Текст книги "Вишнёвое дерево при свете луны"

Автор книги: Додо Вадачкориа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Олень

На рассвете я услышала тявканье щенят. В одной ночной сорочке вбежала в сарай и подошла к лежащей на сене На́йде. Как только я приблизилась к ней, она зарычала на меня и повернулась к щенятам. Слепые, беспомощные, с носиками нежно-розового цвета, щенки жалобно заскулили. Я моментально отошла и стала искать дядю. Дядя Григоли ушёл на охоту в рощу, и я о рождении щенят никому не смогла сообщить.

Когда солнце поднялось, стало жарко. Птицы перестали петь. Слышно было только стрекотанье цикад.

У коз набухло вымя, и мы поскорее погнали их с пастбища.

Все собрались у ворот нашего двора. Мы хотели удрать на речку купаться. Метиа прыгала, дурачилась, хлопала себя по босым ногам.

– Мяч возьми, – сказали мне девчонки.

– Джанико! – позвала меня Буциа.

Девчонки решили, что меня не пустят на речку, и у них сразу же испортилось настроение.

– Иди сюда, – сказала тётя и сама подошла к калитке, в руке она держала какой-то тяжёлый свёрток. – Знаешь, что это?

Я протянула руку и сразу отдёрнула. В кульке шевелилось что-то живое.

– Щенята, – шепнула Буциа. – Возьми и выбрось их в реку, не то придёт твой дядя и обязательно оставит всех шестерых.

Тётя сердилась и поэтому торопилась поскорее высказать, что было у неё на уме.

Выбросить? В реку? Не знаю, почему я не взбунтовалась, а покорно взяла свёрток, и мы бегом кинулись по спуску к реке.

– Будь осторожна и в воду глубоко не входи!.. – донёсся голос тёти.

С шумом и криком мы ворвались под мост. До середины реки добежали бегом. Чистая речная вода приятно ласкала почерневшие от солнца ноги.

Метиа сразу же нашла, где глубже, и уже по пояс стояла в воде. Волны подняли её выцветшее платье, и она была похожа на медузу. Поливая водой голову, стриженную под мальчишку, она говорила:

– Ах, как хорошо, ах, как хорошо!..

И вдруг плеснула в меня, но я увернулась, и вода попала в рот Чапуло. Подружка чуть не задохнулась, она поперхнулась, закашлялась и погналась за Метиа. Услышав наш смех и гомон, на мосту стали останавливаться прохожие односельчане. Некоторые смотрели на нас с осуждением, другие улыбались – дети, дети!.. Кто-то из взрослых окликал нас, наверное, хотел утихомирить, но кто их слушал?

Я только в эту минуту вспомнила про свой свёрток, развязала, не задумываясь, тесёмку и выбросила щенят. Они камнем упали в воду, но быстро всплыли и подняли отчаянный визг. И только тут я поняла, что наделала.

В глазах потемнело, я пошатнулась, схватилась за голову. Видимо, лицо было такое, что девчонки испугались.

– Ловите, помогите, спасите! – крикнула я и поплыла за щенятами, которых течение реки уносило всё дальше.

Девчонки вплавь бросились за мной. И вскоре мы уже всех переловили, несчастных и дрожащих. Затем вынесли их на берег и положили на горячий песок. У меня были слёзы на глазах.

– Не бойся, не сдохнут, – утешали меня девочки. – Выживут!

– Обязательно выживут!

– Давайте отнесём их на мельницу, – сказала я.

Мы разобрали мокрых щенят и пошли на мельницу к дяде Ива́нике.

– Что вы наделали, окаянные, что вы наделали! – рассердился дядя Иваника, узнав, что случилось, но всё же пустил нас в мельничный дом и быстро разжёг огонь. Постелил у очага сено, разложил у огня щенят и укрыл их войлоком, который снял с кушетки. Щенята тихонько повизгивали.

– Разве можно топить таких породистых щенят? – ворчал дядя Иваника. – Разве можно уничтожать ни в чём не повинную жизнь?

– Они есть хотят, несчастные, – пожалели щенят девчонки.

– Конечно же, есть хотят, – подтвердила я и убежала.

В нашем дворе с распухшими сосками металась Найда и искала своих щенят.

Как только я позвала её, она подбежала ко мне и положила лапы на плечи, словно спрашивала: ты не видела, случайно, моих детёнышей? Я обняла её за шею.

– Видела! Видела! Они живы! Живы! – стала успокаивать я Найду.

Затем схватила её за ошейник, и мы вместе выбежали со двора. Впереди меня бежала Найда. Собачье чутьё вело её по верному следу. Она вихрем влетела к мельнику.

– Ну, что за девчонка! Чего она только не придумает! – засмеялся дядя Иваника.

Слепые щенки узнали свою мать и, не теряя времени, тут же прильнули к её соскам. Найда благодарными глазами смотрела на меня. Но разве я заслужила её благодарность? Со стыда я была готова провалиться сквозь землю.

Тем временем у щенят быстро раздулись животы; сытые и довольные, уткнувшись носиками в тёплый, как печка, Найдин живот, они сладко засопели. А мы стали молча сушить свои платья и волосы. Домой мы возвратились невесёлыми и за весь путь не сказали друг другу ни слова. Так тяжело и неловко было у всех на душе…

– Дохлые родились – вот мы их всех и выбросили, – послышался мне голос Буции, когда я вошла во двор.

На балконе были люди. Я остановилась в нерешительности.

– Ну-ка, подойди ко мне, девочка, что я тебе покажу! – позвал меня дядя, который ещё не снял с себя охотничьей одежды.

Я медленно поднялась по ступенькам. На балконе лежал огромный олень. В лучах заходящего солнца он был красно-золотым.

– Ой! – воскликнула я и опустилась перед ним на колени. – Где ты его поймал? Зачем подстрелил? Какой красивый! Или ты его убил?..

Не успела я опомниться от ужасной истории со щенятами, теперь этот убитый олень. Что за несчастный день такой!

– Я его не убивал, девочка, – сказал дядя, улыбаясь, – за что убивать такую красоту?! Он сам себя контузил: головой с перепугу о дерево трахнулся!.. Никак в себя прийти не может, бедняжка! В глубоком обмороке, как кисейная барышня какая!.. – Дядя засмеялся и повторил с удовольствием: – Ударился головой о дерево и от испуга, прямо как барышня, в обморок упал!..

У золотисто-красного оленя были очень красивые, большие, влажные глаза. Мне показалось, что я где-то видела эти глаза, будто они были похожи на глаза какого-то очень знакомого мне человека.

– Он на меня смотрит? – спросила я у Котэ.

– Это тебе кажется… Хватит!.. Отойди и не гляди на него, – сказал ласково мой брат и помог подняться мне на ноги.

Я сбегала в аптеку за нашатырём. Дядя позвал на помощь Андро, Вардена и Котэ, а сам опустился на колени перед оленем и поднёс к его ноздрям пузырёк с нашатырём. Олень запрокинул голову, забрыкался, закатил глаза и закрыл их. Из глаз его покатились слёзы.

– Олень плачет… – удивилась я.

Олень и вправду плакал!.. И ничего удивительного в этом не было.

Я тоже еле сдерживала слёзы, чтобы не разрыдаться. А дедушка Лука пощекотал мне нос своими янтарными чётками, и я невольно улыбнулась сквозь слёзы.

– Пойдём отсюда, девочка, – сказал он мне ласковым голосом.

Я с опаской глянула на небо – нет ли там орла, который к довершению всего может сейчас свалиться на нашу голову с каким-нибудь переломанным крылом. Но небо было чистым. Вдруг тихо открылась калитка и во двор вбежала Найда. В зубах она держала щенка. От радости я чуть не вскрикнула.

Когда Буциа позвала нас обедать, Найда уже успела притащить во двор всех своих щенят. Скоро опять послышалось тявканье голодных детёнышей. Буциа забеспокоилась. Видимо, подумала о моей какой-нибудь новой проделке. Котэ улыбнулся, но Буциа посмотрела на нас так строго, что у меня пропала охота смеяться.

На балконе послышался шум. Дядя перестал есть и с удивлением оглядел всех.

– Что происходит? – спросил он.

Я вскочила и что вижу! Олень привстал и со страхом смотрел вокруг своими красивыми глазами.

– Котэ! Дядя Григоли! – крикнула я, но было уже поздно.

Что-то блеснуло в глазах у оленя, он молниеносно перепрыгнул через перила балкона. И через забор перепрыгнул. И тут же исчез из виду. Мы встали, и все смотрели в ту сторону, куда умчался олень. Дядя успел грозно приказать собакам остановиться…

– Ушёл наш олень!.. Ушёл!..

Он смеялся, он был рад, что олень ожил и умчался к себе, в свою оленью жизнь, живым и невредимым.

– В добрый путь! – крикнул вдогонку оленю Котэ.

А я радовалась тому, что всё сегодня так хорошо кончилось и для Найды, и для щенят, и для оленя, и для всех нас. Теперь я уже жалела, что с неба к нам во двор не свалился орёл, сегодня и для него тоже бы всё хорошо кончилось!..

Волшебный мяч, который привёл меня в школу

Собаки лаяли. Двор и балкон наполнило солнце. Отец привёз домашних кроликов и рассаживал их по клеткам, которые стояли вокруг изгороди.

– Они наши, папа? – Я внимательно обошла клетки.

Отец был занят делом и на мои вопросы только кивнул головой.

– А чем их кормить, папа? – спросила я.

– Свежей кожурой, травой, капустой… – ответил он.

– Дай подержать, а? – попросила я отца и указала на чёрного, удивительно симпатичного кролика, сидевшего у самой решётки.

Глаза кролика были красные, он шевелил губами и быстро-быстро дёргал носиком вверх-вниз, вверх-вниз, словно дразнил меня.

– Дай мне его, папа, – снова попросила я, стараясь смешно дёргать носом точно так же, как и он.

– Нельзя, помнёшь, – сказал папа, но всё же поймал и посадил мне кролика в руки.

Крольчонок был пушистый и тёплый.

– Можно его унести домой? – спросила я.

– Всё перепачкаете, – сказал отец, взял его и спокойно посадил в клетку к крольчихе.

Крольчонок стал бить об пол клетки задними лапками, потом отскочил в сторону.

– Что с ним? – удивилась я.

– Пугает нас, – засмеялся отец.

Скоро мне надоело смотреть на кроликов, и я стала слоняться без толку по двору. Под деревом заметила свой четырёхцветный мяч. Я взяла его и, стукая о землю, обегала весь двор. Вдруг мяч отскочил в сторону и перепрыгнул через забор. Я побежала за ним, просунула голову в колючую изгородь, потом осторожно пролезла и очутилась с мячом в руках за забором.

За нашим домом, у опушки леса, стояли дачи. В доме с перилами временно занимались первые и вторые классы. Солнце испестрило тенями балкон, из настежь открытых дверей классных комнат доносились голоса учителя и учеников. Невольно я остановилась у балкона, приподнялась на носки и заглянула в дверь. Кто-то воскликнул:

– Джанико! Посмотрите, Джанико!

Учительница подошла к двери и позвала меня:

– Иди, Джанико!

Молча поднялась я по лестнице. Моё появление вызвало в классе переполох. Мяч я крепко прижимала к груди. Мне вообще-то хотелось уйти, но учительница завела меня в класс и посадила за парту.

– Дай мне мяч, – сказала мне моя голубоглазая соседка.

Я протянула ей мяч, но кто-то сзади ударил по мячу, и он стал перепрыгивать с парты на парту. Дети зашумели, каждый хотел дотронуться до мяча, он выскальзывал из рук, как живой, пока одному из учеников не удалось всё-таки поймать его. Теперь уже и другие вскочили и началась настоящая потасовка.

Учительница стояла спокойно и с улыбкой смотрела на всё это, затем ловко поймала летевший в её сторону мяч и положила на свой стол.

– А теперь снова займёмся делом, – обратилась она к детям.

Класс нестройно и разноголосо загудел.

– Будем заниматься, – согласились, но не в один голос и не все.

– Кто скажет, сколько будет, если к пятнадцати прибавить десять? – спросила учительница.

– Двадцать пять! – громче всех крикнула я и застеснялась так, что щёки покраснели.

– Молодец! – похвалила меня учительница.

В это время зазвонил звонок. Я выбежала вместе со всеми во двор и увидела мою встревоженную маму.

– Мама! Мамочка! Я здесь… Я в школе, – крикнула я с балкона.

– Ты в школе? – удивилась мама. – И кто же тебя привёл в неё?

– Это меня мячик привёл! Мячик!

– Мячик? – переспросила мама. – И кто же мог подумать, что он у нас такой умный, а ты такая послушная?

…Большой снег бывает в нашей деревне. Такой большой, что даже больше и выше всей нашей деревни. Всё заваливает. И в том году снег шёл так обильно, что люди не могли выйти на улицу, не расчистив прежде дорожки.

Наш класс перевели в нижнее село, заниматься с нами стала новая учительница, звали её Тамарой. Она была такой красивой, что даже мы – дети – обратили внимание на её красоту. Но был в её красоте один недостаток: разноцветные глаза – один серый, другой – карий. На каждом уроке я думала о том, какой же глаз больше к лицу нашей учительнице…

В то утро белизна снега, освещавшего окно, даже резала глаза, а на дворе снег так будоражил, что все старались перекричать друг друга. Взрослые мальчики катались на длинных санях, от дома дедушки Тома спускались они до нижнего села. Собаки с лаем сопровождали их. Старшие братья катали своих младших кто на санях, а кто посадив к себе на закорки. Казалось, будто небо опустилось на землю вместе со всеми своими запасами снега.

У нас дома в передней комнате горела печка. Чайник кипел, пар поднимался вверх. На столе стоял завтрак. И поэтому было как-то особенно уютно.

– Шакро́! – крикнул папа со двора.

– Шакро и Котэ на санках катаются! – ответила мама.

Папа ничего не сказал. Вернулся в свою аптеку.

Я быстро оделась и села за стол.

– Ты готовишься в школу, детка? – спросила бабушка.

– Готовлюсь, – деловито ответила я.

– Дорога не расчищена, детка, можешь увязнуть в снегу.

На лестнице послышались голоса мальчишек и шум очищаемого с одежды и обуви снега. Затем в комнате появились разрумяненные Котэ и Шакро.

– Убьют нас, парень, что ты наделал? – скалил зубы Шакро.

– Не бойся, мы скажем, что на повороте упали и не смогли догнать.

– Разве они смогут одни поднять столько саней, – смеялся Шакро.

– После уроков поможем, – сказал Котэ и сел за стол.

Шакро рос с нами. Учёба ему не давалась, и мой отец определил его к ремесленнику в ученики. Его мать, Машо́, была уборщицей в аптеке. Мы очень привыкли друг к другу. Сёстры Шакро – Нина и Мано́ – учились со мной, и мы всегда вместе. Я и Котэ очень любим Шакро, и он не представляет себе жизни без нас, он то сердит меня, то радует.

– Котэ, возьми меня в школу, пожалуйста! – попросила я.

– Ой, что же делать, – забеспокоился Котэ, – до твоей школы один километр, а у меня контрольная? Опоздаю. – Он посмотрел на Шакро, подмигнул: выручай, мол.

– Что делать? – И я повернулась к Шакро.

– Дареджа́н! – произнёс он моё полное имя, хотя знал, что я не люблю, когда меня так называют. – Попала в мои руки?!

Я надулась. В это время вошёл отец, и все замолчали.

– Ну что, товарищи, снег пошёл и вы прекратили учёбу? – Он многозначительно обвёл нас всех взглядом.

– Я ухожу, папа, – быстро стал собираться Котэ, схватил тетради, надел шапку и вышел.

– Чего ты смотришь? – повернулся ко мне папа.

– И я иду, – сказала я и почувствовала, как у меня задрожал подбородок. «Дорога не расчищена!» – прочла я в глазах мамы и бабушки, но они не проронили ни одного слова.

Бабушка привстала с кресла, сняла пенсне и посмотрела на папу:

– Да, но разве можно в такой снег пускать эту маленькую девочку?

– Ничего, она должна привыкнуть. Летом не учатся, зимой снег… значит, вообще останется неучёной? – сказал тихо, но очень убедительно папа.

– Попросим Шакро, чтобы он её проводил, – улыбнулась мама.

– Я лично его об этом просить не буду, – пробормотала я.

– Не будешь? Значит, будешь сидеть дома. Ты хочешь, чтобы учительница пожаловала к тебе лично, так, что ли? – рассмеялся Шакро и сделал вид, будто собрался уходить.

Шакро был чернявый, с хитрыми глазами и, когда смеялся, показывал белоснежные зубы. Он смешил нас даже тогда, когда ему было не очень-то и весело.

– Пойдём, пойдём, госпожа домоседка! – схватил меня за руку Шакро. – Ты не Джанико, а джорико[5]5
  Джорико́ – ослик.


[Закрыть], – пошутил он.

В комнате я промолчала, постеснялась отца. Быстро одевшись, мы перешли улицу и пустились в дорогу. На улице и в самом деле лежал большой снег. Шакро с трудом прокладывал дорогу, дыша, как паровоз.

– Подожди, – сказал Шакро, нагнулся и посадил меня к себе на спину, – вот так, сиди смирно и смотри, чтобы мы с тобой в снегу не увязли!..

– Но! Но! – крикнула я Шакро, смеясь.

– Тише, не то в снег сброшу. Я покажу тебе «но!» – Шакро сделал вид, что рассердился.

Кое-как дошли до школы.

– Дядюшка, ты, случайно, не болен?! – крикнул Шакро сторожу.

– Это ты болен, сорванец! – рассердился сторож.

– Так отчего же ты в школе разжёг огонь?

– Это не твоего глупого ума дело! Чтоб мои глаза не видели тебя больше здесь! Такую девочку я сам могу принести в школу! – шумел Сурмава.

– Сам? Сам ты и себя-то еле носишь, где уж тебе ребёнка при…

Шакро не смог закончить и еле увернулся от веника, который летел в его сторону, и убежал.

В классе было тепло. В большой печи трещали сухие дрова, видимо, Сурмава действительно жалел детишек (так он называл всех нас) и даже дрова принёс из дома. Односельчане, точно так же, как и Шакро, на спинах несли своих детей в школу, и во всём этом было что-то, поразившее моё воображение. А «приютские» – в нашей деревне был детдом для бывших беспризорников – шли сами и, войдя в класс, бросали сумки и подбегали к печке, припадали к её теплу, как к родной матери.

Урок начался, но ребятишки не могли отойти от печки. Я и Марика сидели за одной партой. На перемене, как всегда, мы обе достали из сумок завтрак и поделили с одноклассниками. Печка нагрелась, и в классе стало уже совсем тепло. Дети развеселились, учительница разрешила петь.

Вдруг с задней парты вскочили девчонки и мальчишки и подбежали к учительнице.

– Что случилось? – испугалась она. – Что случилось?!

– Вода течёт! – кричали все на разные голоса.

С потолка действительно текла вода и текла всё сильнее и сильнее.

– Сторож! – крикнула в открытую дверь учительница. (Сторожа – Сурмаву – никто почему-то по имени не называл. Наверное, потому, что когда его спрашивали: «Кто вы?» – «Сурмава я, кто же ещё», – отвечал он всегда.) – Помогите же! С потолка течёт!

– Вода?! Вот тебе и на! Этого только не доставало нашей распрекрасной гимназии в такую распрекрасную зиму! – ворчал Сурмава.

Сторож никак не мог научиться называть школу школой, а по-старому именовал её гимназией.

Через некоторое время на чердаке послышался шум, затем вода перестала течь, и мы успокоились, но вдруг, как будто кто-то стал стрелять в нас из пулемёта, с треском посыпались сверху щепки и штукатурка и сам Сурмава чуть не обрушился на нас, но вовремя ухватился за стропила. Одна его нога торчала, раскачиваясь между досками, как маятник.

Мы переполошились. Потом все замолчали, глядя с удивлением на качавшуюся ногу Сурмавы. И вдруг стали хохотать, даже учительница не удержалась. Занятия, конечно, прервались. А через неделю нас перевели в настоящую школу.

Крыша старой школы из-за обильного снегопада взяла и провалилась, а кто мог бы её быстро починить?..

А мне, честно говоря, так нравилась наша прежняя классная комната в нашей старой школе. Но как только я пыталась воскресить её в своей памяти, я видела рухнувший потолок и сапог Сурмавы, качавшийся в воздухе, ну словно маятник от часов…

Пионерский галстук

Каждый год, когда приходит весна, цветут миндаль, персик, акация, шиповник, каштан. Просыпаются фиалки, и ветер разносит чудесные запахи над благодатной землёй. Каждый год обновляется и ярко зеленеет травка, озябшая за зиму. Земля отогревается на солнце. Каждой весной с новой силой громыхает гром и на небе извиваются молнии, и почти всегда, когда кончается дождь, ночами небо осыпается звёздами и восходит большая, как ломоть дыни, золотистая луна.

Но существует нечто очень дорогое, что бывает раз в жизни. Особенный, один-единственный день, он будет помниться всю жизнь.

В тот день, как всегда, взошло солнце. Осветило в горах синие развалины крепости Азеу́ла, красивое село Удао́.

Нам объявили, что скоро нас примут в пионеры.

– Поздравляю всех вас с торжественным днём! – сказала пионервожатая притихшим ученикам. – Послезавтра наденьте белые сорочки, возьмите красные галстуки, приходите в клуб: там будет торжественное собрание.

Все радостно вздохнули.

Мы с Марикой переглянулись, взялись за руки и побежали домой со всех ног, так нам хотелось стать поскорее пионерами.

– А галстуки?.. Где же мы с тобой возьмём галстуки? – спросила меня Марика.

– Пойдём ко мне, – сказала я.

Я знала, что настоящий галстук негде было купить. В дни моего детства об отрезе материи и мечтать было нечего. Я вспомнила об одеяле, что висело у нас во дворе. Верх его был обшит красной материей.

Дома я рассказала маме нескладно о том, что нам с Марикой нужно, но я так несвязно говорила, что она ничего не поняла. Мой брат был в то время секретарём комсомольской ячейки, он вышел и объяснил всё маме лучше, чем это могла сделать я.

– У нас же нет красной ткани, – задумалась мама.

– Как же нет, мама, – возразила я, открыла дверь и выглянула во двор, – вон какой красной материей обшито наше одеяло, всему классу хватит на галстуки.

– А укрываться, значит, тебе не нужно? – удивилась мама.

– Мамочка, родная! Но ведь галстук важнее, чем одеяло! – сказала я убеждённо.

Мой брат улыбнулся и посмотрел на бабушку. Улыбалась и бабушка, чувствовала, что что-то происходит интересное, но она плохо слышала и поэтому не понимала, о чём речь. Котэ объяснил причину нашего беспокойства.

Бабушка посмотрела на меня и сказала:

– Не тревожься, детка, я тебе скрою косынку из своей нижней юбки.

В это время пришёл отец. Узнав, в чём дело, он меня успокоил:

– Я сегодня еду в Тбилиси и тебе привезу оттуда всё, что надо.

Мама сделала выкройку из газеты. Бабушка выдвинула ящик комода из орехового дерева. От ящика шёл аромат айвы. Бабушка в одежду клала айву. «И айва хорошо сохраняется, и одежда пахнет хорошо», – говорила она. Бабушка достала из ящика старинную белую нижнюю юбку, развернула и тряхнула раза два-три. Потом вмиг скроила из неё две красивые косынки и протянула их мне.

– Белые?! – воскликнули мы с Марикой в один голос.

– А какого цвета вы хотели? – ласково спросила бабушка.

– Красные, бабушка, красные… Галстуки должны быть обязательно красного цвета, как кровь.

– Что ты говоришь, детка, – попятилась бабушка. – Какая там кровь?!

Котэ обнял бабушку и сказал:

– В красный цвет нужно выкрасить, бабушка! В красный! Красный цвет – это цвет революции!

– Ах, в красный, тогда покрасим. А краска, может быть, в аптеке есть, – сказала бабушка.

– Ни одного порошка нет в аптеке, клуб забрал для лозунгов, – ответил Котэ.

– Нет так нет!.. Тогда я сама их выкрашу, детки. Если у человека нет красной краски, то он, по-вашему, должен пропасть, что ли? – Бабушка взяла косынки и ушла.

Я хотела пойти с ней, но меня остановили:

– Ты же знаешь: бабушка не любит, когда вмешиваются в её дела. Оставь её!

Скоро мы почувствовали запах луковой шелухи. Мы переглянулись: видимо, бабушка красила косынки в отваре корней марены и луковой шелухи.

Бабушка вышла во двор и повесила на верёвку две цветные косынки. Мы с Марикой выбежали на балкон.

Тем временем Шакро стал калить на огне носатый утюг и, как всегда, скалил зубы. Скоро бабушка вручила мне и Марике два красных, отутюженных треугольных куска материи.

Радости нашей не было границы. Правда, когда косынки высохли, они чуть потеряли свой ярко-красный цвет и стали бледнее.

Настал выходной день. Всю ночь я провела в мечтах, заснула на рассвете. Сон я видела цветной, будто бы на улицу высыпало очень много народу, целая толпа. Все в руках держали красные галстуки; галстуки то извивались, как языки пламени, то шелестели, как цветы. Я и Марика крепко держали их в руках. Кто-то окликнул меня, и я проснулась.

Марика стояла рядом с постелью. Она сияла, как солнце. Голубые глаза смеялись. Она резко повернулась: золотистого цвета косы красиво взметнулись за спиной. В руках она держала завёрнутый в чистую бумагу галстук.

Вмиг я была готова. Я тоже нашла чистейший лист бумаги и осторожно завернула в него свой галстук. Попрощалась с мамой и бабушкой, подбежала на цыпочках, поцеловала и улыбнулась ей.

– Будь умницей, – сказала она и покачала головой.

Я и Марика пришли в клуб самыми первыми. Скоро послышались звуки барабана и фанфар. С песней, красивым строем шли «приютские». Я почувствовала, как от радости комок подкатил к горлу, и я чуть не заплакала.

Все они были в белых сорочках и в красных галстуках. На мальчиках были короткие синие штаны, а девочкам очень шли юбки в сборку. У них, чисто вымытых и причёсанных, блестели глаза…

Торжественная церемония принятия нас в пионеры закончилась громкими словами нашей старшей пионервожатой:

– Пионеры! К борьбе за дело Ленина будьте готовы!

– Всегда готовы! – как один, крикнули мы громкими голосами и дружно подняли над головами руки с плотно сжатыми пальцами в пионерском салюте.