Текст книги "Единственный принцип - 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Хоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Не делай этого, – уже угрожающим тоном произнес Гонза. – Ты и так получил слишком много. Смотри, как бы не надорвался.

Толпа тем временем подошла к дому Захария. Кто–то с криком указал на его окно и остальные тут же задрали головы к верху. Потом вверх полетели камни, но войти в дом пока еще никто не решался. Только после первого точного попадания Захарий отошел от окна и повернулся лицом к арлему. И Гонза сразу же скис, превратившись в маленькое растерянное существо.

– Пошли, Гонза, – сегодня я поведу тебя, – с холодной решимостью обратился к гному человек и прошел мимо него к выходу. Арлему не оставалось ничего другого, как в отчаянии заломить свои короткие ручонки и проследовать за ним. Пока они спускались по лестнице, навстречу им уже подымались едкие клочья дыма, а где–то внизу угрожающе потрескивали языки пламени. Толпа на улице с ужасом наблюдала, как дом, в который они собирались только что ворваться, молниеносно превращается в факел. Люди были настолько поражены, что даже не сразу заметили, как то же самое произошло и с соседними строениями. Когда Захарий вышел на мостовую, вся улица уже была охвачена огнем, а обезумевшие от страха люди бросились врассыпную. Но пламя, словно играя с ними, ни на шаг не отставало, перескакивая с одного здания на другое, пока не накрыло собой весь город. С неумолимой жестокостью огонь уничтожал Хеб, а безумие, охватившее застигнутых врасплох горожан, изо всех сил подыгрывало ему.

Захарий не торопясь направлялся к городским воротам в сопровождении Гонзы, семенящего в нескольких шагах позади. Ни один мускул на его лице не дрогнул от созерцания ужасного зрелища, как и ни единого стона не вырвалось у него из груди, кожа на которой медленно превращалась в уголь, издавая при этом тошнотворный запах. Бывшему монаху до умопомрачения хотелось кричать, но не от боли, а от переполнявшего его ощущения собственного величия. Но он просто упивался созерцанием копошащихся вокруг него ничтожных и уничтожаемых по его воле людишек, между которыми теперь не было никакой разницы. Разница была только между ним и всеми ими вместе взятыми, между избранным и обезумевшей толпой.

– Захарий, хватит, – умоляюще обратился к человеку гном, когда городские ворота остались позади них, а сам он успел превратиться в уродливое полупрозрачное грязное облако. – Неужели ты еще не во всем убедился?

Человек продолжал шагать молча, но по тому, как силы по капле снова стали возвращаться к арлему, тот понял, что Захарий прислушался к его словам. Наконец, и боль смогла ворваться в сознание человека, – он вдруг рухнул на колени и протяжно застонал. После прикосновения к ожогу на груди стон перешел в крик. Гонза успел даже несколько мгновений позлорадствовать, но потом страх снова овладел им. Гном посчитал, что наступил тот единственный момент, когда у него есть хоть какой–то шанс выторговать себе дальнейшее существование в этом сумасшедшем мире.

– Больно? – задал глупый вопрос Гонза, став перед человеком и заглядывая ему в глаза.

Захарий ответил гному очередным стоном, который был воспринят как хороший знак. Не мешкая, арлем перешел к убеждению.

– Так будет каждый раз. Стоит ли себя так мучить, если у тебя есть я? Я помог тебе получить желаемое, так положись на меня и в остальном. К тому же, без меня ты останешься совсем один. Ты думаешь, что теперь для тебя нет ничего недоступного. Может и так, но за все приходится платить. И ты заплатишь тем, что останешься один, совсем один. Одиночество погубит тебя, поверь мне.

Упоминание об одиночестве заставило Захария вспомнить свои видения, и эти воспоминания причинили ему не меньшую боль, чем ожоги. Он вдруг осознал, что является всего лишь избранным, но отнюдь не тем, кто сам избрал свой путь. И никогда им не станет. Он всего лишь марионетка в чьих–то руках. Кто–то использовал его точно так же, как использовал всю жизнь маленький уродец по имени Гонза. Эту мысль мог спокойно воспринять обычный человек, каким он был раньше, но она была неприемлема для избранного, которым он стал. Захарий едва не поддался сомнениям, но вовремя отбросил их и во второй раз доказал свою избранность, доказал себе и гному. Он сделал то, что было не под силу ни одному человеку в мире, даже Избравшему Одиночество. Захарий поменялся местами со своим арлемом и, словно пиявка, высосал из него все, что только мог, не обращая ни малейшего внимания на обострившуюся боль. К тому же, эта боль исчезла вместе с гномом, растворившимся в воздухе, а новые ощущения были настолько сильными, что человеку понадобилось несколько дней, чтобы с ними свыкнуться.

Единственным, с чем так и не свыкся Захарий за многие годы, стало одиночество. Предсказание Гонзы сбылось. Невидимая стена отделяла его от остального мира, где бы он не оказался. Но Захарий был слишком упрям и самонадеян, чтобы не попробовать обмануть свою судьбу. Он вернулся туда, откуда начал свой путь и снова стал монахом. Потом у него появились ученики, один из которых, оказавшийся самым смышленым, и лишил его жизни.

Гавриил не был в числе первых учеников, но он стал первым среди них. Может быть потому, что только поначалу, как и все остальные, слушал откровения Захария с открытым ртом. Потом Гавриил стал искать изъяны в историях учителя, потом – просто втайне насмехался над его фантазиями, но не над ним самим. Учителя он презирал. Презирал за то, что тот является избранным, не заслуживая того, не выдержав непосильной для человека ноши, не имея сил и мужества с ней расстаться и вручить более достойному. Более достойному пришлось все решить за него.

Гавриил не был жестоким человеком, – он просто дал Захарию возможность уснуть и уже никогда не проснуться. Гавриил даже не стал торопить события, снимая реликвии с еще живого, пускай и обреченного, учителя. Он позволил ему умереть избранным. Дожидаясь своего часа, Гавриил нашел тайную рукопись Захария, о существовании которой догадывался только он, и стал листать ее с конца. Вскользь перечитывая записи учителя, он еще раз убедился, что тот врал не только окружающим, но и самому себе. Последние сомнения в правильности совершенного исчезли, но ученик не прервал беглое чтение. Наконец, он нашел то, что искал, – последние правдивые слова избранного.

«Задавая вопросы, нужно всегда быть готовым к тому, что получишь на них ответы. Вот, пожалуй, и все, что я могу сказать, взобравшись на свою вершину. Всего лишь на свою… Пришло время остановиться, а может быть, и вернуться немного назад. Туда, где меня не будет так навязчиво преследовать вопрос: «Не переоценил ли я сам свои силы?», и мне не нужно будет убегать от ответа на него. Возможно, я бы давно так и поступил, но есть еще один вопрос, который вопреки здравому смыслу удерживает меня и заставляет вглядываться вдаль в поисках разгадки.

«Кто он?», – спрашиваю я себя всякий раз, когда одиночество предпринимает очередную попытку лишить меня рассудка. Кто он, миллионы раз отвергнутый и изобличенный даже теми, чье представление о нем ограничивается уродливыми описаниями безумных фанатиков–извращенцев? За что его противопоставили самому Богу? За то ли, что именно он заставляет нас совершать низкие и подлые поступки? Или, быть может, за то, что он знает, почему мы их совершаем?

Возможно, я единственный, кто мог бы получить ответ на этот вопрос, но, боюсь, что я точно единственный, кому этот ответ нужен. Пока еще нужен…»

Гавриил долго сидел в задумчивости над открытой рукописью. Потом он разделил ее на две части и одну из них бросил в огонь.

МОЗАИКА ИЗ ИЛЛЮЗИЙ

Немного полноватый, солидно, но не вызывающе одетый старик был чуть ли не единственной достопримечательностью невзрачного портового кабака. В обыденной жизни он был известным и уважаемым в городе торговцем оружием, без которого жизнь в Новом Свете была просто немыслимой. Старик же мог не просто обеспечить каждого желающего всем необходимым, но и дать несколько дельных советов по его использованию. После особенно удачных сделок старик не отказывал себе в одном из немногих удовольствий, доступных в его преклонном возрасте, – выпить чего–нибудь горячительного в интересной компании. Конечно же, он мог себе позволить и более пристойные заведения, чем портовый кабак, но предпочитал проводить вечера именно здесь. Когда он входил в заведение и, по большей части притворно постанывая, занимал свой излюбленный столик, даже случайные посетители начинали вести себя сдержаннее, чувствуя общее настроение. Через несколько мгновений перед ним уже стояло излюбленное пойло, а сам он, выложив на стол неимоверно длинные руки, внимательно оглядывал зал и если не находил в нем никого подходящего, переключал свое внимание на входные двери, терпеливо дожидаясь появления интересующих его людей. Интересовали же его в основном моряки, прибывшие из Старого Света. Заманив кого–нибудь из них за свой стол оплаченной из его кармана выпивкой, старик долго и в мельчайших подробностях расспрашивал новоявленного собутыльника о последних известиях из Европы. Потом же, когда собеседник употреблял достаточное количество халявной выпивки, чтобы чувствовать себя немного обязанным, старик неизменно рассказывал какую–нибудь историю из своей собственной жизни. В своих воспоминаниях он практически никогда не повторялся, поэтому даже постоянные клиенты часто подсаживались поближе, чтобы послушать очередную забавную историю. Когда же старик спрашивал своего собеседника, слышал ли тот когда–нибудь о Генрихе Вильштоке, посторонние слушатели забывали даже о питье и снеди, предвкушая нечто необычное. Почему–то о графе Вильштоке старик рассказывал с особым вдохновением. При этом он всякий раз умудрялся, словно опытный акробат, практически идеально балансировать на той тонкой грани, которая отделяет обычное уважение от слюнявого восхищения и фанатичного преклонения.

Только один раз старик позволил себе заступить за эту черту. В тот вечер все располагало к откровенности: днем была провернута крупная сделка, вечером пошел заунывный осенний дождь, зудели больные суставы, а напротив сидели два важных морских офицера с военного галанийского корабля, один из которых к тому же позволил себе нелицеприятно высказаться о Вильштоке.

– Надеюсь, вы слышали о самом известном полководце короля Фердинанда графе Вильштоке? – задал привычный вопрос старик.

– А как же, – ухмыляясь, ответил галаниец. – Не каждый полководец погибает от рук наемного убийцы, посланного собственным королем.

– Вранье все это, – возразил ему старик, сильно разволновавшись и не зная, куда пристроить свои длинные руки. – Я участвовал в последнем сражении Генриха и знаю, как он погиб. В тот день мы, кстати, славно потрепали ваших соотечественников, не в обиду будь сказано.

Офицеры недовольно покосились в его сторону, но не рискнули ответить чем–нибудь дерзким и грубым. К тому же сам старик попытался смягчить сложившуюся ситуацию.

– Галанийцы всегда были отменными вояками. Я то уж знаю, о чем говорю. Но тот день принадлежал Генриху, поэтому у них не было шансов. Наверное, его судьба уже была предрешена, и Бог решил подарить ему смерть, достойную столь великого воина. Бог позволил ему уйти непобежденным.

– Да? А как же тогда сражение в Поморье? Или вы осмелитесь утверждать, что в нем победила армия Вильштока, а не наоборот? – попытался подловить его галаниец.

Старика подобное замечание ничуть не смутило. Наоборот, он как–то загадочно улыбнулся, а его руки наконец–то нашли себе применение, поднося к его губам кружку. Несколько смачных глотков, и старик продолжил беседу.

– Я не собираюсь утверждать, что в том сражении победила армия Вильштока, но никогда не соглашусь и с тем, что в нем Вильшток потерпел поражение.

– Это как? – высказал общее недоумение один из примкнувших слушателей.

– Еще перед битвой в нашем лагере бродили слухи, что все, о чем просил нашего командующего король Фердинанд, это не допустить армию Альфреда в его владения. Вот Генрих и выполнил его просьбу. А почему он не стал делать для своего сюзерена большего, я не знаю. Разное говорили, но в основном всякий бред. Одно могу сказать точно, – после Поморья Вильшток не собирался воевать. Он направлялся домой.

– Угу, а оказался почему–то аж в Билене, – снова ожили галанийцы.

– Я же говорю, – темная история. Думаю, что без женщины никак не обошлось. В таких делах это первейшая причина.

Замечания галанийских моряков стали раздражать завсегдатаев кабака, и в отместку они преднамеренно потребовали перейти к рассказу о биленском сражении, что старик с удовольствием и сделал.

– К тому времени Генриха загнали в угол. Точнее, он сам загнал себя, напав на Билен. Наверное, у него был какой–то расчет, но он не оправдался. В результате, дорога домой ему была заказана, а навстречу двигалась лучшая армия Галании. Многие на его месте опустили бы руки, но только не Вильшток. Он решил сражаться до конца и надеяться на чудо. Даже в столь сложном положении граф не потерял самообладания и придумал для противника очередную ловушку, на которые он всегда был мастером. Несколько дней в Билен свозились запасы продовольствия и оружия с разных концов княжества. Одновременно с утра до позднего вечера велись работы по укреплению крепостных стен. Делалось все столь основательно, что даже мы, его верные солдаты, не сомневались в том, что Генрих собирается отсидеться за городскими стенами. Что уж говорить о враге, которому обо всех этих приготовлениях было хорошо известно от многочисленных шпионов. Вот он и устремился что есть духу к городу, чтобы не дать Вильштоку завершить подготовку к осаде. Галанийская армия подошла к Билену поздним вечером и, наверное, от усталости после длительного перехода отложила укрепление лагеря до утра. Вот только утром укреплять лагерь было уже некому. Поздней ночью Генрих без лишнего шума вывел свою армию за городские ворота и напал на крепко спящий вражеский лагерь. Это была знатная резня, скажу я вам. Это не какая–то там шахматная партия с применением артиллерии и всякой там кавалерии. Тут каждый сражался за себя, за свою собственную жизнь. И цена собственной жизни измерялась смертью, – чем больше врагов пало от твоих рук, тем выше твои шансы самому остаться в живых. Наверное, Генрих понимал это лучше остальных, потому и лез в самое пекло. Дошло до того, что он в одиночку бросился вдогонку за галанийскими генералами, дружно покинувшими место кровавой бойни. Во всеобщей свалке только я и увидел его и, схватив первого попавшегося коня, помчался следом за своим командующим. Тут то меня и настигла шальная пуля. Так что ничем помочь ему я не смог, да и что могли сделать два человека против нескольких десятков опытных офицеров. Последнее, что я видел перед тем как потерять сознание, это то, как они всей гурьбой набросились на Генриха. Потом я уже узнал, что его тело так и не нашли. Наверное, галанийцы не сочли удобным бахвалиться подобным подвигом, особенно, если предположить, что Вильшток не одного из них забрал с собой на тот свет.

Погрузившись в воспоминания, старик не заметил, как один из офицеров бросил многозначительный взгляд на своего товарища и стал с нетерпением дожидаться возможности вставить свое замечание.

– Никто из высших офицеров в ту ночь не погиб, – сказал он, когда старик взял небольшую паузу, и, цинично ухмыляясь, добавил. – А тело Вильштока нашли, с пулей в затылке.

– Откуда вам знать, как все было? – после некоторого замешательства поинтересовался у него рассказчик.

– Одним из тех офицеров был мой близкий родственник, – ответил тот.

После некоторых раздумий, старик изобразил на своем лице усталость и тяжело вздыхая, встал из–за стола.

– Приятно было пообщаться, господа. Надеюсь еще когда–нибудь увидеть вас в наших краях. Если вам понадобиться надежное оружие, обращайтесь ко мне. Спросите Лучо, – меня здесь каждая собака знает. А сейчас мне пора, – сказал на прощанье старик и, позабыв о своих болячках, быстро покинул заведение.

Домой Лучо уже не вернулся. Через пару недель по чужой воле и по собственной глупости он снова оказался в Европе, чтобы предстать перед самыми важными в своей жизни слушателями. Тринадцать монархов сидели полукругом напротив него и по очереди задавали вопросы, на которые Лучо, не задумываясь, давал правдивые ответы. Даже об убийстве Генриха он рассказал в мельчайших подробностях, не забыв, правда, свалить всю вину на свою проклятую алчность и подлеца Захария. Только вопрос о реликвиях вызвал у него поначалу недоумение, но потом он вспомнил свою последнюю встречу с бывшим монахом и догадался, о чем идет речь. С этого момента Лучо, ощутив важность вопроса, начал торговаться за свою жизнь. Он стал преднамеренно путаться в словах, одновременно давая понять, что при определенных обстоятельствах ясность мысли может снова вернуться к нему. Но никаких обещаний Лучо не дождался и вынужден был выложить все, что знал, безвозмездно, утешая себя тем, что таким образом мстит Захарию за доставленные на старости лет неприятности.

И все же, его искренность не осталась неоцененной. Лучо не пытали, не томили в сыром подземелье, не мучили голодом и жаждой. Ему просто выстрелили в затылок, точно так же, как когда–то выстрелил он сам.

После этого тринадцать правителей больших и малых государств, все вместе превращавшиеся в равноправных сенаторов ордена Ормуса, еще долго обсуждали услышанное. Было сказано много слов о Генрихе, выдвинуто множество предположений по поводу таинственного Захария, но так и не было принято решения, как распорядиться полученными сведениями. Все сводилось к тому, что нужно искать Захария, но вслух никто эту мысль не высказал, ограничившись намеками в сторону хранителя спасенной реликвии, светящейся пирамиды. Но тот вообще молчал, погрузившись в тяжелые раздумья. Только немного позже, оставшись наедине с Посредником, хранитель счел возможным высказать вслух все, что его тревожило.

– Сегодня у меня неплохо получалось читать чужие мысли. Достаточно было встретиться взглядом с кем–то из сенаторов, чтобы понять, о чем он думает.

– И о чем же они думали? – поинтересовался его собеседник, заранее предвкушая ответ.

Хранитель уловил ироничные нотки в его голосе и бросил на развалившегося в массивном кресле толстяка недобрый взгляд. Но этим его недовольство и ограничилось.

– Половина из них не сомневается, что я каким–то образом связан с этим загадочным Захарием, и все эти годы скрывал от них правду. Остальные не столь категоричны, но, пожалуй, считают, что если бы я не заварил всю эту кашу с Вильштоком, реликвии не достались бы какому–то проходимцу. Соответственно, я и должен сделать все, чтобы их вернуть.

– Вторые, пожалуй, ближе к истине, – невозмутимо констатировал толстяк.

– А кто меня подбил на эту авантюру? – возмутился Хранитель.

– По–моему, вы в результате получили не так уж и мало, – моментально охладил его пыл собеседник.

– Не спорю, – вынужден был согласиться с ним хранитель, но тут же не удержался от нового замечания. – Но большего мне не получить, даже если я найду реликвии. Так какой смысл мне их искать?

– Никакого, – поддержал его толстяк и надолго умолк, хотя хранитель явно ждал от него какого–то совета, в глубине души надеясь, что какой–то смысл все–таки есть.

– Что же мне все–таки делать, Оливер? – не выдержал затянувшейся паузы хранитель.

Толстяк не спешил с ответом. Он нарочито долго ворочался в кресле, потом столько же времени потратил на придание своему обрюзгшему лицу подобающего ситуации выражения. И только после этого непринужденным тоном соизволил успокоить собеседника..

– Доверьтесь мне, Фердинанд. Я сам организую поиски таинственного Захария, так, чтобы у ваших братьев не осталось никаких сомнений. Я никогда вас не подводил, не подведу и на этот раз. Пока я рядом, вашей власти ничего не угрожает.

– А что будет, когда реликвии найдутся? – спросил хранитель, с надеждой глядя ему в глаза.

– Они не найдутся, – тут же убил надежду толстяк и добавил, глядя куда–то сквозь Фердинанда. – Это уже совсем другая игра.

КТО МЫ?

Когда сильный взрыв сотряс подземелье Борга, Отто Визар стал тревожно поглядывать в сторону двери. Наверху что–то произошло. Что–то, что могло изменить участь пленников. В душе Отто теплилась надежда, что этот взрыв даст ему и Скулде шанс если не освободиться, то хотя бы увидеть солнечный свет. О них не могли забыть. Сейчас придет кто–то из охранников или неизвестных спасителей и выведет их наверх.

Последняя свеча моргнула на прощанье и оставила узников в полной темноте. Вслед за ней исчезла и надежда на спасение. Самое реальное из всех возможных предположений наконец–то получило доступ к сознанию Отто и заставило его оцепенеть от ужаса. Мысль о том, что их похоронили заживо под развалинами замка, едва не свела Визара с ума. Если бы не напоминавшая тихими шорохами о своем присутствии Скулда, он уже взвыл бы от бессилия, словно загнанный зверь.

– Наверху никого нет, – отрешенно заявила Скулда и, без труда сориентировавшись в темноте, нашла Отто и присела рядом с ним. Потом она склонила голову ему на плечо и повторила сказанное уже с новой интонацией, еще меньше соответствовавшей происходящему, чем отрешенность.

«Наконец–то, мы остались одни», – приблизительно так прозвучали ее слова для Визара, и он, грустно улыбнувшись, позволил себе обнять женщину, впервые за время их знакомства. Сколько раз ему хотелось сделать это… но только теперь, когда она стала для него единственным во всем мире человеком, когда все условности и обстоятельства остались где–то за толстым слоем грунта, он позволил себе обнять ее. И разрывавшее его чувство безысходности стало незаметно отступать, уступая свое место чувству безразличия.

– Я никогда не мог представить себя старым, – сказал человек, для которого все или почти все значимое уже осталось далеко позади. – Вот только свою смерть я представлял несколько по–другому: мгновенную в каком–нибудь сражении или мучительно долгую от тяжелых ран, в крайнем случае, в результате какой–нибудь болезни. Но то, что буду похоронен заживо, я не мог представить даже в самых кошмарных снах.

– Еще не все потеряно, – тихим голосом возразила ему Скулда.

– Не все, – согласился с ней Отто, – только то, в чем и так нет уже никакого смысла. Еще несколько минут назад я готов был бросаться на эти стены, лишь бы снова оказаться в мире людей. Но теперь я задаю себе вопрос: «А что, собственно, мне там нужно?». И не нахожу на него ответ. Странно все это. Как будто кто–то решил подшутить надо мной. С тех пор, как я увидел тебя, никто, и ничто в мире меня уже не интересовало. Но для того чтобы быть с тобой, нужно было оказаться в этом подземелье. Словно другого места для нас двоих в этом мире не существует.

– Может быть, так оно и есть, – предположила Скулда.

И снова грусть в ее голосе сказала Отто значительно больше, чем произнесенные слова. Неожиданно мужчина тихо засмеялся и сильнее прижал к себе девушку.

– Странно слышать слова «может быть» от человека, который предсказывал судьбы. Ты предсказала погибель непобедимому Генриху, а теперь пытаешься вселить надежду заживо погребенному.

– Генрих мертв, – остановила его ироничную тираду Скулда.

– Совсем скоро у меня появится возможность проверить правдивость твоих слов, – не унимался Визар.

– Еще не все потеряно, – словно заклинание повторила Скулда, но не смогла скрыть одолевавшие ее сомнения.

Именно эта вырвавшаяся наружу неуверенность заставила Отто вспомнить, что девушку ожидает та же судьба, что и его самого. Ему стало даже стыдно, что вместо того, чтобы поддержать Скулду, он изводит ее бессмысленными замечаниями. В дальнейшем Визар вел себя так, будто действительно не все еще было решено, будто им просто предстояло дождаться, пока откроется дверь, а не умереть.

Но дверь оставалась запертой, а силы неумолимо покидали Отто. Последние Визар потратил на то, чтобы после долгого молчания высказать мысль, которая не давала ему спокойно уйти.

– Я ни о чем не жалею. Только об одном. Если бы я мог вернуться в прошлое и изменить свою жизнь, я бы сделал только одно, – я опередил бы Генриха и сам спас бы тебя. И пускай потом целый мир ополчился бы на меня, все равно мы были бы вместе, – прошептал Отто и, с трудом глотнув воздух, добавил. – Прости.

Скулда почувствовала, как закрылись глаза Отто, и сильнее прижалась к нему. Впервые за все время заточения она плакала, слушая затихающие удары сердца Визара. В этот момент она не сомневалась, что сердце мужчины продолжает биться только потому, что все еще надеется достучаться до ее сознания и заставить сделать то, что ей не было позволено.

И этот неровный обреченный стук оказался сильнее страха перед неминуемой расплатой. Скулда отказалась повиноваться судьбе. Обхватив голову Отто обеими руками, она прикоснулась губами к его холодному лбу и стала шептать то ли молитву, то ли заклинание. Постепенно ее голос набирал силу, а отчаяние и страх в нем уступали свое место холодной решимости, сменившейся в свою очередь дерзким вызовом, брошенным кому–то неведомому и могущественному. Тому, на чью власть сейчас покушалась Скулда, борясь за жизнь Визара. Когда все закончилось, у девушки осталось не больше сил, чем у мужчины. Ее сердце теперь стучало так же прерывисто и тихо, как и его.

Волуны бережно уложили бесчувственные тела узников на мягкий травяной покров и стали молча разглядывать их при лунном свете, дожидаясь дальнейших распоряжений своего вожака. Несмотря на ужасное зрелище, тот был единственным, кто проявлял хоть какие–то чувства. Руки Флодина явно не находили себе места, пока не прикоснулись к шее Отто Визара. Только почувствовав под рукой слабую пульсацию, Флодин успокоился и смирился со своей собственной участью. Теперь он был готов исполнить предназначенное, но не смог отказаться от возможности потянуть время.

– Приготовьте носилки. Для обоих, – тут же уточнил он, чем вызвал недоуменные взгляды нескольких своих спутников, но не более того.

Вскоре волуны двинулись в путь и еще до восхода солнца успели укрыться в огромном лесу, тянувшемся к подножию далеких гор. Несколько дней и ночей они неспешно двигались в избранном направлении, ни на миг не останавливаясь и не обменявшись ни единым словом. Только когда к Скулде вернулось сознание, они сделали первую остановку.

Девушка открыла глаза и долго смотрела в небо, разорванное на мелкие лоскутки разлогими кронами исполинских деревьев. Даже прорывавшиеся сквозь зеленое решето ослепляющие солнечные лучи не могли заставить ее прикрыть глаза. Словно мучимый жаждой путник, припавший к источнику, она еще долго не могла оторваться от созерцания давно забытых картин, казавшихся ей во стократ прекраснее, чем раньше.

Когда странники поставили носилки на землю, Скулда с трудом приподнялась и окинула волунов равнодушным взглядом. Сейчас ей меньше всего на свете хотелось думать над тем, кто они такие и какую участь ей уготовили. Потом она заметила Отто и окончательно потеряла интерес ко всему остальному. Когда волуны снова двинулись в путь, Скулда отказалась от помощи и пошла рядом с носилками, на которых лежал Визар. Чем дольше она шла, тем невыносимее становилось желание прижаться к нему всем телом, чтобы ощущать едва теплившуюся в нем жизнь, так как в проклятом подземелье. Но все, что могла позволить себе Скулда, это изредка прикасаться к его телу, пользуясь моментами, когда волуны обходили деревья с ее стороны и сами сокращали расстояние между бывшими узниками. С тоской наблюдавший за происходящим Флодин, едва стало темнеть, приказал располагаться на ночлег, который вовсе не требовался волунам, но дал возможность Скулде осуществить свое желание.

Частые остановки и преградившие путь горы значительно замедлили движение путешественников, но время не имело для них большого значения, да и пройти осталось совсем немного. Это понимала и Скулда, узнававшая знакомые еще с детства места. Чтобы окончательно развеять свои сомнения, она обратилась к Флодину.

– Куда мы направляемся? – спросила она, напрасно стараясь скрыть волнение.

– Домой, – ответил волун, даже не посмотрев в сторону девушки.

«Домой» было единственным словом, которое она хотела услышать. Теперь даже тревога за Отто отступила на второй план. Еще немного и Скулда вернется в отчий дом, и все невзгоды уйдут в прошлое. Останутся только она и Отто. И никаких волунов, епископов и дядюшек Олли. Преследовавший ее страх стал казаться преувеличенным, а расплата за отобранное у судьбы – совсем необязательной. Казалось, стоит только выбросить все из головы и укрыться от внешнего мира, как все пойдет своим чередом, минуя ее ветхий дом.

Когда Флодин остановился на очередной ночлег, Скулда в сердцах не удержалась от замечания в его адрес.

– Мы до полуночи можем добраться до моего дома. Я совсем не устала.

– Я устал, – категорично заявил Флодин и отвернулся от нее.

Холод, которым от него повеяло, и странные взгляды, которыми обменивались волуны, возродили в душе девушки недобрые предчувствия. Почти всю ночь она провела, не смыкая глаз и прислушиваясь к каждому шороху, но под утро почувствовала неимоверную слабость, которой, не смотря на все потуги, была не в силах противиться. Во сне Скулда снова вернулась в подземелье. Она заново пережила тот самый момент, когда Отто попрощался с нею и закрыл глаза. Только в этот раз она не почувствовала ничего, кроме безысходности. Еще до пробуждения Скулда знала, что Отто умер. Все происходившее потом было всего лишь продолжением ее сна.

– Он не мог умереть, – обреченно сказала Скулда, глядя, как погребальный костер с голодной жадностью поглощает тело Визара, словно боясь, что кто–то даже сейчас вознамериться все повернуть вспять.

– Он не мог выжить, – жестоко растоптал ее убогое обвинение Флодин.

Он был единственным, кто оставался рядом со Скулдой. Как только огонь набрал силу, остальные волуны поспешили покинуть место погребения, растворившись в лесной чаще. Флодин все никак не мог решиться и последовать их примеру. Ему хотелось все объяснить Скулде, по крайней мере, попытаться это сделать. Объяснить то, что сама девушка, возможно, понимала куда лучше него. Слова Скулды прекратили его мучения, и он сказал совершенно противоположное тому, что намеревался, но что гораздо точнее выразило суть произошедшего. После этого Флодину осталось только уйти.

***

Флодин долго стоял на краю Морока, никак не решаясь войти в него. В Мороке его ждала достойная плата за содеянное. С одной стороны, эта плата во многом оправдывала его поступки, но с другой – не оставляла места сомнениям. А их у Флодина было предостаточно. И эти сомнения были для него гораздо значимее любых оправданий.