Текст книги "Путь, исполненный отваги. Задолго до Истмата"

Автор книги: Дмитрий Беразинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

– Валяйте! – брезгливо произнесла она. – А остальных – на сучья. Через полчаса мы должны быть в пути. Денис Олегович, миленький, распорядитесь насчет дерева.

Указующий перст Софьи уперся в ствол, преграждающий дорогу. Передернув плечами, она поспешила занять место в карете. Ростислав, стараясь не слишком торопиться, занял место рядом с ней.

– Я смотрю, батенька, вы предпочитаете не наслаждаться видом казни? – мягко спросила Софья Алексеевна у своего фаворита.

– Что поделать, Сонечка! – вздохнул Ростислав Алексеевич. – Я всю свою жизнь состоял в интеллигенции, относился к так называемым гуманистам. А задачи этой прослойки общества весьма далеки от созерцания процесса насильственного лишения жизни разумного существа, пусть оно и заслуживает этого...

– Эк, завернул! – От контральто государыни задрожало содержимое корсажа. – Какие вы все-таки мягкотелые!

– Смею вас уверить, отнюдь не все! – обиженно сказал профессор. – Я при надобности тоже могу башку свинтить, но смотреть на всякие гнусности – увольте!

Софья оценивающе мазнула по нему глазами:

– Хотела бы я посмотреть, как вы «свинчиваете» кому-нибудь башку... занимательное, должно быть, зрелище!

Быть может, Бог услыхал ее просьбу, а может, таково было стечение обстоятельств, но трое никем не замеченных негодяев из числа оставшихся без присмотра разбойников неожиданно напали на карету. Пользуясь тем, что почти вся охрана вместе с пассажирами царского поезда столпилась у старой липы, где духовник царицы отец Кирилл отпускал грехи захваченным в плен, они атаковали запятки и козлы. Осип с Овдокимом так растерялись, что почти без сопротивления были сброшены наземь, причем бедняге Осипу проломили кистенем голову.

– Куда! – схватил Ростислав за плечо Софью, намеревавшуюся выпрыгнуть из кареты через левую дверцу. – Еще под колесо не угодила!

– Пусти! – прохрипела царица.

– Тихо, дуреха! – погасил панику грубым голосом Каманин. – Смотри, куда нас везут!

Как уже упоминалось, путь вперед преграждало срубленное дерево. Но разбойнички свернули направо – на еле заметную тропинку в лесу, ведущую к старой просеке. Дорога здесь была на удивление ухоженной – карета неслась почти не раскачиваясь и без характерного для русских дорог всех веков подпрыгивания.

Охрана замешкалась почти на полминуты – этого оказалось достаточно, чтобы царская карета скрылась из виду. Единственный сидевший в седле ревенант сбился с пути и теперь делал крюк по лесу, пытаясь найти след. Майор Булдаков, матюгаясь такими словечками, что у стоящей знати раскрылись рты, вскочил на своего жеребца и глянул на карманный радар, пеленгующий карету Софьи Алексеевны по радиомаяку, установлен ному на крыше.

– Твою мать! – еще раз выругался он. – Почти на версту ушли! Но ничего, настигнем. Кавалерия, за мной! Ревенанты на месте!

Кавалерией он называл четырех рекрутов, что таскались вслед за охраной, набираясь опыта, как уберечь царскую персону. Этот квартет должен был в последующем составить костяк роты охраны. Пока же недоросли лет шестнадцати-семнадцати, отобранные из лучших рекрутов по результатам специализированных тестов, совершенствовались в военном искусстве: вольтижировке, фехтовании и рукопашном бою. Много еще должно утечь воды и сойти потов, прежде чем безусые юнцы превратятся в матерых вояк, но сейчас Денис предпочел именно их бездушным созданиям в теле человека, называемым ревенантами, что в переводе с французского означает «привидение», а на латыни – «воскресший».

Гордые оказанной честью, вслед за майором летели по лесу на горячих скакунах четверо салабонов, готовые выполнить свой первый в жизни долг или умереть, а если иначе нельзя, то и первое, и второе. В карете, несущейся по лесу, царило спокойствие. Ростислав, не державший при себе никакого оружия, вооружился лежавшим на сиденье стеком князя Глинского, забытым им по счастливой случайности. Внутри стек когда-то был пустотелым, но Юрий Васильевич, не мудрствуя лукаво, по совету бывалого графа Волкова залил в рукоять свинец.

– Сиди здесь! – приказал он перепуганной государыне, решительно открывая правую дверцу.

Ступив на порожек обеими ногами, Ростислав Алексеевич развернулся спиной к дороге, ухватился поудобнее за крюк, на который во время встреч экипажа вешают лампу, и закрыл дверцу. Не очень-то удобно человеку его комплекции выполнять кошачьи движения, но тут уж ничего не поделаешь, пришлось извращаться. Взяв стек в зубы и придерживаясь обеими руками за желобок, предназначенный для стока воды, он медленно продвигался к переднему крылу, защищающему карету от брызг грязи во время движения. Поставив правую ногу на крыло, он легонько оттолкнулся и перемахнул на крышу. Отдохнул, оценил обстановку и, прижимаясь всем телом к покатому скату, пополз вперед.

Вот она, покрытая колтунами косматая голова. Запах от нее разносится на приличное расстояние и на неподготовленного человека действует шокирующе. Ростислав поначалу отпрянул, но затем переборол отвращение и со всей мочи звезданул рукояткой стека по буйной головушке. Обладатель отчаянной головы издал хрип и завалился набок, по счастью, уцепившись рубахой за крючок для запасных вожжей. Только это спасло его от попадания под колеса. Царская карета весит меньше трактора «Кировец», но наезда ее колеса разбойничек не выдержал бы точно.

Лишенный управления экипаж стал замедлять ход. Два амбала, стоявшие на запятках, почувствовали неладное и стали проявлять признаки беспокойства. Вскоре раздался хриплый голос:

– Иван! Ну чего, делов-то? Ссыкануть приперло, дома выссышься!

Другой голос злодейски захохотал. Меж тем карета остановилась, Ростислав прыжком поднялся на ноги и прошел по крыше в сторону запяток. На лицах разбойников отразилось крайнее недоумение, когда над ними нарисовалась огромная Фигура премьер-министра. Премьер крякнул и хлестко, без замаха полоснул по лицам стеком. Попал куда и целился – по глазам, попутно поразбивал переносицы. Затем вернулся назад, спрыгнул на козлы и остановил разгоряченных лошадей. Поверженный «кучер» застыл в подвешенном состоянии и не издавал ни звука – стек если не пробил череп, то оглушил качественно. Едва Ростислав Алексеевич спрыгнул на землю, чтобы, галантно отворив дверцу кареты, сказать «кумплимент», в придорожных зарослях послышался треск. Быстро обернувшись, он увидал Дениса Булдакова верхом на вспотевшем жеребце, а следом за ним на дорогу кулями вывалилась команда недорослей.

– Где Софья? – выдохнул майор.

– Однако! – Дверца распахнулась, и государыня застыла на подножке. – Господин майор, какой пример вы подаете своим юным спутникам?

– Софья Алексеевна, прошу прощения! – Денис встал на одно колено, снял шляпу и прижал ее к груди. – В горячке вымолвил!

– Полно, батенька! – протянула царица. – Что же вы с горячкой по лесу носитесь! С горячкой лежать надо.

Пристыженный майор хмуро глянул на премьер-министра. Государыня, как прилежная ученица, начала пользоваться принципами сатиры двадцатого века – нужно сказать, пользоваться умело. Премьер развел руками и с самым что ни на есть плутовским выражением лица повернулся к Софье.

– Государыня, вы слишком строги к вашим поклонникам. Скакать галопом через лес, рискуя упасть с лошади и сломать шею, – и встретить лишь равнодушие с вашей стороны...

– Равнодушие! – фыркнула царица. – О каком равнодушии может идти речь, когда меня только что собирались похитить, словно невесту на свадьбе!

Внезапно с запяток свалился один из неудачников-похитителей. Из разбитой переносицы и из носу текла кровь, окрашивая черную бороду в рыжий цвет.

– Не вас, государыня! – прохрипел он, отплевываясь бордовыми сгустками. Издали казалось, что он плюется томатной кожурой. – Не вас! – повторил он. – Верзилу этого мы лишь имать хотели. Нам нужен был один он!

– Гоморра и Содом! – воскликнула Софья. – Что ж это в царстве моем творится! Мужиков средь бела дня похищают, а баб не трогают!

– Э-э... ваше величество! – промямлил Денис. – Мне кажется, что нам сейчас нужно думать, как вернуться к остальным... проклятую карету здесь не развернуть!

– Можно проехать дальше, – предложил Ростислав, – неужели на этой просеке мы не найдем ни одного места, удобного для разворота?

Денис покачал головой.

– Дальше ехать опасно. Они ведь куда-то собирались вас доставить. Не исключено, что дальше по курсу находится тайная «малина» с коварным главарем банды...

– Что вы предлагаете? – перебила его Софья.

– Никита! – обратился майор к одному из недорослей. – Скачи назад и передай Ромодановскому, чтобы прислал сюда два десятка гвардейцев. Что там ни есть, «малина» али еще какая блат-хата, мы ее возьмем! Рысью!

Прошло полчаса, за которые к царской карете успело подтянуться два отделения ревенантов, прозываемых для конспирации «гвардейцами». Булдаков выстроил их в колонну по трое и велел бежать впереди кареты до тех пор, пока не отыщется место для разворота. Кортеж двинулся вслед за бежавшими, и полторы сотни метров все крутили головами.

– Вот! – заметила царица небольшую полянку. – Если выпрячь четырех лошадок, то вполне можно развернуться.

Пока выполнялась сложная процедура разворота, ревенанты оцепили полянку двойным заслоном, сквозь который с великой опаской летели даже мухи. Сам процесс занял минут двадцать, по истечении которых карета малым ходом отправилась назад к Тверскому тракту, а Булдаков с ревенантами решили провести рекогносцировку местности. Отрядив бравых рекрутов охранять царский экипаж с драгоценным содержимым, Денис с «гвардейцами» вприпрыжку понеслись по просеке.

...Остаток дня Федор Юрьевич Ромодановский провел в делах и заботах. От старой привычки бить морды допрашиваемым он так и не отказался, но теперь надевал на пальцы правой руки тяжелый медный кастет. К тому же удары он наносил по почкам, печени и ребрам – генерал Волков не зря проводил с ним беседы о ментовских методах допроса восьмидесятых годов двадцатого века. С большим удовольствием он воспринял методику обработки подозреваемых валенком с кирпичом внутри, но пользовался этой забавой редко, в основном для вывода накопившегося в крови адреналина. Также его восхитил метод спиливания подозреваемым передних зубов с помощью рашпиля – князь-кесарь был человеком передовых взглядов.

Первая партия задержанных (так сказать, на месте преступления) очень быстро оказалась висящей на ветвях окрестных деревьев, троицу, мастерски обезвреженную премьер-министром, князь-кесарь пока оставил в живых, только слегка пройдясь по бокам задержанных кастетом. От вида кареты, на полном ходу уносящейся в лес под вопли татей, у него едва не отнялась речь, поэтому он с большим удовольствием намял им бока, отомстив за свой первобытный страх. С наслаждением опрокинув чарку калганной, он зажевал традиционным кренделем с маком и велел пригласить к себе «фелшара» – Пашку Никифорова.

– Пал Иваныч, дело есть! – сказал он сержанту, когда тот нарисовался у царской кареты. – Рюмку пропустишь?

– Когда это я от рюмки отказывался? – пожал плечами Никифоров. – Скополамин готовить?

Ромодановский протянул парню чарку и наполнил ее из своей фляжки.

– Крендельком осади! – предложил он фельдшеру.

– Нах... – коротко ответил тот и опрокинул в себя дьявольское пойло.

Настойку эту делал сам Федор Юрьевич, добавляя в нее травы из секретного рецепта отца: чернобыльник, львиный зев и бессмертник. Пить ромодановский крепыш могли считанные единицы, но военного фельдшера, воспитанного на чистом медицинском спирте, она не брала. Между нами говоря, князь-кесарь немного побаивался пришлого лекаря. Боялся оттого, что как бы в один момент не оказаться в кресле жертвы, и этот палач, с не ведавшей бритвы отроческой харей, введет ему в вену длинную иглу с адским зельем внутри.

Паша, не ведая, что только фактом своего существования вызывает бурю эмоций у самого страшного человека в России, спокойно достал походный несессер.

– Кому? – деловито поинтересовался он.

– Всем! – распорядился дознаватель. – Пошли.

В ходе допроса выяснилось следующее: просека ведет к старому скиту, где еще два года назад скрывались от церковных реформ старообрядцы; в связи с реформами 1699 года обитель опустела, а буквально месяц назад там поселились какие-то люди. Главным у них был чуть ли не князь – все повадки человека благородных кровей: саженный рост, богатая одёжа, оружие, жуковинье, подведенные сажей брови. С ним были еще четверо, рангом пониже. Они и занимались сколачиванием шайки-ватаги, находили решительных и отчаянных мужичков, готовых ради золотишка на все. Харч им доставлялся раз в неделю угрюмым мужиком по имени Фрол: свинина, крупы, масло и всяческие разносолы. Каждое утро шестеро самых смышленых уходили на разведку, а командовал ими Лексей – человек князя. Остальные занимались кто чем: кто валялся на полатях, высыпаясь наперед, кто чистил оружие, два человека плели лапти.

Вчера вечером их собрали всех в бывшей молельной зале. Князь, жестикулируя холеными пальцами, рассказал им о предстоящем деле. По Тверскому тракту ближе к обеду должна проезжать царская карета с сопровождающими: охраной и ближними боярами. Цель – царская карета вместе с находящейся в ней царицей и новым первым министром. Они ни в коем случае не должны были пострадать. С остальными же можно было поступать как заблагорассудится. Старшим при ватаге князь назначил своего любимчика – Лексея. Остальные трое остались с ним в качестве охраны.

– Где же ваш старший? – не утерпел Ромодановский.

– Вот он! – указал разбойник на оглушенного стеком горе-кучера. Тот кулем лежал рядом с царской каретой и время от времени бормотал в забытьи что-то нечленораздельное.

– Ну-ка! – воскликнул Паша и, подойдя к лежащему, внимательно рассмотрел его.

– Чего ну-ка? – буркнул Федор Юрьевич. – Харя вроде как знакомая, а вот вспомнить никак не могу.

Внезапно Никифоров факирским жестом освободил пленника от лишних волос и бороды, убрав бутафорский прикид. Перед ними лежал молодой человек лет двадцати пяти.

– Так это же Лешка Бровкин! – воскликнул князь-кесарь. – Сын Ивана Артемьича, купца Гостиной сотни!

На вопль Ромодановского из кареты выскочил Ростислав. «Петр Первый» Алексея Толстого был не так давно его настольным романом, поэтому при упоминании фамилии Бровкиных в нем проснулся азарт исследователя.

– Если это – Алексей Бровкин, то я представляю, кто остался на этой лесной даче! – с чувством заявил он. – Федор Юрьевич, здесь меньше чем заговором не пахнет!

– Сами с усами! – проворчал толстяк. – Не маленькие. Пал Иваныч, в божеский вид привести этого сокола можешь?

Фельдшер озабоченно посмотрел на лежащего Бровкина.

– Все зависит от того, насколько сильно Ростислав Лексеич ему по башке врезал! – пробормотал он. – Можно так врезать, что мозжечок развалится! Да-с! А как по-моему, так этот детина вообще притворяется! Веки дергаются. Эй, любезный, хорош ваньку валять! Ну, я тебе сейчас!

Сержант полез в несессер и вынул оттуда склянку с экстрактом чилибухи. Это снадобье применяется как тонизирующее средство при заболеваниях нервной системы, а сейчас оно должно было послужить исключительно для встряски организма,

– Переверните-ка его на спину! – скорее скомандовал, чем попросил он. Ростислав вместе с пыхтящим Ромодановским поспешил исполнить эту просьбу-приказ. Он накапал несколько капель в ложечку и приблизился к симулянту.

– Рот бы ему разжать! – озабоченно сказал он. – А то придется таракана в ухо запускать...

Внезапно Бровкин раскрыл глаза.

– Не надо таракана! – попросил он. – Я и так все расскажу!

– Надо же! – удивился Федор Юрьевич. – Даже я поверил, что ему башку отбили!

– Голова и впрямь болит! – признался Алексей. – Поначалу я ничего не соображал, а потом отошел.

Ромодановский надулся.

– После будем шутки шутить! Ты нам, Лексей Иваныч, вот что скажи: кто там, в лесу, остался при ските? Что за князь?

– Александр Данилыч, – прошептал Бровкин, – кому же еще!

– Не убивайся ты так, – утешил его князь-кесарь, – авось тебя царица и помилует! Она с твоим отцом дюже в хороших отношениях!

– Ничего вы не понимаете! – глухо сказал Алексей и, отвернувшись, стал смотреть на темный лес.

– Ну-ну! – произнес Ромодановский и обратился к Каманину: – Пойдемте, Ростислав Лексеич, покалякаем за татей этих... Глаза бы мои на них не глядели!

Остался Алексей Бровкин один, если не считать недоросля-конвойного. Глядел на лес, на небо синее, думал свою думу. Думал о присяге своей Петру Алексеевичу, о родителе своем, сытно живущем ныне в Москве, думал о тех, кто остался в ските. Десять лет тому вручил он царю Петру свою деревянную саблю и мальчишескую честь, служа с тех пор верой и правдой. Но закатилась счастливая звезда Петра Алексеевича – почувствовали это все, потому и на задание это шли без обычного огонька в глазах. Сам Петр остался в Гааге, а Меншиков со товарищи тайно прибыли в Россию, расположившись в бывшем ските недалеко от Москвы. Цельный месяц ушел на подбор нужных людей, разведку и планирование акции. А в том, что она сорвалась, – божья воля. Теперь вот повесят его, Алексея Бровкина, так и не ставшего Иванычем, рядом с остальными на дубе... и никому не будет ведомо, где сын купеческий нашел свой конец.

Едва не заплакал от таких мыслей сын купеческий. Надо же так! Поставить все на Петра Алексеича, служить не щадя живота своего, мерзнуть, скитаясь по северным лесам в поисках старообрядцев, определяя их в рекруты, дослужиться до самого первого офицерского звания, быть представленным к капитанскому чину... все прахом! Жить бы в Голландии рядом с опальным царем да строить корабли! Какие корабли! На кой Петру Алексеевичу корабли без государства, на кой скипетр монарху без короны! Вот почему изгнанный из собственной страны царь с таким азартом ухватился за предложение Пауля Гейнса. Фредерик, король датский, спал и видел себя хозяином Северной Европы, датчане никак не могли смириться с потерей контроля над севером Скандинавии, Но необходимо было найти того, кто таскал бы им каштаны из огня. Поскольку русская царица наотрез отказалась исполнять эту роль, то было два пути: найти другого простачка и заменить ортодоксальную Софью горячим Петром, вновь свершив в России реставрацию.

Петр Алексеевич, полтора года пребывавший в состоянии хандры и скуки, за предложение Пауля Гейнса ухватился мертвой хваткой. Дух его воспарил, лик его сделался светел, хандра отступила. Он отказался от курения заморской травы и чрезмерного употребления спиртного, ночи напролет просиживая с Алексашкой в собственном домике на берегу Ваала, и придумывал планы возвращения власти. На его счастье (вернее, на его беду), в один из апрельских дней в резиденцию бывшего московского царя заглянул старец Феоктист – расстрига, бывший протопоп, глава Клинского скита. Проболтав с Петром до обеда, он вышел оттуда со злорадным блеском в вечно угрюмых глазах.

Злоумышленники быстро стали единомышленниками, моментально поняв желания друг друга: один грезил о мирской власти, а другой – о власти духовной. Под вечер они встретились вновь, но в их компанию вошел и Гейнс, щедрый душой и обладающий тугим кошельком. С тех пор и началась новая жизнь...

Вспоминая беззаботную жизнь в Гааге, Алексей молча плакал. Слезы катились за шиворот по небритым щекам и мочили рубаху. Он оплакивал все: несбывшуюся мечту, так бездарно прожитую жизнь, жалел о том, что никогда не увидит родных. Под вечер привезли Меншикова с остальными заговорщиками: совсем еще сопливым Пашкой Ягужинским и «тертым калачом» – Прокофием Возницыным. Всех четверых поставили перед царицей, которая долго смотрела на горе-похитителей, а затем печально сказала:

– Федор Юрьевич, молодых еще попробуем перевоспитать, а вот матерых можно только вешать. Потрудитесь, дядюшка!

Увидав, как при слове «молодых» просветлело лицо Александра Даниловича, отрицательно покачала головой:

– К тебе, голубь ты безродный, сие не относится. Ты уже накрал на три каторги. Тебя исправит только петля. – Она помолчала немного и добавила: – Да и это – вряд ли.

Глава 8. Гея. 1700
Здесь будет город-сад

Ранним утром 25 июня архиепископ Псковский Иосиф у врат главного монастыря Псковской епархии встречал Самодержицу Всея Руси. Утро выдалось погожее и теплое, сопровождающий архиепископа игумен Псково-Печерской лавры Серафим щурился от встающего светила и смешно задирал бороду. Низенького роста, он тем не менее пытался посматривать на окружающий мир свысока.

– Жаль, не приехали вчера! – искренне огорчался отец Серафим. – Владыка Иосиф прочел в Успенском соборе великолепную проповедь!

– О чем? – поинтересовался Ростислав.

– О любви к ближнему! – восторженно нараспев произнес игумен.

– Удивил! – пробормотал себе под нос Иннокентий. – Интересно, бывают ли другие темы?

– Бывают, боярин! – тихонько сообщил ему Иосиф, обладающий на удивление острым слухом. – О любви к Всевышнему.

Кеша чертыхнулся и принялся внимательно вслушиваться в обмен любезностями между главой местной церкви и Самодержицей Всея Руси. Софья Алексеевна заученно кивала головой, слушая о том, какая невиданная честь оказана Псковской земле – лицезреть воочию богоданную царицу и повелительницу. Растекаясь елеем по каменным плитам, оба пастыря заверили государыню в своей лояльности. Лояльность лояльностью, но внезапно живот министра культуры Симонова заявил о своих правах громким урчанием. Глянув на сконфуженного Кешу и поняв намек, игумен пригласил высоких гостей на завтрак.

Пользуясь тем, что во вторник на пищу не было никаких ограничений, в трапезной был накрыт стол, при виде которого Лукулл захлебнулся бы собственной слюной. Монастырь располагался между двух рек: Двины и Пимжи, причем левый берег Двины и, соответственно, правый Пимжи был высоким и обрывистым, так как эти реки с обеих сторон омывали возвышенность Ханья. Мы упомянули об этом обстоятельстве с единственной целью – описать, какое количество рыбных блюд красовалось на столе. Иннокентий – великий знаток и ценитель рыбы – сбился со счета, загибая пальцы при виде знакомых и незнакомых кушаний. Чего только не принесли монахам реки: форель, судак, лещ, налим, густера и окуньки, сазаны и плотва, голавль и жерех. До Симонова внезапно донесся аромат горячей ухи и специй, ноздри его затрепетали – монахи внесли в трапезную котелок с юшкой.

Игумен священнодействовал по правую руку от царицы: приятным голосом объявлял название каждого рыбного блюда и рыбы, из которой оно было изготовлено; когда дело дошло до мясных блюд, отец Серафим скрупулезно уточнял породу живности, возраст и особенности откорма. К примеру, гусей, которых подали в самом конце, откармливали грецкими орехами, вымоченными в сладком вине. У Симонова вертелся на языке вопрос, который он решился задать, лишь расправившись со сладкой гусиной ножкой и запив ее кубком зелена вина.

– Скажите мне вот что, святой отец, – спросил он, доброжелательно глядя на игумена, – единственное, что вы не поведали нам... по поводу ухи. Форель я узнал, но, забодай меня корова, второго ингредиента узнать не смог! Что это была за рыба?

– Хариус! – маслено улыбнулся отец Серафим. – Изволит ли боярин принять участие в ловле рыбы, что состоится завтра на рассвете?

Лицо министра сразу помрачнело.

– Увы! – ответил он. – Завтра мы должны быть в Гдове. У нас каждый день на счету.

Уговорились, что царица с ближними боярами останется в Пскове и заночует в монастыре у гостеприимного игумена Серафима, а премьер-министр с Иннокентием и князем Одоевским тотчас отправятся в Гдов, где позаботятся о постоянном жилище для Софьи Алексеевны.

– Учтите, мой хороший, долго засиживаться в лавре я не намерена! – шутливо пригрозила она Ростиславу. – Мне главное, чтоб в доме были две теплые комнаты: спальная и нужной чулан. Остальное не имеет значения.

– Forever trusting who we are, and nothing else matters![ [31]31
  «Всегда помни о том, кто мы, и больше ничего не имеет значения». Отрывок из песни группы «Металлика» (англ.).


[Закрыть]– дурашливо пропел Ростислав, усаживаясь в карету.

– Простите, Ростислав Алексеевич, – обратился к нему князь, – это не на латыни? Что означает?

Каманин чертыхнулся. Бери вот и объясняй, башка твоя несдержанная.

– Это английский, – любезно поправил он, – строка из песни, уважаемый Алексей Никитич, весьма популярной у нас на родине. Михалыч, уважь нашего гостя, изобрази на своем ситаре священный опус!

Иннокентий немного покряхтел, подождал, когда карета тронется, а затем достал из-под сиденья упакованную в чехол гитару. Пробежался легонько по струнам для проверки настройки, а затем негромко запел:

So close no matter how far

couldn’t be mach more from the heart

forever trusting who we are

and nothing else matters…

– Странный стиль игры! – отозвался князь Алексей, когда утихли последние ноты. – Да и манера пения... я никогда не слышал, чтобы так пели.

– Мы все со странностями! – уклончиво ответил Ростислав. – А поэты, говорят, вообще. Вы, любезный князь, слыхали когда-нибудь о стране с названием Япония?

– Где это? – вопросом на вопрос ответил князь. – Я считал, что знаком со всеми странами. Но такого названия, признаться, не слыхал.

– Есть такая страна! – продолжил беседу уже Иннокентий – он лучше владел предметом. – Да что страна! Целая культура! Целая культура на одном маленьком острове. Так мы не об этом. Не обладая философией японца, смысл их литературных творений вообще не понять... перевод с языка звучит обычным набором фраз, и непонятно, почему тот же Мацуо Басе с его «Соломенным плащом обезьяны» настолько популярен. А ведь он – наш с вами современник.

– Простите, – не понял Одоевский, – а почему вы заговорили о Японии? Нам предстоит туда путешествие?

Ростислав чертыхнулся во второй раз.

– Нет, Алексей Никитич, – сказал он, – сравнение с Японией было чисто эфемерным. Впрочем, поскольку вы являетесь главой Сибирского приказа, вам предстоит еще многое узнать об этой стране.

– Ох! – вздохнул князь. – Не были бы вы столь любезны, Иннокентий Михайлович, передайте кучеру, чтобы остановился. Мне непременно нужно облегчиться. Спасибо!

Когда он вышел в придорожные кусты, Ростислав посмотрел на сконфуженного Иннокентия.

– Ты бы ему еще анекдот про китайскую пишущую машинку рассказал! – фыркнул он.

– Между прочим, – заметил Кеша, – японскую тему затронул ты.

Вот япона мать! Ростислав постучал пальцем по лбу и поклялся следить за своими мыслями. Еще бы завел с князем беседу о порноиндустрии! Тут вернулся повеселевший Одоевский и взахлеб заговорил о своей любви к блюдам из рыбы. Одно лишь омрачало князя. Чрезвычайно богатая фосфором и витаминами A и D пища вызывала у достойного князя Алексея банальный понос. Он страдал, но отказаться от ломтика-другого рыбного филе было выше его сил. После третьей остановки за пять верст Ростислав остановил уменьшившийся наполовину поезд и потребовал к себе фельдшера.

– Пабло! – обратился он к сержанту на итальянский манер. – У тебя в котомке угольку активированного супротив диареи не найдется? Чего-то наш Алексей Никитич занедужил.

– А як же ж! – воскликнул бравый эскулап. – Есть такое дело. Но я бы советовал вечерком сосновых шишек заварить в котелке – всю хворь как рукой снимет.

– Спасибо! – прокряхтел бедный князь, когда ему в пасть засыпали горсть черных таблеток, и он судорожно сглотнул их, запив водой. – Бог мой, они что, живые? Во рту вдруг как забулькало!

– На здоровьице! – улыбнулся фельдшер. – Я после такого обильного стола тоже парочку капсул мезима принял – сразу легче стало.

– А ну-ка, друг любезный, – вмешался Иннокентий, – дай и мне этого мезима. У меня такая тяжесть в желудке, точно у акулы, которая наглоталась железных ядер.

– Дай и мне! – протянул руку Ростислав.

Лекарь щедро одарил объевшихся бояр лекарством и заторопился к себе в повозку. Поезд еще не тронулся, как Ростислав крикнул бровастому Овдокиму, наделенному ассоциативной кличкой Леонид Ильич.

– Леонид Ильич, спой что-нибудь!

– Конфетки-бараночки! – загундосил Овдоким во весь голос.

В головной карете Ростислав с Иннокентием едва не надорвали животы.

Почти девяносто верст отделяли крепость Гдов от древнего Пскова, девяносто верст – почти двести километров. Но за длинный световой день наши путешественники так и не смогли добраться до цели, пришлось заночевать в живописном месте на берегу Чудского озера, не доехав до Гдова верст пятнадцать. Кареты и повозки поставили по-казачьи – кругом – и наскоро поужинали захваченными монастырскими припасами. Затем утомленные долгой дорогой путники завалились на боковую.

Ночь прошла совершенно спокойно, если не считать звуков, издаваемых лесными обитателями: уханьем совы, заячьим писком и чьим-то тяжелым топотом. Ранний рассвет заявил о себе туманом и сыростью, заставив раздуть потухшие за ночь костры и собраться у них.

– С-сколько время? – поинтересовался Иннокентий у молчаливого премьер-министра, выбивая зубами чечетку.

– Начало шестого, – буркнул тот и закрыл глаза. Раз туман позволяет поспать, то почему бы этого и не сделать.

Иннокентий еще некоторое время клацал зубами, а затем достал из кареты свою любимую удочку-телескоп и принялся передвигать валуны на поляне.

– Греешься? – спросил Ростислав, не открывая глаз.

– Червей ищу! – охотно пояснил раскрасневшийся Кеша. – Самая погода для снетка. Если все будет хорошо, такую уху сготовлю, не хуже чем у Серафима в монастыре.

– Ты бы лучше поохотился! – проворчал премьер-министр, засыпая. – Я от кабаньего окорока не отказался бы...

Кеша осклабился и исчез в тумане.

Ехать стало возможным только в десять часов, атак все утро над берегом озера висел плотный туман. За какие-то полтора часа Симонов умудрился наловить ведро всяческой рыбы: снетка, красноперок, плотвы и окушков; Осип, добровольно взявший на себя обязанности повара, сварил отличную уху, которой все остались довольны. Каманин вместо окорока получил кусок буженины и был им вполне удовлетворен. Все остальные налегали на уху, весело сплевывая кости в огонь. Наиболее крупные экземпляры кучер-гастроном поджарил на противне, который лежал в багажном отделении царской кареты, любезно предоставленной Софьей в распоряжение своего фаворита.

Легким бегом оставшиеся версты преодолели за два часа. Болота закончились, местность стала здоровее, некоторое время дорога даже шла в гору. Лиственный лес сменился сосновым бором, затем пошел смешанный: осина, береза, граб, ель, сосна и даже кое-где попадался дуб с ясенем. Последнюю версту перед Гдовом проехали по бескрайнему полю. Лес здесь вырубили в незапамятные времена, чтобы не подобрался незамеченным возможный враг, и по отросшей после укоса траве бродили меланхоличные буренки. Присматривал за ними пастух – столь же меланхоличный паренек годочков четырнадцати.