Текст книги "Единственный принцип - 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Хоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

ОЛЛИ

Олли было скучно, и он смотрел вслед королевскому кортежу до тех пор, пока тот не исчез из виду. Только потом толстяк, тяжело вздохнув, покинул свое временное убежище и отправился на кухню. После плотного завтрака наступило время прогулки по покинутому дому. Олли спланировал ее так, чтобы под конец снова вернуться на кухню. Здесь он отодвинул старый шкаф и вошел в потайную комнату, гордость старины Борга. Как несколькими часами ранее Фердинанд, толстяк долго крутил в руках пирамиду и наслаждался мягким зеленоватым сиянием, отвечавшим на каждое его прикосновение. Потом ему снова стало скучно, и он отправился в подземелье. Перекинувшись несколькими фразами с суровыми и неразговорчивыми стражниками у входа, Олли пошел дальше по слабоосвещенному мрачному коридору, попутно жалуясь самому себе на одиночество и недостаток общения с умными людьми. Следовавший за ним стражник с невозмутимым видом выслушивал эти причитания и только когда толстяк боком втиснулся в открытую им камеру, позволил себе злобно сплюнуть на земляной пол и снова застыл у двери в ожидании его возвращения. Что происходит внутри, стражника нисколько не интересовало. Он давно научился не замечать самые странные вещи за солидное вознаграждение, потому и получал его регулярно.

А внутри Олли продолжал жаловаться на свою жизнь, теперь уже двум узникам: «племяннице» Скулде и Отто Визару. Не найдя у них сочувствия, толстяк решил проявить сие похвальное качество сам, участливо поинтересовавшись состоянием здоровья Визара. Ни Скулда, ни сам раненый не удосужились ответить Демелю, но тот и сам видел, что Отто, несмотря на неподходящие для лечения условия, начал поправляться. Безрезультатно сменив еще несколько раз тему своих разглагольствований и не забыв с таким же успехом поинтересоваться нуждами узников, Олли в очередной раз шумно выдохнул воздух и покинул камеру. На обратном пути стражник отметил изменения в поведении толстяка, – теперь он был воплощением задумчивости. Обратил на это внимание и епископ Бруно, успевший появиться в замке и дожидавшийся Демеля в гостиной.

– Как там наши гости? – поинтересовался священник.

Демель оставил его вопрос без ответа, задав вместо этого свой.

– Вас никто не видел?

– Если вы о короле, то я с ним удачно разминулся в ближайшем отсюда городке.

– Это хорошо. Сейчас, когда все снова налаживается, нам лишние проблемы не нужны, – пребывая в задумчивом состоянии, заметил толстяк. Потом он будто вспомнил вопрос епископа и счел нужным с опозданием на него ответить. – Визар поправляется. Думаю, не без помощи Скулды. Хотя это теперь и не имеет большого значения, – Борг сумел уговорить короля.

– А разве без его согласия нельзя было обойтись? – недовольно поинтересовался Бруно, испытывающий к молодому монарху не меньшую антипатию, чем тот к нему. Только выказав свое недовольство, он перешел к приятной для него стороне дела. – Надо бы поспешить, пока Вильшток не добрался до сенаторов.

– Понимаю ваше беспокойство за жизнь руководителей ордена и смею заверить, что наши люди сделают все возможное, чтобы остановить Генриха прежде, чем он до них доберется, – Демель даже не пытался скрыть свой сарказм по поводу заботливости епископа. Он ничуть не сомневался, что тот был бы не против, если бы кто–то из сенаторов освободил свое место. Бруно принадлежал к тому распространенному типу людей, которые позарятся на медную монету, даже когда их карманы доверху набиты золотом.

Епископ прекрасно понял намек толстяка и неизвестно зачем попытался убедить того в обратном.

– А может, мы зря переживаем. Может, Вильшток ничего не знает об ордене, и просто решил позлить Фердинанда. Не настолько же он глуп, чтобы напасть на каноническое княжество, да еще и под протекторатом Галании.

– Будем надеяться, – поддержал ход его мыслей Демель, сопроводив в этот раз свои слова еще и ехидной ухмылкой.

Бруно не мог дальше делать вид, что не замечает издевок собеседника и бросил на него злой взгляд. Иногда манеры Олли приводили епископа в бешенство. Будь у него реальная возможность избавиться от этого жирного борова, он бы непременно ею воспользовался и уже давно. Но, увы, это было совершенно невозможно. Скорее, следовало беспокоиться о том, чтобы толстяк не вычеркнул из списка игроков самого Бруно. Именно это существенное обстоятельство и помогало восстанавливать гармонию в отношениях Бруно и Демеля, без которой никак нельзя было обойтись в их совместных делах. К делам Бруно и вернулся. Точнее, он снова вернулся к своей навязчивой идее, преследовавшей его с того самого момента, когда он познакомился со Скулдой. Епископ испытывал безграничную ненависть к молодой женщине. Бруно никак не мог принять тот факт, что этой полуграмотной крестьянке доступно понимание таких вещей, которые он сам не смог осознать за всю свою долгую жизнь. Для него она олицетворяла собой тот таинственный мир, о существовании которого он знал и при большом желании даже мог прикоснуться к нему, но никогда не смог бы стать частицей его. Только смерть Скулды, причем мучительная и обязательно в его присутствии могла вернуть епископу ни с чем несравнимое ощущение превосходства над каждым живым существом в этом до омерзения убогом мире.

– А что будем делать с нашими пленниками? Похоже, теперь они нам больше не нужны, – спросил Бруно и с надеждой посмотрел в глаза Олли, тем самым окончательно восстановив привычное настроение толстяка.

– Бруно, вы разве не знаете, что сладости всегда подают на десерт. Я вот не уверен, что, насытившись самым вкусным для вас блюдом, вы не станете воротить нос от всего остального, – ответил ему Олли, сопроводив свои слова звонким смехом.

Епископ собрался было снова обидеться, и Демель поспешил перейти на серьезный тон.

– Не стоит торопиться. Такой козырь на руках никогда не помешает.

– Может быть, вы и правы, – нехотя согласился с ним Бруно, но тут же не сдержался и воскликнул. – Но, черт побери, почему все так сложно? Где логика и в чем смысл происходящего?

Лицо Олли растеклось в безобразно широкой улыбке, а глаза скрылись за пеленой блаженства. Потом он громко хрюкнул словно пресытившийся боров и приступил к своему излюбленному занятию, смакуя каждое сказанное слово и запивая законченные фразы коктейлем из самых противоречивых чувств, отражавшихся на лице собеседника.

– Стремитесь к гармонии, дорогой Бруно. Во всем… Относитесь как можно проще к тому, что кажется слишком сложным для понимания. Может быть, это просто игра, сложная, но зато очень занимательная. Смиритесь с тем, что не всегда правила устанавливаете вы. Довольствуйтесь тем, что они вам известны. Что касается логики, то, возможно, в осознании абсолютной алогичности всего, что связано с человеком, и состоит ее высшее предназначение. И не стоит во всем искать какой–то смысл. Он, конечно, есть. Всегда есть. Но не всегда его необходимо познать, чтобы добиться желаемого. Желаемого именно вами. Задавая вопросы, нужно всегда быть готовым получить на них ответ. Если нет уверенности, лучше остановиться на достигнутом. Кто знает, может быть вместо еще одной ступени к вершине на вашем пути окажется пропасть…

КАЖДОМУ СВОЕ

Олли никогда и никуда не спешил. Он всегда появлялся вовремя и к месту и точно также исчезал, не задерживаясь ни на одно лишнее мгновение. Время и пространство для него были понятиями столь же относительными, как и все остальное в человеческой жизни, как и сама человеческая жизнь. Он лучше кого бы то ни было знал, что время и расстояние не имеют ни малейшего значения, если ты знаешь, чего хочешь и как этого достичь. А если ты при этом еще и устанавливаешь правила игры, то на всякие там «смысл, логику и сложности» можно просто плевать. Привилегия устанавливать правила, – вот в чем состоит смысл и логика человеческих устремлений. Но одновременно, это и самое недосягаемое из всех человеческих желаний. Даже если кому–то кажется, что он достиг вершины могущества и стал властелином мира, это еще не значит, что кто–то неведомый, исполненный презрения и отвращения, не дергает его самого за нити, словно грубо слепленную деревянную марионетку. Олли знал это лучше кого бы то ни было, потому что он сам и устанавливал правила. Но об этом не задумывались ни Борг, ни Бруно, ни другие члены ордена Ормуса, слепо полагавшиеся на свою избранность. Жизнерадостный толстяк и не думал опускать их на грешную землю. Он предпочитал просто играть с ними, то изображая собачью преданность, то пичкая всякого рода «откровениями». Олли мог себе позволить подобное, потому что он был единственным, кто знал истинный смысл всего происходящего.

Вот и сейчас, оставив епископа Бруно наедине с философскими мыслями и кровожадными желаниями, Олли отправился в родной Билен. Туда же из разных стран направлялись и тринадцать сенаторов, преисполненных чувства собственной значимости. Официальным поводом для сбора было предполагаемое убийство Генриха Вильштока и связанные с ним дальнейшие действия ордена. На самом же деле сенаторы считали необходимым быть в одном месте на случай, если покушение окажется неудачным. Они сделали все возможное, чтобы отвести от себя подозрения, но прекрасно осознавали, какую важную роль в подобных делах может сыграть его величество случай. Но ни один из них даже подумать не мог, что сам уже стал заложником этого случая. Наемные убийцы были посланы от имени короля Фердинанда и именно его имя должны были назвать, если бы попали в руки Генриха. Подвох же состоял в том, что в случае удачного завершения порученного им дела, наемники должны были немедля прибыть в заброшенный монастырь святого Франциска, укрывшийся от людских глаз в живописных горах Билена. По роковому для сенаторов стечению обстоятельств убийство Вильштока не состоялось, а название монастыря заинтересовало Генриха гораздо сильнее, чем имя заказчика. Вот его то вместо наемников и увидели перед собой руководители могущественного ордена, в один миг превратившиеся из вершителей судеб в никчемных пленников. Когда же они узнали, чего хочет Генрих, то от ужаса все как один потеряли дар речи.

С помощью изощренных непрекращающихся пыток люди Вильштока вернули им способность говорить, но желаемого не добились. Сходившие с ума от невыносимой боли сенаторы ни в какую не хотели расставаться с таинственными символами абсолютной власти. Даже смерть не заставила их открыться. Одни встречали ее молча и с достоинством, другие до последнего молили Генриха о пощаде и громко взывали к милосердию своего неведомого избранного брата, умоляя его отдать проклятые реликвии, если уж ему не удалось защитить остальных от страшной участи. Волею судьбы Леона Борга казнили последним. Пока палач набрасывал ему на шею петлю, он беззвучно смеялся. Глядя, как принимают смерть его многолетние соратники, Борг сделал самое замечательное за всю свою долгую жизнь открытие, – он понял, что среди тринадцати сенаторов, на протяжении стольких лет упивавшихся своей властью, нет избранного и, самое главное, никогда не было. Именно Леон Борг был первым среди них, будучи наравне с другими уверенным, что он всего лишь второй, которому никогда не быть избранным. Старик мысленно аплодировал Посреднику, когда земля ушла у него из–под ног. Ирония судьбы… Даже в самый последний момент старик мог спасти свою жизнь, обменяв ее на Скулду. Но так и не изжитое до конца тщеславие, получив неожиданную сатисфакцию, напрочь вытеснило из его головы мысль о спасении. Дальнейшее существование в этом мире потеряло для Борга всякий смысл, – он достиг своей вершины.

– Они получили от жизни все, на что могли рассчитывать, и заплатили за это соответствующую цену, – сказал Олли, обращаясь к измученной лошади, доставившей его на своем горбу в горный монастырь. – Такова жизнь. Они были забавными ребятами. Сколько уверенности и достоинства в них было. Я бы сказал, даже величия. И сколь никчемны основания для всего этого. Иллюзия, всего лишь иллюзия…

Лошадь, то ли соглашаясь с ним, то ли радуясь избавлению от тяжелой ноши, громко фыркнула и принялась за вытоптанную и политую кровью траву. Олли тем временем тяжело опустился на каменные ступени и с грустью наблюдал за тем, как стервятники раскачивают изуродованные трупы. Пресытившись подобным зрелищем, толстяк стал всматриваться в лесную чащу, из которой он сам не так давно выбрался. Прошло совсем немного времени, и он увидел того, кого ждал.

– А вот и наш юный друг, – произнес вслух Олли и тут же изобразил на своем лице привычную добродушную улыбку, хотя приближавшийся человек и не мог еще ее видеть.

Это был Захарий, в отчаянии не придумавший ничего лучше, как вернуться на место кровавой расправы. Да и не оставалось ему ничего другого. Не покинь бывший монах лагерь Вильштока, его сейчас, может быть, и не было бы уже в живых. Слишком неудачно все для него складывалось. И для Генриха тоже.

Вильшток расправился со своими загадочными врагами, но так и не получил обещанного Захарием. Местонахождение Скулды также осталось неизвестным. Этого было вполне достаточно, чтобы призвать неудачливого «советника» к ответу. Так бы все и было, если бы не более важные проблемы, навалившиеся на Генриха из–за его авантюрных действий. На встречу армии графа уже спешили галанийские войска, намеревавшиеся отомстить за вторжение в вассальные государства. А в родных краях молча наблюдал за происходящим его собственный сюзерен Фердинанд. И то, и другое не сулило Генриху ничего хорошего. Все, что ему оставалось в сложившейся ситуации, – это драться, драться за свою собственную жизнь и надеяться на чудо.

Захарий тоже надеялся на чудо. Он все еще надеялся найти таинственные реликвии, наделяющие их обладателя абсолютной властью. И Вильшток ему уже ничем помочь не мог, скорее наоборот. Если бы бывший монах не был уверен в их существовании, то уже, пожалуй, опустил бы руки. А так, ощущение близости цели придавало ему дополнительные силы и заставляло продолжать поиски. То, что никто из казненных сенаторов не отдал реликвию и не попытался ею воспользоваться, по мнению молодого человека, вовсе не означало, что среди них не было избранного. Возможно, застигнутый врасплох, он просто не успел воспользоваться своей властью. В таком случае, реликвия спрятана где–то в монастыре, и Захарию стоило без свидетелей обыскать там все еще раз самым тщательным образом. Рассчитывал он и на помощь Гонзы, давно не показывавшегося ему на глаза. Как–то не хотелось верить, что гном махнул на это дело рукой и смирился с потерей своего человека. Захарий предполагал, что Гонза встретит его в горном монастыре и после привычных грубостей и издевательств подскажет, что делать дальше. Но вместо арлема он увидел незнакомого толстяка, игравшего роль самого счастливого человека на свете.

Когда Захарий подошел к незнакомцу, тот радостно приветствовал его и, ни на мгновение не умолкая, начал нести какую–то чушь, сопровождавшуюся идиотскими кривляньями и ужимками. Устроенное им шутовское представление на фоне изуродованных трупов и мрачных древних строений начало раздражать молодого человека. Дикое желание избавиться от полоумного незнакомца становилось все сильнее, но в тот момент, когда рука Захария уже потянулась к кинжалу, в словах толстяка неожиданно появился смысл. И значимость услышанного заставила бывшего монаха остолбенеть, изумленно уставившись на незнакомца. Время от времени Захарий словно завороженный бессвязно отвечал на вопросы собеседника и смиренно ждал неминуемой развязки. Под маской клоуна скрывался безжалостный хищник, решивший поиграть со своей жертвой. Он знал о Захарие все, и история жизни бывшего монаха в его изложении больше всего напоминала прощальную речь над телом усопшего. Толстяк не забыл упомянуть даже Гонзу, осудив того за потакание необдуманным желаниям молодого человека и цинично возведя в ранг главного виновника гибели сенаторов ордена. При этом он с пафосом указывал на болтающихся висельников и даже выдавил несколько лицемерных слезинок из своих хитрых, спрятавшихся за жирными щеками глазенок. Потом толстяк приступил к извращенной шутовской проповеди о смысле жизни, а Захарий каждую произнесенную им скабрезную шутку воспринимал как предвестницу последнего смертельного удара. Но то, что произошло на самом деле, едва не лишило Захария рассудка. Толстяк, тяжело вздыхая и горько проклиная все человеческие пороки, вдруг заговорил о той непосильной ноше, которую возлагает на себя обладатель абсолютной власти. Потом он на какое–то время умолк и уставился Захарию прямо в глаза с таким видом, будто надеялся увидеть в них понимание и раскаяние. Но, вероятно, так и не увидев в застывшем взгляде бывшего монаха ничего кроме страха, толстяк махнул рукой и «сдался» сам. Вскоре Захарию стало известно имя избранного и то, как его найти.

Молодой человек был настолько ошеломлен всем произошедшим, что не помнил, как расстался со своим «благодетелем» и отправился в обратный путь. Он словно слепой спускался по горной тропе, мысленно находясь уже очень далеко от Билена. Многочисленные падения все же вернули его к реальности и заставили вспомнить о том, что прежде чем отправиться за реликвией, он должен выполнить поставленное незнакомцем условие, – убить Генриха Вильштока. Мысль о том, чтобы обмануть толстого шута, Захарий отбросил сразу же и стал лихорадочно думать над тем, как осуществить столь дерзкое убийство и остаться безнаказанным. Самой разумной ему показалась мысль о наемном убийце, благо золото Гонзы все еще было при нем. Нужен был только человек, который бы согласился на убийство и, главное, смог бы его осуществить. Вспомнив о недавнем неудачном покушении и страшной участи всех причастных к нему, Захарий усомнился в выбранном способе решения проблемы, но одно имя, не выходившие у него из головы, не дало ему окончательно отказаться от идеи с наемником.

ИЗБРАННЫЙ

Лучо был первым, кого увидел Захарий по возвращении в лагерь Вильштока. Растерянный Лучо, нутром чувствовавший приближение конца и судорожно выискивавший более менее подходящую возможность дезертировать. Потом Лучо увидел золото. Чтобы стать его владельцем, ему нужно было убить. Убить Генриха или Захария, что было значительно проще. Опытный наемник и по совместительству мародер выбрал более сложный путь. По дороге в Хеб Захарий смог понять, почему.

«За все нужно платить», – вот единственный жизненный принцип, которым руководствовался Лучо. И в этом принципе для него не было никакой философии. Он просто знал, что людям, подобным ему, не остается ничего другого. Жена, дети, домашний скот и кусок истощенной земли, – вот и все, что он получил в этой жизни по праву рождения и не прилагая особых усилий. Потому и относился ко всему этому приблизительно одинаково: жену презирал за глупость и смиренность, детишек терпеть не мог за те вечные хлопоты, которые они доставляли, ведение же хозяйства вызывало в нем отвращение. От всего этого можно было только откупиться, что Лучо и сделал, став наемником. С тех пор он возвращался домой только для того, чтобы зачать очередное чадо и зализать раны. Его семья не знала, что такое голод, и этого было вполне достаточно, чтобы считать свою роль главы семейства исполненной. В конце концов, непрекращающиеся войны позволили Лучо накопить достаточные средства, чтобы его семья могла безбедно существовать даже в случае его гибели. Умирать он, конечно, не собирался, но все чаще задумывался над тем, что неплохо было бы теперь позаботиться о себе самом. Но новая жизнь, такая, какой себе ее представлял Лучо, стоила очень дорого, а менять всего лишь обстановку и окружение он не видел смысла. И вот удача улыбнулась Лучо, и он теперь мог не только мечтать, но и строить вполне реальные планы на будущее.

– Даже не знаю, стоит ли возвращаться домой. Может быть, сразу отправиться в Поморье, а оттуда уже на каком–нибудь торговом судне в Новый Свет, – как–то поделился Лучо своими сомнениями с Захарием.

– С таким богатством и в Старом можно неплохо устроиться, – резонно заметил тот.

Общество Лучо все меньше нравилось бывшему монаху. С одной стороны, гораздо спокойнее путешествовать в компании опытного воина, но с другой, – постоянно находиться рядом с человеком, который знает твою темную сторону, было довольно неприятно. Лучо ни разу за все время пути не заговорил с ним о Вильштоке, но изредка Захарий ловил на себе его пронизывающий взгляд, который говорил ему гораздо больше, чем любые слова. Захарий был бы рад, если бы Лучо хоть в тот же момент отправился в Поморье, но старался не показывать виду, резонно полагая, что может вызвать у попутчика нежелательный интерес к своим планам.

– Слишком много крови я пролил на этой земле, возразил ему тем временем Лучо.

– И что с того? Не ты один, – удивился Захарий.

– Плевать мне на остальных, – зло ответил солдат, и бывший монах не стал его переубеждать.

– И чем ты займешься в Новом Свете? Ведь ты ничего не умеешь, кроме как воевать, – поинтересовался Захарий.

– Буду жить, просто жить. Так, как я этого хочу. Теперь я могу себе это позволить.

Слова спутника заставили Захария задуматься о своем, и он испытал даже легкое удивление. До сих пор он думал только о том, чего хочет, но ни разу не задумался над тем, как будет с этим жить. Сможет ли он жить так, как хочет, или всего лишь получит возможность плевать на тех, кто до сих пор позволял себе подобное по отношению к нему самому? У него не было ответа на этот вопрос, да и не могло быть. Во всем мире был только один человек, который мог просветить его. Но бывшего монаха не интересовало то, что знал этот человек, он хотел получить то, чем тот обладал, то, благодаря чему он и получил возможность знать. И Захарий не сомневался, что единственным препятствием на его пути к желанной цели было то расстояние, которое отделяло его от Хеба и сокращалось с каждым днем.

Серьезных препятствий по прибытию бывшего монаха в Хеб действительно не оказалось. Даже Лучо, наконец, без всяких предисловий попрощался с ним и исчез в толпе. А Захарий снял убогую комнату в бедном квартале и отправился на поиски нужного ему человека. Сделать это было довольно просто, учитывая его положение в обществе. Гораздо труднее, по той же причине, было улучить момент, когда он останется один.

Произошло это через несколько дней после прибытия Захария в Хеб в местной церкви после вечерней службы, на которой присутствовал епископ Бруно. Бывший монах скромно устроился в углу храма и с почти профессиональным интересом наблюдал за богослужением. Когда все закончилось, он сделал вид, что продолжает отрешенно молиться, краем глаза следя за епископом. Тот долгое время пребывал в окружении других священников, выслушивая их доклады и раздавая какие–то указания. Оставшись, наконец, в одиночестве, он посмотрел в сторону входа, потом с удивлением и раздражением на одинокого прихожанина, и присел в первом ряду. По его дальнейшему нервному поведению было нетрудно догадаться, что он кого–то ждет. Но прошло около получаса, а никто так и не появился. Захарию первому надоело ожидание, и он, стараясь не шуметь, покинул свой пост и направился к епископу. Каждый шаркающий шаг по каменному полу сопровождался громким ударом его сердца, которое таким образом отсчитывало последние мгновения до самого значимого в короткой жизни бывшего монаха события. В какой–то момент он даже испугался и готов был броситься со всех ног к выходу, но было уже поздно, – Бруно уже повернул голову и с удивлением разглядывал приближающегося к нему незнакомца. Как в старые монастырские времена Захарий поспешил опустить голову вниз, чтобы случайно не встретиться с епископом взглядом. Бывший монах призвал на помощь остатки смирения, от которого с успехом избавлялся все это время. Сейчас, возможно, оно понадобилось ему последний раз в жизни, чтобы не вызвать у епископа Бруно преждевременных подозрений. Вот только за маской кротости скрывалось теперь холодное спокойствие. «С чего начать?», – вот единственная мысль, которая в тот момент беспокоила Захария.

– Чего ты хочешь? – грубо спросил епископ, когда незнакомец оказался всего лишь в каком–то шаге от него.

Но бывший монах ничего ему не ответил. Так и не решив, с чего начать, он начал с того, чем должен был закончить. Выхватив загодя припрятанный в рукаве кинжал, Захарий нанес неуклюжий удар, почти не причинивший Бруно вреда. Но этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы что–то звериное вырвалось из Захария наружу. Придя в себя через несколько минут, он увидел перед собой окровавленный труп священника, уродливо развалившийся на скамье и явно собиравшийся сползти на каменные плиты. Захарий придал ему более устойчивое положение и присел рядом, смиренно сложив окровавленные руки на коленях.

– У меня к вам всего лишь несколько вопросов, – заговорил вдруг молодой человек, отрешенным взглядом уставившись на алтарь. – Я многое знаю, и много чего повидал за последнее время, но вопросы все равно остались. Я, например, часто думаю о том, что было бы, если бы весь мир вдруг оказался у моих ног. Чтобы я делал, а еще важнее, чтобы я чувствовал при этом? Чего бы я хотел, и хотелось бы мне вообще чего–то? Я мог бы найти ответы на любые, даже самые сложные вопросы, вроде таких, как «кто я и что делаю в этом мире?», но самые главные остались бы для меня загадкой. Если бы не вы… Только вы можете мне помочь.

Захарий повернулся к своему безмолвному слушателю и тщательно осмотрел с ног до головы. Изорванная и окровавленная сутана и выползающая из груди мертвого священника серебряная змейка вызвали у бывшего монаха приступ брезгливости, но он быстро справился с ним и принялся рвать одежду на груди Бруно. Грудь старика представляла собой страшное кровавое месиво вперемешку со следами многочисленных ожогов. Сдерживая поступивший к горлу ком, Захарий обнял свою жертву за шею и осторожно расстегнул золотую цепочку у нее на затылке. Через мгновение цепочка с кулоном и кольцом уже украшала тощую грудь бывшего монаха. Только после этого он перестал себя сдерживать и выблевал содержимое своего желудка на труп Избранного.

Захарий долго бродил по ночному городу, то и дело упираясь в глухие закоулки узких и грязных улиц. Иногда он встречал одиноких прохожих, спешивших поскорее укрыться от темноты и помойной вони, и, остановившись, пристально вглядывался в их едва различимые лица. И ничего кроме страха в них не находил. Никто не видел в нем Избранного, никто не смотрел на него с благоговейным трепетом или хотя бы с завистью. Для мира он по–прежнему оставался маленьким никчемным человечком, непонятно что ищущим в чужих краях. Да и сам Захарий не чувствовал в себе никаких перемен. Он вообще почти ничего не чувствовал, кроме золотой цепочки у себя на шее и зудящей, нарастающей с каждой минутой усталости. Постепенно он потерял даже способность мыслить, и ноги, избавившись от необходимости повиноваться разуму, сами вынесли его к временному жилищу. Оказавшись в комнате, Захарий не стал зажигать свечи, а сразу же рухнул на кровать и отключился.

Первое утро своей новой жизни Захарий проспал и открыл глаза уже после полудня. Разбудило его странное ощущение чьего–то присутствия. Первым делом бывший монах нащупал у себя на груди вчерашнюю добычу и только потом осмотрелся по сторонам в поисках незваного гостя.

– Крепко спишь, – получил, наконец, возможность поделиться своими наблюдениями Лучо, сам уже было задремавший на хлипком стуле у окна. – Я тут случайно узнал, где ты остановился, вот и решил заглянуть. Что–то одиноко мне в этом неприветливом городишке.

Пока Лучо нес всякий бред, Захарий молча его слушал, дожидаясь, пока тот приступит к главному, ради чего собственно и появился столь настораживающим способом. Наконец, тщательно изучив собеседника и не увидев ожидаемого, старый солдат перешел к основной части визита. Уверенности ему при этом явно не хватало, и он то и дело запинался или изъяснялся слишком замысловато. Тем не менее, суть Захарий уловил, но никак не отреагировал. Речь шла о зверском убийстве епископа Бруно и о том, что по всему городу уже разыскивают владельца кинжала с рукояткой в виде серебряной змейки. Как бы невзначай Лучо заметил, что нечто подобное в свое время подарил Захарию.

– Даже награда в сто золотых монет обещана тому, кто укажет убийцу, – сказал старый наемник и с надеждой посмотрел на Захария.

Тот пропустил его намек мимо ушей, и Лучо пришлось изображать уже досаду.

– Ладно, пойду я. Есть еще кое–какие дела. А там и в дорогу пора, – заявил он, но все же не спешил подыматься со своего места. В конце концов, он решил выговориться. – Знаешь, я все время думал, зачем тебе нужна смерть Генриха. Теперь, когда еще и Бруно отправился вслед за Вильштоком, я начал кое–что понимать. За этими убийствами кроется что–то, значащее для тебя больше, чем золото. Я себе даже представить не могу, чтобы это могло быть.

– Власть, Лучо. Удивительная власть, – ответил ему Захарий и, сняв цепочку, с улыбкой протянул ее собеседнику. – Вот, хочешь, возьми.

– Нет уж, – категорически отказался солдат. – Мне достаточно денег. Деньги – это и есть власть. Чем больше денег, тем больше власти. Так уж устроен этот мир. А все остальное – ерунда. Только тебе, да еще десятку таких же полоумных, эти побрякушки и нужны. Так говоришь, нет у тебя ста монет? Жаль…

Когда Лучо ушел, Захарий вернул цепочку на место и стал, не спеша, приводить себя в порядок. Странная улыбка почти не сходила с его лица. Последние слова гостя не выходили у него из головы. Только сейчас бывший монах начал ощущать себя избранным. Но для полноты ощущений требовались более убедительные доказательства. Подходящий случай не заставил себя ждать. Как и следовало ожидать, Лучо не упустил возможности разжиться лишними деньгами и донес на Захария. Стоя у окна, бывший монах загодя услышал гул приближающейся толпы и с легкой дрожью в конечностях стал дожидаться ее появления.

В этот момент объявился еще один гость, давно не показывавшийся ему на глаза, хотя и находившийся постоянно где–то рядом.

– Пора сматываться отсюда. Сейчас они разорвут тебя в клочья, и не успеешь нарадоваться своей игрушкой. Пошли, так уж и быть, еще раз спасу твою глупую башку, – Гонза изо всех сил старался придерживаться привычной развязности, но дрожь в голосе выдавала его испуг. К тому же гном все время дергался, будто на него напали полчища блох.

Захарий даже не повернулся в его сторону. Инстинктивно прижав руку к груди, он продолжал смотреть в окно и загадочно ухмыляться.