Текст книги "Единственный принцип - 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Хоменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Наверное, именно так все и было, но сам Генрих отказывался это признавать, из гордости предпочитая искать более приемлемые объяснения, вроде помутнения рассудка и удивительных глаз. Хотя глаза женщины действительно были необычными, – когда граф заглянул в них, то не увидел ни малейших признаков страха и безнадежной мольбы о спасении. Ведьма смотрела на него так, словно только и ждала его появления. Вильшток даже успел заметить еще не остывшие следы сомнений, которые в самый последний момент потеряли всякий смысл.

И вот теперь спасенная им молодая женщина прижималась к его груди, а к Генриху вернулось подзабытое ощущение того, что он снова получил больше, чем ожидал.

СКУЛДА

Скулда родилась взрослой. Ну, или почти взрослой, – уже к годам четырем она искренне удивлялась наивности окружавших ее людей, которые считали ее несмышленым ребенком в то время, когда сама девчонка прекрасно понимала смысл их «взрослых» разговоров. А еще ей не везло все с того же момента рождения, – ее мать умерла при родах, а сама Скулда абсолютно не походила на своего отца, впрочем, как и на покойную мать. За смуглую кожу и большие карие глаза отец называл ее цыганкой и, не испытывая родительской привязанности к своему чаду, предрекал ей немалые трудности в будущем. Если оно, конечно, это будущее у нее было. Ко всему прочему родитель наградил девчонку странным именем Скулда, – Отмеряющая Судьбу, будто намекая на ту роковую роль, которую она сыграла в жизни собственной матери. Много позже, Скулда не раз задумывалась над тем, не предопределил ли он сам судьбу своей дочери, дав ей такое имя, но, в конце концов, пришла к выводу, что он стал всего лишь орудием в руках судьбы. Орудием, которое выполнило свое предназначение, и было вскоре забыто за ненадобностью. Этот мир он покинул в тот день, когда Скулде исполнилось шестнадцать лет, и она окончательно осознала свою самодостаточность в окружающей ее среде. Небольшой деревянный дом на краю леса, небогатая живность и столярный инструмент, – вот и все, что осталось ей в наследство от отца. К остальному он имел слабое отношение: грамотностью Скулда была обязана сельскому священнику, а тщательно скрываемыми странностями – толи своей матери, толи причудам природы. Быстро же формирующаяся женская красота воспринималась ею как нечто естественное и малозначимое на фоне прочих достоинств. Только вот жители селения смотрели на это иначе, особенно его женская половина, которая, как и полагается в подобных случаях, стала испытывать к осиротевшей и беззащитной девушке не самые лучшие чувства и ревностно отслеживала каждый ее шаг. Скулда тем временем вела спокойный и размеренный способ жизни, сосредоточившись на своем небогатом хозяйстве, позволявшем ей выживать в неприветливом мире. Круг ее общения состоял из нескольких сверстников, которых притягивала ее самостоятельность и уверенность в собственных силах. Жалуясь на свою жизнь, немногочисленные подруги неизменно получали внимательного слушателя, совершенно не замечая того, что у самого этого слушателя проблемы были куда серьезнее их собственных. Надо отдать должное Скулде, – сама она никогда не жаловалась, но и советовать что–либо своим подругам тоже не пыталась. «А может ли быть по–другому?», – думала она каждый раз во время откровенных разговоров, но вслух этот вопрос не задавала, понимая, что к ней пришли не за тем, чтобы искать на него ответ. Может быть, поэтому Скулда все чаще предпочитала проводить свое свободное время в одиночестве, занимаясь поисками ответа на все тот же невысказанный вопрос, потому как большинство других вопросов не представляли для нее никакой загадки. Это–то и была одна из главных тайн Скулды, которой она предусмотрительно не спешила ни с кем делиться, как и всеми остальными. Вот только Скулда знала и то, что все тайное рано или поздно становиться явным.

Однажды Скулда спасла жизнь своей подруги. Совершенно случайно, не задумываясь. Когда та собиралась с односельчанами в город на ярмарку, она просто сказала ей: «Останься дома. Так будет лучше». Подруга посмотрела на нее как на блаженную, но все–таки решила прислушаться к ее словам и отказалась от поездки. Никто из ее несостоявшихся попутчиков до города так и не добрался, – через несколько дней их трупы были случайно обнаружены в лесной чаще. По всему получалось, что они стали жертвой грабежа, который был не таким уж редким явлением в эти смутные времена. Но подруга посмотрела на Скулду совершенно по–новому и поспешила поделиться историей своего чудесного спасения с близкими. «Не стоит благодарить меня. Если это должно было произойти, оно все равно произойдет», – тихим голосом ответила Скулда матери спасенной, когда та пришла выразить ей свою признательность и даже попыталась проявить кое–какое участие к ее собственной судьбе. Казалось, что пожилая женщина пропустила эту фразу мимо ушей, но когда ее дочь вскоре все–таки покинула этот мир, утонув в реке, она сразу же вспомнила ее и увидела в ней вполне определенный смысл. К тому же сама Скулда, стоя над разбухшим телом своей подруги впервые в жизни произнесла вслух свой навязчивый вопрос. «А могло ли быть по–другому?», – спросила она сама себя и тут же увидела первые искры разгорающейся ненависти в глазах стоявшей рядом несчастной матери. И этой ненависти женщина предалась с куда большим вдохновением, чем былой признательности. Вскоре половина селения уже проклинала Скулду, накликавшую по их глубокому убеждению смерть на несчастную девицу. Слово «ведьма» все чаще звучало вслед бывшей спасительнице. И, как это часто бывает, утопленницу довольно быстро забыли, но Скулду в покое уже не оставили. Девушка осталась в полном одиночестве, а бывшие подруги теперь с наслаждением вспоминали все необычные происшествия, свидетельницами которых они были во времена посиделок в ее доме. Вымысла в подобных «воспоминаниях» было гораздо больше, чем правды, но именно это и было нужно их благодарным слушателям. Тем не менее, трогать «новоявленную ведьму» пока никто не спешил, и она была рада даже этому, дав себе зарок, что больше ни при каких обстоятельствах не совершит непродуманных поступков, даже если у нее на глазах будут погибать весь мир. Наверное, так бы она и прожила свой век наедине с недоброй славой, но тут в ее жизнь вошел Олли, – какой–то дальний родственник ее покойного отца, о котором она не имела ни малейшего представления.

Дядюшка Олли, как он сам предпочитал себя называть, вошел в дом Скулды не стучась, словно медведь в берлогу. Сначала боком втиснулось его безобразно толстое тело, потом с кряхтением на заплывшей шее повернулась его голова с несуразно оттопыренными, будто выкрученными ушами и какой–то овечьей шерстью вместо волос. Маленькие колючие глазки моментально нашли застывшую возле печки девушку, после чего настала очередь неестественно маленького рта сделать жалкую попытку изобразить нечто схожее с широкой добродушной улыбкой.

– Приветствую тебя, милая барышня. Здесь ли проживает Якоб Трот? – обратился к Скулде толстяк звонким моложавым голосом.

– Якоб Трот умер. Я его дочь Скулда, – ответила ему девушка.

– Скулда… Какое оригинальное имя. Могу поставить последний грош из своего кармана, что этим именем тебя наградил никто иной, как отец, – тот еще оригинал. Думаю, твоя матушка была не в восторге от его идеи, – рассмеялся гость.

– Моя мать умерла при родах. Так что у нее не было возможности высказать свое мнение по этому поводу, – уже с явным неудовольствием сообщила незнакомцу молодая хозяйка.

Только тут в сознание гостя стал проникать смысл сказанного ею, и его лицо стало принимать выражение более подходящее случаю.

– Да, время – страшная штука, – с горечью изрек толстяк и, тяжело вздохнув для приличия, вернулся к насущным делам. – Я был в этом доме лет двадцать назад, еще до твоего рождения. После этого как–то не выпадало случая снова свидеться с Якобом. А теперь вот я направляюсь в Хеб и подумал, почему бы по пути не заглянуть к своему родственнику. А оно видишь, как получилось.

– Заглянули к родственнице, – добродушно ответила Скулда, пытаясь выйти из неловкой ситуации.

Эти слова и улыбка на лице девушки снова раскрепостили толстяка, и он тяжело опустился на стоявшую у порога скамью, истерично завизжавшую под ним.

– Устал я что–то, Скулда. Годы берут свое. Ты будешь не против, если я погостюю у тебя пару деньков? Заодно и познакомимся. Все–таки, как ни как, родственники. Кстати, зовут меня Олли, дядюшка Олли.

Несколько деньков растянулись на несколько недель, в течение которых Скулда действительно неплохо изучила своего неожиданно объявившегося родственника. И впечатление о нем у нее сложилось двоякое: с одной стороны ей нравилась его простота, которая заключалась в том, что он хоть и часто лицемерил, но никогда особо этого не скрывал; с другой – девушка порой чувствовала себя довольно неуютно, ловя на себе внимательный колючий взгляд. В такие моменты она не сомневалась, что дядюшка Олли узнал о ней самой гораздо больше, нежели ей хотелось бы. К тому же, во время ежедневных прогулок Олли успел познакомиться со многими жителями селения, и можно было не сомневаться, что они поделились с ним сведениями о его молодой родственнице. Потому–то Скулда и не удивилась, когда однажды вечером дядюшка Олли заговорил с ней на совершенно необычную тему. Недоброжелатели девушки многое отдали бы, чтобы послушать этот разговор.

– Скулда, почему тебя называют ведьмой? – неожиданно спросил девушку Олли, удобно устроившись на застеленном мягкой периной лежаке у окна и уже привычно что–то рисуя в небольшой книжице в дорогом кожаном переплете, украшенном серебряными побрякушками.

– А разве тебе еще не рассказали, почему? – в свою очередь поинтересовалась Скулда, которую больше интересовала книжица в руках дядюшки. Ей давно хотелось заглянуть в нее, но она не решалась попросить об этом Олли. А тот в свою очередь не расставался со своей любимой вещью.

– Рассказали, – ответил ей родственник и, нахально уставившись на девушку, добавил. – Но мне хотелось бы услышать эту историю из твоих уст, чем полагаться на слова темных и вечно чем–то запуганных крестьян.

– Мне не хочется об этом говорить, – после некоторых раздумий сказала Скулда и, чтобы отвлечься, стала прибирать со стола.

Дядюшка Олли не стал ее упрашивать, полностью сосредоточившись на рисовании. Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил.

– Хочешь посмотреть мои рисунки? – неожиданно предложил он, отложив в сторону карандаш.

– Хочу, – ответила ему девушка и подошла к толстяку, чтобы взять протянутую ей книгу. Потом она села за стол и, придвинув поближе свечу, с интересом стала листать страницы, подолгу задерживаясь на некоторых из них. Олли тем временем с хитрой улыбкой наблюдал за ней, явно получая удовольствие от того, какое впечатление производили на хозяйку его незамысловатые рисунки. В конце концов, побывав в состоянии глубокой задумчивости, растерянности и озабоченности, Скулда, если судить по выражению ее лица, приняла для себя какое–то решение и закрыла книгу. Еще какое–то время она продолжала думать над последним рисунком с изображением кристалла из двух пересекающихся правильных пирамид, часто встречавшимся в ее снах, а потом заговорила, отбросив в сторону всякие сомнения.

– Я вижу насквозь каждого человека, на которого падает мой взор. Я знаю, что с ним было и что будет, – начала она с самого главного, чувствуя, что в долгих предисловиях нет никакой необходимости.

– Так ли уж каждого, – наигранно усомнился дядюшка Олли.

– Каждого, – настойчиво повторила Скулда, но тут же с грустью поправилась. – Вот только что ждет меня саму, я не знаю.

– А что ты можешь сказать обо мне? – не унимался толстяк, пропустив мимо своих ушей ее последние слова.

Девушка уже было собралась сказать ему, что его действительно зовут Олли и что он всю жизнь только то и делал, что обманывал других людей и еще долго будет продолжать в том же духе, но тут она посмотрела на него и запнулась от неожиданности. Какие–то несуразные картины стали с калейдоскопической скоростью сменять друг друга в ее сознании, и в каждой следующей дядюшка Олли представлялся ей совершенно по–разному. Девушка так запуталась, что у нее даже закружилась голова. Не давая ей опомниться, толстяк снова заговорил.

– Скулда, ты можешь видеть будущее других людей, а я знаю, что ожидает тебя. Думаю, мы нужны друг другу, – сказал он с той же прямотой, с которой до этого говорила сама девушка.

Скулда долго думала над его словами, а потом задала вопрос совершенно на другую тему.

– А что означает этот кристалл?

– Пускай это пока будет моим маленьким секретом, – весело ответил ей дядюшка Олли. – Всему свое время.

Вскоре пришло время покинуть родной дом и отправиться с дядюшкой Олли в Хеб. Положение Скулды в селении почему–то резко ухудшилось, а Олли красочно описывал все преимущества жизни в городе, где никто не будет считать Скулду ведьмой, а, наоборот, она сможет найти применение своим способностям за хорошее вознаграждение. Может быть, девушка и не последовала бы за ним, но уж больно ей хотелось посмотреть на мир и узнать тайну дядюшкиных рисунков.

Город поразил Скулду своей суетливостью и наглостью. У нее сложилось по началу впечатление, что большинство горожан только тем и заняты, что стремятся раньше других «обобрать ничейную яблоню», не заботясь о том, будет ли она после этого плодоносить. Потом девушка попривыкла и перестала удивляться многим вещам. Когда же она под чутким руководством дядюшки Олли стала предсказывать судьбу, то перестала вообще чему–либо удивляться. Все оказалось даже хуже, чем в ее родном селении. Помня о горьком опыте прошлого, Скулда старалась обходить неприятные моменты в своих предсказаниях и очень скоро стала известна всему городу. Особенно это обстоятельство нравилось Олли, который воспользовался первым же случаем, чтобы начать отсев небогатой клиентуры и проникнуть в высшие слои общества. Стали поступать даже приглашения на различные светские рауты, но девушка упорно не хотела посещать богатые дома. В снятой Олли уютной квартирке вблизи торговой площади, она чувствовала себя хоть немного защищенной. Может быть потому, что даже самые богатые посетители теряли какую–то часть своей привычной уверенности, попадая в ее комнатушку с низким потолком. Эта особенная реакция выдавала даже тех вельмож, которые пытались скрыть свой статус за одеждой простолюдинов. Только одному из них удалось скрыть свое происхождение и запутать Скулду, но у нее нашелся достойный ответ, едва не ставший роковым.

В щуплом седовласом старике, одетом в поношенное платье торговца зеленью, Скулда, до сих пор не ошибавшаяся, не увидела священника, которым он был на самом деле. Какая–то неведомая сила, не присущая попадавшимся на ее жизненном пути людям, скрывалась в этом человеке. Растерявшись, девушка передала словами самую суть своих ощущений.

– Вы обладаете знаниями, дающими власть, истинную власть, – сказала она, не в силах отвести взгляд от посетителя.

Старик был явно заинтригован ее словами, но все же постарался перевести все в шутку.

– Да уж, я всегда знал, что торговец из меня никакой. Может я священнослужитель, приобщенный к святым таинствам, или того лучше – городской казначей, которому доступны многие земные тайны?

– Не думаю, – возразила ему Скулда, успевшая немного раскрепоститься. – Ко мне приходили разные люди. Среди них были и священники и казначеи. Но вы другой. Совершенно другой.

– Ты льстишь мне, – ответил ей посетитель, но его улыбка при этом была явно наигранной. – И что же такое особенное я знаю? Мне даже самому интересно. Может, я зря всю жизнь считал себя невеждой?

Смутная догадка появилась в голове Скулды, и связана она была с рисунками дядюшки. Девушка посмотрела на Олли, устроившегося у двери, и тот будто прочитал ее мысли. Толстяк мгновенно приложил палец к губам, и Скулда не успела поделиться ими с загадочным стариком.

– Я достигну того, к чему стремлюсь? – перестав иронизировать, напрямую спросил тот.

По его застывшему в ожидании лицу, девушка поняла, насколько для него важен ее ответ. Прежде чем ответить, она снова посмотрела на Олли, усиленно подсказывавшего ей, что нужно сказать. Но Скулда не смогла, побоялась или не захотела соврать.

– Нет, – ответила она и тут же вынуждена была опустить голову под тяжестью двух холодных взглядов.

Больше старик ни о чем не спрашивал. Он медленно встал со своего места и, не прощаясь, вышел из комнаты. Дядюшка Олли, потерянно махнув рукой, последовал за ним. Назад он уже не вернулся. Вместо него среди ночи явилась стража.

Только за день до назначенной казни, когда все самое страшное уже осталось позади, Скулда снова увидела своего толстого родственника. Даже в сырой темной камере и под тяжестью обстоятельств, приведших его в это ужасное место, Олли не вышел из своего излюбленного образа.

– Помнишь, я говорил тебе, что знаю твою судьбу? – буднично спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Так вот, завтра ты будешь спасена, и я заберу тебя из этого негостеприимного города.

– Вряд ли все будет именно так, – после некоторых раздумий ответила ему девушка.

– Ты не веришь мне? – толстяк изобразил обиду.

– Верю. Верю, что если мне и суждено сгореть в огне, то не завтра. Я сомневаюсь, что ты мне теперь нужен.

– Вот как. А я думал, что ты хочешь узнать тайну кристалла.

Ироничная улыбка появилась на измученном лице девушки, и дядюшка Олли прекрасно понял, что она означает. Изобразив для приличия досаду, он вышел из камеры.

В ЗАМКЕ ГЕНРИХА

Генрих последним проехал ворота своего замка. Как только он это сделал, позади него с оглушительным грохотом разорвалась шаровая молния. Всадникам стоило огромных усилий обуздать своих испуганных лошадей. Передав животных под присмотр прислуги, они толпой направились в обеденный зал, по дороге обмениваясь бравурными фразами, за которыми пытались скрыть свои тревожные предчувствия. Каждый стремился поскорее сменить мокрую одежду и оказаться за щедрым столом, чтобы снова вернуться в то хмельное состояние, в котором даже сегодняшняя выходка их вожака покажется очередной забавой. Кое–кто втайне надеялся уговорить Генриха пойти на попятную, пока церковь не спустила на него всех собак. Особые надежды в этом вопросе возлагались на Отто Визара, к мнению которого граф прислушивался чаще всего.

До сих пор все, кто был близко знаком с Генрихом и его друзьями, не переставали удивляться, каким образом в эту банду головорезов затесался Визар, внешне больше походивший на придворного чинушу или университетского профессора. Всегда спокойный и осмысленный взгляд, изысканная речь и манеры, умеренное отношение к различного рода наслаждениям делали Отто «белой вороной», на которую нельзя было не обратить внимания. Банда Генриха поначалу настороженно приняла его, не упуская случая высмеять его манеру поведения и худощавое телосложение, но хватило одного серьезного сражения, чтобы почувствовать в нем настоящего бойца, не оставляющего к тому же в беде своих соратников. В общем, вскоре все сошлись во мнении, что Визар удачно дополняет грубого и прямолинейного Вильштока, смягчая неприятные последствия некоторых его промахов, особенно на поприще дипломатии. Самым же ценным в этой непростой компании было такое достоинство Отто, как скромность. Он никогда не кичился своим привилегированным положением и не пытался навязывать свою точку зрения кому бы–то ни было.

Мужчины расселись по своим местам, но не спешили притрагиваться к еде и напиткам, дожидаясь появления своего главаря. Переодевшись в сухую одежду и отдав распоряжения по поводу своей гостьи, тот вскоре присоединился к компании. Как только Генрих оказался за столом, несколько рук тут же потянулись к кувшинам с вином. Визар и Вильшток, как и следовало ожидать, усердствовали меньше других. Когда хмель основательно ударил в головы и за столом начались громкие пьяные разговоры, Генрих неожиданно вернулся к прерванному в пути разговору. Отто хватило нескольких минут, чтобы понять, что граф рассчитывает на его помощь в решении возможных проблем, но, как всегда, не решается открыто попросить об этом. Визар не стал увиливать и прямо высказал свое мнение по этому поводу.

– Генрих, единственная неразрешимая проблема в этом мире – это смерть. Со всем остальным можно справиться. Главное не усугублять существующее положение. Неприятности будут непременно. Но, учитывая твое положение, нам следует ожидать компромиссных предложений. Поверь мне на слово, уже завтра кое–кто поспешит воспользоваться твоей выходкой. Не кипятись и не принимай скоропалительных решений, и мы все уладим. Раз эта ведьма тебе так нужна, значит, никуда она не денется. К тому же в ней действительно что–то есть.

Вильшток остался вполне довольным услышанным и, дружески похлопав Отто по плечу, молча покинул застолье. Решив один вопрос, он поспешил решить и другой, занимавший его куда сильнее.

Генрих по–хозяйски без стука вошел в отведенную гостье комнату и молча расположился в кресле напротив грубо сколоченной кровати, на которой, поджав ноги, сидела спасенная им женщина и спокойно наблюдала за его движениями. Граф стал в свою очередь с интересом рассматривать ее. Горячая ванна, чистое платье и еда оказали благотворное влияние на внешность женщины, и она выглядела еще привлекательнее. Вильшток не относился к ценителям женской красоты, но, тем не менее, отдал должное увиденному, хотя больше ему импонировало то спокойствие, с которым держалась его гостья. В ней явно прослеживалась какая–то внутренняя сила, а силу граф ценил куда выше внешней красоты. В сочетании с женской хрупкостью эта сила сбивала с толку хозяина замка, не давая ему возможности собраться с мыслями и определиться со своим дальнейшим поведением.

– Кто ты? – в конце концов, начал он разговор с само собой напрашивавшегося вопроса.

– Скулда, – грудным голосом ответила ему женщина.

– Странное имя для здешних мест, – заметил граф.

– Я из деревни, что в горах недалеко от Хеба, – сказала гостья, как будто это могло объяснить происхождение ее имени. Но вдаваться в подробности ей не хотелось.

– Ты действительно ведьма?

– Не знаю.

– Это как? – с усмешкой поинтересовался Генрих.

– За то время, которое я провела в подземелье, мир для меня стал другим.

– Перед лицом смерти все становятся другими, – поддержал ее граф.

– Возможно, – совершенно без эмоций согласилась с ним Скулда.

– В чем тебя обвиняли?

– В гадании и в том, что я с помощью колдовства отправляла людей на тот свет, – ответила женщина, ничуть не смутившись, будто говорила о самых обыденных вещах.

– Странно, – улыбнулся Генрих, – я всю свою жизнь отправляю людей на тот свет, но никто и не подумал обвинить меня в колдовстве. Может быть потому, что я не гадаю.

– У тебя и не получится, – сказала Скулда, но граф пропустил ее замечание мимо ушей.

– Рада, что осталась жива? – задал он еще один банальный вопрос.

– А могло ли быть по–другому? – прозвучал совсем небанальный ответ, вызвавший изумление на лице Вильштока.

– Еще как могло, – заверил ее Вильшток, но вызвал лишь ответную грустную усмешку.

– Иногда люди похожи на овец. Чувство голода заставляет их искать сочную луговую траву, даже не подозревая, что их к ней ведут, и желание насытить овечьи утробы – далеко не главная цель.

– Что–то ты слишком умная для деревенской простушки, – с раздражением заметил Генрих.

– Моему отцу это тоже не нравилось. Всему виной он считал мое имя, которым сам же меня и нарек. Сначала он обвинял меня в смерти матери, а когда умирал сам, то уже просто ненавидел. Когда его не стало, его место заняли другие люди.

– И что означает твое имя?

– Так звали языческую богиню неотвратимой судьбы.

– Может, твоему отцу действительно стоило назвать тебя иначе. Глядишь, и пожил бы еще на этом свете, – попытался пошутить граф, но как–то неуверенно, вспомнив вдруг недавнюю беседу с Визаром.

– У него не было выбора, – снова озадачила его своим ответом Скулда.

– Выбор всегда есть, – неожиданно обозлился Вильшток, впервые в жизни сомневаясь в истинности этих слов.

На этот раз женщина предпочла не отвечать, спокойно выдерживая злой взгляд своего спасителя. Генриху очень скоро надоела эта немая сцена и, окончательно запутавшись, он встал и направился к двери.

– Я рада, что ты меня спас, – услышал он вслед слова, произнесенные виноватым тоном.

Граф повернулся и снова встретился взглядом с женщиной. В этот раз в ее глазах появилось что–то новое, но все также неподвластное его пониманию. Генрих окончательно потерял контроль над собой и бросился напролом. Старый воин решил подавить Скулду грубой и безжалостной силой, как делал почти всегда, когда не находил разумного решения. Вот только она и не думала сопротивляться, – несколько нежных прикосновений в ответ на причиненную боль, и дикий зверь уже готов был выполнить любое ее желание. Но женщина всего лишь позволила Генриху осуществить его собственные.

В эту ночь Вильшток впервые в жизни остался спать в постели женщины. Вместо привычной холодной отчужденности к только что использованной самке, он почувствовал неимоверную усталость и умиротворенность. Когда Генрих проснулся утром, он не мог думать ни о чем другом, кроме своих ночных ощущений. А еще он ничуть не сомневался, что теперь никто не сможет отнять у него Скулду, даже если ради этого весь мир ополчится против него. Опытный воин, презиравший все чувства, мешавшие человеку выживать, потерпел молниеносное поражение от самого губительного из них.

– Генрих, теперь я вижу, что, подобно Ахиллу, и у тебя есть слабое место, – сказал ему в то утро Визар и почти обреченно добавил. – Будем надеяться, что в этом деле не окажется замешан какой–нибудь Парис, или того хуже, Аполлон.

В тот момент Отто еще не знал, что предсказанное им будущее, руками епископа Хеба, подъезжавшего к замку Вильштока, уже начало превращаться в настоящее.

«В этом мире нет ничего бесполезного, – любил повторять епископ Бруно, каждый раз добавляя, – для меня». Когда же особо въедливые собеседники критически интересовались, почему он к своим годам всего лишь епископ, он с иронией отвечал: «Если бы все знали степень полезности чего–либо, я, пожалуй, не был бы и епископом. А может, и епископов не было бы». Каждый собеседник понимал этот ответ по–своему, и только самому Бруно был известен истинный смысл сказанного. В общем, все знали, что он в отличие от многих своих коллег по ремеслу умен, но никто не мог определить насколько. «Я умен ровно настолько, чтобы не оценивать степень ума или глупости других», мог бы ответить им епископ, но и не подумал бы этого сделать. Он просто всегда руководствовался этим принципом, заглядывая в души людей, словно в открытую книгу. Вот и сейчас ему хватило получасового разговора с Вильштоком, чтобы выяснить для себя все, ради чего он к нему приехал. Все остальное времяпровождение в замке было обычной данью вежливости. Но и это время епископ потратил не совсем впустую, воспользовавшись им для того, чтобы усыпить бдительность графа и отвести от себя какие–либо подозрения на будущее. Бруно даже с благодарностью принял приглашение Вильштока отобедать с ним и насладиться обществом его головорезов. Впрочем, ничего нового за обедом он не узнал и всего лишь в очередной раз убедился в сплоченности и преданности друг другу и своему вожаку, царившими в этом узком кругу. Как всегда, Бруно выделил из общей массы Визара и, как всегда, почувствовал при этом какую–то неясную тревогу и раздражение. Он чувствовал, что присутствие Отто ему чем–то мешает, но никак не мог определить, чем именно. Вот и сейчас, попрощавшись с хозяином замка и усаживаясь в свою карету, епископ был занят решением все той же проблемы.

– Узнай все, что только можно, об Отто Визаре. Не люблю я загадок, – сказал епископ Хеба человеку, безвылазно дожидавшегося его в карете на протяжении нескольких часов.

Сидевший напротив толстяк согласно махнул головой и в свою очередь поинтересовался результатами визита.

– Все не так уж плохо, – поспешил сразу успокоить толстяка Олли епископ. – Вильшток несомненно уже успел увлечься Скулдой, чего и следовало ожидать. Но, я почти уверен, что он пока не догадывается о том, что она собой представляет. А значит, нет пока и оснований считать, что он сам является тем, кого мы ищем.

– Вы собираетесь дожидаться, пока все проясниться? Не будет ли тогда слишком поздно? – спросил Олли.

Бруно отрицательно покачал головой.

– Я собираюсь действовать. В любом случае мне хочется поскорее избавиться от Генриха и его банды, независимо от обстоятельств.

Смутная догадка появилась в голове епископа, и он пристально посмотрел на сидящего напротив него Олли.

– А почему бы вам самому все не выяснить, раз уж вы сумели найти ее?

– Если бы я был всесильным, на мне бы сейчас была бы точно такая же одежда, как на вас.

– Это было бы гнусное зрелище, – представив себе подобную картину, сказал священник.

– Ну почему же сразу гнусное? Смешное, возможно, но не гнусное же, – возразил толстяк и звонко захохотал, но тут же демонстративно осекся и придал своему лицу смиренное выражение.

Вернувшись в Хеб, епископ потратил остаток дня на написание письма королю Фердинанду. Он приложил максимум усилий, чтобы оно не осталось незамеченным молодым монархом и одновременно не выдало личной заинтересованности епископа в этом деле. Всего лишь вопрос веры, не более того, но и не менее…