Текст книги "Оридония и род Людомергов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Всатен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Охотник скрючился и приблизился к лежавшему в пятидесяти шагах от него старику. Тот был сокрыт краями канавы, вырытой неизвестно зачем. Он был очень худ и бледен.

Старик тяжело дышал. Он ожил, едва тень Сына Прыгуна упала на него.

– Пить! – попросил он тихо.

Ему дали напиться и посадили, вытащив из канавы.

Глаза старика и охотника встрелись. Водянистые и, по всей видимости, плохо видящие старческие глаза несколько мгновений вглядывались в глаза Сына Прыгуна. Затем пелена слетела с них и взгляд стал таким, как будто что-то вспоминал. После этого глаза резко расширились.

– Людомар, – прохрипел старик. – Ты живой!

Вместе с досадой к Сыну Прыгуна пришла задняя мысль: этот мне и нужен.

****

Тикки начал свою жизнь как и все холкуны. Он жил в городе в обычной семье. За ум его многие хвалили, но ему взбрело в голову развить и силу. А уж если Тикки что-то взбредало в голову, то выбить это из нее не представлялось возможным.

На свою беду, в пятнадцать лет Тикки стал расти. Он рос и рос, рос и рос, и процесс этот не прекращался до тех пор, пока он не вымахал достаточно, чтобы ему можно было присвоить титул "детина". К необычайной радости теперь уже юноши его заметили в войске холларка и включили в дружину. Служил он верой и правдой. Побывал во многих переделках, но боги всегда благоволили ему.

Все изменила битва в Деснице Владыки на Серокаменной равнине, когда боор Глыбыр был разбит войсками оридонцев и саараров с грирниками.

– Ты их не считай. Они так – ничто! Хвосты, мы их называем. – Тикки с удовольствием уплетал жаренное мясо и всегда дивился, как это людомару удается его так быстро приготовить.

Охотник улыбался, но наказал себе никогда не показывать старику рочиропс.

Тикки оказался одним из немногих, которые осуждали решение Комла сдаться оридонцам.

– Позор. Я б не пережил, если бы у меня не родилась дочь. Ей плакался. Она хороша теперь. На слезах моих выросла.

Оридонцы прибывали со стороны Десницы Владыки в огромных количествах и подступили к Боорбогским горам. Комл призывал брездов сдаваться, чтобы сохранить жизни, но они отказывались. Тогда оридонцы поставили Комла главой над всеми пленными, кого он уговорил выступить против своих, и Комл взял для них все крепости, включая Боорбрезд, ибо не осталось в тех крепостях воиной – всех увел с собой на битву Глыбыр.

– Кичился потом, что если б не он, то всех бы перебили. А по мне, так пусть уж лучше бы перебили, чем так жить, как сейчас живем. Брездов заперли в их лощине. Даже в долину свою они проходят только по позволению, чтобы богам помолиться. Унизили донельзя. Что уж про нас говорить…

– Я слышал, что нравится всем, – осторожно вставил людомар.

– Эйх, – отмахнулся старик. – Это новая поросль. Не жили они никогда так, как мы жили. Тяжеловато было, зато по справедливости. Брезды над нами владычили, но хозяевами нам не были. Когда нужно было – помогали. Они нам, мы им. Со временем уж и позабыли, кто хозяин, а кто нет. Это только там, наверху они между собой раскланивались, распшикивались. А мы, простые которые – нам-то что?

Холкуны и при оридонцах смогли сохранить относительное самоуправление, но везде и всюду их заставляли показывать свое почтение и присмыкаться.

– Вот есть там такой или такие – не знает никто – их называют Величайшие. А при них стоят Увеличайшие. Есть еще Великие и Привеликие. Самый поганый оридонец, он мне "привеликий", а я ему "молча". Согнали всех в города. Раньше только холкуны по городам жили, а нынче все кому не лень. У пасмасов деревеньки пожгли и всех к нам загнали. Много работы нам дали. Этот… тьфу… уголь им делать. А от него тепла никакого. И нам же его продают потом. Ввели дебы. Зачем? Мы раньше и без них обходились. Рочиропсы поотбирали. Ранее и одежду мы делали сами, и еду почти всю сами, и телегу построить если надо – сами! А теперь нельзя. Теперь каждый город что-то одно может делать. Даже поесть и то покупать надо по городам поскребом поскребывать. И дошли-то ведь до того, что нет теперь ни холкунов, ни пасмасов, ни брездов – есть молчи. Много-много молчей, которые присмыкаются и работают за дебы, да еще и радуются тому, что их обворовывают. Земель нас лишили, чести лишили. Так что молчи молча. Эхе-хе! Прилепили нам это потому, как мы все терпеть должны молча. Так и называют теперь молчами. – Старик отхлебнул воды. – А самое-то главное что? При брездах время шло и все различия промеж нами стирались. Уважали мы их, они нас. А при этих? Уж двадцать восемь зим охолодило равнины, а они как считали нас грязью под ногами, так и поныне считают. Я же вот что думаю…

Но людомар больше не слушал. У него закружилась голова. Двадцать восемь лет! Он наконец-то узнал. Неожиданно для себя, но узнал. И даже если бы ожидал, услышанное его все равно бы оглушило.

Двадцать восемь лет!

Небо раскачивалось у него над головой. Небо плыло. Небо танцевало.

****

Путь в Чернолесье резко замедлился. Старик шел небыстро и часто уставал. Он увязался за людомаром так естественно, что у того не поворачивался язык прогнать его. Шли они всегда порознь: старик по дороге, а охотник в лесу. Попутно ему удавалось сразить стрелой какую-нибудь зверушку. Несмотря на то, что лук старика был старым, но все же чувствовалось, что это боевой лук: бил он точно и смертельно.

– На Синих Равнинах, как припомню, много городов наших было. На пальцах не пересчитать. Каждый город славился своими ремеслами, своими умельцами. Даже тракты промеж ними назывались подобающе: Одёжный тракт – по нему города стояли, где процветало портняжество; Кольчужный и Мечный тракты, а Молочный тракт – энтот и вовсе самым знаменитым был. Никто на моей памяти до конца тракта не доходил.

– Отчего же это?

– Упивались вдрызг да мерли по пути.

– Молочный?..

– Это токмо для виду было название, – мечтательно улыбнулся Тикки. Но в следующий миг лицо его омрачилось: – Нет уж сейчас ничего. Поросли травой они. Тропами и то не назовешь.

– Зачем города-то жгли?

– Условие такое было жизни нашей. Коли жить хотите под нами, то сходитесь туда, куда вам укажем. Сперва тяжко было очень. Потом многие смирились и привыкли. А те, кои против пошли… эхе-хе… давно уж тем нету.

Старик начинал задыхаться – верный признак того, что скоро станет покачиваться от усталости. Людомара удивлял этот холкун. Неведомо почему, но охотник и сам незаметно для себя отвык от прежнего устройства олюдей. Нравы Нисиоларка исподволь проникли и в него. Не просить помощи, пока сам способен себе помочь; гордость; честь; честность и даже совесть – то основное, чем всегда отличались дикие жители лесов – все это было пожрано большими городами. И странно это было для людомара, ведь пробыл он в Нисиоларке не более большой луны, а так свыкся с извращениями, которые город накладывал на чистую нетронутую душу дикаря.

– Давай встанем. Приляг сюда, – попросил Сын Прыгуна поняв, что сам отдохнуть старик никогда не попросится – не гоже это старому воину. – Ты говорил, что у тебя есть или была…

– Есть…

– … дочь…

– Да, есть она.

– Почему же ты у погоста едва смерть не нашел от голода?

Старик насупился. Его лицо на долю секунды приняло оскорбленное выражение.

– Не хочу на ней висеть. Ей и без того тяжело. Мужик ее от испарений грязевых в приполье городском ног лишился. Обвисли у него и не двигаются. А детей четверо. Хорошо старшой подрос и уже может в приполье работать. Без него с голодухи бы опухли. Вот я и ушел. Она думает, что нет меня. – Подбородок старика дрогнул и он посмотрел на небеса.

– И не искала даже?

– Искала наверное, но не нашла. Я туда ушел, где вовек искать не станут.

Людомар понимающе промолчал. Он не мог удержаться, чтобы не спросить:

– Теперь-то как нам с тобой?

– Я полезным быть могу… только не в городе. Много кем я был, но тебе пригодиться, что я оружейником был. Вторым молотобойцем, но видел, как мечи творят, щитовые обручи – много чего. Хлеб могу печь. Сеять да пахать как знаю.

– И с этим помирал от голода?

Старик усмехнулся: – На то он и город, что с такими умениями можно с голодухи подохнуть.

– В Чернолесье такое же будет…

Неожиданно старик попросил, как просят, наверное, только маленькие брошенные дети:

– Не гони меня, людомар. Мне с тобой новые силы пришли. Мне с тобой весна и заря новая. Всяк, кто заметит тебя, радоваться будет безмерно. Пусть я умру попути, но умру рядом с надеждой. С ней вместе умирать в тысячу раз легче. Когда она в душе – нет смерти. Как она с тобой в ногу идет, то тебе бессмертие.

Охотник поднял голову: – Что ты такое говоришь?

Старик неожиданно потянулся и обнял его за шею.

– С тобой рассвет пришел на эти земли. Про то всем надо знать, потому как все уж разуверились. Двадцать восемь зим – большой срок. Невыносимо большой!

Сын Прыгуна принюхался. Налетевший ветерок донес ему запах фриира. Людомар безмолвно поднялся на ноги и скрылся в чаще.

Ветер менялся и потому было трудно найти цветок, но он нашел.

На обратном пути, не доходя сотни шагов до старика, он услышал тихий голос, который разговаривал с ним, а Тикки отвечал ему.

– … всяк-всяк может, – проговорил доверительно старик.

– Ты мне не всяк. Сам оговорился, что прозябаешь здесь. Коль давно здесь, то и видел много.

– Не отрекаюсь от слов, привеликий…

Людомар, сам того не желая, резко присел и вытащил мечи из голенищ. Он начал медленно приближаться к месту общения.

– … когда бы проходил такой, то мне запомнился. А коли не запомнился, значит не проходил.

– Юлишь, старик, – грозно прошипел полу рыком голос. Разрезая воздух промеж стволов деревьев метнулся громкий шлепок удара.

– Ох! – вскрикнул Тикки.

– Пришла память-то?

– Пришла… Сегодня здесь проходили четверо. Трое туда и один вон туда. А больше я не знаю.

– Который "вон туда" – какой он был?

– Холкун и есть холкун… высокий только. Видать, воин.

– Когда? – голос стал заинтересованным.

– Как солнце поднялось вон над той свидигой.

– Давно, – проговорил еще один голос. – Поспешим.

– Задержал нас, – прорычал первый голос. Раздал глухой удар и стон старика.

Когда людомар вышел к Тикки, тот сидел, почесывая ушибленную ногу, но улыбался.

– Ты правильно решил и не вышел, – проговорил он. – Как в битве побывал! – Удивительно, но у старика прибавилось сил и но даже с некоторой легкостью поднялся на ноги. – Пустил их не по той дороге. По твою душу шли, понял ли?

– Кто это был?

– Стервятники. Так мы их зовем. Отряды во главе с оридонцем. Мзду собирают. Народец подворовывают – баб особо; детей иной раз. Но эти… не те-е… Ого! – Его глаза расширились, когда он увидел клинки в руках людомара. – Как хорошо сокрыты силы твои! – Старик улыбнулся и протянул руку к мечу. – Никогда такого в руках не держивал, – сказал с причмоком.

– Зачем они меня гонят?

– Почем мне ведомо? Как расскажет, так скажу. – Тикки с эстетическим наслаждением разглядывал оридонскую сталь. – Говорят, мешают железо со Свет-камнем. Потому такова она. – Он поднял меч на уровень глаз, подслеповато вгляделся в него, вдруг скрикнул и уронил меч. Старик отпрянул так, словно в его руках оказалась ядовитая змея. Затем он снова поднял меч и внимательно вгляделся в кромку лезвия у его перекрестья. После, тут же перевел взгляд на навершие.

– Дугсак, – проговорил он и возвел округлившиеся глаза на людомара. Лицо старика стало мертвенно бледным.

Охотник внимательно посмотрел на него.

Старик с трудом справился с бушевавшими внутри эмоциями.

– Ты убил Дугсака? Ты убил Дугсака, – поправился он.

Сын Прыгуна и бровью не повел. Это имя ему ничего не говорило.

– Дугсак и Дагеен – хранители Боорбогских гор. Оридонцы. Несколько зим назад Дугсака умертвили на перевале Костей вместе с отрядом. В Синих Равнинах после того убили множество холкунов. Оридонцы свирепствовали бы еще, но неизвестно что или кто их остановил.

– Это его мечи?

– Да. Я здесь прочел. Вот посмотри, хотя людомары не могут читать и…

– Дугсак, – прочел людомар.

– Ты умеешь читать по-оридонски! – вскричал старик. Казалось, этот факт поразил его еще больше, чем то, что людомар якобы прибил какого-то оридонца.

Подобное же удивление одолело и самого охотника. Он никогда не умел читать. По крайней мере до того момента, когда прибыл в Боорбрезд. Сын Прыгуна подавил в себе волненией и ответил как можно спокойнее: "Да".

Некоторое время Тикки стоял недвижим, а потом вдруг опустился бессильно на поросший мхом корень свидиги и расплакался. Он плакал так, как умеют плакать только женщины: с силой, навзрыд, с полной отдачей эмоциям.

****

– Постой же! Постой!

– Я не пойду в… ларк как ты меня ни упрашивай. Я иду домой. Чернолесье – вот куда я иду!

– Куупларк. Но тебе нужно туда. Ты должен.

– Нет. Хватит на этом. Двадцать восемь зим я был должен. Теперь я буду жить как жил. Я покину проклятые равнины навсегда. Мне здесь не рады. Это не мое место. Каждому свое место должно быть. Мне – Чернолесье, тебе – что захочешь.

– Я пойду с тобой куда ты укажешь, но идти надо сперва в Куупларк. Там пробудем недолго. Там есть мой товарищ. Он нам поможет.

– В чем он сможет нам помочь. Людомару в Чернолесье холкун не помощник.

– Нет. Не зря твое появление. Я слышал как говорили про рассвет. Но не знаю, как тебе его пересказать. Не сказатель я. Он может нам помочь. Ты – первый луч. После тебя взойдет солнце.

– Мы идем в Чернолесье.

– Мы идем в Чернолесье, – согласно кивал старик. Он запыхался. – Но пройдем через Куупларк. Мой товарищ…

Людомар резко остановился.

– Куда ты направил стервятников? Туда? Что там? Куупларк, могу подумать. Нет?

– Да, – согласился старик. Он задыхался. – Я не подумал… Но это не то… это можно придумать… Дай мне отдохнуть! – неожиданно взмолился он и тут же бухнулся на придорожную кочку. – Подумать надо… поразмышлять… – Тикки потер руками голову. – Ах, как сложно это все! Стар я уже. Не думается совсем. – Неожиданно он пожаловался: – Мысли подобны телегам без двух колес. Толкнешь их вперед, а они в сторону идут. Стар я! Стар!

Сын Прыгуна прошел еще несколько шагов и остановился. Первая злоба на то, что он должен еще дольше оставаться в этим треклятых равнинах с их полупрозрачными перелесками и рощицами – мысль о такой жизни едва не разорвала его на части. Тем более, что до Чернолесья оставались считанные дни пути.

Он подошел и опустился рядом со стариком.

– Как же такое может быть?! – недоумевал тот. – Помню я сказание, но… не помню. Протух я изнутри. Усох. – Он обернулся к охотнику. – Я тебя заклинаю в Куупларк пройти. Заклинию всеми богами, твоими и моими! Нет мочи уже… – Старик растерялся (видимо, потерял мысль). – Перемрем мы все, коли и дальше все будет также. Оридонцы уничтожат все и на равнинах и в Великолесье. Не думай, что останешься в стороне. Повсюду доберутся. – Старик всхлипнул. – Мочи нет так жить. Видеть как все это происходит… У меня все сотоварищи перемерли, когда холкун еще в расцвете сил. Погубили их приполье и смердящая болотная грязь. Раньше в наших городах старикам возможно было собраться, посидеть и вспомнить. Сейчас же нет стариков в городах наших. Не доживают холкуны до старости. А то, что поросль молодая от жизни такой пищит в великой радости, то они не знают другой. Для них дебы заменой всему стали. Когда столь долго проживешь, как я прожил, особенно такое видится.

Наступила длительная пауза.

– Почему Куупларк? – спросил людомар.

Старик замялся.

– Говори все, как и я тебе говорю, – приказал вдруг охотник. – Не то я встану и ты останешься один.

– Там есть такие, кто не сложил оружье перед оридонцами. Два города таких – тот и еще один. Не знаю я его названья, но он очень далеко отсюда, на Холмогорье, что в стране реотвов.

Людомар впервые слышал про такой народ, но не удивился: и без этого названия он привык к тому, что названия и запахи растений и животных были ему ведомы лучше, чем народы округ Великих лесов.

– Если меня гонят стервятники; если они будут в Куупларке, то не путь нам туда, – попробовал он отнекнутся в последний раз.

– К нашему приходу они уйдут оттуда. Да и я не пущу тебя в город. Слишком ты высок для холкуна. Сам пойду. Сам узнаю. Идем?

– Идем, – кивнул людомар.

****

Куупларк отстоял от Чернолесья в двух днях пешего пути. Людомар понял это, когда восточный ветер принес ему запах лесного перегноя. Он смешался с запахом полей, рек и тухлой воды (непонятно, откуда она могла взяться?) и нежно щикотал нос Сыну Прыгуна.

Городок был одним из тех немногих, которым оридонцы позволили сохраниться небольшими. Но путники не смогли дойти до самого города, ибо на подходе к нему людомар почувствовал запах бивака довольно внушительного войска, лагерем стоявшего подле города.

Как и условились ранее, старик пошел по дороге один, а людомар, не теряя времени и без ведома старика, что было духу бросился бежать в сторону Черных лесов.

Где-то стоя, где-то пригнувшись, а где и лежа он продвигался к заветной цели, от которой был отделен последние три десятка лет. Он бежал и отгонял от себя настойчивую мысль о том, что и в Чернолесье должно было что-то измениться. Нет! Он не хотел об этом думать. Не сейчас! Пусть надежда и сладостное чувство исполнившейся мечты наполняют его душу. Недолго, но пусть это будет, иначе он не выдержит. Он остановится и дико закричит, потому что все, что произошло в последние дни – от этого нельзя не кричать. Охотник хотел вернуться домой, забиться в самую отдаленную глушь Чернолесья. Ему хотелось прижаться к людомаре, потрепать за ухом иисепа, подбросил в воздух тааколов, потрепать за шевелюру маленькую Лоову. Ему хотелось взобраться на вершину мека, сплести гамак и улечься в него. Ему хотелось лежать и смотреть прямо в небеса. В их синеву. В их бездонность.

Он мчался вперед без отдыха. Перекусывал на ходу. Пил откуда придется.

Ветер доносил ему запах леса. Людомар понял, что за небольшим склоном ложбины, по которой он мчался, начинается Редколесье. Вдруг лицо охотника словно бы впечаталось в запах древесной утробы. Терпкий аромат опилок и щепок, перемешанный с болью сотен деревьев, в который Сын Прыгуна во всего размаха влетел, едва не свалил его.

С остервенением людомар поднимался по склону, а когда поднялся, то от неожиданности растерялся, споткнулся, упал и кубарем покатился вперед.

На всем пространстве сколько хватало глаз простиралось кладбище деревьев. Над их поверженными стволами копошились тысячи холкунов и пасмасов. Они усиленно работали топорами, очищая стволы от веток и листьев. На дальней дороге длинной вереницей тянулись телеги доверху набитые бревнами и поленьями.

Людомар потерял дар речи. Словно парализованный он лежал на траве, без сил, с ломящей от напряжения шеей и с неверящими в увиденное глазами.

Как они посмели сделать такое, стучало в его мозгу, как они посмели!!!

Придя в себя, он ловко проскользнул мимо холкунов и углубился в лесоповал.

Холкуны и пасмасы, которых он видел на своем пути, были сильно истощены. Они буквально валились с ног от усталости и апатично смотрел лишь на то место, куда должен был опуститься топор. Пройти мимо них не стало для него непреодолимой задачей.

Ближе к закату он достиг, наконец, первой лесополосы. К счастью, боги были благосклонны к нему и его никто не заметил.

Черный лес встретил его тревожной тишиной. Растения, ощутив рядом с собой людомара, едва уловимыми движениями тянулись к нему, прося защиты. А он шел, опьяненный исполнившейся мечтой, вдыхая изменившийся запах леса.

От радости и восторга он потерял бдительность и не ожидал, что лесополоса закончится. Сын Прыгуна оказался на открытой площадке под взорами сотен глаз.

– ОНИ! – раздался дикий визг и десятки холкунских женщин бросились в рассыпную.

Людомар перепугался не меньше их. Быстро осмотревшись, он принюхался. Спереди него начинался настоящий сплошной лес.

– Фьють! – пропела рядом с ним стрела и с густым жужжанием впилась в ветвь свириги.

Ноги сорвали охотника с места и быстро понесли прочь. Вслед ему свистели стрелы. Поднялся невообразимый треск и грохот. Краем глаза он заметил, как в его сторону через завалы бегут странные существа с четырьмя руками. Они неуклюже перебирали короткими массивными ногами, но бежали довольно быстро.

Охотнику не составило труда быстрейшим образом оказаться под сенью деревьев.

Лес встретил его тишиной. Но эта тишь была безмолвием для всех других, но не для него. Людомар чувствовал, как ликовал лес. Он встречал его как своего родного, как своего хозяина.

Необычайно сильное чувство охватило Сына Прыгуна, он остановился и повернулся лицом к погоне. Небольшое усилие и вот снова жажда крови – теперь оридонской крови – стала возрастать в нем с неимоверной силой.

На первого оридонца людомар напал сперву. Он свесился на ногах, мечи сверкнули в глубине леса как молнии и голова преследователя слетела с плеч. Тело сделало еще несколько шагов и со всего маха врезалось в ствол дерева.

Второй оридонец увидел его и бросился на него, пытаясь ударить щитом. Людомар взобрался на ветку и перемахнул на другое дерево. Он слышал, как за вторым набегало не менее десятка воинов. Сын Прыгуна и сам не знал, что он делает, но делал он все очень уверенно, словно совершал такое уже много раз.

Делая скачки в разные стороны, он запутал погоню. Оридонцы разделились на несколько группок, перед одной из которых людомар и спрыгнул. Его колющий удар был стремительным, но оридонец успел закрыться щитом. Тогда охотник присел и пронзил ему стопу. Этого было довольно.

Деревья мешали солдатам набрасываться на него всем сразу. Обходя деревья, они теряли его из виду. Людомар пользовался эти, убивая их по-отдельности. В бессильной злобе оридонцы изрубали ближайшие ветви, корни и стволы деревьев, а людомар делал прыжок и довольно быстро уходил от них по нижней кроне.

Раздался протяжный вой трубы. Оридонцы, все как один, развернулись и просились вон из леса. На лице охотника растянулась улыбка. Он пробежал к кромке леса, взял приставленный к стволу лук старика, подхватил колчан и, стреляя в спины убегавшим, убил еще восьмерых солдат.

Его поразило, что все это время холкунки – такие же изможденные как и мужчины – стояли, прижавшись друг другу на другой кромке просеки и со страхом смотрели… в его сторону. Оридонцев они встречали как своих защитников и гневно потрясали кулаками, глядя как он разил стрелами солдат.

Войдя в раж, людомар спустился с ветки, подхватил тяжелый щит одного из убитых и, выражая свое презрение, стал ходить и собираться стрелы в телах убитых.

Дикий вой и злобные крики раздались с противоположной стороны. В его сторону тут же полетели стрелы и проклятья.

Лес зашумел над головой Сына Прыгуна. Послышался птичий щебет.

Людомар улыбался. Он улыбался так, словно собирал ягоды на самой тихой, самой глухой поляне Чернолесья.

****

– Привеликий, он здесь. Его видели сегодня вечером у Чернолесья. Он убил четырнадцать наших воинов.

– Скольких похитил?

– Ни одного.

– Предпочитает убивать? – Яабир посмотрел на Кина.

Кин перевел взгляд с воина на Яабира и неопределенно мотнул головой. Его большие зеленые глаза не выражали ничего, как и у всякого оридонца.

Несмотря на то, что Яабир был начальником Куупларкского воинства и дослужился до того, что ему было позволено командовать провинившимися оридонцами, когда сам он был пасмасом, в присутствии чистородного оридонца он всегда ощущал себя слугой.

Воин, который должен был обращаться к нему, стоял на вытяжку в сторону Кина.

Кин поднялся на ноги и постучал щитом о пол. После этого молча вышел.

– Это все же он, – сказал он, подходя к своему кеорху.

Его ближайший друг Эк из расы брездов стоял, прислонившись к боку кеорха и лениво жевал что-то съестное.

– Он быстро драпает от нас, – он сплюнул кости, перемолотые крепкими зубами, – но не боится биться с двумя дюжинами оридонцев, а?

– Он в своем проклятом леске, потому такой смелый.

– Мы должны выманить его?

– Да.

– Как?

– Не знаю. Я подумаю. Ты пригляди за Чостом. Он дремс. Между ними и людомарами была связь, я слышал. Не хочу потерять свою лучшую ищейку.

– Не беспокойся, Кин, присмотрю.

****

– А-а-а!

Громкий женский крик далеко разносился, ударяясь о кромку Чернолесья, как о великую стену. Стена деревьев глухо внимала ему, слегка шевеля ветвями, будто бы успокаивала потревоженный криком голос: "Тише! Тише!"

– А-а-а-а-а-а-а! – кричала девушка, бегавшая вдоль границы, где заканчивались владения Синих Равнин и начинался лес. Она задыхалась от бега, иногда падала, потому что ноги подкашивались от усталости. Она оглядывалась назад и смотрела на расстояние, которое пробежала.

Это была молодая холкунка, довольно милая на лицо, но несколько хрупковатая для жизни близ Черного леса. Ее изорванное платье сохранило на себе следы длительного бега. Оно было мокро в соответствующих местах, помято и грязно. В руках девушка сжимала какую-то тряпицу, которой размахивала у себя над головой.

День клонился к закату. Она пришла к Чернолесью рано утром, поэтому не было ничего удивительного, что к вечеру несчастная окончательно выбилась из сил. Ее "а" звучал все тише и тише. Становился прерывистее, а из груди вырывался хрип.

Птицы перелетали с ветки на ветку. Белки скакали по стволам и ветвям иной раз поворачивая к ней свои удивленные мордочки.

– А-а-а! – уже совсем тихо прокричала-просипела девушка, когда прямо перед ней в землю воткнулась стрела. Кровь гулко стучала в голове бегущей, потому она не слышала ни то, как стрела подлетела, ни, тем более, откуда она была выпущена.

Тихо вскрикнув, как будто ударившись о стену, девушка упала навзничь, но продолжала вытягивать к небесам руку с тряпицей. Она зажмурилась и начала неистово молиться всем богам, пока ее шепот не был прерван вопросом:

– Кто ты?

Она открыла глаза и с ужасом увидела великана, который возвышался над ней, упираясь макушкой в сами небеса.

– Я… я… – Она задохнулась от страха.

Великан оглянулся по сторонам и опустился на землю рядом с ней.

Она разглядела его грубую зеленовато-синюю кожу, правильные овальные черты лица, маленькие ушки и довольно большие глаза. В нем не было ничего особо страшного и все же она боялась. Ведь перед ней был живой людомар. Впервые в жизни она так близко подходила к смерти. Ей, всю жизнь прожившей в городке и выходивший за его пределы лишь дважды да и то в толпе холкуной, ей бежать одной к Чернолесью было очень опасно. Но дядя настоял на своем. Он не попросил, но приказал ей. Он был ей вместо отца и она даже помыслить не могла, чтобы его ослушаться.

И вот она здесь, а он возвышается над ней, подобно скалистому утесу, нависнув всей своей громадой над ее маленьким тельцем.

– Тикки, – выдавила она из себя.

Он кивнул ей.

– Я прождал его две луны. Он не пришел. Что с ним?

Но она больше не могла сдерживаться и залилась слезами.

Охотник взял ее за шиворот, поставил на ноги и слегка встряхнул.

– Ну же, говори!

Мир закружился перед глазами девушки, ноги ее подкосились и она повисла в его руке, а после неспешно осела на землю.

Сын Прыгуна еще раз ее встряхнул, но тело девушки безвольно колыхнулось. Она потеряла сознание. Охотник взвалил ее себе на плечо и неспешной походкой пошел к лесу.

Жил он достаточно далеко от границы с равнинами, но достаточно близко, чтобы вернувшись с донад расслышать странные крики. После он ощутил едва уловимый знакомый запах. Он быстро узнал его – это был запах Тикки.

Ту большую луну, которую Сын Прыгуна провел под сенью Чернолесья, он потратил не зря. Перво-наперво, он стал искать свой донад и нашел его в плачевном состоянии. Это обстоятельство сподвигло его уйти еще дальше вглубь леса и начать строительство донада.

Большой мек он нашел без труда, но без помощников-тааколов строительство продвигалось очень медленно. К моменту, когда он вернулся в холкункой через плечо, ему едва удалось устроить хорошую площадку, на которой можно будет поставить донад.

Однако людомар не унывал. Всякий раз, как на него находило отчаяние, он вспоминал, что и сколько ему пришлось вынести.

Потерю людомары, иисепа, тааколов и других своих всегдашних спутников людомар старался не обдумывать, иначе сошел бы с ума. Он с головой погрузился в привычные когда-то заботы.

Омкан-хууты очень сильно повлияли на фауну Чернолесья. В нем уже не было того многообразия, какое людомар помнил в прошлом. Но и он вернулся в Чернолесье не прежним. Его вооружение, его умения и приобретенный опыт вмиг обесценили все достижения омкан-хуутов. На вкус они оказались весьма сносные, и, так как их расплодилось очень много, то охотник занялся сниженеим численности популяции.

Взобравшись в донад, он уложил девушку на кучу шкур омкан-хуутов и продолжил обустройство.

Она пришла в себя, когда уже стемнело.

– Боги… боги… – запищала девушка, когда поняла, что находится в Чернолесье.

– Откуда у тебя вещь Тикки? – спросили ее из темноты.

Нозди девушки щикотали соблазняющие запахи жаркого. Недалеко что-то жарилось. Когда людомар приподнял небольшой железный щиток, лицо его осветилось фиолетовым свечением.

– Рочиропс! – выдохнула девушка, уставившись на кристалл.

– Да, это он. Что тебе нужно от меня? Отвечай.

– Мне… ты меня не убьешь? Нет? Меня прислал мой дядюшка. Они схватили Тикки и будут его казнить.

– За что? Кто, они?

– Я не знаю. Они так хотят.

– Когда?

– Сказано, что как довезут все полена.

– Когда?

– Послезавтра.

Людомар кивнул.

– Есть хочешь?

****

Обустройство донада занимало много времени и отминало много сил, но людомар занимался этим делом с тем ощущением, которое появляется только когда делаешь любимое дело. Предстояло сделать немало.

Память удивительным образом сохранила для него услышанное двадцать восемь лет назад так, словно бы слова Светлого прозвучали всего несколько дней назад.

Появление Иримы – холкунки, племянницы старинного друга Тикки, внесло в жизнь охотника серьезные коррективы. В Чернолесье он чувствовал себя очень уверенно. Лес благоволил ему. Между ними сложились дружеские отношения и каждое дерево старалось обласкать его или укрыть своими ветвями.

Синие Равнины были ему чужды. Их пространства пугали его. Он понял это только когда очутился под сводами свиригских крон. Небо нависало над равнинами так высоко, что вышина эта давила на Сына Прыгуна подобно тяжелому покрывалу. С крон древесных великанов небо виделось совсем другим. Оно были близким, родным и очень мягким.

Испуг девушки прошел с наступлением утра. Людомару пришлось вывести ее на вершину крон, и каким бы ни был ее ужас перед Чернолесьем, но женская душа не устояла перед удивительной красотой леса на рассвете. Она даже не заметила, как охотник покинул ее. Гамак, в котором она сидела слегка покачивался, а она, широко раскрыв глаза и ротик, во все глаза смотрела на новый пейзаж.