волосы снова вырастут и зубы! – Он оттянул нижнюю губу и показал свои, белейшие, крепчайшие, вовсе не старческие – смерть стоматологам. Я машинально потрогал свою правую верхнюю четверку, на корне которой набухала киста – такая же, как те, из-за которых я два зуба уже потерял.

– Полтораста лет! – Дед водил пальцем перед своим носом. – И всё это время – здоровым! И больше сотни лет – с бабами!

– Погоди, – я уловил некие противоречия в том, что дед рассказывал, – она же не терпит, чтобы семя доставалось не ей?

– Так она же спит по двадцать лет. А когда спит, ей всё равно. Триандесы-жрецы все женатые были всегда, и я тоже. Потом, когда овдовел, стал себе баб на стороне искать, не постоянных, чтобы в дела не лезли. Жена-то тоже чистой крови была, когда стало надо, я ей всё объяснил. Она мне много помогала, хорошая была женщина, святая.

И жена – святая женщина, и Господа он поминал – и ламии служит?

– Дед, а как же ты к Господу обращаешься?

Он усмехнулся:

– Ну, в церковь ходить, попам деньги давать, обряды соблюдать – надо обязательно. Да и не пересекается это никак с нею. Мы сотни лет ей служим – и в церковь ходим регулярно. И Бог нас ни разу не наказывал. Я так думаю, они в разных мирах с ним живут.

– Полтораста лет? Значит, ты себе еще десяток всего отвёл?

– А ты как думал? Вечных нет, не бывает, разве что только она. Как жрец мужскую силу теряет окончательно, он потом стареть начинает, как все. Только легче это у нас, жрецы и в старости здоровьем лучше обычных людей.

Дед ещё глотнул вина и махнул мне:

– Ну ты иди, думай, готовься. Завтра чуть свет учить тебя начну, времени мало у нас. Да, и не забывай: я не шутил, я тебя, если останешься, главой семьи сделаю, официально, как положено. И всё имущество на тебя перепишу. Там много, ты удивишься, насколько много. Им управлять надо, вкладывать умно. Сейчас столько всего нового: компьютеры эти ваши, планшеты, интернет, биткойны дурацкие... Меня этому не учили, а сейчас я уж и не освою. А ты умный, образование получил отличное, в технике всякой разбираешься, вон, патенты у тебя... Найдёшь, куда свободные деньги пристроить, что им в банке попусту лежать... Ну всё, иди, устал я.

И я пошёл.

Поднимаясь по лестнице, я так и не мог принять решение – что же мне делать. Собственно, вариантов у меня вовсе не было...

Но, с другой стороны, еще больше ста лет жизни при идеальном здоровье... и если в семье действительно есть хорошие свободные деньги – я давно уже придумал, что стоило бы сделать с инвестициями, за которыми не стоит чужой финансовый капитал...



[1] Орзо – разновидность пасты, мелкие макаронные изделия в форме рисинок.

[2] Лирник – музыкант, играющий на лире, архаичной разновидности скрипки в корпусе вдвое меньшего размера, которую ставят вертикально, упирая в левое колено. Лирники обычно исполняют народные песни и баллады, причем, как правило, поётся куплет с припевом, после которого мелодию подхватывает и повторяет лира.

[3] Ювеци – национальное блюдо из теста с тушёным мясом, овощами, сыром и соусом.

[4] Герой привык в своём технологическом мирке к англицизмам. Snail mail – это обычная почта, доставляющая бумажные, а не электронные письма.

[5] Ципуру называют у нас "дорада".

[6] Лаврак более известен российским потребителям как "си басс".

[7] Зарган – рыба-игла. [8] Речь ненависти – изобретение либерастов, считающих любые высказывания, в которых осуждается некорректное поведение других людей, предусудительными и подлежащими уголовному наказанию. Способ дезавуировать любую критику.