Текст книги "Оридония и род Людомергов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Всатен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Дмитрий Всатен
Оридония и род Людомергов

Часть 1. Людомар из Чернолесья

Мир запахов. Трудно вообразимый, невидимый и оттого необычный и такой заманчивый. Иное измерение, определяющее предметы не по образам, контурам или теням, но по тонам, полутонам и оттенкам. Запахи передают время, они передают событие, его накал, его силу, его штрихи. Запахи доносят историю жизни: печальную или счастливую. Они указывают след, воспроизводят борьбу, каждый удар, каждую рану.

Мир запахов является миром более насыщенным, чем мир света и звуков.

Людомар остановился и неслышно глубоко втянул в себя аромат Черного леса. Его не смущал нестройный ряд плотно стоявших древесных стволов; он не замечал густого переплетения ветвей, лиан и разного рода вьюнов, подавляющее большинство из которых представляло смертельную опасность для существа из плоти и крови.

Он легко скользил сквозь непроходимую чащу, созданную переплетением бурелома и вьюнами. Утопая по пояс в кустарнике, взбиравшемся высоко вверх по стволам деревьев, он словно бы не замечал его.

Не глазами, но носом ощущал он то напряжение, которое исходило от растений вокруг. Они словно бы вглядывались в него, всматривались всеми листьями, колючками, шипами, бутонами и даже почками своих плотоядных цветов.

Ноги людомара жилистые и длинные были укутаны в сплошной покров выпуклых натянутых как стальные канаты мышц. Каждая из них трепетала в напряжении, ожидая всякий раз тот миг, когда нужно будет стремительно рвануться вперед, подпрыгнуть и начать преследование добычи.

Глаза людомара остекленели и подернулись легкой дымкой. Он не видел, но слышал и каждой клеточкой своего тела ощущал лес.

Несмотря на оглушительную тишину, которую хранила в себе чащоба, для охотника не составляло труда наблюдать за бурной жизнью, которая протекала всюду вокруг него.

Запахи. Они раскрывали ему картины жизни леса. Его трагедий и успехов, равно хранимых кронами тысячелетних свидиг.

Людомара не привлекали тона и оттенки запахов, ему нужны были едва различимые, еле-еле уловимые штрихи, расцветка, которую наносила жизнь на тело Глухолесья.

Внезапно глаза охотника моргнули, подбородок потянулся вверх и вбок, ухо невообразимо вытянулось вверх. Оно напряженно двигалось, постепенно сужая полукруг поисков. Людомар снова потянул ноздрями воздух и замер.

Замерло его тело, но не мысль. Она работала бурно и без остановок.

Перед глазами его вставало недавнее прошлое того места, где он стоял. Запах донес ему о том, что уфан – небольшой мохнатый зверек-осьминожка, походивший на таракана, еще совсем недавно вылез из-под куста дукзы, взобрался на корень свидиги и стал усиленно счищать с себя землю и лиственный перегной. Внезапно что-то привлекло его внимание, потому что уфан облокотился одной из своих лапок на ствол гиганта и надолго замер.

Людомар ясно слышал остатки страха животного, которые еле различимыми струйками скопились в нижней части кроны дерева. Уфан не любопытствовал, он боялся и боялся настолько, что в первые несколько мгновений оцепенел от ужаса.

Неизвестно сколько прошло времени, но зверушка была расплющена на том же самом месте. Смрад ее внутренностей был различим явственнее всего. Дурманящим обволакивающим облаком он отрывался от коры свидиги и, слегка завихряясь, струился вверх по стволу.

Людомар зарычал, но зарычал так, как это делают людомары, так, что этот его рык был доступен только летучим мышам, запах которых долетал до него за много полетов стрелы. Никто больше в Глухолесье так не вонял, как эти поганые зверушки.

Уфана убил омкан. Это самый опасный хищник Глухолесья. Нет и никогда не было охотника приспособленного к убийству лучше, чем он. Шкура его состояла из чешуек тверже, чем камень, из-под которых длинными волокнами свисали бесцветные нити кожи. Когда ему нужно было замаскироваться, эти нити обретали силу и подобно щупальцам обнимали все близлежащее пространство, притягивая на омкана листву и кустарник. Когда же ничего подобного не было, то нити эти, становясь зелеными, черными или синими, сами образовывали природный ландшафт. Шесть ног, последовательно расположенных в два ряда на всем длинном теле, не имели пальцев, но их ухватки были настолько длинными и сильными, что вполне могли обнять человеческую ногу и расплющить ее.

Самое страшное, самое смертоносное оружие омкана были не клыки, хотя и они имели место быть, но шипы, которыми бурно обросла вся его шея и часть головы. Он обрывал свои шипы, приклеивал их к своему языку и выбрасывал вперед. Языков у омкана было три: два из них облекали собой верхнюю и нижнюю челюсть, а третий – тонкий, длинный и очень липкий использовался для охоты. Никто не знает, когда омкан научился клеить свои шипы на кончик длинного языка, но это умение принесло ему неизменные преимущества.

Людомар сделал несколько шагов и присел на корточки. Так и есть. Его глаза разглядели в коре дерева едва различимый след от шипа омкана, а нос учуял его слюну и запах шипа. Как и всегда, после убийства омкан не осталял следа. Он поедал добычу вместе со своей иглой.

Охотник оглядел маленькую площадку, на которой оказался. Его нос жадно перебирал все без исключения запахи, которые были оставлены на ней. Здесь побывало много зверья, были даже птицы, только одного животного уже много дней не было на этой площадке – омкана.

Людомар еще раз посмотрел на след от шипа. Он воткнут так, что траектория его не могла не проходить через микроскопическую прореху между свидигами, поросшую густым ковром дукзы.

Глаза охотника стали шарить по полумраку пространства. Наконец, он смог выискать прореху между ветвями кустарника, откуда омкан метнул свой шип.

Запах подтвердил: хищник был там и долго ожидал.

Что же так настораживало людомара? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос, но некое чувство вдруг заставило его внутренне собраться и сжаться в такой комок, что заболели все внутренности.

Внутренний взор с быстротой вспышки воспроизвел сцену гибели уфана, отмотав ее еще дальше в прошлое.

Рык вырвался у людомара, рык слышимый всеми. Рык, разнесшийся в тишине на много шагов вокруг, что было для Глухолесья сродни мощному взрыву.

Рык еще не затих вдалеке, когда дернулась крона ближайшей свидиги и лишь слегка примятая листва дукзы напоминала о том, что мгновенье назад на этом месте кто-то стоял.

****

Людомар никогда в жизни так быстро не бегал. Ветер свистел в его ушах, хлестал по щекам, врывался в нос, швыряя в него тысячи запахов.

Кроны деревье, по которым он пробегал кряхтя прогибались под весом его тела, но привычные к подобному ступни охотника умело находили опору достаточную для того, чтобы сделать следующий широкий шаг.

Три шмуни безмятежно дремавшие до того на запястьях рук и голове людомара изо всех сил работали своими крылышками, перенося хозяина над прорехами в кроне свириг, высота которых иногда доходила до трех сотен локтей.

Охотник тяжело дышал. Уже солнце стало скрываться за горизонтом, а он все бежал прочь от того места, где услыхал запах смерти уфана.

– Тя! Тя-я! – прохрипел он и шмуни тут же перестали перебирать крылышками и заерзали на его руках, устраиваясь удобнее.

Людомар, вмиг отяжелев, съехал, обламывая молодые ветви, на достаточно толстый сук, крепко ухватился за него и, прижавшись, долгое время стоял недвижим.

Отдышавшись, он с опаской посмотрел себе за спину. Вдалеке слегка заметно покачивались вершины свидиг.

– Омкан-хуут, – выдавил он из себя и ему показалось, что сотни невидимых глазу живых существ вокруг него вздрогнули, услышав это имя.

Охотник сел на сук, свесив ноги, снял со спины небольшую котомку, развязал ее, порылся и достал комок липкой жижи. Отщипнув три небольших кусочка, он огляделся, сорвал молодую листву, завернул в нее жижу и по-очереди покормил троих шмуни.

Жуки с удивительным для их лености проворством расправились с пищей. Оставалось подождать некоторое время, когда они наберутся сил. Как только сзади под крыльями жуков образуются желеобразные пузыри, можно будет снова пускаться в путь по кронам деревьев.

Пока же это было невозможно.

Людомары были слишком крупны, чтобы самостоятельно бродить по кронам. Без малого два метра роста мешали им делать это. Рост был одним из немногих недостатков этих почти совершенных охотников.

Людомары считали себя лучшими из олюдей, хотя и догадывались, что каждая раса, берущая начало от олюдей приписывала себе только лучшие качества. Однако для жизни в Великом лесу, а особенно для проживания в Чернолесье людомары могли дать фору и холкунам, и пасмасам, и даже дремсам. Хотя последние стояли с ними почти на одной ступеньке.

Нельзя сказать, что людомары были заносчивы, ставя себя выше всех, – нет, им было все равно до подобных сравнений. Они просто знали, что они лучшие и ни с кем себя не сравнивали. У них было слишком много забот, чтобы думать о подобных глупостях.

Пусть холкуны в своих смердящих ямах или брезды в каменных трубах, или пасмасы в норах думают о подобных честолюбивых сравнениях. Кто они есть по сравнению с людомарами и дремсами?!

Даже дремсы не думают о иерархиях и чистопородности, то людомарам тем более не пристало! У людомара есть множество неоспоримых преимуществ, имея которые можно воздержаться от споров.

Людомар выше всех олюдей когда на одну, а когда и на две головы. Только у людомаров зрение, слух и обоняние развито не хуже, а иногда и лучше, чем у самых лучших охотничьих псов. Именно людомарам великий Владыка леса даровал тело достаточно стройное, чтобы скользить промеж стволов деревьев, растущих в Чернолесье на расстоянии не более одного локтя друг от друга. И только людомарам ведома лесная магия – тот тип и форма магии, которая зиждется только на созидании, на сосуществовании с природой.

За столетия своего существования людомары стали хранителями Чернолесья. Обитателями самых отдаленных его закоулков. Только благодаря им многие жители Чернолесья, не успевшие приспособиться к резко изменившимся окружающим условиям не вымерли, а продолжают жить. Они служат людомарам порой в таком качестве, о котором никогда никакая иная раса, произошедшая от олюдей, не могла бы даже помыслить.

Все эти верные служки людомаров несут свои вахты верой и правдой, так, как могут нести только животные: честно и без упреков.

Охотник снова принюхался. Лес доносил ему такое невообразимое варево из запахов разной тональности и интенсивности, то даже нос людомара спасовал и отказался пытаться что-то разобрать в этой каше. Тогда людомар применил вторую силу, данную ему природой.

Его небольшие прямоугольной формы уши вдруг стали выдвигаться в стороны, вытягивая за собой кожу у мочек, и тянулись до тех пор, пока не достигли уровня затылка. Чутко прислушиваясь к тишине, людомар уловил копошение мелких животных внизу у корней дерева. Их было не меньше пяти. Такая большая компания никогда не проглядит и, тем более, не "прослышит" крупного хищника.

Погладив шмуни и заглянув им под крылья, людомар не нашел там жижицы, понял, что время еще есть и стал осторожно спускаться в чащу.

Яркий солнечный свет, правивший бал на вершинах крон; зной, опускавшийся с небес на Чернолесье уже в пяти метрах ниже уровня крон превращался в серость и прохладу, а на двадцати метрах превращался в полумрак и удушливую холодную сырость. У корней солнечные лучи и вовсе не видели, да и не ждали.

Пять небольших продолговатых телец лювов, перебирая четверкой длинных костлявых ног беспокойно мельтешили у выступавшего в сторону корня. Запах падали донесшийся от них, дал людомару понять, что пиршество почти подошло к концу.

Падаль в Чернолесье – это не нечто экстраординарное. Удивительным было то, что она пролежала здесь с раннего утра, т. к. от нее исходил запах голода. Все тот же нюх доносил, что падаль была молодой древоедной змеей.

Людомар снова нахмурился.

Вдруг удар потряс лес. Лювы и сам людомар вздрогнули от неожиданности. Слух без труда определил, откуда донесся звук, а также его источник. Это жижица в виде капли выскользнула из-под крыльев одного из его жуков.

Мгновение длилось это расследование, но его хватило для того, чтобы лювы исчезли под землей.

Пришло время продолжить путь.

****

– Омкан-хуут, – глаза людомары расширились, явив миру красивое сочетание разноцветья контура зрачка. Один в другом поселились в нем тьма ночи, золото рассвета, бирюза безбрежных небес и сухая серость приближающихся сумерек.

Людомар кивнул.

– Мы должны уйди, – сказал он.

Людомара прикусила губы, зажмурилась и отвернулась.

– Никак не остаться? – спросила она с надеждой в голосе.

– Нет. Он придет сюда. Надо уйти.

Ладомары были лучшими охотниками и самыми опасными хищниками леса, но перед одной опасностью они всегда пасовали. Эту опасность звали омкан-хуут. Омкан попробовавший олюдей. Никто не знал, откуда они приходили, потому что весть о пропаже охотника-людомара или дремса быстро разносилась по лесу посредством труб, а иные олюди, которые могли бы стать легкой добычей омкана никогда не заходили дальше Редколесья. Чернолесье среди них почиталось за обиталище злых духов и иной нечисти.

Омканы обитали в землях у Мертвого озера, что у Утробы Зверобога. Оба этих места: и озеро, и расщелина располагались в самом центре Чернолесья. Даже дремсы – вот уж на что вояки и любители приключений! – даже они не решались идти туда.

Омканы-хуут приходили оттуда. Их становилось все больше и больше.

Раньше жители Чернолесья слышали о подобных гостях раз в три поколения. Отец людомара рассказывал о них, как о сказочных чудовищах, описывал их повадки и хитрости. Именно по нему людомар опознал вчера присутствие омкан-хуута.

– Ты не мог ошибиться? Ведь ты его не видел. – Людомара закрыла ладонями глаза так, что ее иссиня-черные волосы, отливавшие зеленым, сползли на лицо и присела на скамью у небольшого узкого стола.

– Мы уйдем. Хочешь ты этого или нет. Держись за жизнь, не за донад.

– Я никогда не меняла донад, – проговорила она, захлебываясь слезами. – Я не знаю… – Она остановила плач и совершенно серьезно спросила: – А как его поменять? Где найти? Как все это делается?

– Не знаю, – пожал плечами людомар. – Дай мне в дорогу поесть. Я пойду к людомару Светлому.

– Да-да, – быстро оправилась она. – Иди к нему. Может быть, это и не омкан-хуут.

– Это он.

– Ты не знаешь. Спроси у Светлого, он скажет тебе… Ты возьмешь кого-нибудь из тааколов? Мне их покормить?

– Нет, я пойду с иисепом. Шмуни останутся здесь. Не корми их, я уже кормил вчера.

– Не забудь взять клибо. Мало ли что будет на пути.

– Да, я возьму его.

Людомар опустился на пол своего жилища. Усталость с неимоверной тяжестью давила на его тело. Ноги, казалось, прирастали к полу и их всякий раз нужно было с усилием отрывать.

– Если Светлый подтвердит про омкан-хуута, то ты не иди в донад сразу, а зайди в смердящую яму. Спросишь там благовоний для Владыки. Их неси мне. Я буду уповать на милость Владыки и молитвой помогу нам найти новый донад.

– Хорошо, – снова с усилием выдавил людомар.

Глаза слипались. Подходило время сна.

Людомары могли не спать четверо суток, но после засыпали на два дня. Вчера закончились четвертые сутки, как охотник не спал.

Он и сам не заметил, как задремал. Из полусна его вывели маленькие ручки, вынырнувшие из тумана, застилавшего глаза и протянувшие ему небольшой мешочек.

– Ки, – произнесли рядом с ухом.

В нос его ударил приятный аромат, напоминавший парное молоко.

– Таакол, не дай ему уснуть. Он должен идти, – послышался голос людомары.

Людомар с трудом разлепил веки и посмотрел в добродушное квадратное и совершенно человеческое лицо таакола.

Тааколы много столетий исправно повсюду следуют за охотниками. Они не пригодны ни на что, кроме ведения домашнего хозяйства. Ростом они еле-еле дотягивают людомарам до бедра, не отличаются ловкостью, но расторопны, хотя передвигаются так неуклюже, что это более походит на перекатывание. Черты их лица мягки, и в каждом случае сохраняют неизменную квадратность: лоб, большой мясистый нос, синие глаза, подбородок, тельце и даже пальцы на руках и ногах, – все это правильной или почти правильной квадратной формы.

Кожа у тааколов бледная почти прозрачная, сплошь покрыта мягчайшим рыжевато-бурым мехом, делающим их похожими на медвежат. Меха нет только на лице, кистях рук и за ушами, похожими на правильные квадратики.

Маленькие тааколы всегда пахнут молоком, потому что не могут питаться ни чем иным, и людомарам приходится держать в хозяйстве не менее пяти древесных коров – зогитоев, гусениц-веткоедов размером в небольшую собаку, и охранять их от хищных птиц.

У людомара проживало семейство тааколов состоявшее из четверых: трех взрослых и одного ребенка. Малыш и разбудил охотника.

Людомара во всю хозяйствовала у очага, перекладывая в него из кожаной корзины рочиропсы – фиолетовые и сиреневые кристаллы. Каждый из них она погружала в воду и кристаллы загорались ярким светом. Если вода попадала на них еще раз, они начинали шипеть и исходить паром.

Только так можно было готовить пищу. Только так можно было обогреваться. По легенде подобное продлится до тех пор, пока боги не остудят свой гнев и ниспошлют на землю огонь.

Каждому олюдю была известна эта история. Она была первой из целой череды историй и сказок, которые рассказывали своим детям их матери.

Много веков назад, когда еще солнце могло спалить все, что было на земле; когда погреться можно было даже от растения, положив его в огонь, – в те далекие времена олюди, жившие повсеместно, безраздельно правили всеми землями. Не было ни доувенов, ни грирников, не было саараров, не было большинства тех рас олюдей, которые наличествуют сегодня. О тех первых Ярчайших олюдях говорили как о богах. Их приравнивали к Многоликому богу и ставили даже выше зверобогов. Говорят, они могли все: призывать огонь и лед, воду и песок, ураган и знойную тишь. Они уподобились богам и возгордились этим. Ярчайшие пошли против богов и за это были изведены под корень. Их земли были иссушены богами, а на местах благоухания былой растительности выросли теперешнее Чернолесье, Глухолесье, разлили свои ядовитые воды Сизые болота.

В тот день родился Зверобог. Земля раскололась, не в силах держать его внутри себя и там, где нынче виден этот раскол – Утроба Зверобога, не растет даже Чернолесье, а там, где он уснул в первый день своего рождения и изрыгнул из себя кровь земли-кормилицы – там появилось Мертвое озеро.

С тех самых пор не знает земля огня. Все, что родит она не горит привычным всем огнем.

Те из Ярчайших, которые сумели выжить, спустились в неведомые до того гроты Заскалья, что у Немой реки и отыскали там рочиропсы – кристаллы, способные согревать. Кристаллы в гротах были настолько большими, что не нашлось в мире ни одного механизма, ни одного животного, ни даже целого стада, которое могло бы их вытащить на поверхность. Потому их приходится крошить, что занимает всегда очень много времени.

С тех самых пор Заскалье у Немой реки охраняется Ярчайшими и их слугами – Белыми колдунами. Нет никому прохода в их владения, и всякий кто войдет туда без проса, лишается и зрения, и слуха, и становится беспомощным как дитя.

Потомки белых колдунов – доувены – с тем самых пор считаются умнейшими из умных. Их города ни один людомар никогда не назвал бы смердящими ямами, ибо по слухам там было так светло и чисто, как не бывает чисто даже в постели наибогатейшего купца из любого города любой расы в любой точке земли.

В то время, как доувены купались в тепле, остальные расы, появившиеся на землях Чернолесья и Загорья тряслись от холода. Прознав про это, некоторые из доувенов предали свою расу, похитили немало рочиропсов и бежали с ними в Чернолесье.

За это Ярчайшие и белые колдуны прокляли их, напустив на головы предателей черную бахрому или чернявицу – болезнь, страшнее которой нет на свете. Плоть бежавших каждый день гнила на половину ногтя и облезала со скелета черной бахромой.

Доувены, принесшие другим расам Чернолесья тепло и свет в ночи, с тех пор называются черными колдунами или чернецами. За годы они научились заговаривать проклятье и их тела гниют на дню лишь на одну сотую ногтя младенца.

Чернецы нашли иные кристаллы, которые дают тепло. Хотя все их называют рочиропсы, но бывают они не только фиолетовыми или сиреневыми, но и синими, голубыми и даже зелеными, желтыми и оранжевыми – эти самые плохие по теплоотдаче. Чернолесские кристаллы не идут ни в какое сравнение с загорскими по жару, но все же могут согреть.

Людомары обладали первыми кристаллами – сиреневыми и фиолетовыми, ибо охотников было очень мало, и жили они так долго, как живут четыре поколения пасмасов – самых простых из всех олюдей.

Людомар с трудом вывел себя из оцепенения и поднялся. Нужно собираться в дорогу.

****

Путь к донаду Светлого предстоял неблизкий. Людомары не любили друг друга и предпочитали жить как можно дальше один от другого. Часто между их жилищами было не менее двадцати дней пешего пути.

Ни один охотник не считал такие расстояния слишком большими. Их громадность скрадывало Чернолесье, раскинувшееся от большой воды до большой воды. Никто не знал, сколько дней пешего пути нужно потратить, чтобы пересечь Чернолесье. Никому не приходило в голову поделить территории на феоды или королевства. Лесные охотники просто внутренним чутьем осязали присутствие друг друга и уходили как можно дальше в сторону.

Отец как-то рассказывал людомару, что некто из дремсов много зим назад заявлялся к людомару Светлому и пытался выспросить мнение высоких охотников на сей счет, но из этого ничего не вышло.

Как бы то ни было, но людомары ни тогда, ни сейчас не задумывались над такими вещами, как территории, богатство, власть. Их жизнь была, с одной стороны, слишком тяжела, а с другой насыщена и привычна, чтобы думать еще и на такие отвлеченные темы.

Природа хорошо подготовила людомаров к жизни в лесу, поэтому они не роптали на сложности. Никто из них не знал, что такое лениться, болеть. Их кости и сухожилия были достаточно крепки, чтобы выдерживать удары и падения, а тело быстро избавлялось от паразитов и ран о клыков лесного зверья.

Это были свободолюбивые себе на уме обитатели темных лесных чащ, единственным жизненным маяком которых было не входить ни с кем ни в какие формы сношений, не путаться ни у кого под ногами, всячески не допускать, чтобы кто-то путался у них под ногами, и, наконец, жить в согласии с собой и Владыкой Чернолесья. Присутствие лесобога они видели на каждом шагу и привыкли подчиняться его едва уловимым повелениям.

Людомар доел хорошо прожаренного уфана, тщательно вытерся и поднялся на ноги.

– Повернись, я оботру тебя, – сказала людомара, и принялась скрупулезно исследовать тело своего друга на предмет насекомых, гнид и другого зверья.

Людомары были чрезвычайно чистоплотны. В отличие от дремсов они старались оставаться незаметными даже на уровне запахов. Подобно кошкам людомары вычищали себя и умащивали тела различными травяными настойками только лишь для того, чтобы их присутствие оставалось тайным. Чернолесье не терпело разгильдяйства, и если дремсы защищались от лесных хищников своей многочисленностью, то людомары могли расчитывать только на себя.

Людомара натирала охотника экстрактами йордона – древовидного безлистного растения произраставшего на границе Чернолесья и Редколесья. Именно туда намеревался идти людомар для встречи со Светлым.

– Таакол, принеси клибо.

Олюдь-медвежонок с криком "тике" неуклюже помчался прочь и через некоторое время вернулся с большим ворохом травы.

Мало, кто с первого взгляда понимает, насколько сильную защиту нашли для себя людомары в симбиозе с вьюном, имя которому клибо. Вьюны клибо произрастали давным давно в Редколесье. Они были плотоядны за что повсеместно подвергались изничтожению со стороны олюдей. И только высокие охотники сумели приспособить этих хищников для своей пользы (недаром именно их, а не дремсов называли "дети Чернолесья").

При хорошем питании вьюны достигали длины многих сотен шагов и толщины с ногу взрослого мужчины. Людомары сумели вывести вид клибо, который не достигал той силы, которая позволяли его диким собратьям передавливать сидока вместе с лошадью в кровавую жижу. Мощные липучки, намертво прикреплявшиеся к жертве можно было снять только лишь отрубив лиану.

Таакол осторожно положил кучу вьюна перед ногами людомара и снова скрылся из глаз. Через мгновенье он, впрочем, вернулся, неся под мышкой кожаный сверток, похожий на бревно.

Охотник, убедившись, что людомара покончила с его обтиранием, взял кожаное бревно и осторожно приторочил его к своему племенному заплечному мешочку. Потом он подошел к вороху вьюна и разделил его на две части: одну из них образовывал овальный плетеный щит, сделанный из тонких прутьев твердокаменного дерева сплошь увитых вьюном, а вторая часть свисала безвольно к его ногам.

Людомар быстро отыскал корни вьюна, очистил их от кусочков мяса и поднес к кожаному бревну. Вытащив нож, охотник разрезал бревно поперек и из-под кожи вылезло свежее мясо уфана, куда он погрузил корни вьюна.

Неожиданно, растение преобразилось. Его лианы в мгновение окрепли и даже зашевелились.

– Таакол, принеси ему еще два куска. Наш ждет долгий путь, – сказал охотник.

Подождав пока вьюн упьется свежей кровью и плотью, людомар водрузил на себя лианы растения, распределил их так, чтобы они равномерно скрывали его торс и часть ног.

Липучки растения тут же впились в его одежду. Улыбнувшись, охотник быстро провел ножом по одной лиане и весь его костюм вдруг сразу ощетинился мелкими иголочками и небольшими треугольными листочками.

Сам костюм соединялся со щитом одной единственной довольно толстой лианой, которая обвила прутья твердокаменного дерева и в точности повторила все те же движения, что и сам костюм.

Забросив мешок за спину и прикрыв ее щитом, людомар повернулся к подбежавшему тааколу. Тот подал ему еще два кожаных бревнышка и несколько маленьких плетенных коробочек. В одной из них кто-то недовольно копошился, в другой – предупреждающе жужжал. Коробочки заняли место на груди охотника, прилипнув к лианам.

– О, Владыка Чернолесья; о, Многобог; о, Зверобог! Уповаю на вас. Окропите ножи эти кровью добычи! Укрепите их дабы выдержали удары чужого оружия! – с этими словами людомара передала охотнику два небольших кривых ножа, которые он просунул между лианами по бокам. – Приклейтесь к рукам его, и не предавайте! Вернись ко мне таким, какой сейчас стоишь! – женщина передала людомару два широких и длинных ножа, которые он заткнул себе за пояс.

Повязав свои голени от коленей до ступней тонкими веревками: и защита, и нужда в веревках в лесу немалая – людомар притянул к себе женщину и дотронулся щекой до ее щеки.

– Иисеп, – позвал он.

Полы донада натужно застонали и на площадку перед домом вышло громадное животное. В холке оно достигало не менее полутора метров, было очень похоже на кошку, если бы не чересчур мощные передние лапы и худощавые задние. Морда у иисепа лишь верхней частью напоминала кошку, но там где у кошки есть маленький нос, у иисепа был большой раздвоенный надвое с четырьмя ноздрями. Привычной челюсти у него тоже не было. Внимательный наблюдатель заметил бы, что челюсть у иисепа было похожа на руку сильно согнутую в локте и занимала все пространство от груди через шею и под нос.

Ело животное очень непривычно. Его нижняя челюсть, подобно руке, тянущейся за пище, резко выскакивало из-под подбородка и своим окончанием с мелкими, но острыми клыками словно рукой хватало пищу.

Людомара улыбнулась.

– Ему бы еще поспать, – подошла она к животному и потрепала его за микроскопическое ухо. Иисеп заурчал от удовольствия.

– В путь! – приказал охотник и животное, услыхав эти слова, встрепенулось и слегка рыкнуло.

****

Пусть к людомару Светлому пролегал по тропе особо нелюбимой людомарами. Высокие охотники вообще не любили тропинки, т. е. пути, которые можно увидеть и на которых можно устроить засаду, поэтому охотник выбрал путь хотя и труднее, но короче.

Спустившись с верхней кроны мека – дерева, на котором находился дом – донад, он не стал спрыгивать на землю, а пустился в путь по нижним ветвям деревьев.

Он шел напрямую к своему фамильному соуну.

На закате он достиг его. Соун представлял собой старый тонкий ствол дерева, надлежащим образом очищенный изнутри. Он ничем не отличался от прочего бурелома, но те, кто знал, что это такое, могли в любое время прийти к нему и подудеть.

Людомары всегда откликались на зов соуна. Помощь людомара стоила немало, но и обращались к ним те, кому было уже нечего терять. Чаще всего это были родители-пасмасы близлежащих селений, дети которых забрели в Редколесье, а после и вовсе уходили в Черный лес, где их могли найти только людомары.

До соуна оставалось пройти всего несколько деревьев, когда оглушительный рев трубы сбил охотника с ветки и чуть не убил.

Людомары обладают очень тонким слухом. Они способны услышать копошение муравьев на расстоянии в десять шагов. Между собой они общаются так тихо, что другие олюди не могут их слышать даже, если приставить их уши прямо ко рту людомара.

Рев соуна был для охотника сродни удару обухом по голове.

Послышалось рычание и рядом с хозяином бесшумно спрыгнул с ветки иисеп.

Людомар встряхнул голов, выбивая из нее звон, поднялся на ноги и, слегка пошатываясь, пошел к соуну.

Рядом с трубой стоял низкорослый мужичок-пасмас. Это был узколобый широколицый и остро смердящий пасмас коих в округе проживало неимоверное количество.

Мужичок хотел было еще подудеть, но охотник рыком его остановил.

Людомар остановился в дюжине шагов от человека, закрыл свои уши ладонями и спросил как можно громче для себя:

– Чего тебе?

– Ась? – не расслышал пасмас.

– Дул зачем? – заорал людомар и тут же охрип.

– Квава пропал.

Людомар нахмурился. Мужичок понял, что ответ недостаточен.

– Сынок мой пропал.

– Не кричи ты так. Он оглохнит жежь!

Словно из-под земли рядом с пасмасом выросла женщина и дернула его за бороду.

– Добрый людомар, – зашептала она, – наш сыночек пропал. Уж третий раз Владыка око свое открыл да нас лицезрел. Третий раз как не видели сыночка нашего, окаянного. Уж я грозила ему вдаль, уж я и поплакала, и к ведьмочке сходила. Прознала та, что в Чернолесье он. Один одинешенек. Страшно ему. – Голос женщины дрогнул и она сбилась. – Верни нам… его… людомар. От нас… от нас… век мы тебе… – И она зарыдала в голос.

Охотник ничего не успел сказать, как она подошла к нему и протянула грязную рубашонку. От нее за версту несло терпким потом, мочой и фекалиями.