Текст книги "Загадка Белой Леди"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Зная, что расспрашивать персонал бесполезно, она пыталась что-то понять по их виду, движениям, тону, задавала массу нелепых вопросов, не имеющих отношения к делу, но наталкивалась лишь на глухую стену безупречной вышколеннности, а к вечеру этого дня сестру Марту и вовсе сменила новая, незнакомая сестра.
Миссис Хайден подолгу сидела у окна или выходила на порог, выглядывая, не пройдет ли мимо Жак или хотя бы господин Морена, но после того, как рано утром их подметал садовник, дорожки так и оставались идеально ровными. Пропал даже вездесущий Кадош, и нигде не было слышно его писклявого лая. В слепой надежде она даже поднимала глаза к небу, но и оно не приносило ей ответа в виде могучего, распластанного в воздушных потоках балобана. Да и не привиделся ли он ей? Не был ли это самый обыкновенный черный ворон? И миссис Хайден боязливо подносила к лицу руки, отмеченные уже почти незаметными белыми линиями. К кому прилетал сокол? К убийце? Но что-то внутри ее протестовало против такой несправедливости – слишком красива, слишком совершенна была птица. Именно поэтому миссис Хайден ни разу и не упомянула о нем ни Робертсу, ни Виктору, ни тем более, боже упаси, этому гнусному инспектору, который все время смотрел на нее так похотливо.
Время текло, словно густая жидкость сквозь пальцы, оставляя тошнотворное послевкусие бесполезности, бессмысленности и беспросветности. Даже приносимая еда, несмотря на то что выбирала она ее долго и придирчиво, казалась бумагой. Однажды миссис Хайден попробовала заказать какое-нибудь редкое русское блюдо, на что новая сестра только удивленно вскинула брови.
– Могу предложить вам икру, блины или борщ.
– И это все, что у вас есть? – с тоской спросила миссис Хайден, уже давно попробовавшая и того, и другого, и третьего и не получившая никаких особенных ощущений.
Сестра удивилась еще больше.
– А разве существует что-нибудь еще? Говорят, в России кухня совершенно примитивна, особенно после засилия коммунистов.
Миссис Хайден только устало махнула рукой.
Новый флакон чернил и «паркер» она сразу же после известия об убийстве Фоконье убрала подальше со стола и сняла с шеи ключик. Она хотела только понять себя, вовсе не рассчитывая, что это невинное и столь необходимое ей действие может послужить какими-то доказательствами, уликами, основаниями для предположений. Виктор говорил ей последний раз о силе слова, выпущенного в мир. И вот она как будто бы еще раз убедилась в его правоте: написала про вторую смерть – и смерть совершилась!
Но почему же тогда никакое слово, столько раз произнесенное ею самой или тем же доктором Робертсом, не производит никакого действия на нее и память так и не возвращается? Кто тогда должен сказать это слово о ее выздоровлении? Или это должно быть какое-то особенное слово? Может быть, она сама должна сначала изобразить себя как больную, а потом исцелить? Но это будет неправдой, потому что, создавая свой рассказ о замке Массенгаузен, она твердо знала, что ее героиня здорова. Лучше ничего не писать вообще.
Но мысль, однажды зароненная в сознание и не нашедшая разрешения, подспудно зреет там, а отрава писательства практически не знает противоядий. И желание снова окунуться в мир, который тебе подвластен в отличие от окружающего, где нет уверенности ни в чем, все чаще охватывало миссис Хайден. И уже соображение о том, что написанное ею может послужить еще кому-то, тем более стать причиной несчастья, все реже приходило ей в голову. Она чувствовала, что не в состоянии больше существовать в этом непонятном, почти призрачном мире и должна найти хотя бы какое-то успокоение в пространстве фантазии, ставшем для нее гораздо более реальным.
И в уже наступившей темноте, когда миссис Хайден проснулась от лунного луча, упавшего ей на лицо, она поняла, что сопротивляться желанию больше не в силах. Она поднялась, закуталась в халат, прикрыла жалюзи и передвинула столик поближе к окну.
* * *
На крик едва сохранявшей присутствие духа Блумардины сбежалась стража, а следом, еще до появления великого герцога, явился зеленый монах отец Лоско. Он молча взял ее тонкую девичью руку и держал до тех пор, пока не пришел герцог Эудо с лицом, почерневшим, как пожарище. Три рыцаря и Хадевийк, застигнутые известием в своих постелях, тоже вышли на барбакан, и черные хлопья пачкали их белые рубашки и неубранные волосы. И так все семеро стояли они, глядя кто на землю, кто в небеса, и никто не решался произнести ни слова.
– Мир праху ее, – наконец сурово провозгласил отец Лоско.
И тогда застонал, обхватив руками голову герцог Эудо, не уберегший дочь лучшего своего друга, заплакала добросердечная Хадевийк об еще одной жертве страшной заразы, стиснул перила грозный Барюэль, закрыл лицо руками от подобной несправедливости добрый Танхельм и прикусил губы прекрасный Монсорд, которому не суждено было больше наслаждаться прелестями графини Алеччо. И только Блумардина стояла неподвижно и молча, чувствуя, как немеет ее рука от железных пальцев зеленого монаха и душа отлетает в серое небо печальной, но свободной птицей-кречетом.
А спустя четверть часа, выполняя требование отца Лоско, рыжекудрую Блумардину заперли в отдаленных покоях замка Массенгаузен, не дав ни служанки, ни мягкой постели, ни лютни, ни шелка для вышивания. Слышала она, как где-то далеко по-прежнему раздаются музыка и песни, обоняла горький запах серных факелов, ела протертую с чесноком чечевицу и каждый день терпела появление отца Лоско.
Зеленой тенью далеких болот вставал он у дверей и, протянув ей распятие, требовал признания.
– Я невиновна в смерти графини, – твердила Блумардина, рассыпая по голому полу спутавшиеся кудри. – Я невиновна.
И тогда отец Лоско начинал говорить ей о том, как наслаждаются рыцари и Хадевийк, как цветет амариллис в лугах над рекою, как скоро закончится страшная болезнь, власти которой положен предел в сорок дней, – и какая прекрасная жизнь начнется тогда для всех. Для всех, кроме нее, нераскаявшейся грешницы и вечной затворницы.
Мочила слезами рваную рубашку Блумардина, но все так же твердила только одно:
– Я невиновна, святой отец. Я невиновна.
Тогда однажды в неурочный час, когда Блумардина спала крепким сном, отпер дверь зеленый монах и толкнул в ее комнату маркиза Монсорда с глазами ясными, словно фиалки в весеннем лесу.
И долго говорил ей Монсорд о любви, сплетая золотые сети и шелковые силки, долго целовал кончики пальцев, и сдавалось бедное сердце Блумардины, но когда сквозь серую пелену дыма робко просочились первые лучи зари, он увидел, как исхудала несчастная Блумардина, какими серыми стали ее щеки, какими тусклыми косы, и отступил в отвращении, и застучал кулаками в запертую дверь.
А когда он ушел, поняла Блумардина, что больше не нужен ей мудрый корень аконит и никогда уже не потребуется. И впервые не с торжеством, а с сожалением вспомнила черную западную рощу.
В тот же день, впервые после смерти графини Алеччо, снова спустился в ясеневый зал герцог Эудо, и замерли три рыцаря и ясноликая Хадевийк, ибо голова герцога стала белой, как пепел, толстой пеленой покрывавший окрестности замка Массенгаузен.
Герцог Эудо тяжело опустился в высокое кресло.
– Смерть меняет обличья и все же проникает в мой всегда бывший неприступным замок, но тем живее должны вы веселиться и тем пытливей искать ответ на вопрос патриарха священных ведант. Нынче настал срок очередного ответа – готовы ли вы, мои верные рыцари и несравненная Хадевийк?
Растерянно переглянулись Монсорд и Танхельм, опустила ресницы Хадевийк, и жадно впился глазами во всех четверых зеленый монах у камина.
Но тряхнул смятыми от бессонной ночи волосами маркиз Монсорд и, смело подбоченясь, встал перед герцогом.
– Любовь есть желание совершенства, но все в этом мире имеет изъян или до поры до времени таит его в себе. Меркнет блеск глаз, выпадают зубы, секутся кудри… И сама любовь ведет нас к могиле, потому и больше в ней смерти, чем жизни, отравы, чем излечения, и губит она людей вернее, чем меч и стрела, клыки хищника и мор.
Прикрыл глаза ладонью герцог Эудо и тихо покачал серебряной головой, но досадой и яростью вспыхнули глаза отца Лоско, ибо понял он по речам маркиза Монсорда, что ничего не добился тот от заточенной Блумардины.
И той же ночью, войдя к пленнице, зеленый монах сказал:
– Во всем мне на исповеди признался маркиз Монсорд, и грех твой увеличился вдвое, нечестивая развратная Блумардина. И кара твоя будет тяжелей вдвойне, если не покаешься мне во всем.
Но она стиснула исхудавшие руки и по-прежнему повторила сухими губами:
– Святой отец, я невиновна, невиновна.
А еще через ночь монах втолкнул в отдаленные покои со сгнившей соломой ясноглазую Хадевийк. Неслышно опустилась она на колени пред жалким ложем изможденной затворницы и провела рукой по грязным кудрям, потерявшим свой золотой блеск.
– Неужели Господь смилостивился и послал тебя мне? – прошептала Блумардина, давно потерявшая сон и спутавшая день и ночь.
– Увы, добрая сестра моя, я здесь по приказу отца Лоско, ибо нет такой силы, чтобы могла отказать всемогущему Ордену иезуитов.
– Что же он хочет от тебя, мужественная Хадевийк?
– Губы мои отказываются осквернить их той мерзостью, что требовал он в своем намерении добиться твоего признания и предать тебя в руки священной инквизиции. Но я знаю, что ты была и остаешься самой чистой, самой разумной, самой добродетельной дочерью Ингардии, а потому я скажу отцу Лоско, будто исполнила его требование и провела с тобой ночь в недозволенных ласках, но вместо этого я дам тебе вот что… – Страшная судорога исказила заострившееся лицо Блумардины, ибо на розовой ладони Хадевийк черным глазом сверкнул обсидиан в серебряном кольце Метхильды. – В то утро, когда верный Шарло принес то, что осталось от нашей бедной сестры, в суматохе кольцо соскользнуло со съежившегося пальца и закатилось под край моего платья. Делая вид, будто отцепляю соломинку от подола, я зажала кольцо в руке и, принеся к себе, спрятала.
– Но чем может помочь мне это кольцо? И разве, обнаружив его у меня, отец Лоско не обвинит меня еще и в убийстве юной Метхильды?
– Не знаю, сестра моя, не знаю. Зато все знают, что Метхильда была дочерью великого мага Атбу и сама знала немало. Может быть, и ее кольцо откроет тебе что-нибудь важное для твоего спасения – а больше мне нечем тебе помочь. Прощай, бедная сестра моя, возможно, мы видимся с тобою в последний раз.
С этими словами поднялась с колен благородная Хадевийк, поцеловала Блумардину в серые губы и ушла, оставив после себя запах лаванды и кольцо погибшей Метхильды.
А когда на следующий день герцог Эудо потребовал к себе отца Лоско, дабы получить от него обычный подробный отчет о девице Блумардине, обвинявшейся в убийстве и блуде, глашатай, юный Марджиотт сообщил, что зеленый монах найден у себя мертвым. И что члены его сведены судорогой, грудь расцарапана, а крест на груди изгрызен.
11
Рисковать доктор Робертс больше не мог. Чудес на свете не бывает, и в третий раз убийца точно не промахнется. Да и этих двух смертей для его пансиона уже куда более чем достаточно.
Как же он не подумал, переселяя миссис Хайден в новый коттедж, что вокруг здания столько густых кустов, в которых может спокойно спрятаться не один и даже не два человека. Однако теперь он использует этот недостаток в своих интересах.
Робертс еще раз проверил свой верный старенький кольт, подаренный ему отцом еще в юности, спрятал за пазуху и осторожно выглянул в окно. Дикие рябины недовольно шептались о чем-то в быстро наступающей темноте. Однако полной темноты не следует дожидаться, надо оказаться на месте раньше. Больше рисковать невозможно.
«Это произойдет непременно сегодня, – жужжало в мозгу у Робертса. – Я сам спровоцировал это, объявив, что завтра утром проведу эвакуацию пациентов из клиники, чтобы обезопасить их до окончания следствия. И если я сегодня провороню убийцу, то Барин спустит с меня шкуру… и будет прав, черт возьми!»
Робертс включил таймер, который должен будет ровно в одиннадцать, когда он обычно ложился спать, выключить в его особнячке электричество. Еще раз проверил, на месте ли пистолет. И… неожиданно даже для самого себя приложил ко лбу, плечам и груди сведенные вместе средний и указательный пальцы. Затем осторожно вышел через дверь не приемной, а собственной квартиры, и обходным путем, рядом с дорожкой, поднялся на вторую террасу, а уже оттуда, скрываясь в тени кустов, вдоль стены направился к «Кюминону» миссис Хайден. Он не доверял больше ни электронным, ни прочим сторожам.
Приблизившись к коттеджу никем не замеченным, Робертс укрылся в кустах с левой стороны от него. С этой позиции ему были прекрасно видны передняя и задняя части дома. Таким образом, он сразу же взял под контроль и вход, и окно спальни. Не видна ему была только правая стена особняка, но там не было окон, а потому и наблюдать за ней не было особой необходимости. Доктор достал пистолет, решив стрелять сразу же, как только увидит приближающегося противника, и не играть ни в какие детективы, дабы не оставлять врагу никаких шансов. Поэтому он даже сразу взвел курок и стал внимательно наблюдать и слушать, оставаясь в полной неподвижности.
Было неправдоподобно тихо, не раздавались шаги гуляющих, не лаял Кадош, не насвистывал Жак, и в этой тишине Робертс почти с удивлением услышал нежный хрустальный звук поющей далеко внизу воды. «Суровый Хал-Чушкун», – всплыло в памяти Робертса давно забытое название, и он невольно улыбнулся, как улыбается человек воспоминаниям о своей давно минувшей юности. И ждать стало легче.
Через пятнадцать минут опасения его получили вполне реальное воплощение: у «Кюминона» появился человек, и Робертс даже перестал дышать от неожиданности. Во-первых, потому, что человек этот явно был Виктором Вилльерсом, а во-вторых, потому, что он остановился, не доходя до коттеджа.
«Не дам ступить ему даже на порог», – с решительной яростью подумал Робертс, однако продолжавший несколько мгновений стоять, словно в нерешительности, и, оставаясь тоже в тени, Виктор вдруг исчез на противоположной от доктора стороне коттеджа.
«Черт! – мысленно выругался Робертс. – Его следовало задержать и арестовать уже за одно то, что он нарушил запрет и вышел без разрешения. А этот инспектор предложил мне днем не трогать его, да еще и сделать вид, будто мы ничего не знаем о его отлучке. Дескать, лучше возьмем с поличным. На что надеется эта чертова полиция? А я-то, собственно, чего растерялся? Надо было арестовать его. Если убийца он… а, кстати, где же сам этот чертов капитан?» – холодком пронзила доктора ужасная мысль.
Робертс чувствовал себя в своих кустах страшно неуютно.
«А с другой стороны – если он не убийца, а друг, то наоборот – хорошо, что он теперь рядом. И если бы я выскочил и стал с ним разбираться… Вполне возможно, что пока бы я уводил его, чтобы сдать полицейскому, убийца опять успел бы совершить свое кровавое дело. Но если убийца – он?! Вдруг он замаскировался так ловко, а я и в самом деле совсем наивен, – опять тупой болью вернулась к Робертсу неотвязная в эти дни мысль. – Что же теперь делать? – лихорадочно соображал он. – Бежать и проверять, жива ли еще миссис Хайден? Или ждать еще чего-то? Может быть, зайти со стороны окна и просто убедиться, жива она или нет? Но так я могу спугнуть подлинного убийцу, и он отложит нападение до утра». Тут Робертс представил себе, что ему, возможно, придется просидеть в кустах всю ночь в полной неподвижности, и даже поежился от столь незавидной перспективы.
Свет в окне миссис Хайден по-прежнему горел. «Надо же, опять она не спит допоздна, ведь сколько раз говорил ей…» – с досадой подумал доктор и только хотел встать и устремиться к окну, чтобы заодно убедиться, жива ли еще миссис Хайден, как свет погас. Робертс опять погрузился в бездну темноты, сомнений и вопросов.
«А вдруг убийца уже давно сделал свое черное дело и тоже воспользовался таймером для отключения света?» Тут же поняв всю абсурдность такой мысли, доктор едва не сплюнул от досады, включил подсветку на часах и заметил, что еще через минуту должен будет погаснуть свет и у него в доме.
Потянулись мучительные минуты ожидания неизвестно чего. Весь пансион уже давно погрузился в ночную тьму. Небо усыпали бесчисленные звезды, распространяя над землей свой ровный голубоватый свет. Теперь не стало слышно ни ветерка, ни шелеста листвы, даже реки, которая как будто тоже уснула. И только цикады звенели, не умолкая, создавая какую-то особую странную музыку вечной пронзительности всего сущего. Этот звон и в самом деле буквально пронзал окружающий мертвый покой. Ночь стояла спокойная, прозрачная и чистая, уже миновавшая ту фазу черной и непроглядной тьмы, которая обычно опускается на землю в южных районах. Мягкая тьма умиротворяла, пение цикад убаюкивало, унося Робертса в какие-то далекие-далекие края и годы. И он неожиданно вспомнил один странный разговор:
– Ты знаешь, кто такие эти цикады?
– Нет.
– Это поющие души умерших. Они специально поют свои песни, чтобы убаюкивать живых. И если мы с тобой заснем теперь, то цикады потом расскажут всему свету, что мы при жизни дремали, как простонародье, вместо того чтобы заниматься полезными для души делами…
«Тьфу, наваждение! – едва ли не вслух выругался Робертс, встряхивая головой. Пистолет уже занемел в его руке. – Как бы не нажать случайно на спуск». Ночь по-прежнему тихо разливалась вокруг, и цикады заливались без умолку, будто и в самом деле решили усыпить вокруг все и вся.
«Однако какой же полезной для души деятельностью могу я теперь заняться? – подумал доктор и вновь поежился от проскочившей неприятной мысли. – А вдруг никакой убийца не придет вовсе? Вдруг он догадался, что это простая ловушка и что никого никуда я завтра переводить не буду? Нет, нет, это невозможно, – тут же успокоил он себя. – Во-первых, все уже готово к отъезду. И на всякий случай объявлено, что все будут эвакуироваться изолированно друг от друга в разное время и в различные места. А во-вторых, главной целью убийцы является именно миссис Хайден, в этом я тоже никак не мог ошибиться. Ее же в восемь утра уже будет окружать персонал и полицейский чиновник. Так что самое большее, что мне предстоит, – это просидеть здесь до восьми утра. А сейчас?..» – Робертс осторожно снова включил подсветку: уже почти четверть первого.
Вдруг внимание доктора привлек какой-то новый звук – странный, отчетливо прозвучавший в воздухе щелчок. Он насторожился и принялся еще внимательнее осматривать все вокруг. Некоторое время стояла полная тишина. Но вот перед коттеджем появился силуэт, особенно четкий на фоне белой стены «Кюминона», и у Робертса вновь перехватило дыхание. В этом темном силуэте он сразу же узнал Фредди Смита. Тот явно и недвусмысленно, но при этом по-кошачьи мягко приближался к дверям.
«Что делать? Сразу стрелять или выбежать и остановить его?» – мелькнуло в сознании доктора, однако не успел он даже напомнить себе о том, что намеревался не оставлять врагу никаких шансов, как в воздухе отчетливо прозвучало стальное немецкое «Halt!»
Фредди мгновенно замер, а затем повернулся к доктору спиной, представляя собой великолепную мишень.
– А, это ты, святоша, – вдруг донесся до ушей Робертса язвительный голос Фредди. – Что, караулишь свою милашку? А я вот тебе сейчас ноги выдерну и принесу их доктору… Вальс мы станцуем, Матильда моя, крошка Матильда, радость Матильда… – запел он, двинувшись куда-то в темноту.
Робертс хотел выстрелить ему прямо в спину, поскольку сомнений теперь уже более не было никаких. Однако Виктора ему не было видно, и он боялся попасть в него. Ведь Фредди двигался явно в направлении остановившего его человека. В том, что Фредди нужно было убивать без всякого сожаления, доктор не сомневался – из таких больных шизофренией подонков все равно никакой правды клещами не вытянешь. Церемониться же с такими циничными людьми и подавно не стоит.
Однако только Робертс хотел выскочить из кустов и броситься на помощь Виктору, как раздался короткий пронзительный свист, и в следующее же мгновение какая-то черная тень мелькнула столь стремительно, что глаз не успел моргнуть, после чего противный скрипучий голос Фредди вдруг смолк. Снова наступила пронзительная тишина, но на этот раз не умиротворяющая, а полная опасности, тревоги и тайны. Даже цикады, казалось, прочувствовали всю важность момента и почтительно умолкли. Фигура Фредди еще продолжала какое-то время неподвижно стоять, но затем вдруг обрушилась бесформенной массой.
Робертс встал и вышел из своего убежища и только тогда увидел Виктора. Они медленно шли навстречу друг другу, доктор, все еще держа в руках заряженный пистолет, и Виктор – поглаживая по голове какую-то крупную темную птицу.
Они остановились с двух сторон от неопрятным снопом лежащего на земле Фредди и некоторое время продолжали молча смотреть друг другу в глаза.
– Извините меня, Оливер, за то, что я опять нарушил ваш запрет, – неожиданно мягко сказал Виктор.
– Но я ведь мог убить вас, Виктор, – ответил Робертс, показав глазами на свой пистолет со взведенным курком.
– Нет, доктор, не могли, – спокойно ответил тот и погладил по головке свою роскошную птицу, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся не черной, а темно-синей. – Однако, надеюсь, вы не станете гнать со двора моего красавца? В конце концов, раз уж вы позволили Кадоша…
– Нет, Виктор, не стану, – ответил Робертс, осторожно разрядил пистолет и убрал его в карман. – Это?..
– Это мой верный и прекрасный друг, – ответил Виктор.
– Балобан? – слегка улыбнулся доктор.
– Нет. Его зовут Ла Валлетт, – серьезно ответил Виктор.
«Лаваллетта – это же столица мальтийских рыцарей, и названа она так в честь ее основателя, Великого Магистра… Кажется, именно при нем рыцари отстояли свой остров от полчищ какого-то восточного тирана», – тут же вспомнил Робертс, и у него не оставалось больше никаких сомнений относительно происхождения Виктора. Этому человеку можно было доверять полностью.
– Так это и есть настоящий мальтийский сокол? – спросил он, глядя зачарованно на роскошную птицу, спокойно сидящую на замшевой перчатке и внимательно разглядывающую Робертса крапчатыми глазами.
– Да, – ответил Виктор и, усмехнувшись, добавил: – К сожалению, при всем своем желании я не могу теперь пожелать вам спокойной ночи, доктор.
– Да уж, – вздохнул Робертс, посмотрев на тело, неестественно выгнувшееся у их ног. – Надо немедленно сообщить об этом инспектору. Теперь, слава богу…
– Доктор Робертс, – вдруг прервал его Виктор, впервые за много дней назвав официально, – а вам не кажется несколько странным то, что это вы собираетесь сообщить полицейскому инспектору о гибели убийцы и предотвращении нового покушения, а не он вам?
– Это и в самом деле странно, – невольно согласился Робертс.
Только теперь вся важность этой странного положения пронзила хозяина клиники: «А почему полицейский чиновник, столь уверявший меня в своем неусыпном наблюдении за происходящим, оставил на эту ночь особняк миссис Хайден практически без всякого наблюдения?»
– Тогда давайте мы с вами попробуем еще немного понаблюдать за происходящим – и не будем торопить события. Мы вполне спокойно можем «проспать» до подъема. Вот только для полного спокойствия я предложил бы вам пройти сейчас к миссис Хайден, осторожно разбудить ее и увести к себе в приемную. Для всех нас будет лучше, если вы не поспите эту ночь. На всякий случай держите ваше оружие наготове и никого не пускайте к себе до полного пробуждения пансиона.
– Вы думаете, что у Фредди есть сообщник? – понимающе спросил доктор.
– Не знаю. Но в этом мире возможно все, Оливер. Ставки слишком высоки.
– Да, вы правы. Подстраховаться никогда не вредно.
– Вот именно. Итак, позвольте мне еще некоторое время, пока вы не окажетесь с миссис Хайден в ваших апартаментах, погулять с моим другом по парку в нарушение всех инструкций?
– В случае чего – валите все на меня, – понимающе улыбнулся Робертс и направился к особняку миссис Хайден.
Виктор постоял еще некоторое время, оглаживая голову своего любимца и слушая, как тот издает клювом одобрительное «цк-к – цк-к». Но вот в окне у миссис Хайден вновь зажегся свет, и он, что-то шепнув Ла Валлетту, отпустил его вверх, в темноту, а сам легким прогулочным шагом пошел по аллее, ведущей на первую террасу.
Виктор отметил про себя, что ночь уже давно перевалила за двенадцатичасовую отметку, и воздух начинал понемногу светлеть. Еще через несколько минут появилась луна, осветившая все вокруг ровным призрачным светом и сообщившая экзотической окружающей природе подлинно волшебное очарование.
«Солнце ушло за могучие стены предгорных кряжей, и холодная Нюктос к земле обратилась сияющим ликом», – начал было на греческом импровизировать в гомеровском духе Виктор, но затем, совсем неожиданно, его увлекли другие ритмы:
…луна,
как пленная царевна,
Грустна, задумчива, бледна
и безнадежно влюблена… —
мысленно мурлыкал он, как вдруг его внимание привлек звук приближающихся по дорожке слева шагов. Быстро и бесшумно перебежав несколько газонов, он вышел на терренкур там, куда неизвестный должен был неминуемо попасть не больше чем через полминуты, Виктор вновь принял поэтический вид и направился навстречу приближающемуся звуку.
– Стойте! Ни с места! – вдруг раздался в темноте резкий голос.
– О, кто это? Кто здесь? – сразу же остановившись и придав лицу и фигуре испуганное выражение, спросил Виктор, мучительно вглядываясь в тьму перед собой. Стоящая перед ним фигура скрывалась в тени деревьев, в то время как сам он остановился на вполне освещенном луной пространстве.
– Что вы здесь делаете, мистер Вилльерс, в такое время? Почему нарушили запрет?
– А, это вы, инспектор, – облегченно вздохнул Виктор, демонстративно скинув с лица и позы напряжение. – Но я не нарушаю никакого запрета. Доктор Робертс разрешил мне немного прогуляться по парку, пока все спят. Дело в том…
– Дело в том, что никакой доктор не мог вам этого разрешить: он просто не имел права. И теперь я вынужден арестовать вас по подозрению в убийстве…
– В убийстве?! Но кого, инспектор?! Разве сегодня ночью опять кого-то убили? – искренне удивился Виктор.
– Это мне еще предстоит выяснить, и если…
– Вы найдете кого-нибудь убитым, то, согласно логике ваших рассуждений, объявите убийцей меня?
– Вы удивительно догадливы, мистер Вилльерс. Извольте следовать со мной…
– Подождите, инспектор. Куда вы так торопитесь? Я не собираюсь никуда убегать, да и убежать-то отсюда, как вам известно, невозможно. Однако я хотел бы все-таки усомниться в логической неизбежности вашего вывода.
– Глупо сомневаться в логической неизбежности, мистер Вилльерс. Если в замкнутом пространстве совершается убийство и примерно в то же время полицейскому инспектору попадается человек, нарушивший запрет и прогуливающийся неподалеку от места совершения преступления, то…
– То он неизбежно является убийцей, хотите сказать вы, – закончил Виктор.
– Да, это так же просто, как дважды два – четыре.
– Ах, капитан, вас, я смотрю, тоже ввели в заблуждение ловкие подтасовки Шерлока Холмса.
– Какие такие подтасовки? – удивился инспектор.
– Ну как же, помните в «Этюде в багровых тонах», когда Холмс впервые встречается с этим несчастным доктором Ватсоном, о чем они говорили? Помните?
– Допустим, помню, и что из этого? – пробурчал инспектор, на самом деле совершенно ничего не помнивший, но чувствовавший, что не может в этом признаться.
– Так вот, этот несчастный хвастун Холмс, едва взглянув на Ватсона, сразу же сделал неизбежный логический вывод, что тот только что вернулся с войны в Индии. И вывод этот он сделал на основании того, что лицо у доктора было уставшим и загорелым, хотя кожа у запястьев осталась белой, а также он имел военную выправку, а левую руку держал неподвижно и несколько неестественно…
– И что же? – спросил по-настоящему заинтригованный инспектор.
– А то, что доктор Ватсон поразился тогда проницательности Холмса и признал его правоту лишь потому, что ему было стыдно сознаться в действительной правде.
– Какой правде?
– А той, что на самом деле этот незадачливый мясник после неудачно проведенной операции аппендицита был отстранен от практики и потому все последнее время околачивался во Французской Ривьере, где вывихнул левое плечо, нерв-но дергая рычаги игровых автоматов.
– Но… – несколько растерялся инспектор, – даже если это и так на самом деле, то один случай еще ничего не доказывает.
– Верно, капитан. Да только я могу привести вам кучу подобных ляпов этого шарлатана.
– Не может быть.
– Ну что вы, ведь это еще проще, чем дважды два, если только вы уделите мне еще немного вашего драгоценного внимания. Ведь если ваша логика безошибочна и я являюсь убийцей, то еще несколько минут теперь ничего уже не изменят.
– Ну что же, извольте. Несколько минут теперь и в самом деле ничего не изменят.
– Итак, помните тот случай, когда в одном из своих посетителей Холмс «безошибочно» определил с первого взгляда отставного флот-ского сержанта. Тот, разумеется, тут же согласился, прищелкнул каблуками, отдал честь и был таков. А на самом деле этот проходимец лишь помог Холмсу разыграть очередного доверчивого клиента, поскольку не был никаким морским пехотинцем, а служил швейцаром в Королевском оперном театре; в молодости же работал в кордебалете того же театра и исполнял всякие роли, в том числе и солдата в опере Доницетти «Дочь полка».
– Ну, возможно, даже это и так, и они договорились… – пробубнил совсем сбитый с толку Ковальски, конечно же, опять не помнивший никаких этих деталей и больше старавшийся скрыть свое незнание, чем уличить собеседника.
– Но это еще пустяки. И вы, капитан, конечно же, правы, что не склонны делать на таких пустяках далеко идущие выводы.
– Да уж, и любой бы на моем месте… – приободрился инспектор, но Виктор совсем не собирался отпускать его изворотливую мысль в свободное плавание и продолжал:
– А теперь, капитан, я расскажу вам о тех «блестящих логических выводах», которые этот шарлатан Холмс сделал относительно доктора… Джеймса Мортимера. Помните, доктор забыл у Холмса свою палку, на которой было вырезано «Джеймсу Мортимеру, ОБХ, от друзей из КПХ»?
– Да, и что же? – ответил капитан, сдвинув брови.
– Из этой надписи и следов зубов на палке Холмс сделал неизбежный логический вывод, что доктор Мортимер являлся членом Общества британских хирургов и работал в Клинике портсмутских холостяков, которую впоследствии оставил, чтобы заняться частной практикой. А также, что у него была любимая собака размером больше терьера, но меньше мастифа. Вы внимательно следите за моими рассуждениями, капитан?
