Текст книги "Белое танго"

Автор книги: Дмитрий Вересов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Дмитрий Вересов
Белое танго

У некоторых драконов крыльев нет вовсе, и они летают просто так.

Хорхе Луис Борхес

ПРОЛОГ
НАКАНУНЕ ФИНАЛА
(1995)

Она откинулась на стуле и подняла на свет прозрачный пластиковый стаканчик.

Шампанское окрасилось в неяркую бледную синеву – сейчас единственная лампочка, забранная в толстый колпак из небьющегося стекла, работала в ночном режиме – скажите, какой интим… «Хейдсик»… Неплохая марка… В последний раз они с мужем отведали «Хейдсик» в «Серебряной Башне»… Или на приеме у китайцев?

Сейчас и не припомнишь.. У них в доме предпочитали старомодную вдовушку Клико-Понсардэн: один старинный приятель Андрика входил в совет директоров компании и ящиками доставлял искристый напиток своему «дорогому шер ами и его очаровательной подруге»… Для непосвященных она так и оставалась подругой. Брак Гроссмейстера со второй за всю историю Ордена женщиной-Магистром Капитула и не мог не быть тайным. Это явление скорее тектонического порядка…

Она не спеша сделала три глотка и поставила стаканчик на откидной белый столик с пластмассовой крышкой. Не считая початой бутылки, на столике находились пачка сигариллок, зажигалка да легкая пепельница из белой пластмассы. Ах, это царство уединенного досуга, пластиков и белизны! Белые стены, белый потолок, белая кровать, приваренная к белому полу, белый экранчик перед закуточком с «удобствами» (сами «удобства», правда, голубые). Даже тарелки, ножи-пилочки, вилки с закругленными кончиками, ложечки – все это, как и полагается, она поставила на полку под окошечком в двери – обязательно белые и обязательно пластиковые… Только вот с бутылочкой промашка вышла… Она усмехнулась, представив себе коллекционное шампанское в пластиковых бутылках. Или в бумажных пакетиках, как сок. Специальный разлив для особой категории клиентов… Она взяла недопитый стаканчик. Из коридора донесся звук шагов, и почти одновременно лампочка на потолке ослепительно засияла, облив небольшое помещение ярким, беспощадным светом. Звякнули ключи. Начинается…

В проеме распахнувшейся двери стоял весьма внушительный, несмотря на малый рост, усач, видно, в немалом чине. Сделав два решительных шага вперед, он остановился и уже отнюдь не решительно произнес срывающимся голосом:

– С-сидите.

– Сижу, – подтвердила она, с любопытством глядя на незнакомца.

Он набрал в легкие воздуха, сдвинул на затылок фуражку, поднял перед собой руку с зажатым в ней листком, откашлялся и начал читать: , – «С сожалением уведомляю Вас, что Ваше ходатайство о помиловании рассмотрено Господином Президентом Республики и…»

– Отклонено, – подсказала она. – Мерси, я уже догадалась – шампанское, омары, цыпленок по-амстердамски… Да и радио не молчит…

– «Принимая во внимание, что апелляционные суды трех инстанций не сочли возможным…» – хрипло продолжал он.

– Да не утруждайте вы себя, господин надзиратель. Все ясно. Когда?

– В четырнадцать тридцать, – опустив глаза, как мальчишка, прохрипел он. – Вообще-то я не надзиратель, а старший судебный исполнитель…

– Простите, господин старший судебный исполнитель, – сказала она и задорно добавила:

– В следующий раз не ошибусь.

– Вы… вы… вы… – совсем уже сбился он. – Понимаете… понимаете… Пять умышленных убийств с отягчающими… Может быть, хотите еще вина? Коньяку? Писчей бумаги? Транквилизаторов?

– По-моему, – участливо сказала она, – транквилизаторы нужнее вам.

– Само собой, священника… Он уже ждет.

– Священника не надо, – твердо сказала она.

– Но… но вы подумайте… Может быть, все-таки… Или желаете раввина, ламу, православного… У нас есть приходы…

– Никакого, – повторила она.

– Тогда, может быть, какой-нибудь любимый фильм, книгу, музыку? Или… – он перешел на еле слышный шепот, – марихуаны… Вообще-то запрещено, но можно и укольчик… А? Что?

– Мужчину.

– Что-что? – переспросил он, мгновенно покрываясь потом.

– Я, кажется, ясно сказала – мужчину.

– Но… но… То есть в каком смысле?.. – Он попятился, словно увидел черта. Сейчас, того и гляди, перекрестится.

– Неужели непонятно – в каком смысле? Или никто из ваших коллег не захочет близости с самой знаменитой женщиной десятилетия? Да еще в подобных обстоятельствах?

Он судорожно вытащил платок и принялся утирать пот с багрового лица.

– Например, вы? Будет о чем рассказать внукам… – И впервые пристально посмотрела ему в глаза.

Судебный исполнитель резко выпрямился и замер. На лице его легко читалась вся гамма сильнейших чувств. Ужас, восхищение – и, конечно же, беспредельно алчное вожделение… Что ж, такое предложение разбудит мужчину и в безнадежном паралитике.

Он, пятясь и не сводя с нее глаз, подобрался к дверям, развернулся, что-то резко выкрикнул в коридор. Потом развернулся обратно и шагнул внутрь камеры, захлопнув за собою тяжелую дверь. На лице его было новое, сосредоточенное выражение. Он сделал еще один шаг. Пальцы теребили пуговицу форменной тужурки.

– Ну, иди ко мне, моя последняя любовь!

Он сделал еще шаг и вдруг остановился, опустив руки.

– Ну что? Не желаете ли вызвать подчиненного подержать ваш драгоценный?

– Я читал про вас все, – четко и медленно проговорил он. – Книгу, статьи, все материалы дела. Видел фильм, присутствовал в зале суда. И понимаю, что вы обязательно попытаетесь задушить меня, переодеться в мою форму и бежать отсюда.

Или что-то в этом роде. Только у вас ничего не получится.

Она усмехнулась.

– Не доверяете?

– Вам?! Я пока еще не сошел с ума…

– Я тоже… Вам ли не знать, что мой… номер оборудован по последнему слову техники… «Жучки», телекамеры.. Смелее же, господин исполнитель, смелее!

Я вас не съем, а вы напишете об этих минутах толстый мемуар и, уверена, станете миллионером, мировой знаменитостью.

Он нервно сопел. Усатое лицо налилось краской.

– Я… я не…

– Не смущайтесь…

Рука его боролась с пуговицей.

– Впрочем, я пошутила.

Стрекот дикторской скороговорки из белого приемничка над изголовьем сменился сладкой музыкой. Она протянула руку и прибавила звук. Испанский душка-тенор…

– Что ж ты, Иглесиас? – с усмешкой пробормотала она. По-русски..

– А? – Господин судебный исполнитель решил, должно быть, что она обращается к нему.

– Бэ… Белое танго. Дамы приглашают кавалеров. Не откажите в любезности.

Она ловко спрыгнула со стула и притянула усача к себе. В приемнике соловьем разливался Что-ж-ты:

– Натали-и…

Он водрузил дрожащую руку на ее тонкую талию и, застонав, повалил ее на кровать…

Потом они молча курили. Потом она угостила его шампанским из своего стаканчика и выпила сама. Потом они повторили еще раз, и он был как пылкий и нежный Ромео, как тигр, как молодой полубог, а она – как трепетная лань, как пылкая пантера, как кроткая голубица…

Чиновник вновь прильнул к ней, но она отстранила его:

– Довольно. Вы исполнили свой долг, служебный и человеческий. Теперь ступайте. Вас давно уже разыскивает начальство.

Он попятился и опустился на стул. Глаза его светились безумием.

– Я… я… у меня есть верные люди в охране… деньги… оружие… я подкуплю… подгоню фургон… устрою аварию, взрыв. Я отравлю, перестреляю… Мы бежим отсюда… Я спрячу вас… в горах… Я знаю местечко.

Она, не поднимаясь, холодно смотрела на него сквозь дым сигариллы.

– Господин исполнитель, не пыхтите под киноглазом. У вас и без того могут быть неприятности… Спасибо вам, конечно, но это чистое ребячество. Вы и сами прекрасно понимаете абсурдность ваших слов. Лучше успокойтесь, приведите себя в порядок, выпейте водички и отправляйтесь исполнять дальше.

Он уронил голову на стол и громко зарыдал:

– Господи, ну почему… почему? – лепетал он. – Раньше я верил тебе, Господи… Теперь больше не верю… Если в мире, сотворенном тобой, возможно такое…. такое, тогда ты – Дьявол! Лживый, премерзкий дьявол! Враг! Враг!..

Она решительно встала, прошла мимо него в закуток за белой ширмой, налила в пластиковый стаканчик воды и склонилась над плачущим мужчиной, свободной рукой поднимая его голову за подбородок.

– Ну все, ну все, мой хороший, не надо, – ласково приговаривала она, отпаивая его, как малого ребенка. – Не надо ругать Боженьку. Он хороший. И он здесь совсем, совсем ни при чем… Пей, милый.

Он пил, все дальше запрокидывая голову. На толстой шее дергался кадык.

– Все? – спросила она, отходя от него.

– Да…

– И прекрасно. Теперь наденьте брюки, застегнитесь, сходите умойте лицо.

Причешитесь, примите бравый вид и идите.

– Но я…

– И позвольте напомнить вам, что ваш визит несколько затянулся. Видите ли, сегодня у меня важное деловое свидание, к которому надо немного подготовиться.

Так что извините, но…

Ее слова мгновенно отрезвили его. Он вскочил.

– Да-да, простите, конечно, разумеется, – он поспешно натягивал форменные брюки. – Я готов.

– Не забудьте привести свой лик в порядок. А то вас не узнают.

Сгорбившись, на деревянных ногах, он пошел в закуток и почти тотчас вышел, вытирая лицо ее бумажным полотенцем.

– Я готов, – повторил он.

Она щелкнула пальцами, как дрессировщик кнутом.

– И распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне прислали еще мерзавчик шампанского и пачку «Локо». Больше ничего не надо.

– Да, да-да, конечно.

Он повернулся к дверям, но тут же развернулся, подбежал к ней, крепко обнял и поцеловал в губы.

Потом так же стремительно побежал прочь. У самых дверей камеры он еще раз развернулся и крикнул:

– Меня зовут Лео Крюгер! Лео Крюгер, старший… нет, бывший старший судебный исполнитель! Прощай!

Я люблю тебя…

И, с силой распахнув двери, он выбежал в коридор.

– Про вино и сигариллы не забудьте! – крикнула она ему вслед и услышала в ответ затихающее:

– Не забуду-у-у…

Она взяла со столика бутылку, прямо из горлышка допила остатки. Потом закурила и, не одеваясь, легла на кровать. Ее блуждающий взгляд упал на круглые электронные часы, вделанные в стену прямо над дверью, и остановился на них.

Если часы не врут и если они будут вежливы, как короли, ходочка закончится через четыре часа шестнадцать минут. Говорят, эти часы полагается посвятить воспоминаниям… Ну что ж… Тем более есть что вспомнить….

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Нить Ариадны
(1995)

I

В казино морили тараканов. Леху, естественно, предупредить забыли, и, явившись, как положено, на смену, он долго и недоуменно дергал бронзовую навороченную ручку, стучал в дубовую дверь молоточком. Ему так и не открыли, только за армированным стеклом сверкнул перебитой рожей Старшой и волосатой лапой показал: чеши, мол, отсюда, до завтра свободен.

– Суки! – сплюнув, пробормотал Леха. – Хоть бы позвонили, я бы с утречка на дачу смотался. А так день, считай, пропал.

Домой, в гегемонский отстойник на проспекте Большевиков, не хотелось совершенно, и как-то само собой вспомнилось, что совсем неподалеку, в «Прибалтийской», работает армейский еще дружок Стас, тоже после дембеля пошедший по части секьюрити. Стас давно уже зазывал Леху в свое заведение закусить, расслабиться, да не получалось как-то. Все недосуг было. А вот и досуг нежданно образовался. Только бы Стас на месте оказался.

Стас оказался на месте. Более того, он как раз сдавал смену и другу обрадовался несказанно. По-быстрому переодевшись в «гражданское», то есть в джинсы и розовый пиджачок, он уволок Леху в ресторанный зал. Для разгону взяли литруху всамделишного «Абсолюта» (своих не дурят!), белужины с черемшой и хреном, расстегаев. Разговор развивался предсказуемо – вспоминали былое, товарищей по оружию. После второй разговор плавно перетек в настоящее: семья, работа. Невольно начали сопоставлять, делиться опытом.

– Главное ведь в нашем деле что? – вопрошал Стас, постукивая пальцем по столу. – Главное – это фейс-контроль, а по-нашему говоря, мордальный. Чтобы, значит, нежелательный элемент не допустить, а желательный наоборот лишними придирками не обидеть.

– Это верно, – поддакнул Леха. – У нас, как у саперов, права на ошибку нет.

Хоть в ту, хоть в другую сторону ошибешься – со службы в три шеи, а тогда хоть в грузчики иди.

– В грузчики оно тоже того, – авторитетно заявил Стас, окинув красноречивым взглядом тщедушную Лехину фигуру. – Не всякого возьмут. Опять же, сокращения везде, заводы закрываются, части военные расфасовывают.

– Расфор… расформировывают, – поправил Леха.

– И это тоже, – не утрачивая солидности, кивнул Стас. – В общем, без фейс-контроля никуда. За считанные секунды сумей любого кадра прочитать.

– Ага. Вот этих, например, я бы не пустил, пока лимон не предъявят. – Леха показал на компанию краснорожих мужичков, гомонящих в дальнем конце зала.

Стас иронически фыркнул.

– Ты чего? – обиженно спросил Леха.

– А того. Учиться тебе, дорогой товарищ, и учиться. Это же железнодорожники контракт с ирландцами обмывают. У них у каждого лимоны из ушей торчат, да не деревянные, а настоящие, зеленые.

– Откуда? – недоверчиво спросил Леха. – Дороги ведь убыточные.

– Потому-то и торчат. Дотациями государственными с умом распоряжаются.

– А у этих тоже лимоны из ушей? – язвительно спросил Леха, показывая на двух пожилых, скромно одетых теток, чинно вкушающих фаршированный авокадо.

– У самих – не знаю, а у конторы их точно, – заверил Стас. – Евангелисты какие-то. Третий месяц два люкса держат, чуть не по тонне баксов каждый день выкладывают.

Леха присвистнул и обвел глазами зал, намереваясь хоть на ком-то отыграться перед Стасом. Но в этот час в ресторане было почти пусто: время деловых ланчей кончилось, вечерняя публика еще не подвалила.

– Про этих что скажешь? – спросил Леха, показывая Стасу за спину.

– Про кого? – недоуменно спросил Стас. – А, про этих… Дай-ка пересяду, так плохо видно.

Недалеко от них за сдвоенным столиком у окна сидела на удивление разношерстная компания, судя по всему, уже заканчивающая трапезу. Во главе стола восседал весьма холеный и солидный, несмотря на молодость, джентльмен с квадратной челюстью, по виду – типичный янки. Рядом с ним, спиной к Лехе со Стасом, разместился не менее солидный дядя в черном смокинге, несколько старше американца, если судить по лысой макушке и складкам на шее. Они о чем-то оживленно переговаривались по-английски, причем лысоватый говорил неуверенно, с сильным русским акцентом, часто останавливался, и тогда в беседу вступал третий, повернутый к друзьям лицом – бородатый блондин в темных очках. Он разговаривал негромко, и даже наметанный Стасов глаз не мог определить, по-русски он говорит или по-английски. Блондин был одет в простую бежевую безрукавку-"поло", но было совершенно понятно, что он, как и оба собеседника, относится к категории персон бизнес-класса, а то и «ви-ай-пи». К этой же категории Стас без колебаний отнес и сидящую рядом с бородачом роскошную брюнетку в алом платье. На привычный «эскорт» при иностранном госте она не походила нисколько, ни возрастом, ни статью, ни манерами. Вид у брюнетки был несколько утомленный и ненаигранно отрешенный. В разговоре она не участвовала, только молча дымила длинной коричневой сигаретой. «Член делегации, а скорее всего – жена этого бородатого, – решил Стас. – Везет же некоторым!» Глядя на нее, он готов был биться об заклад, что и фигура у этой дамы – из грез сексуального маньяка, иначе ни за что не решилась бы облачиться в столь дерзкий наряд.

По внешним атрибутам в тот же разряд попадала и сидящая по левую руку от брюнетки очкастая кореянка средних лет в строгом кремовом костюме. Но вела она себя совсем иначе – визгливо смеялась чему-то, что шептал ей, щекоча ухо усищами, громадный бритый негр. Тот отпал от соседкиного уха, громко расхохотался, наполнил рюмки из высокой бутыли, опрокинул свою в белозубый рот и вновь припал к ее щеке.

– Пара странная-иностранная, – промурлыкал Стас себе под нос.

– Чего? – удивленно переспросил Леха.

– Ничего. Интересная команда. Не место им за одним столом, по-моему.

И действительно, если кореянка с негром еще как-то вписывались в ряд с солидной троицей мужиков и шикарной теткой, то остальная часть компании была совсем уж из другой оперы. В торце, напротив скуластого американца, уткнулся мордой в тарелку тощий и волосатый субъект в засаленном пиджачишке, расшитом голубыми бабочками. Двух остальных Стас видел только со спины, но спины эти и вовсе доверия не внушали. Одна, облаченная в потертую джинсовую куртку, венчалась рыжей головой с убранными в пучок волосами. Другая спина была прикрыта вовсе неприличной застиранной футболочкой, голова над ней была седовато-пегой, всклокоченной. Рыжий и пегий сидели, обняв друг друга за плечи, ритмично раскачивались и немузыкально горланили:

– А в городе том сад, все травы да цветы…

– Джош, плесни-ка еще, за встречу! – нетвердо произнес рыжий уже соло и придвинул к негру стакан. – Ванька, может все-таки остаканишься по такому случаю?

Пегий что-то неразборчиво пробормотал, зато кореянка, к полному изумлению Стаса с Лехой, произнесла громко и четко:

– Шурка, побойся ты Бога! Опять нарезался, как сапожник. Алька твоя что нам с Танькой скажет, а? Увозили, дескать, мужика тверезого, а вернули за-пьянцованного…

– What? – встрепенулся негр. Кореянка наклонилась к нему и зашептала. Негр оглушительно рассмеялся и, протянув здоровенную ручищу через стол, похлопал рыжего по плечу.

– А я, между прочим, тут не самый пьяный, – с обидой произнес рыжий и ткнул пальцем в голубую бабочку на рукаве прикорнувшего гражданина.

– За этого, прости Господи, мы не ответчики. Пусть хоть вообще сопьется. А Альке мы слово дали, – отрезала кореянка. – Тань, я скажу им, чтоб кофе подавали.

Роскошная брюнетка рассеянно кивнула, а пегий хрипло и поспешно добавил:

– И мороженого…

– Занятно, – резюмировал Стас. – Это правильно, Леха, что мы с тобой литр взяли. Давай-ка не гнать лошадей. Очень хочется досмотреть этот стремный спектакль. Только не пялься ты так откровенно…

Но за длинным столом вскоре замолчали, сосредоточившись на десерте, и друзья как-то незаметно приговорили «Абсолютовку», заказали вторую, а к ней по шашлыку, постепенно утратили интерес к происходящему в зале и даже не заметили, что компанию, привлекшую их внимание, давно уже сменили за столом подгулявшие не то эстонцы, не то финны.

– Ай уоз вери… вери мач хиппи ту, это самое, мит ю, – запинаясь, проговорил Рафалович и оглянулся на Павла. – Ты переведи ему, что, по-моему, мы в принципе договорились. Свои окончательные предложения я вышлю по факсу, и пусть готовит договор.

Павел усмехнулся в бороду и негромко перевел.

– Oh yeah, sure thing, mister Raffle-Ovitch, – широко улыбнувшись, произнес Кристиан Вилаи. – I'll call you from Moscow. Take care.

– Это он что сказал? – спросил Рафалович.

– Сказал, что из Москвы тебе позвонит, и попрощался.

– Ага. Ну, гуд-бай, мистер Вилаи, – Рафалович крепко сжал руку американца.

– Я тоже пойду, – сказал Павел. – А то боюсь, нашим дамам одним с Шуркой не управиться, а от Джоша проку мало – сам тоже нализался.

– Пашка… – начал Рафалович и вдруг, раздвинув руки, заключил Павла в объятия.

Тот несколько секунд постоял, не сопротивляясь, потом легонько оттолкнул Рафаловича.

– Будь здоров, Леня, – ровным голосом сказал он. – И вот еще что…

– Что? – встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла, как показалось, с затаенной мольбой.

– Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам не доберется.

– А как же. – Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в углу вестибюля, где развалился, громко храпя и неаппетитно орошая слюнями коричневый в голубых бабочках пиджак, Никита Захаржевский, ныне более известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле ссутулившись сидел Иван Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках и нелепой майке с надписью «Инрыбпром». – Иван, может и тебя заодно подбросить?

– Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо. Я поднимусь, ты не жди меня.

– Ты позвони непременно, – сказал Рафалович, пожимая Ивану руку. – Визитку мою не потерял?

– Нет вроде.

– Ну, возьми еще одну. Запомнил, что я про наше рекламное бюро рассказывал?

Иван кивнул.

– Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай. Денька через два-три позвони, не позже.

– Спасибо, Леня, – пробормотал Иван и поспешно зашагал в направлении лифта.

За поворотом послышался его задрожавший голос:

– Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать…

Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в камуфляжной безрукавке. Рафалович подбородком указал на кресло, где пребывал в алкогольной прострации Захаржевский.

– Ну что, Витюня, – со вздохом сказал Рафалович. – Забирай это сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее сиденье и следи, чтоб салон не заблевал.

– Есть, Леонид Ефимович! – отрапортовал Витюня, наклонился, подхватил Захаржевского под мышки, рывком поднял и без особых церемоний потащил к выходу.

…Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи остались кровавые клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю.

Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной, навек превращенные в дворняжек. Забившись в самый дальний закуток Лабиринта истекал черной кровью смертельно раненный Минотавр… От тотального торжества добра Никитушка заплакал и проснулся. Было темно и страшно, и только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул мокрую рубашонку и пошел на свет.

За свет он принял полумрак – синевато мерцал ночник над входной дверью, да на полу возле бабушкиной комнаты подрагивал красноватый ромбик. Там скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.

– Собачка, – прошептал Никитушка. В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок – маме в больнице выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь…

Неровный багровый свет – и черный силуэт, сгорбленный над столом.

– Бабуска, бабуска, бабуска… – зачастил Никита, пятясь.

Бабушка выпрямилась, обернула к нему чужое, страшное лицо. Никитушка заплакал.

– Иди к себе, – чуть нараспев, сказала бабушка. – Нечего тебе тут…

– Сестьичка… – пролепетал малыш сквозь слезы.

– Иди, иди, – повторила бабушка. – Не сестричка она тебе. Никита закричал…

– Эй, чего развопился? – прогудел незнакомый голос, и чья-то рука сильно тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На мгновение пробила жуть, но увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен моментально все сообразил и успокоился.

– Надо же, как набрался, – произнес он, искательно и игриво заглядывая в лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.

Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.

– Это вы меня домой везете, что ли? – спросил Люсьен в затылок Рафаловича и, не дождавшись ответа, продолжил:

– Классная у тебя тачка!

– Какая есть, – не оборачиваясь, бросил Рафалович.

– А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего…

– Проспишься – заберешь. Ничего с ней не случится.

– Адрес-то мой как узнали? Я сказал?

– Татьяна дала.

– Татьяна? А откуда… Впрочем, да, она же мне открытку… Нет, все-таки молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь надо бы почаще встречаться…

Рафалович неопределенно хмыкнул.

– А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.

Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:

– Слушай, Ленька выручи, а? По старой дружбе? У меня, понимаешь, деньги украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я сразу… Это ж для тебя не сумма, а? Тысячу баксов?

Рафалович молчал. «Понтиак» плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.

– Ваньке-то ты сам предложил, – с обидой продолжил Люсьен. – А он книжки публикует, квартира у него своя есть…

– Сережа, – не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. – Завезешь меня в офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь. Потом подкинешь этого фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь пятьдесят долларов из моих.

– Ясно, Леонид Ефимович, – отозвался гигант в безрукавке.

– Как это пятьдесят?.. – начал Люсьен, но Витюня так больно сдавил ему локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал…

(1971-1976)