Текст книги "Вишнёвое дерево при свете луны"

Автор книги: Додо Вадачкориа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Ворошиловские стрелки

Комната пионерской организации находилась на втором этаже школы. В комнате были три глухие стены без окон. С потолка до пола украсили мы эту комнату фотографиями и плакатами. Посередине стоял длинный стол, покрытый красной материей. На столе лежали газеты и журналы «Пионер», «Октябрёнок». В углу стоял бюст Ленина. Одну стену занимали стенные газеты отрядов.

Наша пионервожатая была красивая, к её матовому лицу и добрым, красивым глазам очень шли вьющиеся, необыкновенно блестящие волосы. Она одевалась очень аккуратно. На ней всегда был красиво повязанный красный пионерский галстук. Подражая ей, и мы всегда тоже аккуратно повязывали галстуки.

Носовой платок она никогда не носила в кармане, он у неё был всегда за ремешком ручных часов. В нашем отряде у всех девочек из-под манжетов тоже выглядывали носовые платки. Наверное, и другие, так же, как и я, часами кипятили их в мыльной воде, чтобы платки были белоснежными.

Наш отряд был передовым. У всех десяти девочек были сданы нормы ГТО. И наша стенная газета считалась лучшей. Редактором была я.

– К концу учебного года нужна новая газета, – сказала пионервожатая. – Предупредите учеников, у кого шесть или более пятёрок, пусть принесут свои фотографии, и вы их поместите в газету.

«Хоть у меня и пять пятёрок, но, если бы даже было больше, я бы всё равно не стала бы вывешивать своей фотографии», – думала я, и мне это было обидно, что же скрывать…

На длинном столе пионерской комнаты я развернула рулон толстой белой бумаги.

– Вырвите из тетради листок, пожалуйста, – попросила я девочек.

– Вот, возьми, – дала мне Тина.

В комнате стоял запах клея и краски.

– Клея мало, и обращайтесь с ним поэтому осторожней, – сказала Марго́, доставая из шкафа небольшой пузырёк.

На листе, вырванном из тетради, девочки быстро начертили макет газеты. Посередине нарисовали пионерский галстук, и на нём отметили места для фотографий. Потом распределили, как лучше наклеить заметки.

У Ии был красивый почерк, и всегда она переписывала все заметки. Девочки быстро закрасили акварельными красками красный галстук, а я и Суса́нна приклеили фотографии, и заголовок был готов у нас: на голубом фоне большими белыми буквами написано «Юный ленинец». Рядом нарисована красная звезда. В середине звезды фотография Ленина.

На второй день газета была готова. Марго сняла старую газету, свернула и спрятала в шкаф.

Только мы успели повесить новую газету, как вошла пионервожатая.

– Джанико! Тебя зовёт классная руководительница, – сказала она мне, улыбнувшись. – А газета готова?

Я кивнула головой и показала на стену. Пионервожатая взглянула на газету и сказала мне вслед:

– Поскорее возвращайся.

Без меня произошло вот что. Вожатая подошла к газете и стала внимательно рассматривать её, удовлетворённо качая головой. Потом села у стола и девочек посадила рядом.

– Как вы думаете, чего недостаёт газете?

Девочки удивились.

– В газете фотографии всех отличников? – вожатая нахмурилась.

– Да!

– Вот как? Я не ожидала от вас такой небрежности!

Из ящика стола достала она бумаги, поискала что-то, нашла мою фотографию и сказала Марго:

– Наклей, но осторожно, не испачкай газеты.

Я скоро вернулась. Смотрю – у всех весёлые лица. Вожатая улыбается. Марго стоит рядом с газетой, спрятав руки за спину.

Я остановилась в дверях и с удивлением смотрела на вожатую и подружек.

– Чего-то недоставало вашей газете, и я… – вожатая рассмеялась, не закончив слова.

Что я могла ответить? Издали бросила взгляд на стену. Газета показалась другой: на ней появилась ещё одна фотография, чьё-то знакомое лицо. Я даже сразу не поняла, что это я. А когда поняла, то смутилась и опустила голову…

Однажды вожатая вывела нас на школьный двор. Во дворе стоял какой-то военный. Мы сразу заметили, что к кирпичной стене была прикреплена мишень.

– А ну-ка, ребята, подойдите ко мне, – сказал военный, снимая с плеча малокалиберную винтовку.

Сначала он объяснил нам, как нужно обращаться с этой винтовкой. Затем лёг на заранее приготовленный матрац и сделал несколько выстрелов. Он встал и протянул ружьё мне:

– Ну-ка, девочка, попробуй теперь ты.

Я взяла в руки винтовку и улеглась на матрац. Потом тщательно прицелилась. Первая попытка была неудачной. Второй раз пуля попала в мишень.

– Товарищ военрук, можно, я по-своему выстрелю? – попросила я военного.

– Как это по-своему? – удивлённо посмотрел он на меня.

– С колена… Или стоя, – ответила я.

Военный кивнул головой и отошёл в сторону.

Я взяла ружьё, встала на одно колено, прицелилась и попала прямо в «яблочко».

Ребята зашумели. Вожатая прижала меня к груди.

С нахмуренным лбом стояла я, не поднимая глаз от земли.

– Случайность, – объяснил военрук школьникам. – Случайно в «яблочко» может попасть каждый, а не случайно только тот, у кого очень меткий глаз.

– Почему это случайность? – вспыхнула я. – Я совсем не случайно попала в «яблочко», а именно нарочно.

Военрук недоверчиво посмотрел на меня и сказал:

– Ты хочешь сказать, что ты сможешь ещё раз попасть в «яблочко»?

– Могу! – с вызовом ответила я.

– Посмотрим, посмотрим, – сказал недоверчиво военрук, протягивая мне ружьё.

Я снова опустилась на колено, тщательно прицелилась и выстрелила. И снова попала в «яблочко».

Военрук сначала молча удивился, потом сказал ещё более удивлённо:

– Ты, оказывается, молодец. Ты, оказывается, действительно не случайно, а нарочно попадаешь в «яблочко». А кто тебя учил так хорошо стрелять, девочка? – спросил военный.

– Отец научил, – ответила вместо меня Тина. – Он у неё настоящий охотник.

– И ты молодец, и твой отец молодец, – сказал военрук.

Всем захотелось сделать хотя бы по одному выстрелу…

На другой день после уроков мы всем классом пошли ко мне домой. На этот раз военруком была я.

Перекинув ремень охотничьего ружья через плечо, как заправский солдат, я повела своих одноклассников к старому кирпичному заводу.

Вокруг не было ни души. Установив мишень у полуразрушенной кирпичной стены, мы стали тренироваться.

Патронов было мало и поэтому тренировались недолго. К тому же день был ветреный. На другой день мы тренировались дольше. Вдруг, словно из-под земли, вырос и подошёл к нам какой-то мужчина.

– Откуда вы, ребята, – строго спросил он, – кто ваш руководитель?

– Она, – указали на меня ребята.

– Ты? – удивился мужчина.

– Я, – смело подтвердила я слова ребят.

– А откуда вы такие? – опять спросил он и оглядел меня, видно, он усомнился в том, что я руководитель.

– Из восемнадцатой школы! – опередил кто-то меня.

Я оглянулась. Все, будто нарочно, сегодня были в форменных шапках; девочки – в беретах, мальчики – в фуражках, и на всех головных уборах красовалась цифра «15».

– Из школы вы восемнадцатой, а на кокардах число «15»? Как же так получается? – сказал незнакомец.

Мы все и мужчина рассмеялись. Но внезапно он сделал строгое лицо и сказал:

– Дай-ка мне это ружьё! Знаешь, что вы меня чуть не убили?!

– Как? – испугалась я.

– А так, пуля слепа. Разве можно заниматься стрельбой без взрослых! Чьё это ружьё?

– Моё.

– Откуда у тебя это ружьё и кто тебе его дал? – сказал незнакомец и почти силой выхватил у меня тёплое от частых выстрелов ружьё.

Я успела вынуть затвор и положить в карман пальто.

– За ружьём пусть придёт твой отец. – И незнакомец назвал адрес, повернулся и пошёл прочь. – Ишь, какие ворошиловские стрелки нашлись!

– А чем не ворошиловские? – крикнул ему вслед Гизо. – Да у её отца таких ружей ещё шестнадцать осталось!

– Я тебе покажу шестнадцать! – повернулся незнакомец и погрозил нам.

Расстроенная и безоружная вернулась я домой.

На следующий день меня вызвали к директору.

– Сейчас же приведи отца, не то на уроки не пущу!

Шёл дождь. Опять дул ветер.

Медленно пошла домой. Портфель казался очень тяжёлым. Прохожие обходили меня. Сейчас все в школе, а я иду домой. Возле университета толпились студенты. Глазами стала я искать брата. Мне всегда было приятно с ним встретиться хотя бы глазами. И сейчас, заметив его, я очень обрадовалась. Я приподнялась на кончики пальцев и махнула рукой. Он не увидел меня. Огорчённо вздохнув, я направилась к дому.

Вдруг меня кто-то позвал. Обернулась, и что я вижу – все, кто вчера были со мной на стрельбище, шли за мной.

– А вы куда? – спросила я удивлённо.

– Ты пострадала из-за нас…

– Прошу вас, идите обратно. Учительница Тамара и вожатая рассердятся. Умоляю, уходите!

Я отошла подальше, опять обернулась. Ребята стояли на том же месте и смотрели мне вслед.

– Уходите! – крикнула я и, когда повернулась, нечаянно наткнулась на какую-то женщину.

– Смотреть надо! – рассердилась она.

– Извините, тётя, – проговорила я, сконфуженная, и улыбнулась ей.

– Посмотрите! Ещё смеётся!.. Меня чуть не убила, а сама смеётся!

– Что случилось, тётя? – спросил взрослый парень, спрыгивая с подножки трамвая.

– А тебе какое дело? – напустилась она на него. – Ты что не в свои дела лезешь? Что за дерзкие дети растут! Никакого уважения к старшим!

– Тётя! Зачем начинаешь раньше времени войну, она и без тебя скоро начнётся.

…Дверь моего дома была закрыта. Потухшая печь смотрела на меня, как чёрное чудовище. Я сняла калоши, повесила пальто и встала у стенки. У меня было такое чувство, будто в душу мне кто-то льёт холодную воду, дует на меня холодным ветром. Если б кто-нибудь встретил меня дома, не было бы так тяжело. Как тоскливо без бабушки. Подошла к её комоду. Наверное, мне захотелось почувствовать запах её одежды и аромат айвы, которую она клала в одежду.

Я долго бродила по двум крохотным комнатам. Мне было тяжело. А на дворе был холод, дул страшный ветер. Я растопила печку. Ветер сквозь трубу подул в печку, и языки пламени выскочили из дырочек, вышел из печи и дым; потом, будто печь всё вдохнула в себя обратно, дым исчез, опять подул ветер и окутал в пламени сырые дрова. Стало тепло. Потеплело и на душе.

В никелированном чайнике зашумела вода, и из носика вырвался пар.

Бабушка любила горячий чай с лимоном. Пила она с сахаром вприкуску, медленно, из большой выцветшей чашки.

Я открыла шкаф. С полки взяла её чашку. Блюдце было треснуто посередине, чашка была винного цвета, и на ней были нарисованы большие черешни. В том месте, где прикасались губы, узор – бант и на нём славянские буквы – стёрся. В одном месте фарфор потускнел, наверное, от старости. Мама нарочно не чистила его.

В чашку я налила такой тёмный чай, какой любила бабушка, и стала пить так же медленно, как она. И думала, почему всё чаще стали говорить о войне. Неужели она действительно может начаться?

В дверях кто-то снял калоши и вошёл.

– Ну и погода! Ты дома? – удивился отец.

Я встала и кивнула головой.

– Почему ты пьёшь только чай? Что, нечего есть, что ли?

– Я не хочу… Папа, тебя просят прийти в школу, – сказала я тихо.

Папа увидел старую чашку у меня в руках и, как всегда, ничего не сказал, только вздохнул.

– В школу? Зачем? Ты натворила что-нибудь?

Его никогда раньше в школу не вызывали, и поэтому мои слова так удивили его.

– Не знаю, придёшь – объяснят, – пожала я плечами.

– Тогда я пойду сейчас же. – Он положил озабоченно на стол провизию, купленную на базаре, и сказал: – Налей-ка и мне чайку, выпью и пойду.

Мне не хотелось, чтобы он уходил. Оставаться одной было тяжело. Вообще не люблю, когда кто-нибудь уходит из дому, тем более сейчас мне было неспокойно.

На другой день я подошла к двери класса, когда урок уже начался.

Мальчишки и девчонки, увидев меня, подняли шум.

Учительница сказала:

– Заходи, маленькая разбойница, заходи!

У нашей учительницы была странная фамилия – Хатискаци[8]8
  Хатиска́ци – лик, образ.


[Закрыть]. Смотрела я на эту умную, добрую женщину и старалась понять – почему она Хатискаци. (Если б была жива бабушка, она бы рассказала что-нибудь об этой фамилии.)

Следом за мной в класс тотчас же вошла учительница Тамара. В руках она держала завёрнутые в бумагу тетради.

– Извини, дорогая, – обратилась она к учительнице. – Школа наградила моих учеников. Если я не раздам их сейчас… каникулы на носу, сама понимаешь?

Тетради она положила на стол и раскрыла бумагу.

Учительница Хатискаци кивнула головой, показывая этим, что ничего, мол, давай, мол, награждай…

– Дети, – торжественно произнесла, словно пропела, учительница Тамара, – школа вас наградила этими красивыми тетрадями. В следующей четверти вы должны учиться ещё лучше. Я надеюсь, вы не подведёте меня… и себя…

Улыбаясь, учительница Тамара стала раздавать тетради по списку. Я не надеялась, что меня тоже наградят. Я не знала, куда девать руки, потом спрятала за спиной и опустила голову.

Тина толкнула меня.

– Не слышишь? Тебя вызывают! – засмеялась она обрадованно.

– Иди, Джанико! Что же ты?.. – позвала меня учительница Тамара. – Это твоя награда!

Я вышла из-за парты чуть дыша. Взяв тетрадь, я почувствовала, что слёзы у меня навернулись на глазах.

На тетради золотыми буквами было написано: «За отличную учёбу и поведение».

– Если б у неё было плохое поведение, то она не стала бы плакать, – успокоила учительница зашумевших ребят. – Это ты от радости?

Глотая слёзы, я молча кивнула головой.

Толстая тетрадь была в крепкой обложке, а листы были блестящие, красивые. Весь урок я не сводила с тетради глаз, до того она мне понравилась.

Только зазвонил звонок, и меня позвали к директору. Портфель я отдала Тине и спустилась вниз по лестнице.

– Мы будем ждать тебя здесь! – крикнула она мне вдогонку.

«Сейчас получу подарок и от директора, – думала я, замирая перед дверью его кабинета, – вероятно, он будет не такой красивый, как тетрадь!..»

В кабинете директора стоял тот самый военный, который учил нас стрелять и удивился, что я два раза попала в «яблочко». Не ожидая от этой встречи ничего хорошего, я нахмурила брови и уставилась в пол. Некоторое время мы молчали все трое. Может, директор и военный ждали, что я сразу же начну оправдываться?.. Ждите!.. Всё равно не дождётесь этого. Исподлобья я незаметно взглянула на директора. Его нельзя было узнать. Он весь так и сиял.

«С чего бы это такая перемена? – подумала я. – Вряд ли он собирался ругать меня с таким радостным выражением лица?..»

– Ты извини, – неожиданно сказал он, – мы погорячились, – быстро проговорил директор. – Но ты пойми и нас. Вы одни, без взрослых, и у вас заряженное ружьё в руках. Мало ли какой несчастный случай мог с вами произойти?..

Я молчала, понимая, что директор прав.

– Но сейчас я не об этом… Мы хотим, чтобы ты приняла участие в школьных соревнованиях юных ворошиловских стрелков!.. Как ты на это смотришь?!

– Мы предлагаем тебе принять участие в городских соревнованиях, – официально подтвердил слова директора школы военрук.

Я чуть было не подпрыгнула от радости на месте, но удержалась и вместо этого тоже очень официально кивнула в знак согласия головой.

– Ну, вот и хорошо! – обрадовался директор. – Надеюсь, что ты прославишь нашу школу!..

– Ну, о славе говорить ещё рано, – сказал военрук, – будет хорошо, если она на соревнованиях отстреляется так же метко, как на школьных занятиях. Главное, чтоб тебя не смутила обстановка стрельбища.

– Не бойтесь, товарищ военрук, – чётко, по-военному ответила я ему. – Не смутит!

– Ну вот и отлично! – сказал военрук.

Спустя несколько дней после соревнований в класс ворвался запыхавшийся Гизо. В руке у него была газета «Молодой коммунист».

За ним вошла ватага ребят.

– Джанико! Джанико! – кричали они в голос. – Да здравствует наша Джанико! Ура!

Я стояла ошеломлённая. Меня поздравляли, целовали, хвалили. Оказывается, я сдала нормы и стала ворошиловским стрелком всех трёх ступеней сразу!

В день вручения значков была ясная, солнечная погода. Я возвращалась из школы домой с Тиной в самом чудесном настроении. Прыгали на одной ножке, толкались, дурачились, пели.

Внезапно я заметила, что на противоположной стороне улицы остановился какой-то мужчина и стал смотреть в нашу сторону. И мы тоже невольно посмотрели на него. Мужчина был в военной форме. В одной руке он держал чемодан, в другой шинель.

– Кто это? – спросила Тина с любопытством.

– Понятия не имею, – ответила я. – Наверно, один из судей соревнования?..

– Смотри, он идёт к нам…

Когда мужчина приблизился, я узнала в нём того самого человека, что отобрал у нас с ребятами папино ружьё. От этого воспоминания у меня немного испортилось настроение. Тем временем мужчина подошёл к нам совсем близко. Он посмотрел на новенькие значки на моей груди и сказал:

– А ты, оказывается, действительно настоящий ворошиловский стрелок! – И незнакомец поднял удивлённо брови. – Ну, поздравляю! – и крепко пожал мне руку, потом погладил меня, как отец, по голове и тихо сказал: – Хорошо, чтобы тебе уменье стрелять никогда не пригодилось… Небо в тучах…

Мужчина посмотрел на небо. Я тоже. Небо было голубым, и я не могла понять, о каких тучах говорит военный.

– Прощайте, тбилисские девочки!.. Прощай, Тбилисо! – Военный козырнул, чётко повернулся и зашагал по направлению к вокзалу.

– Почему прощайте? – крикнула Тина. – До свидания!..

Военный обернулся и крикнул:

– Может, и до свидания!..

– Что эти взрослые в последнее время всё говорят про войну да про войну? – сказала Тина.

У ворот нашего дома мы весело простились. Мы не знали, что пройдёт совсем немного времени и мы поймём, о каких тучах и на каком горизонте говорил тот мужчина в военной командирской форме, который вместо «До свидания!» сказал нам «Прощайте!» и которого мы больше не видели.

Говорящая тарелка

Маленькое окно с голубой рамой утопало в цветах. На окне висели белоснежные кисейные занавески, по бокам завязанные голубыми бантами.

В доме жил школьный сторож со своей женой. Сторож был неразговорчив, зато сторожиха, тётушка Люба, была весёлая и смешливая за двоих и тем самым уравновешивала всё в своём доме. Пословицы и поговорки так и сыпались с её языка. Ещё сторожиха любила вязать. Крючком обвязывала она скатерти и косынки, спицами петля за петлей выводила она узоры шалей и пёстрых шерстяных носков.

У этой полной и белолицей женщины пунцово алели щёки. Чёрные глаза веселились. Она повязывалась красивыми косынками. Надевала нарядные юбки, а сверху носила разноцветные, сшитые на блестящую сторону широкие блузки с оборками.

В её комнатах всегда стоял запах чего-то вкусно испеченного, а из кладовки постоянно распространялся возбуждающий аппетит аромат остропахнущих приправ и маринадов.

Она никогда не приходила с пустыми руками, что-нибудь приносила с собой. На подносе красиво раскладывала красную от свёклы маринованную капусту, кочан был разрезан на четыре части, сбоку клала маринованные листья сельдерея и чесночные дольки, и всё это украшала круглыми ломтиками свёклы. Иногда приносила зелёные маринованные помидоры, начинённые зеленью и шафраном.

Она любила говорить с мамой.

– Степенная вы женщина, дорогая моя, – говорила она моей маме, словно угощая её вкусными словами, – всё-то вы знаете, обо всём-то вы имеете своё суждение. Прошу вас, моя любезная, если вам не трудно, расскажите мне о своих светлой души предках, расскажите, пожалуйста, мне так интересно будет услышать о них… – при этом она старалась поудобнее устроиться в кресле, незаметно считая про себя петли вязки…

Или говорила она:

– Сердце у меня болит за вас, почему вы не полнеете? Посмотрите-ка на меня, какая я дородная.

Мама улыбалась. Соседка не знала, что мама гордилась своей стройной фигурой.

Моего отца она почему-то боялась и избегала встречи с ним.

– Ой, ой, кажется, они идут… Я сейчас уйду, я лучше потом приду… Когда они на охоту или в город уедут, – и торопливо вставала со стула, но мама удерживала её.

Впрочем, тётушка Люба очень уважала моего отца и стеснялась его.

– Здравствуйте, уважаемая! – говорил он, вежливо кланяясь соседке. – Сидите, уважаемая Люба! Сидите! Сидите! И почему это вас так волнует моё появление? – улыбался папа. – Ваши маринады такие вкусные, так хорошо приготовлены, просто язык можно откусить от удовольствия.

– Дай бог вам здоровья, очень рада, что вам нравится моя кухня! – И несмотря на мирный разговор, она тут же старалась улизнуть из нашего дома.

Отец силой усаживал её за стол обедать или ужинать. Она ела с аппетитом и говорила без умолку обо всём на свете. Сама смеялась, уголком косынки кокетливо вытирала глаза и уголки рта. И мы смеялись от всего сердца.

Однажды соседка принесла маме цветущую красную герань в горшке. Мама обрадовалась, вертела горшок в разные стороны, с маленького круглого столика убрала вазу, поставила её в другое место, а вместо неё поставила горшок с цветами.

– Ах, как оживил этот красный цвет всё вокруг! – говорила мама, улыбаясь.

– Ты так любишь цветы? – радовалась тётушка, переходя с мамой на «ты». – Буду знать, дорогая, – сказала она, как всегда уютно устраиваясь в кресле и принимаясь за вязание.

В это время в дверях появился отец, видно было, что он не один. Мама быстро встала и пригласила гостя. В комнату нерешительно вошёл невысокого роста мужчина с большими глазами. Гость поклонился с достоинством.

За столом гость Михаил всё время говорил о цветах и садах. Оказывается, он был садовод-художник. Маме он подарил фиалки в длинном дощатом ящике.

– Они цветут зимой и летом, – сказал Михаил. – Он попросил внести в комнату стол и поставил на него длинный ящик с фиалками. Маме он объяснил, как нужно за ними ухаживать.

Вдруг дядя Михаил повернулся ко мне и попросил принести два гвоздя и вбить их в стену. Над цветами он повесил клетку с канарейками, сказав, что у двери на сквозняке они могут простудиться.

…Однажды папа привёз из города свёрнутый лист и отдал Котэ.

Котэ догадался, что мог привезти отец, и улыбнулся. Брат встал на стул, одним коленом оперся о стол с цветами, снял со стены клетку, потом выдернул гвозди и отдал мне.

– Принеси стул и помоги, пожалуйста, – попросил он меня.

– А канарейка? – удивилась я. – Можно, мама?

Мама кивнула и улыбнулась.

Котэ обрадовался, посмотрел на меня и развернул рулон. Картина изображала Ленина на фоне красного знамени.

У Котэ сияли глаза. Клетку с канарейкой он поставил на стол между цветами.

После обеда Котэ стал собираться.

– Куда ты уходишь? – спросила его бабушка.

– В красный уголок, – ответил он.

– А что это такое? – спросила бабушка.

– Красный уголок? Это вроде клуба. В клубе, в красном уголке, рабочие и крестьяне учатся грамоте, потом слушают радио…

– Это хорошо, – сказала бабушка, а потом спросила: – А что такое «слушают радио»?

Котэ и папа улыбнулись.

– Потерпи немного, – ответил папа, – и узнаешь.

Через неделю папа привёз из города завёрнутый в бумагу какой-то предмет, который напоминал тарелку, только чёрную. Меня охватило какое-то волнение, не то страх. Вернувшись из школы, с портфелем в руке, я долго стояла и смотрела на двух мужчин, влезших на телеграфный столб. На ногах у них были железные когти, которые вцепились в столб. Мужчины как бы висели в воздухе и преспокойно работали. Привинтив к крыше нашего дома две фарфоровые катушки, закрепили провод и потом по стене ввели этот провод в комнату. Затем один из них из сумки с инструментами достал штепсель и привинтил к стене, потом он раскрыл завёрнутый в бумагу громкоговоритель, поправил шнур и включил в штепсель. Чёрная тарелка стала шуметь, потом послышался странный писк, потом музыка.

– Ну, вот и всё! – улыбнулся мне радиотехник.

В это время в комнату вошли Котэ и папа.

– Уже закончили? – удивился Котэ. – Так быстро? А я думал, вы целый день провозитесь.

– Дело мастера боится, – отирая пот с лица рукой, сказал монтёр.

– А ну-ка, пожалуйте к столу, – вышла мама с перекинутым через руку полотенцем.

– Не надо беспокоиться, – сказал монтёр.

– Без угощенья нельзя! Такой обычай, – сказал отец, – тем более что в нашем доме праздник – день рождения радио!

– Говорят, скоро будет и такое радио, которое будет не только говорить, но и показывать.

– Ну конечно, выйдет оттуда, обед приготовит и уйдёт обратно, – пошутил отец. – Одним словом… пусть эта тарелка всегда потчует нас хорошими и радостными вестями, – сказал папа.

Дверь осторожно открылась и в комнату пробралась соседская девочка. Ей уже исполнилось лет четырнадцать, но из-за болезни она осталась младенцем, Намце́ца-крошка (так её звали) была очень маленького роста, круглая, как камешек, и щёчки у неё были круглые и блестящие.

– О, Намцеца, приветствую тебя! – встретил её папа ласково.

– Сколько тебе лет, девочка? – спросил монтёр.

Намцеца отвернула носик и не ответила.

– Не смотрите, что она мала ростом. Всё же сколько тебе лет, девочка? – продолжал допытываться монтёр.

– В обед – сто лет! – сердито ответила девочка.

– Ты посмотри, какая сердитая! – воскликнул монтёр.

– Идём, кроха, – сказала я и подвела её к игрушкам.

– Новая? – Намцеца взяла одну куклу и стала баюкать. – Подари мне её…

– Возьми. – Мне было очень жаль куклу, но подарила.

Намцеца подскочила и поцеловала меня.

– Ты хорошая девочка, я люблю тебя, завтра я много фиалок принесу тебе, – проговорила она шепеляво.

Я кивнула и прислушалась: гости уходили. Я и крошка остались в комнате одни. Она увидела ящик с цветами и расстроилась.

– Сколько, оказывается, у тебя фиалок, зачем тебе мои фиалки. Знаешь, что я тебе принесу! Ландышей! – воскликнула Намцеца с радостью.

Затем подошла к столу с цветами и внимательно осмотрела каждый горшок.

Вдруг неожиданно затрещало радио и послышалось: «Внимание! Внимание! Говорит Тбилиси!»

Как только раздались эти слова, Намцеца уронила куклу, у неё расширились глаза, лицо закрыла руками и, испуганная, забралась под стол.

«Слушайте передачу!» – сказало радио.

Намцеца вылезла из-под стола и выскочила в открытую дверь.

– Не бойся, крошка, не бойся! – побежала я за Намцецой, но вернуть её не смогла, так она испугалась.

Из комнаты послышалась музыка.

Намцеца остановилась, потом медленно подошла ко мне и взяла за руку.

Пальчики её дрожали.

– Что случилось, крошка, пойдём, – сказала я и повела её к дому.

– Кто это? – спросила она с опаской, показывая на репродуктор.

– Пойдём потанцуем, – сказала я ласково. Я знала, что танцевать она любила больше всего на свете.

Будто нарочно по радио передавали танцевальную музыку. Крошка раскрыла короткие руки. Я стала в дверях и хлопала в ладоши. Самозабвенно танцевала Намцеца: она становилась на кончики пальцев, топала по полу ногой и кружилась, то и дело поглядывая на радиотарелку.

Вдруг музыка прекратилась. Намцеца остановилась и нахмурила лобик:

– Посмотри… Не нравится, да?

– Ты очень хорошо танцуешь, – уверила я её.

– Тогда скажи, чтобы опять заиграли.

– Они не услышат меня. Когда сыграют ещё, тогда и потанцуем.

– Ты всё обещаешь и не танцуешь. Всё же, кто это?

– Это радио, Намцеца. Радиостанция в Тбилиси. Оттуда передают музыку, а мы здесь слышим.

– Знаешь, что я тебе скажу… Я думала, ты хорошая девочка, а ты вот какая? Ты свои собственные уши обмани, поняла?! – рассердилась Намцеца, махнула на меня рукой и спустилась по лестнице. Когда подошла к железному забору, крикнула мне:

– Ты свои собственные уши обмани, поняла?! – и убежала.

В комнату в сопровождении матери вошла сторожиха, чуть позже явился и отец. Видимо, соседка уже услышала о том, что в нашем доме появилось радио, поэтому она вошла в комнату боязливо. Радио заговорило, и тётушка изумлённо уставилась на чёрную тарелку.

* * *

С тех пор прошло много времени. Чёрная тарелка бережно хранилась в семье, она продолжала честно служить нам.

В конце учебного года школа премировала лучших учеников поездкой в Москву. В этот список была включена и я. Когда я узнала об этом, мне стало так радостно! Казалось, что теперь всегда, всю жизнь, у меня будет такое настроение. Ещё бы! Москву, которую я только слышала по радио, я скоро увижу своими глазами!.. И Красную площадь! И Кремль! И Мавзолей Ленина! И Сельскохозяйственную выставку! И грузинский павильон на этой выставке! И Третьяковскую галерею!.. И памятник Пушкину!

Я собирала чемодан, когда в комнату вошёл сияющий Котэ.

– У меня для тебя есть сюрприз, – сказал он, многозначительно улыбаясь. – Я хоть и вышел из пионерского возраста, но в институте тоже отличник, а во-вторых, я уже был в Москве и знаю её как пять своих пальцев. Я вам покажу Москву лучше всякого экскурсовода, а в-третьих, папа мне дал денег на покупку самого хорошего радиоприёмника, который мы вместе с тобой и купим в столице нашей Родины!

– Ура! – крикнула я, продолжая собирать чемодан.

Мы должны были выехать через два дня.

Воскресным утром говорящая тарелка передавала на грузинском языке новости, но я её не очень-то внимательно слушала – мыслями своими я уже была в Москве. Внезапно радио замолчало. Я не обратила на это особого внимания, у нас иногда так бывало: постарела наша чёрная тарелка. Вдруг диктор сказал по-русски:

«Работают все радиостанции Советского Союза!..»

Диктор повторил это несколько раз.

«Слушайте выступление Народного комиссара иностранных дел товарища Молотова!..»

Котэ стоял перед динамиком бледный и какой-то сразу повзрослевший.

– Что это? – спросила я.

Котэ тихо сказал:

– Это… война!..

Я прижала руки к вискам и посмотрела на настенный отрывной календарь.

На календаре было 22 июня 1941 года.

– Какая война?.. Что это значит? – Я до боли сжала виски ладонями.

Котэ сделал два шага ко мне, словно заслоняя меня от чего-то, и сказал, обнимая за плечи:

– Какая война? Жестокая… С фашизмом… До победы. А значит это, что кончилось твоё детство.