Текст книги "Свободный поиск (отрывки)"

Автор книги: Дмитрий Тарабанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

2. Совершить налет на штаб-квартиру КГБ с помощью фургона.

3. Приказать Планетарному Совету сдать оружие.

4. Без проблем взять корабль типа "Соляр" и покинуть пределы планеты, не забыв сбросить на нее весь арсенал кобальтовых бомб.

5. Просить убежища у правительства Метафедерации или завоевать Галактику при помощи "Соляра".

P.S. Планом не пользоваться! Это мой шпионский план. Не чапё!

Я им уже воспользовался..."

И еще много таких.

Мне, конечно, стала интересна дальнейшая судьба зодчия сего плана, столь утопического, как и сама идея коммунизма. Как и сама идея Секты...

Но сарказма – предсмертного сарказма! – в этих посланиях последователям не занимать. Единственное, что почти все они написаны на социмперском...

Кроме одного. Оно – чистый метаязык:

"И ты здесь. Наконец, хоть один настоящий, а не подставаной, шпион! Погрустим над судьбой?.."

Земляк? Надо же... Подхожу к посланию и усердно всматриваюсь в текст. Выцарапан в неломкой зеленой краске, как большинство из имеющихся в фургоне. Еще бы: вс пишущие предметы отобрали, а руки скованы наручниками за спиной...

– Не проблема, – кряхтя приговариваю, пока удается опустить руки и забросить в их кольцо ногу. Такую же манипуляцию произвожу со второй ногой. Наконец, руки оказываются впереди.

Наручники надежные. Во-первых: отсутствует цепь, во-вторых:

замок не кодовый и не дактиль – механический. Такой вряд ли взломаешь. А вот края захватов острые и удобные для вышкребания. Ими я и решаю воспользоваться.

Подхожу к стенке с надписью на родном метае и принимаюсь писать чуть ниже. Первые буквы даются сложно – "резак"

соскальзывает, – но потом удается исправиться и закончить надумонное. Отхожу на несколько шагов, чуть не падая при очередной тряске, и, вытерев рукавом пот со лба, читаю:

– Погрустим над свободой.

И, довольный собой, оседаю на канистру.

Все следующее время поглядываю на ноготь.

Как соблазнительно он выглядит! Даже не подозревал, что столь ороговевшая часть тела может быть привлекательна!

Единственная ниточка, связывающая меня с внешним, спасительным миром. Единственный связной между мной и Оружием.

Но использовать его сейчас, подозвать корабль и сесть в модуль не могу. Фургон постоянно меняет местоположение. Да и корабль движется медленно по местным масштабам. Плюс, опасность, что модуль расстреляют на пол-пути...

Я пытаюсь цепляться за самые незначительные выступы, но теории, выдвигаемые мной, кажутся настолько неосуществимыми при единственной попытке. Достаточно оступиться, чтобы все пошло птероподу под хвост.

Всего с момента моей поимки проходит приблизительно полтора час обьективремени, когда фургон делает несколько остановок, и на последней из них дверь моей тюрьмы открывается.

**** **** ****

А потом начинается концлагерь. Точнее, мои первые часы в шпионском концентрационном лагере. Море самых неприятных ощущений и град негатив-флюидов. Еще больший подогрев ненависти к властимущим во всем мире.

Сначала меня выпихивают из фургона, бросают лицом в грязь.

Как я понял позже, грязь там разводят специально для ритуала посвящения. Потом из грязи вытягиваю тумаками. Ведут в сторону большого пеноблочного здания.

Там с меня срезают/срывают одежду, оставляя в чем мать родила. Маньяк-охранник бьет в пах и орет, пока я снова не очнусь от "запрещенного" удара и не приму стоячее положение.

Потом кто-то самый зоркий нащупывает мое двойное лицо. Маску из псевдоплоти срывают. Потом долго сравнивают схожесть наших обликов. Лицо уносят, и я становлюсь еще голее. Что отберут следующее? Если КИБ знает мой настоящий лик, то вся Социмперия знает мой лик, и здесь показываться больше нельзя... А на что я, впрочем, надеюсь? Теперь я, безымянный, здесь и сгнию! И плакало мое ненайденное Оружие.

Потом заталкивают в источающую запахи хлорки и дезинфекторов душевую. Окатывают потоком узконаправленных ледяных капель – из артезианской скважины прямиком, без подогрева. Толстозадая тетка в синем комбинизоне безжалостно трет меня ворсистой, почти иголочной, мачалкой, походящей на предмет женского насилия. Зелазит острием мохнатой палки-валика, куда ей не надо. Да еще бормочит что-то на эсперанто...

Из душевой, не вытераясь, направляюсь на КП. Воздух здесь кажется жарким, и я не замечаю, как волосы сами по себе высыхают. При несколькоэтапном сканировании, КИБэшники разрезают карман на бедре – крови не так уж много – и вытягивают "Миф..." Так я лишаюсь доверенной мне зацепки.

Ноготь они самонадеянно пропускают.

Оттуда перемещаюсь на тертий этаж, дважды падая на лестнице и дважды получая полагающийся пинок, где мне делают целый каскад прививок. Потом КИБэшники в белом мажут "зеленкой", допотопным земным средством раны, объявившиеся откуда не возьмись. Тут мне выстригают волосы во всех местах: благо их всего два. Проходятся по черепу, лицу и некоторым участкам кожи ультразвуковым эпилятором. Выдают комплект одежды и белья, которые я не могу одеть на месте. Наручники раскрывать не пологается.

А потом меня с самым серьезным выражением лица посылают на аудиенцию с головой данного лагеря.

**** **** ****

Аудиенс-кабинет под стать лагерю. Серые ободранные стены – без надписей, – стальная решетка, разделяющая комнату и стол на две равные части. Лампочки без плафонов. Следы плесени на границе потолка и стен. Два человека охраны с моей стороны, тупо пялящиеся в закрытую пока дверь.

Голова лагеря задерживается. Грубым приказом меня просят немного подождать.

Поверхность металлического стула холодит задницу и другую спадающую на него часть тела. В то время, как одежда спокойно покоится на коленях. Когда же я все-таки получу право одеться?

С моей стороны на столе под поверхностью стеклопласта разложены принтированные листочки с дополнительной информацией к сведению.

Пока голова не появляется, пробегаюсь по ним глазами. Шрифт крупный, предложения короткие, слова простые – для всеобьемлющей доходчивости.

"В Конституции Соцгоса последней редакции указано: концлагерей на територии нашей страны нет, кроме исправительных колоний для сектантов; все пойманные шпионы отсылаются на родину или в страну, на которую они работают. А мы говорим правду:

концлагерей на нашей территории – завались, и все они предназначены для шпионов. Сначала мы их сооружали для сектантов, а те не ловятся – умирают. Поэтому, чтобы не смущать нашего вождя неоправданностью дорогостоящих построек, мы поселили вас, шпионы сюда. Скажите спасибо Секте".

Или:

"Статистика. В лагерях Соцгоса содержаться:

5% шпионов,

95% подставных".

Или:

"План Санта-Советы на год: сдать 21,6 тысяч шпионов из Метафедерации и Китайских Автономий. Спасибо за ваш взнос в благополучие родины".

И все сразу становится ясно. Виноват шовинизм. И немалую долю в судьбе здешних шпионов играет "умирающая" Секта.

Дверь открывается и в комнату заходит заплывший от жира, лысеющий человек. Его глаза бегают, а губы выпечены дальше маленького, приплюснутого носа. РНК-обновление ему неизвестно.

Он отодвигает стул и садиться как можно дальше от меня, соблюдая дистанцию "две вытянутые руки".

– Кто такой? – спрашивает неровным, срывающимся на писк голосом.

– Шпион.

– Я имя спаршиваю! – голова ударяет непропорционально крохотным кулачком по столу. Знаки отличия выдают мне его ранг: старший сержант.

– Последний раз был Юром Маркевичем...

– А настоящее имя?

– Я с рождения Юр Маркевич.

Голова концлагеря немного успокаивается, но посапывать не перестает. Конечно же, я ему солгал. Но ничего на "детектор лжи" похожего в этой камере не видно...

– Откуда ты прилетел?

– Я с рождения – обитатель Санта-Советы.

– Врешь! Тебя нет ни в одном из населенческих списках. Тебя обнаружили на месте посадки прессерского модуля через сутки после обнаружения в границе досягаемости радаров прессерского линкора. Ты знаешь метаязык, раз сумел подписаться под оставленной нашими сотрудниками надписи в фургоне.

Значит, это была ловушка... Настоящий шпион никогда бы не выдал себя настенным граффити на родном языке.

– Я с Нова-Капитал.

– Так уже лучше... Ты прессер?

– Нет, шпион.

– Ты сектант?

– Нет, прессер.

Сержант вскипает:

– Ты мне отвечай, рожа смазливая, иначе яйца твои огромные велю отрезать. И в жопу брансбойт засуну! И...

– Я прессер, – повторяю, замечая шевеления среди стоящих за моей спиной охранников. Такие и глазом не моргнут, исполняя приказ головы.

– Прессер значит... – сержант потирает подбородок пальцами с отросшими до неприличия ногтями. – А почему без знаков отличия? Где имплант?

– Шпионы нового прессерского поколения обходятся на планетах Социмперии без имплантов. У нас другой метод связи с коммандованием.

– Какой?

– Не имею права сказать.

Ноготь со связующим устройством – последняя надежда. Если не использовать его сейчас, потом можно не использовать вообще, когда ткани регенерируют и сенсор сгинет.

– Эй, комрад, – спойкойно обращается к солдату-охраннику голова лагеря. – Да, ты, тот, что слева. Возьми-ка ножик и проколи этому пареньку-симпатяге член. Помедленнее, желаетельно, чтобы наш гость вкусил всю сладость раскаяния.

Сглатываю. Моя наигранность начинает давать огнедышащие плоды.

Испугано оборачиваюсь, когда охранник операется своей холодной рукой на мое плечо, поднося к моему животу невиданно острое лезвие.

– Я скажу! – вскрикиваю. – Честное слово, скажу...

– Подожди, – голова поднимает руку. – Ну?

Демонстрантивно совершаю отдышку. Рука солдата соскальзывает с моего дрожащего плеча. Охранник отходит на шаг.

– Погоди, далеко не отходи. Вдруг он решит нас обмануть?

Итак, сейчас я выдаю врагу свою последнюю соломинку.

– Прибор связи в ногте. Ноготь большого пальца левой руки.

Нанотехнологическое новшество. Микрокомпьютер, питающийся АТФ. Взламывает коды ближайших роутов и инфо-серверов планеты за считанные часы. Может поддерживать дееспособность в течение двух-трех дней, прежде чем атакуется антителами и прекращает существование. Тип связи самый разнообразный.

Нервный – передача кодированного импульса по нитям аксонов в ЦНС – или сигнальный – вызов подмоги.

Поднимаю глаза на жирную морду сержанта. Тот с удовлетворенной улыбкой качает головой.

– Как осуществляется сигнальная связь?

– Прикосновение языка к поверхности ногтя. Ферменты слюны взаимодействуют с биосенсором и передают импульс о вызове на ближайший роут. Оттуда – в центр мультисвязи. А дальше – в любую точку Галактики.

– Отлично. Вот видишь, ты и сам все рассказал... Без трудностей. С нашей стороны без трудностей. Но... мне хочется самому посмотреть на это произведение иностранного искусства.

Ребята, придержите его посильней!..

В плечи всцепляются мощные руки охранников. Сдавливают так, что позвонки хрустят. По коже пробегают мурашки.

– Покажи ручку, – просюсюкивает сержант, придвигается ближе и хватает меня за кольцо наручников.

Протскивает между прутьями решетки, перетаскивая на свою сторону. Плечи сдавливают до острой боли, так что шевельнуть руками я не могу вовсе жмут на болевые точки. Словно электрический разряд по телу прокатывается.

Вот теперь становится страшно. Здесь заканчивается игра, здесь обрывается поиск. Округлившимися от ужаса глазами слежу за суетливыми движениями сержанта.

Одной рукой – миниатюрной, но оттого вовсе не слабой – он тянет наручники на себя. Меня заваливают лицом на стол.

Острый край упирается в грудь – точно в солнечное сплетение.

Но краем глаза я все же продолжаю следить. И дергаться.

Во второй руке головы концлагеря появляется нож. Точно такой, как у комрадов. Блестящий до остроты с одной стороны – с пилообразными зазубринами с другой. Острие нацелено на большой палец.

– Не надо!.. – простанываю, прижатый щекой к холодной поверхности стола.

– Я только посмотрю, – ласково обещает сержант. Совсем как врач, решивший пощупать скальпелем живот больного. – Не бойся...

Закусываю до крови губу. Голова лагеря перехватывает мой бьющийся в разные стороны палец, ложит его на бок. Когда лезвие дергается, закрываю глаза.

Крик свой слышу словно со стороны. Перед глазами картинка последнего взмаха. Уверенное лезвие, поддевающее краюшек ороговевшей пластинки.

А-а-а!..

Боль – как смешно звучит это слово без практики! – пронзает тело, отзываясь конвульсиями. Излюбленное место пыток – подноговщина – скопление нервов и эрогенных зон пылает огнем.

Боль дергает палец, как марионетку, брошеную в костер.

Это настоящая боль, не заглушенная имплантом, природная, "инопространственная" боль.

Становится тошно, и на несколько секунд теряю сознание.

Меня возвращают к жизни ударами по лицу. Впихивают в руки розовеющие от крови белье и одежду. Поднимают из-за стола.

Уводят в открывающуюся дверь. Руку по прежнему жгут, хотя никто к ней не прикасается.

Голова концлагеря, вертящий пальцами пластинку ногтя с кровавой прослойкой мяса, кричит вслед своим писклявым приказным голосом:

– Только попробуй обмануть!

Меня уводят.

Обмануть? Не смогу. Не чем.

Уже всем фрсеналом, что был, всем, чем мог, обманул.

И не помогло.

**** **** ****

Дорогу к бараку я помню смутно. Пока меня ведут по коридорам и внутреннему двору, борюсь с уходящим сознанием. Боль в изувеченном пальце не утихает, разгораясь циклично. Стараюсь не касаться им тела или носимой одежды – от крови меня отмоют нескоро и рана не зарубцуется...

Помню только отдельные лица, смотрящие на меня, нагого, измучаного, но не испытывающего абсолютно никакого стыда.

Смотрящие с сочувствием, интересом и болью. И еще червствые, ничего не выражающие лица.

Потом меня бросают в камеру, где КИБэшник с ключами открывает наручники.

Дверь громко бряцкает, закрываясь.

Сотрясаемый дрожью доползаю до нар, никем – кроме меня – не занятых. Закидываю на вторую полку тряпки и скрючиваюсь на вонючем, покрытом бурыми пятнами матраце.

Положено рыдать, но я не плачу. Внутренне я ликую.

Единственный способ связаться со спутником – отрезать краюшек ногтя. Или оторвать его полностью. Первый вариант исключало отсутствие режущих принадлежностей – на откусывание сенсор не реагирует, считая за физическое повреждение нервного характера. Оставался второй вариант.

Сейчас я полностью чист, ничем не связан с прошлым. Сейчас я свободен от поиска свободы. Нет! А хотя...

Все равно до модуля мне не добраться, покуда я здесь.

Подниматься не хочется совсем: побои и порезы клонят в сон.

Но приходится. Следует обезвредить рану и одеться. Хотя бы частично.

Сбрасываю тряпки со второй полки ногой. Разгребаю их на полу.

Приходится все делать правой, стараясь не волновать левую.

Палец реагирует на каждое движение.

Из одежды в стопке оказываются: хлопчатобумажные трусы, майка, штаны и сорочка – из белья: наволочка и две простыни.

Натягиваю на себя все за исключением сорочки. Отрываю от наволочки ленту и, смачивая как могу в слюне, наматываю на палец. Жмурюсь и стискиваю зубы от жгучих импульсов. Вжимая шею, обнаруживаю неизвестно когда напяленый ошейник с помигивающим датчиком-глазком.

Снова пометили!

Запихиваю под себя простынь и кое-как расправляю. Потом заворачиваюсь в нее калачиком, прижимаю раненую руку к груди и забываюсь тревожным, не запоминающимся – слава Богу! – сном.

**** **** ****

Сколько времени я проспал – не помню. Перед сном тщательно давал наставление проснуться через полтора часа. При гипнотренировке это не проблема – дать задачу биологическим часам, но при нервном потрясении...

В общем, будет меня вовсе не внутреннее наставление. Будит меня датчик, беспокойно попискивающий на шее и отливающий красным цветом. Чертыхаюсь, понимая, что проспал больше, чем оставалось до посадки модуля, и времени не остается совсем – проворонил последний шанс...

Вскакиваю, протирая глаза. Обеими руками, совсем позабыв про незначительную, но не самую легкую травму. Замираю, ощущая, как быстро на меня накатывает меланхолия. И, чуть не плача, снова заваливаюсь на кровать. Закрываю ладонями заспанные и не желающие влажнеть в самосантиментах глаза.

– Блин! – простанываю, раздосадованно пиная ногой заднюю стенку нар. Охренеть...

Зачем я вообще засыпал? Мог бы хотя бы план побега составить.

Утопический – но хоть какой-то!

Датчик на ошейнике подло попискивает, напоминая какую-то не менее назойливую фигню.

Снова заворачиваюсь в сбившуюся простынь, стараясь заглушить непроизвольные подергивания подбородка. Проспал свободу – надо же!..

Лежу и думаю: а может попробывать? Может, не опоздал вовсе?

За мной бы наверняка прибыли, если модуль пришел в лагерь, второй ноготь оторвали бы. Или сделали то, о чем грозились.

Что-то там прокололи или что-то оторвали... И брансбойт куда-то...

Все-таки стоит попробывать. Только как?

Датчик на шее пищит, не переставая. Почему-то сейчас, а не сразу после пробуждения, соображаю подумать над причиной его чрезмерной активности. Повреждение пальца? Вроде уже прошло все, опасность потери крови – ха! сгинула. Может, заражение? Антические гангрена и столбняк? Не смешите, и так веселее некуда...

Но без категорической причины, ошейник с биодетектором не завопил бы так. Значит, причина есть.

Все еще не нахожу сил покинуть пригретое место и подняться.

Черт тянет меня развернуть бинт на пальце левой руки. Слюна ссохлась, бинт слипся с мясом, связуемый запекшейся кровью.

Случайным движением разрываю соединение и снова кричу от боли. Рана, подсохшая, принимается кровоточить.

– Ёклмн! Ёпрст! – выкрикиваю бессмысленные нагромождения букв, извиваясь в конвульсяих и уродуя ногами заднюю стенку кровати.

И тут дверь, лязгнув замками, распахивается.

Тут же боль притупляется, и я, прекращая заниматься бессмысленностью, замираю на кровати. Слышны только визг датчика и шум приближающихся шагов.

Двое. Один охранник – с ключом, – другой...

Пришли за мной... Значит, модуль сел. Нужно сконцентрироваться и атаковать в нужный момент...

Что я мелю? Один против целого скопища тренерованных КИБэшников? Без намека на собственную вооруженность? Конечно!

Может, еще Санта-Совету с фургона кобальтом забросать? Или Галактику "Соляром" окупировать?

Но тот, что второй, оказывается не КИБэшником, не сержантом-садистом... На нем белый халат.

Врач.

А кого еще можно было ждать по сигналу "Болен!"?

– Это он, новенький? – интересуется голос врача.

Поднимаю глаза, изображая в конец больного. Врач седоват, хотя выглядит довольно молодо: поживи в таких условиях – не только побелеешь, но и вообще человеком-невидимкой станешь!

Он хмурится, склоняясь надо мной и прикасаясь к моей левой руке.

– Он самый, – голос второго, как из мусорного контейнера на терраформах. – Как там, док? Умрет скоро?

Слышится сдавленый хохот.

– Да вроде, рана не большая... – врач наклоняет голову в непонимании. На такие простенькие физические повреждения "пискарь" не реагирует... А! Может, не в ране дело? Пневмония там, СПИД-1, КЕНАТ? Мало ли чо? На посту прозавили, а сейчас приступ пошел... Эй, парень-шпионер, как чувствуешь себя-то?

Бурчу что-то неразборчивое, вываливая язык и пуская пузыри слюней. Еле удерживаюсь от смеха.

– Да он уже на том свете, считай! – решает за профессионала охранник. Можно в морг сразу – там усыпим. Скажешь, холерка напала...

Засовываю язык обратно в рот. Прохрюкиваю:

– Все в порядке... Не надо...

– Нет, парень, не в порядке. Придется тебя в лазарет забрать.

– Бросает охраннику: – Я бы сам рад в морг – меньше мороки.

Только важный больно этот попался. Из метафедерации прибыл. А ну, комрад, помоги...

Сначала за поясницу, потом за ноги ухватываются сильные руки и стаскивают с нар на коляску. Даже сквозь ткань ожеды чувствуется холод клюенки.

– Это уже второй с Метабуржуйки? – интересуется носитель мусорного голоса.

Коляска трогается. Несколько раз дрыгаю телом: опасность быть усыпленным миновала. Можно и повыпендриваться.

– Второй, второй... – выезжаем из камеры в коридор. – Первый еще до тебя был. Лет пять назад. Не успеваем сдавать заказ, а сволочи так редко появляются...

Охранник сопровождает нас, пока меня транспортируют помещениями – ни разу не выходим на открытое пространство – до самого лазарета.

Лазарет ощущается даже в воздухе: запах мышьяка и хлорки. И спирта. Несколько помещений лазарета, уставленные пружинными кроватями пустуют. Едем, не останавливаясь. У входа в последнюю, тупиковую палату охранник сменяется. Этот также в белом халате, только выглядит поумней и похирей. Но уже в нормальных пропорциях.

– Что с ним, док? – спрашивает он, кивая на мое подрагивающее тело.

– Пока не знаю. Приступ чего-то. Зови Вику, она у нас по инфекционным. А ну-ка, приподнимись...

Вплотную подкатив коляску к койке, врач перекатывает меня на последнюю. Помогаю ему, слегка напрягая мышцы спины. В какой-то момент обнажившийся нервами палец оказывается точно подо мной, и я снова вскрикиваю.

Охранник выходит в смежную палату. Орет:

– Викусик! Тебе работа прибыла!

– Иду! – ответный крик. Голос вполне приятный. Незнакомый.

А откуда в Социмперском концлагере у меня знакомые могут быть?

Лежу, смотрю в потолок. Белый. Иссиня белый. Холодный и неприятный. На Каскаде Геронии ни в одной клинике не было белого потолка. Зато зеленых... Дураки, потолки красными надо делать, чтобы глаза расслабляли...

Доктор вытягивает из устройства на тумбочке какие-то электроды и налепляет их на открытые участки кожи. Я продолжаю кривиться: на этот раз не безпричинно. Палец снова нарывает.

Легкие, ритмичные шаги приближаются. В палату, неся на руках комплект для принятия анализов, входит женщина. Слегка приподнимаюсь.

Таких я предпочитаю называть девушками. Стройная фигурка, не подчеркиваемая просторным халатом. Изящные и атлетические движения. Черные волосы до плеч, безвкусно завитые на концах.

Наведенные голубыми тенями глаза. Излишне много вызывающе красной помады на губах. Внешность имеется, но испорчена косметикой и глупой модой. Если немного подправить...

Она же медсестра! – одергиваю свои мысли.

– Вика, посмотри, чего этот "пискарь" так взбесился. У него приступ какой-то... Выясни: там анализы всякие сделай...

– Хорошо, – Вика ставит комплект трубочек и приборов на тумбочку. Там, в лаборантской, у меня вакцина растет... от того грибка, что у шпионов между ног в рост пошел...

Приглянь, а?

– Какого грибка? – врач непонимающе.

– Какая разница! Приглянь и все. Там компутер рядом – скажет, что делать. Давай, пока я тут управлюсь. С прИступником...

– Добер, – соглашается врач и уходит, невзначай хлопая девушку по попке.

Та, не оборачиваясь, процеживает:

– Козел!..

И, распечатывая одноразовый шприц, наклоняется ко мне.

– Руку давай, приступник!

Подаю левую – медсестра как-раз слева. Слегка протирев спиртом, Вика всаживает в найденную без подкачки вену иглу.

Вздрагиваю. Концентрация моего любимого цвета медленно заполняет внутреннее пространство шприца. Шприц вытаскивают и прикладывают ватный тампончик. По привычке сжимаю руку в локте.

– Что с пальцем? – спрашивает девушка, выдавливая кровь в трубочку анализатора.

– Ноготь... оторвали... – совсем безжизненно процеживаю.

Охранник саркастически подмечает:

– Вот видишь, Викусик, как ты исцеляюще на людей действуешь!

Когда его привезли, совсем говорить не мог.

– Ну, твою ж смертельную невинность я излечила... – с еще большей долей сарказма отзывается Вика.

Охранник хмыкает и замолкает. Поглядываю в его сторону: тот опирается на дверь, барабаня пальцами по кобуре с пистолетом и бросая сластолюбивые взгляды на чуть наклонившуюся девушку.

Вика в это время готовит очередную иньекцию. Отламывает носик капсулы, набирает в шприц до границы "пять кубиков". И подогнав легкими ударами ногтя пузырек к иголке – незаметно опускает в нагрудный карман. ?..

– Сейчас мы тебе палец отремонтируем, – заботливо говорит и снова склоняется над моей кроватью.

Лейкопластырь модели "слоенка" мягко ложится на вспухшую до бардового цвета поверхность отсутствующего ногтя. Немного ежусь – даже не от боли, а от прикосновения женских пальцев.

Вовсе прекращаю дергаться – только ошейник по прежнему пищит.

– Вот и все, – говорит она. Но не спешит выпрямляться и отходить. Ее руки с дешевым маникюром цвета губ быстро, невзначай поднимает переднюю часть ее белого халата.

Поднимают достаточно высоко, чтобы это не показалось случайностью. Глаз я просто не успеваю отвести: кружевные черные трусики, скрывающие за собой часть упругих бедер, и пояс, одетый на красивую, но не такую тонкую, как у выскочек-моделей ее же возраста, талию.

Вика отворачивается от меня, когда до меня наконец доходит:

"Зачем пояс на голое тело?" Тем более цифровой... С горящими зеленым фактор-показателями...

Быть этого не может! Или опять совпадение?

Вика поворачивается к застывшему охраннику. Приближается к нему медленно, покачивая бедрами и одну за одной расстегивая пуговицы на халате. Не до конца. Мне она видна только со спины – тело скрывает белая материя. Но о происходящем могу судить по реакциям на лице охранника: он напряжен-удивлен. По ее стройным ногам ползут по мере движения черные трусики. Вот она поднимает ногу, делая широкий шаг на пути к солдату – и трусики соскальзывают на пол.

Я приподнимаюсь, совершенно забывая о роли больного, но сообразить, что делать не успеваю.

Вика прижимается всем телом к ошалевшему от наглости медсестры охраннику – особенно низом живота – и, обняв за шею, целует.

Сердце мое бешено колотится. Если это... она... тогда зачем присосалась к этому комраду?

И тут лицо охранника искажает гримасса боли. Он начинает захлебываться собственным языком, но девушка его не отпускает. Пока тот с бурой физиономией безжизненно не оседает на пол. В последний момент Вика вытягивает из его шеи опустевший иголочный шприц. Брезгливо отдергивает руки, позволяя телу с глухим ударом брякнуться на пол.

Потом она поворачивается ко мне, застегивая "опорные"

пуговицы.

– Нет времени на обьяснения, – говорит Вика, отметая полчище вопросов. – Помоги его затащить на койку.

Вскакиваю на ноги. Вика бросается к двери, прикрывает ее.

Я подхожу к телу охранника и подхватываю под мышки.

– Что ему всадила? – интересуюсь шепотом.

– Не морфий, – коротко отвечает и хватает за ноги.

Переносим охранника на койку, где я лежал. Вика снимает с него халат, а мне приказывает разоблачиться самостоятельно.

Идея ясна: нам предлагают обменяться нарядами.

– Как снимается этот ошейник? – спрашиваю, одной рукой застегивая халат, а другой ощупывая кольцо с не прекращающим пищать датчиком.

– Давай сюда, – Вика притягивает меня к себе и, достав из кармана фартука лазерогубцы, перекусывает ремешок. – Вот и все. Теперь цепляем детектор на шею этому кретину и уходим.

Не забудь пистолет.

Защелкиваю кобуру на поясе, сковывающем белый халат.

Мы готовы бежать, когда за окном взвывает серена и слышится шум ракетных двигателей. Вика останавливается, прислушиваясь.

– Это моя лягушенка в коробченке едет, – поясняю и, хватая девушку за руку, выбигаю из комнаты.

– Какая лягушенка? – хмурится Вика.

Я не отвечаю. Из двери, ведущей в лаборантскую с колбой в руке выходит седой доктор.

– Вик, вакцина переспела...

– В ноги, – подсказывает моя спасительница шепотом.

Доктор не успевает опомниться, как комнату оглушает выстрел.

Из простреленной икры хлещет кровь. Врач с криком скрючивается на полу.

– Быстрее! – Вика хватает меня за руку и тянет к выходу.

Теперь серена сотрясает и помещения лазарета. Рев за окном переходит в громовое пение. Мы бежим сквозь комнаты, подстреливая пришедших в замешательство комрадов. Наконец выбегаем к лестничной клетке. Тут я останавливаюсь.

– Что такое?

– Как выйти во двор? Ты здешние помещения знаешь, как пять пальцев: давай веди!

– Зачем во двор? – Вика хмурится.

– Наверняка, модуль сядет именно там. Это наш единственный шанс! На орбите висит в режиме "невидимки" целый линкор...

– Модуль?.. Зачем нам на корабль, если мы сможем воспользоваться мультиходом?

– Здесь есть собственный мультиход?

– Еще бы! Без внутригосударственных ограничений. КИБ:

подвластна любая планета, включенная в мультикатакомбы Метафедерации. Тем более, возле твоего модуля и образуется непробивное средоточие вооруженных до зубов солдат. Никто и не догадывается, что ты наберешься наглости сунуться в штаб за мультиходом! Пошли...

Это меня оканчательно убеждает. Плюю на потерянный ноготь, стоивший мне вызова корабля, и иду за девушкой.

Мы поднимаемся на этаж выше, где нас уже поджидают. Белые халаты вводят в ряды комрадов смуту, и это позволяет расстрелять нам их за считанные секунды. Эхо еще бьется в лестничном проеме, как мы переступаем через тела и бежим по коридору.

Охраны здесь практически нет. Из дверей кабинетов высовываются перепуганые физиономии, которые тут же засоваваются. Снаружи двери по какой-то причине оснащены засовами. Мы эти засовы задвигаем по мере продвижения.

– Здесь сворачиваем, – Вика кивает на дверь.

С двух ударов дверь распахивается. Внутри, в окружении молоденьких девочек, еще школьниц, голова концлагеря в спешке застегивает сорочку. Этому я стреляю уже не в ноги – в грудь.

С хриплым стоном голова падает в рассыпающиеся обьятия молодых наложниц.

Девочки принимаются визжать.

– Здесь что: вся Социмперия извращенцы? – выпрыскиваю.

– А ты что думал. Высококультурная правовая держава? Не останавливайся, мультиход в следующей комнате!

Гипертрофированная жестянка приемника/передатчика мультиэнтранса осталась без охраны. Зато за спиной слышатся возгласы и приказы. Рев двигателей стих после едва ощутимого сотрясения: модуль сел.

Вика закрывает дверь и наваливается на нее спиной.

– Надвинем шкаф, – решает.

Пока я баррикадирую дверь, Вика управляется с терминалом инопространственного транспортера. В дверь начинают ломиться.

Несколько раз стреляют. К счастью, пули повязают в содержимом шкафа.

– Куда? – спрашивает Вика.

– А куда нужно, Рия? – уточняю.

Она смотрит на меня, но не как на сумасшедшего, решившего во время нашевствия инопланетян покончить с палестинцами.

– Оружие меня не интересует, – заявляет она после паузы, усердно махая головой. Ее черны волосы разлетаются солнцеклешем. – Назови место, где нас никто не тронет.

Шкаф содрогается от ударов все сильней.

Оружие ее не интересует... А что же тогда? Я? Ну коли так...

– А меня Оружие интересует. Гони на Клондайк!

– Клондайк? – брови, подпрыгивающие и высоко над переносицей выстраивающиеся в линию, выдают ее удивление. – Без проблем:

будет сделано...

Шкаф уже отъехал, и из образовавшейся щели высовывают руки с пистолетами КИБэшнки. Я заскакиваю в кабину мултиэнтранса незнакомой конструкции. Через секунду ко мне присоединяется Рия. Или Вика? За собой захлопывает дверцу с мягкой обшивкой изнутри.

– Но двоим в одном мультиходе путешевствовать нельзя! – перепугано возрожаю. – Опасность слияния обьектов!