Текст книги "Чистая кровь (СИ)"

Автор книги: Доминик Пасценди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Но мне по-прежнему нечего было деду сказать. Я даже думать сейчас не собирался о том, что он мне предлагает: на первом месте было обвинение в убийстве и весьма возможная перспектива оказаться на скамье подсудимых с очень даже вероятным обвинительным приговором в результате. Я неплохо знал, по рассказам бывалых людей и публикациям, как в нашей стране работает правосудие: ты только дай повод себя подозревать, и выйдешь лет через двадцать, если выйдешь.

– Молчишь? Понимаю, – совершенно неожиданно для меня заявил дед. Уж чего-чего, но понимания я от него не видел за свою жизнь ни разу, одни приказы. – Тебе подумать надо. Подумай, но не тяни. Есть причины, по которым решать надо быстро.

Он уже начал жест, которым обычно отправлял людей, в коих более не нуждался, но я перебил его вопросом:

– Дед, я ведь присутствовал, когда ты разносил племяшей моих. Глава семьи – это же то, про что ты им говорил: копить деньги для того, чтобы защищать "своих", жить скромно, решать чужие проблемы?

Дед, вопреки ожиданиям, посмотрел на меня одобрительно:

– А я думал, ты и не слушал тогда. Да, главное – чтобы кровь наша была благополучна. Чистая кровь. Прочие нам безразличны, но своих – надо защищать. И тех, кто нашим служит.

– Так я, если приму твоё предложение, тоже буду ходить со старым телефоном без камеры и ездить на какой-нибудь рухляди?

Дед ехидно улыбнулся:

– Не путай то, что важно для правильного воспитания подростков, с тем, что важно для уважения людей. – С этими словами он вытащил откуда-то громадный и дорогущий смартфон предпоследней модели. – Я этой штуковиной пользуюсь, когда надо пыль в глаза пустить. Ну и читать на ней удобно, и в интернете лазать. А номер для связи у меня на вот этом, – и он вытащил самый примитивный "пенсионерский" телефон с крупными цифрами на клавишах и крошечным дисплеем, – он заряд неделю держит, маленький, и звук у него хороший.

Я помотал головой. Похоже, деда своего я вовсе не знал. Всё, что я про него думал, оказалось неверным.

– А что старший Браги от тебя хотел? – Вдруг спросил дед.

Стоит ли ему рассказывать? А что я теряю, ну, отругает, а ведь и помочь может – он тут, на острове, человек не последний, да и вот только что рассказывал, что своих надо защищать...

– Он хочет на меня все эти последние убийства повесить, – сказал я, стараясь, чтобы это не прозвучало озабоченно.

Дед опять удивил меня:

– Да он рехнулся! Ты не думай об этом, я всё улажу. Ты тут ни при чём, и не твоё это пока дело.

Ну да – а вот если приму его предложение...

– Ну ладно, – сказал он, – ты иди пока. Я позову тебя, когда надо будет.

И я пошёл – а что мне оставалось.

И только в своей комнате я сообразил, что так и не спросил его, как погиб дядя Такис.

18

Было уже почти два пополуночи. Я выдрыхся за день – и, видимо, это прибило мою простуду; чувствовал я себя замечательно. Спать не хотелось вовсе, да я и боялся заснуть: за время, что я пробыл в этот раз в родной деревне, каждый раз, как я засыпал, мне снилось, что я кого-то убиваю, и каждый раз это заканчивалось настоящим, реальным трупом, причём убитым именно так, как мне приснилось.

Исключением был, разве что, дядя Такис, погибший под осыпью – но кого я тогда так страшно размозжил прошлой ночью?

Меня не переставало мучить подозрение, что Момо Браги не так уж и неправ, обвиняя меня в жутких смертях наших земляков. Я не мог объяснить, как это возможно (я же точно знал, где находился в момент каждого убийства, и Момо сам подтвердил, что я никак не мог успеть добраться от места последнего до своей комнаты), но какая-то – мистическая? – связь между моими снами и гибелью людей, несомненно, существовала.

Надо было как-то скоротать время до рассвета.

Я было попробовал опять посмотреть кино на планшете, но понял, что вместо сюжета в голове моей вертится снова и снова всё тот же кошмар – что делать? Как выйти из нелепой и страшной ситуации, в которой я оказался не по своей вине?

В животе моём стыло ворочался жёсткий узел, не давая мне отвлечься.

В какой-то момент я понял, что, несмотря на беспокойство, задрёмываю. Это осознание облило меня холодом; я подскочил с кровати, наскоро натянул брюки и пошёл на кухню.

Против ожидания, там сидел Алекси, сонный до такой степени, что я чуть не вывихнул себе челюсть, настолько сильный зевок вызвал у меня его вид.

При виде меня он взбодрился:

– Господине?

– Сделай мне кофе, покрепче и погорячее.

Алекси послушно поднялся, и вскоре я уже пил густой и горячий напиток.

– Алекси, а у деда есть машина? – Спросил я не без задней мысли.

– А как же? – Удивился он. – Да не одна.

– И где же они?

– Так у нас во дворе гараж есть. Там, говорят, раньше каретный сарай был, а потом его переделали, ещё до меня.

– А своди меня туда, я хочу посмотреть машины.

Алекси пожал плечами, снял с крючка висящий тут же на кухне ключ и пригласил меня следовать за собой.

В моё время бывший каретный сарай использовался для хранения всякого хлама и для шустрого подростка, после первичного обследования, не представлял никакого интереса. Сейчас же это был хорошо оборудованный гараж на четыре места, даже с ямой. В нём стояли три машины: "Мазда-6" прошлого года ("Это вашей матушки," – пояснил Алекси), "Субару Форестер" предыдущего модельного ряда ("А это покойного господина Такиса") и, как бы не тридцати лет от роду, "Ауди-100" ("А вот это деда вашего").

Я подумал, что дедова машина никого не удивила бы в Германии: там даже члена земельного правительства можно увидеть на такой – или на "Мерседесе" в 126 кузове, тоже тридцатилетнем. Немцы бережливы, и если машина ездит – они её не меняют. Только после восьмого года, когда за сдачу старых машин стали приплачивать при покупке новых, пошла массовая замена. А вот в нашей стране, наоборот, уважаемый человек обычно меняет машину каждый год. Дед и тут демонстративно отказывался быть как все.

На спидометре "Ауди" было тридцать восемь с чем-то тысяч километров. За тридцать лет.

Странно, но я совсем не помнил эту машину. А должен бы, она точно была уже у деда, когда я сбежал из Алунты.

– А чья это рухлядь стоит в начале проулка? – Спросил я.

– Так это тоже деда вашего. Он специально туда её ставит, чтобы к нам не заезжал никто без разрешения.

– А она что, тоже на ходу? – Изумился я.

– А как же! Вот же ключи от неё! – Алекси показал на кокетливую дощечку с крючками для ключей, украшенную рисунками пони из модного мультика и прибитую у входа. На ней висели четыре комплекта, у каждого брелок с логотипом производителя машины. Пикап, очевидно, был фордовский, чего я бы никогда не подумал: просто не вспомнил бы такую древнюю модель.

Ключи от всех машин, стало быть, здесь же. Это хорошо, это удачно.

19

Мы вернулись на кухню, я влил в себя ещё чашку крепчайшего кофе с кардамоном, приготовленного Алекси, и снова поднялся к себе.

Остаток ночи я провёл между сном и бодрствованием, не давая себе провалиться в глубокое забытьё. К тому времени, как меня позвали на завтрак, я был в таком состоянии, что едва втиснул в желудок несколько ложек йогурта с мёдом – хотя это всю жизнь было моё любимое блюдо, которого мне страшно не хватало в Германии, где и мёд, и йогурт – жалкие пародии на настоящие продукты с нашего острова.

Ни то, ни другое не может быть жидким. Йогурт, выложенный на блюдце, должен образовывать на нём горку, а мёд – стекать со специальной, сделанной из оливкового дерева, ложечки (точнее, стержня с утолщением, в котором сделано несколько поперечных пазов) ме-е-едленно, как почти твёрдая субстанция. (Это страшно неудобно, кстати, когда накладываешь его себе в йогурт.)

Мама что-то спрашивала у меня, но быстро поняла, что я в состоянии зомби и членораздельных ответов давать не могу. Остальные глядели на меня кто с сочувствием, а кто и с ужасом. Так что я опять сбежал в свою комнату.

Но там было не легче. К полудню я уже вообще ничего не соображал, замученный крутящимися в голове одними и теми же мыслями.

Как же мне не хватало кого-нибудь, с кем я мог бы откровенно поговорить и посоветоваться!

Ни мама, ни дед для этого не подходили. Мама меня бы пожалела, приласкала и попыталась успокоить, но решить мои проблемы точно не смогла бы. Дед, возможно, в состоянии был их решить – я не недооценивал влияние главы семьи Триандесов на острове – но у него были на меня планы, и мне не нравилось то, что я этих планов толком не знаю и вовсе не понимаю.

Может быть, мне помогла бы Елица – но она умерла некстати. И, возможно, по моей же вине!

Я мерил комнату шагами из угла в угол (только не спрашивайте, сколько там шагов: я не в состоянии был это запомнить). Я бегал на кухню за кофе. Я притащил в комнату бутылку виски взамен выпитой вчера "Метаксы", но так и не решился её открыть, опасаясь, что выпив – усну.

На улице по-прежнему шёл дождь, а вот шторм утих, хотя с моря доносились ещё довольно громкие удары волн – от зыби, что держится после бури. Часам к трём, впрочем, дождь перестал.

А в четыре заявился Момо, в этот раз в фуражке, сухой, трезвый и спокойный. Посмотрел на меня, покачал головой, и стал снова задавать вопросы, на которые я отвечал совершенно искренне – но опять ничем не мог подтвердить правдивость моих слов.

Потом он устал спрашивать, расслабился и подобрел, и мы выпили ту самую бутылку виски. Две трети пришлись на его долю, так что друга моего снова развезло.

– Ты знаешь, – сказал он мне, уже заметно пьяный, – мало того – тут пропала дочка Ксималосов, младшая. Трех лет не исполнилось! У нас такого вообще никогда не было, чтобы детей... Я-то знаю, я на курсах был... Сейчас в вашей Европе модно детей насиловать... Но я тебе клянусь, Юрги! Запомни, я клянусь тебе, а Момо Браги никогда зря клятву не бросает! Так вот, я клянусь, что, кто бы это ни сделал, до суда он не доживет! Мы тут не в Берлине вашем и не в Париже, мы в Алунте живём, у нас с этим строго!

– Погоди, как, когда пропала? – Спросил я, холодея внутри от воспоминания о детском плаче и шевелящемся бауле.

– Сегодня утром, – ответил Момо, – Ирида Ксималос её выпустила на террасу поиграть – у них крытая терраса на заднем дворе, большая – и пошла готовить. Через полчаса выходит, а девочки нет. Она побежала по соседям, там её тоже нет. Тут у неё на плите что-то сгорело, она кинулась гасить, ещё, считай, полчаса потеряли. Потом побежала в "Пляж" за мужем, а тот уже стеклянный весь был. Пока то да сё, еще час. Наконец, сообразили мне позвонить. Я как раз был в Ближних Ручьях. Пока доехал по дождю, два раза чуть с обрыва не улетел. Пришёл к ним во двор, а там уж, конечно, всё затоптали. Я только один след увидел, очень странный: девочка до самой калитки дошла, одна, и вышла наружу. Дальше – всё, там асфальт, уклон, вода лила несколько часов...

Я поразился тому, насколько Момо, даже сильно пьяный, сохранял профессионализм, когда дело шло о полицейских делах. Он ведь мне практически протокол пересказал.

У меня отлегло от сердца: в давешнем бауле не могла быть потерянная сегодня девочка. Может, там и не ребенок был вовсе.

Напоследок Момо опять напомнил мне, чтобы я никуда не уезжал.

Ну-ну. Ждать, чтобы на меня обрушилось местное "правосудие"? Нет уж. Пусть лучше на материке ловят.

И я полез в интернет заказывать билеты на самолёт. Меня устраивал первый утренний рейс, всё равно куда. С германским паспортом я разве что в Россию не мог уехать. Ну, или в Иран.

В половине шестого утра из международного аэропорта вылетал рейс на Рим. Я купил билет в бизнес-класс, один из двух оставшихся: странно, что в эту пору года так много народу хотело улететь с нашего острова в столицу Италии.

Ну, пускай меня поищут по всей Европе. Переведу деньги со счета в дорожные чеки, возьму в Риме машину напрокат, а где-нибудь на юге Италии куплю подержанную, там можно найти дешевую. Закачусь куда-нибудь в Сербию, там с немецким паспортом виза не нужна. Буду жить в апартаментах, договариваться с хозяевами на месте, платить наличными. Язык похожий, проблем не будет. Если не торчать в одном месте и не пересекать часто границы – не найдут. Пересижу, пока дед не уладит всё со здешней полицией. Обещал ведь.

20

В общем-то у меня было довольно мало времени до отъезда. Я не хотел, чтобы в усадьбе видели, как я уезжаю; лишние расспросы и, возможно, препятствия были ни к чему. Я не стал брать чемодан, вместо этого вытащил из шкафа свой старый, ещё школьный портфель – точнее, сумку с ремнём через плечо. Вещь добротная, из хорошей кожи, и прочная. Сунул в него ноутбук и планшет, оба зарядника, рубашку и пару белья на первый случай, ну, и свои лекарства. Документы запихнул во внешний карман сумки, чтоб были под рукой.

Ожидание сводило меня с ума, потому что я ничем не мог заставить себя заняться, а ничем не занимаясь – я тут же задрёмывал, что меня пугало до полусмерти – или до смерти, чьей-нибудь, от моего сна.

Я подумал, не вызвать ли такси. На моё несчастье, обе крупные фирмы, которые обычно гоняют такси в Алунту, не обещали скорого прибытия, поскольку где-то в горах шла гроза. У нас-то к этому времени дождь перестал и развиднелось, хотя большая часть неба по-прежнему была в облаках.

Разумеется, передо мной учтиво извинились.

Ну, собственно, не очень-то и хотелось. Я как-то с самого начала был настроен на то, чтобы уехать за рулём. Какая-то из машин должна быть заправлена, ну не может мне вообще не повезти!

Искать ночью заправку – да ещё, возможно, в грозу – мне не улыбалось.

Брошу машину в аэропорту на стоянке, заплачу за двое суток сразу. Потом маме позвоню и скажу, где оставил. Разберутся.

Наконец, ближе к часу ночи все утихомирились. В усадьбе почти везде погас свет.

Я тихонечко спустился во двор, одетый по-дорожному и обутый в кроссовки.

Дверь бывшего каретного сарая предательски заскрипела, вызвав у меня едва ли не приступ зубной боли. Я пролез внутрь, раскрыл ворота (опасаясь ещё более громкого скрипа, которого не дождался – петли ворот были хорошо смазаны), наощупь снял с крючков все ключи и полез проверять машины.

Полностью заправленный бак был только у деда. К тому же его машина была с турбодизелем, и бака мне хватило бы проехать половину острова.

Так что я, включив только тусклые подфарники, аккуратно и осторожно вывел "Ауди" на улицу, открыл усадебные ворота и доехал до ржавого пикапа, перекрывающего наш проулок.

Озираясь, вылез из дедовой машины, пересел в пикап (опять чуть не выдавший меня дверным скрипом), завёл его, к своему удивлению, с пол-оборота, и отогнал за пределы проулка, где и бросил.

"Ауди", негромко ворчащий дизелем, уже прогрелся к тому времени.

И я плавно и неторопливо вырулил на окружную дорогу.

Меня беспокоило только то, что я не спал уже почти сутки. Как бы из-за этого не поиметь проблемы на наших-то серпантинах!

Но я решил, что гнать не буду, а если вдруг опоздаю на рейс, то и чёрт с ним.

Деньги есть пока.

Только отъехав от деревни километра на три, когда меня закрыл от неё очередной поворот, после которого дорогу уж точно не видно было ни из какой точки, я решился включить фары. Дорога пошла на довольно крутой подъем; я прибавил газу. Наконец, подъем переломился, выходя с поворотом вправо на ровную площадку – и тут мои фары высветили перегородивший дорогу полицейский мотоцикл. Я обречённо нажал на тормоз.

Перед мотоциклом стоял, освещенный жёлтым светом старых фар, Момо Браги, мой школьный друг, в полной полицейской форме, в которой он постоянно хаживал по нашей деревне. В правой руке его, судя по её положению и матовому блеску, был направленный на меня пистолет (eine Pistole, подумал я ни к селу ни к городу: "какой-то пистолет"). Левая рука была опущена, но в ней тоже что-то поблескивало.

Жест "каким-то" пистолетом был совершенно недвусмысленным: "Выходи!".

Я вышел из машины.

– Вот я тебя и поймал, Юрги. – Сказал Момо. – Так и думал, что ты сегодня ночью попытаешься сдёрнуть. А ведь бегство – признание вины, Юрги, ты разве не знал?

Я проблеял, чувствуя себя персонажем пошлого третьесортного сериала:

– Ты не понимаешь... Это совсем другое... Я ни в чём не виноват, я просто...

– Да замолчи. Ты больной ублюдок, маньяк-убийца. Нам про таких рассказывали на учёбе. Не думал, что такой найдётся среди моих знакомых. Я знаешь, о чём жалею? Что тебя будут судить. И дадут пожизненное, в тёплой камере, с телевизором и интернетом. И ты проживёшь ещё лет тридцать, а то и сорок, за счет работяг, которые платят налоги. Так что не искушай меня: подойди поближе, вытяни руки вперед и замри!

Это не могло происходить со мной. Я будто отделился от своего тела, видя себя со стороны: толстого, сутулого, нерешительного, медленно идущего вверх по склону к Момо Браги с вытянутыми вперед руками. Тот начал поднимать левую руку с наручниками (я теперь ясно видел, что это были они), а правую с пистолетом опустил, заталкивая оружие в кобуру. Мне ужасно жгло затылок, и это мешало думать и принимать решения.

Вдруг из тёмного неба сверху вниз, вправо от нас, совсем близко сверкнула толстая извилистая молния, стремительно нырнув в ущелье, и тут же громыхнул, забив мне уши, пушечно-сильный гром.

И тут я жалко сомлел, потерял, видимо, сознание: взор мой заволокло тьмою, и я перестал что-либо чувствовать.

Очнулся я лежащим ничком, ощущая боль и дискомфорт в разбитом носу. Оттолкнулся ладонями от бетона дороги, поднимая голову – и увидел в метре от себя лежащего лежащего навзничь Момо Браги с головой, повёрнутой под таким углом к туловищу, который у живого человека невозможен.

Даже не успев ни о чём подумать, я с кряхтением, преодолевая боль и слабость, поднялся на ноги. Момо при этом не ожил и не пошевелился.

Сзади я услышал скрип и хлопанье автомобильной дверцы, и приближающееся хриплое дыхание, а потом неровные шаги. Обернулся – это был дед. Ещё бы, подумал я, двое меня пасли – оба меня достали.

Дед выбрался на площадку (при этом, в отличие от меня, не запыхавшись), покрутил головой и спросил:

– Это ты его или она?

Я не понял вопроса, но дед, ещё раз оглядев меня и тело Момо, сделал вывод:

– Она, конечно, куда тебе...

Помолчал и добавил:

– Ты везучий. Ещё бы километр, и ей бы не достать. А если б он тебя не в деревню потащил, а в столицу, там из тебя бы тебе же верёвку сплели. Ты ж ни на что не годен, ни соврать, ни отбрехаться.

Мне нечего было на это сказать: дед был прав. Попади я в тиски правосудия – любой следователь, работая на косвенных уликах, выставил бы из меня настоящего маньяка. Я и сам в последние дни сомневался.

Тут снова ослепительно сверкнуло, но на этот раз за горою; гром был сильным, но не таким оглушительным.

Дед посмотрел вверх и сказал:

– Помогает она. Сейчас дождь польёт, надо здесь заканчивать и убираться.

– Подожди, а... с ним что? – Я кивнул на тело Момо. – Его же искать будут, а тут следы от меня...

– Сейчас свалим его в ущелье, все решат, что он по грозе не справился с мотоциклом. Тут часто на двух колёсах гибнут, видел, небось, часовенки. А следы твои гроза замоет.

Дед был совершенно спокоен, будто проделывал это не раз и не два. Он взял Момо Браги за ноги и потащил к обрыву.

– Что стоишь, помогай! Поднимай его за голову, а то и правда следы останутся!

Против своей воли, против своих убеждений, против своего характера – я послушался. Голова Момо была как будто отдельной от туловища, которое повисло на коже и жилах и не хотело подниматься. Дед заорал на меня, чтобы я брался за плечи – и я взялся; тело удалось поднять. Вдвоём мы подтащили его к невысокому парапету над подпорной стенкой – за которым метров на тридцать темнел жуткий обрыв, журча понизу речкой. Журчание это меж тем заметно усилилось за последние минуты, превращаясь в грозный рокот.

– Скорее давай, а то в дождь как бы самим с дороги не улететь! – Подогнал меня дед. Мы раскачали тело и на счет "три" – отпустили его.

Дед не дождался всплеска внизу – а я его не услышал. Вряд ли Момо долетел до середины речки, скорее, он мягко, неслышно за ветром и шелестом деревьев, стукался об обрыв, пока не попал в воду.

"Гроза быстро унесёт", – подумал я, как будто о комке бумажного мусора. Эмоций не было.

Дед меж тем снял мотоцикл с подножки и легко катил его к обрыву. Я взялся помогать, потому что надо было перевалить его через парапет аккуратно, чтобы не оставить царапин. Дед сильно толкнул тяжёлую немецкую машину сзади; она мелькнула, слетая вниз, расчётливо направленная дедом колёсами по подпорной стенке.

– Пошли, – сказал дед, – ещё надо площадку проверить. А времени совсем уже нет.

В подтверждение снова вспыхнуло и громыхнуло, и под усилившийся шёпот ветра на землю упали первые крупные капли грозы.

Оказалось, что Момо уронил свой "Глок-18". Дед поднял его, с минуту разглядывал – а потом с видимым сожалением запустил под обрыв.

Потом мы молча спустились к машине – это был дедов ржавый пикап – и, под усиливающееся тарахтенье капель по крыше, дед забрался внутрь.

Я было полез туда же – но дед сверкнул глазами почище молнии, обозвал меня идиотом и велел забрать "Ауди", на которой я приехал. Я хлопнул себя по лбу, вернулся на площадку, сел в машину, в которой ещё урчал мотор, и в четыре приёма развернулся. Дедов пикап я нагнал сразу: он еле полз по крутому склону, с погашенными огнями, облезлый даже в скудном свете моих подфарников.

Мы доползли до объездной дороги, где дед немного ускорился, и через несколько минут подъехали к нашему проулку. Дед пропустил меня, мигнув фарами; я закатил машину вплотную к воротам, а он водрузил своё ржавое корыто на обычное место поперёк проулка, у его устья.

– Брось тут, Алекси уберёт, – сказал дед, и на мой недоумённый взгляд объяснил: – в усадьбе все свои. Никто болтать не будет, это не Германия твоя.

21

Дед, не оглядываясь, отправился в дом. Он заметно прихрамывал на правую ногу.

Я пошёл за ним как привязанный, хоть он и не звал меня. Хотелось всё-таки понять, что, чёрт возьми, вокруг меня здесь происходит!

В своей комнате дед уселся на кресло, причём было видно, как ему хочется закряхтеть. Ну да, Триандес (да и вообще любой мужчина нашего острова, воспитанный в традициях) не может себе позволить выглядеть слабым.

Только я устроился на диване и вознамерился задавать вопросы, как дед спросил меня:

– И зачем ты собрался удирать?

Я осёкся и машинально ответил:

– Не хотел сидеть в каталажке у Момо. Нашим только попадись.

– Я же сказал тебе: не думай об этом. Это моя забота, я бы всё уладил.

– Ну да! Когда бы ещё! А дело только заведи – оно дальше само жить будет.

Дед тяжело вздохнул.

– Всё-таки зря ты тогда уехал из деревни так рано. Я так и не успел с тобой толком поговорить.

Он вздохнул ещё раз. Столько вздохов я от него, кажется, никогда в жизни не слышал.

– Да что сказать, – махнул он рукой, отвернувшись, – всё равно не успел бы, наверное. Был старший брат твой, был Такис на подмогу... – тут он сказал то, чего я никогда не ожидал от него услышать: – ты, наверное, прав был, что сбежал тогда. Я бы тебя держал здесь на подхвате, ты бы в университет свой не попал и не выучился.

Боже всемогущий, мой всемогущий дед – извиняется??

Если я и хотел что-то спрашивать, сейчас мне стало не до того.

Но тут дед собрался, вернувшись в обычное своё состояние:

– Ты одно учти, Юрги: если опять сбежишь – я тебе не помощник. Вот тогда точно всё, что старший Браги собрал на тебя, в дело пойдёт. Я пальцем о палец не ударю. Ты мне сейчас вот так здесь нужен!

Он провёл указательным пальцем под подбородком, покрытым крошечной совершенно белой щетиной, словно подчёркивая слова "сейчас" и "здесь".

И только теперь я смог собраться настолько, чтобы задать вопрос уже ему:

– Ты объясни хотя бы, что происходит? Что за убийства?

Дед выпрямился на кресле и посмотрел мне прямо в глаза. После чего спросил неожиданно:

– Сны снятся странные? Будто ты убиваешь кого-то?

Я кивнул, соглашаясь.

Дед как будто получил облегчение. Он вдруг улыбнулся и сказал:

– Это хорошо. Это здорово. Я в тебе не ошибся. Да и с чего бы? Твой отец честный человек был, и мать твоя – наша, честная женщина.

Меня несколько смутил этот неожиданный вывод из того, что мне снятся убийства.

– Мы чувствуем, когда она убивает. Если спим при этом. Это не значит, что ежели не спать – то она никого не тронет. Она всё равно будет убивать, если проснулась.

Это звучало как бред. Дед, между тем, продолжил, и то, что он говорил дальше – было бредом не меньшим:

– Твой отец глупо погиб, между прочим. Ты тогда смотался в свою Германию, никого не спросил, ни с кем не посоветовался. А я ведь на тебя рассчитывал, после него. А через десять лет она проснулась. Мы с твоим отцом смогли ее успокоить, но он не выдержал. Крови боялся, всегда был такой. А потом Конста погиб. Я с тех пор всё думал, что делать, да как бы она не проснулась опять. Ты приехал, я и сомневался, и обрадовался, думал – теперь успею тебя подготовить. Но она ровно на другой день проснулась! На другой день! И всё из-за этих дурней с материка. Стали копаться в развалинах – ну чего там копать? Что там хорошего может быть? Залезли в древнее, на что и смотреть-то нельзя обычному человеку.

Я смотрел на него, слушал – и ничего не понимал. Кто "она"? Чего не выдержал мой отец? При чём здесь я?

– Когда твой отец умер, я думал, ничего страшного: еще был Конста чистой крови, да и ты мог вернуться. И тут Конста разбился. Зачем я, дурень старый, купил ему этот мотоцикл? Тебя не было, я написал тебе, да ты даже не ответил. Ну, я решил попробовать с Такисом, готовил его, надеялся, что она его примет. И вроде приняла сначала, только недовольна была, долго куролесила. Стала потихоньку успокаиваться. А потом будто взбесилась! Набросилась на Такиса! Он умер, а она не успокоилась! А всё ты со своей бабой! Что бы тебе дня три подождать! А теперь она будет убивать и убивать, убивать и убивать! А успокоить ее НЕКОМУ! Потому что ты ничего не знаешь и не умеешь! И готовить тебя некогда! На всё у нас день, много – два. И за эти дни кто-то ещё обязательно погибнет в деревне!

– Кто это – "она"? – Наконец, смог вставить я слово.

– Ламия.

Я чувствовал себя как будто в дурном сериале.

– Ну что зыркаешь так? Она всегда тут была. До нас ещё святилище было, когда наши пришли, сначала местных служить заставляли, потом она Триандесов из всех выбрала. Потому что мы были князья! – Дед снова вытянулся на кресле, глаза его загорелись. – И с тех пор мы ей служим, вот уже сколько веков.

У меня голова пошла кругом.

– Дед, ты в уме? Какая ламия?

– Дурак. Ты думаешь, если ты про что-то не знаешь, то этого и нет на свете? Ты думаешь, всё только наука ваша? Не-ет, внучек, много есть такого, что было, когда всей вашей науки на свете не было.

– Подожди. Объясни, наконец, что за ламия и причём здесь убийства?

Дед перевёл дыхание, как будто говорил с утомляющим его дураком или малым ребёнком:

– Так. Ламия – ну, не знаю, как тебе объяснить. Живёт она здесь. С незапамятных времён живёт. Почти всё время спит, а когда не спит – куролесит: убивает кого попало. Если бодрствует, ей нехорошо всё время, как нам, когда зудит где-то. Убила кого-то – зуд утихает на какое-то время.

– Так она бы всех перебила, и дальше по острову пошла?

– Нет, так она не может. Убивает только тех, кто под открытым небом, и только если никто этого не видит. Предпочитает посторонних, но и наших, с чистой кровью, может убить, если выбора нет. И уйти от святилища далеко не может, я ж говорил тебе: повезло, что ты отъехать не успел.

– А я-то тут причём?

– А тебя она почуяла сразу. Ты ведь с первого дня сны эти видишь?

Я кивнул.

– Ну вот. Она тебя выбрала, я так думаю, следующим своим жрецом. Сходится всё: и то, что ты сразу стал сны видеть, и то, что она взбесилась, когда ты эту дуру трахнул.

– Это-то здесь причём?

– Ей семя нужно, мужчины с чистой кровью. А ты его другой отдал.

Я поглядел на него ошарашенно, совершенно не понимая, кто же из нас сбрендил.

22

– Она просыпается раз в лет двадцать-двадцать пять, если ничего не случается необычного. И начинает убивать. И убивает с каждым днём всё больше. Чтоб её успокоить, надо провести ритуал, принести жертву. – По его тону я понял, что речь идет не о петухе или баране. – Мы раньше покупали их у цыган.

– Но ведь цыган выгнали с острова, еще когда я не уехал? – Потом я, наконец, догадался спросить – хотя лучше бы этого не делал: – Кого покупали?

– Детей, кого же ещё. Для ритуала нужен ребенок. Девочка. Не старше трёх лет, не моложе двух.

Тут меня окатило холодом:

– Так значит...

– Что "так значит"? Что "так значит"? – Передразнил меня дед с раздражением. – Ты что, жалеешь эту соплюху Ксималос? Тьфу! – Он сплюнул на пол, чего на моей памяти не позволял себе никогда. – Ты о другом подумай: если её не успокоить – она так и будет убивать. Каждый день! Сначала по одному человеку, потом – двоих, троих, в день, потом – и десяток! Да тут вообще никого не останется, одних она убьёт, другие сами разбегутся! Так уже было, при моём отце. Тогда только турок выгнали. До этого всё на турок валили, народ верил. А тут – все свои вокруг. Отец мой тогда тоже сначала застеснялся, как ты сейчас. – Дед смерил меня презрительным взглядом с головы до ног. – Так в деревне только мы и остались, пока он в себя пришёл. Кого она не убила, разбежались.

Я против воли своей заинтересовался:

– И что потом было?

Дед снова посмотрел на меня, как на идиота:

– Что потом? Потом пришлось идти через залив в Маглию, тогда там просто большая деревня была, домов на сорок. Ночью, в шторм! Наугад! А вдруг бы там не нашли, что нужно? Что тогда? Кроме Маглии, в то время и пойти было некуда, турки перед нашей победой почти всё побережье вырезали.

Он замолчал. Мне не хотелось уже спрашивать – ни нашли ли они подходящего ребенка, ни как они его забирали у родителей. Воображение подсказывало варианты один кровавее другого.

– С тех пор я понял: лучше пусть одно дитя пострадает, чем вся деревня. Здесь же, считай, через одного наши родственники. Я только знал одно: своих брать нельзя. В родне хоть малая, но доля чистой крови есть всегда. Не примет она жертву. Ребенок не должен быть чистой крови. Чистой крови должен быть жрец.

– Так что случилось-то? У Ксималос чистая кровь оказалась?

– Ты с ума сошёл? Они здесь совсем недавно, с материка приехали. Да и вообще, мы её потом достали, сейчас соплюха в нижнем сарае сидит. Она Такиса не приняла! И не могла принять, разрази меня гром! – Заорал он неожиданно. – Эта шлюха с материка! Этот упрямый дурак, которому надо было детей по любви!

Он остановился, тяжело дыша. Потом сказал уже спокойно:

– Да, ты же не знаешь... – и снова возбудился: – Ну кой демон тебя дёрнул удрать, жил бы здесь, давно бы всё знал!