Текст книги "Наследник 4 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 9

Глава 9

– Бояре, воеводы, служилые люди! – начал я, и мой голос, усиленный акустикой древней палаты, прозвучал неожиданно твердо и властно. – Вы все видели или наслышаны о страшных событиях, что произошли сегодня. Изменник, князь Василий Шуйский, замыслил и содеял страшное злодеяние! Он посмел поднять руку на государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Иоанновича!

По палате прокатился сдавленный гул. Кто-то ахнул, многие начали креститься, испуганно переглядываясь. Лица Нагих исказились еще большей тревогой, Ежи Мнишек вцепился в руку дочери.

– Но Господь не допустил свершиться этому! – продолжал я, возвышая голос. – Верные государю люди и честные стрельцы дали отпор изменникам! Заговор подавлен, главные злодеи схвачены! Государь наш, Дмитрий Иоаннович, – я намеренно сделал паузу, давая словам вес, – жив!

Новая волна шепота, на этот раз с оттенком недоверия и проблеска надежды, прошла по рядам.

– Но он тяжело ранен, – вынужден был я добавить, пресекая возможные радостные иллюзии. – И сейчас лекари борются за его жизнь. Пока государь наш не придет в себя и не сможет вершить дела государственные, вся тягость правления по обычаю ложатся на плечи Боярской думы! – Я обвел взглядом собравшихся бояр, многие из которых поежились.

«Думы, которую изрядно проредили!» – промелькнула мысль.

Одоевский и Хованский согласно кивали. Нагие выглядели несколько успокоенными упоминанием о верности Дмитрию, но все еще напряженными. Большинство бояр опустили глаза или поспешно закивали. Стрелецкие головы стояли неподвижно, их лица были непроницаемы.

– В это тяжелое для Отечества время я, князь Андрей Владимирович Старицкий, по праву крови и как первый боярин, назначенный самим царем, готов разделить с честными боярами это бремя и приложить все силы для наведения порядка, дознания этого гнусного заговора и наказания виновных! Всякий, кто попытается посеять смуту или не подчинится решениям Боярской думы и моим приказам, отданным во благо всей земли православной, будет считаться изменником и понесет суровую кару! Но один я с этим не справлюсь, ибо молод еще и горяч. Мне нужна помощь и совет опытных и верных государевых людей.

Я помолчал, давая им осознать сказанное.

Воцарилась напряженная тишина. Первым ее нарушил Власьев:

– Твои слова мудры и справедливы. Боярская дума готова положиться на тебя, Андрей Володимирович. Мы готовы служить отечеству.

Некоторые бояре, осмелев, тоже начали выражать поддержку.

– Славно! – заключил я. – Князья Одоевский и Хованский, вы первыми войдете в число тех, кто будет вести сыск по делу об измене Шуйских. Рассчитываю на вашу мудрость и беспристрастие. Афанасий Иванович! – обратился я к главе Посольского приказа. – Твой опыт в делах государственных и знание людей будут неоценимы. Прошу твоего участия в сыскном деле.

Власьев, явно польщенный таким обращением, низко поклонился:

– Готов служить, князь, как умею.

– Василий Петрович! – продолжал я, обращаясь к Головину. – Государева казна – основа силы государства. В эти смутные дни ее сохранность – дело большой важности. Надеюсь, ты приложишь все свои знания и усердие, чтобы она не оскудела, покуда царь наш не поправится.

Головин, бледный, но собранный, также отвесил поклон, пробормотав:

– Постараюсь, князь Андрей Владимирович.

– Князь Иван Михайлович Воротынский! – Голос мой прозвучал твердо, и я пристально посмотрел на него. – Надеюсь на твое содействие и верный совет. Порядок в Кремле и на Москве, вот на что я хотел бы опереться.

Воротынский, после секундного замешательства – видимо, не ожидал такого от меня после наших прошлых пикировок – выпрямился и с неожиданным достоинством произнес:

– Если моя служба может быть полезна государству и тебе, князь, я готов.

«Вот так, – подумал я. – Не прямые приказы, а просьба о помощи и совете. И каждому – лестные слова о его значимости. Посмотрим, как они себя проявят. По крайней мере, на время будут заняты и, возможно, почувствуют свою причастность к наведению порядка. А там видно будет, кто чего стоит».

– Стрельцы! – повернулся я к ним. – Надо обеспечить спокойствие в стрелецких слободах и готовность полков. На всех воротах Кремля выставить усиленную охрану! То же самое – на всех воротах Белого города и Китай-города и Земляного! За людишками всякими внимательно следить! Если кто бузу поднимет или грабежом промышлять станет, невзирая на чин, хватать, бока мять и на правеж тащить! Порядок должен быть!

Большинство присутствующих, получив указания, начали расходиться, негромко обсуждая услышанное.

Тут вперед выступил думный дьяк Богдан Иванович Сутупов, человек осторожный, но весьма сведущий в делах бумажных.

– Князь Андрей Володимирович, бояре честные! – начал он, низко кланяясь мне, а затем и собранию. – Ныне, когда свершилось такое великое и страшное дело, и когда народ московский в смятении и неведении пребывает, не худо было бы от имени Боярской Думы и всех чинов государевых составить грамоту ко всему православному христианству. Дабы разъяснить случившееся, вину изменников объявить и народ успокоить, дабы не было шатания в умах.

«А ведь дело говорит дьяк, – подумал я. – Именно это я и собирался сделать, но его предложение, высказанное при всех, только укрепит вес грамоты».

– Слово твое разумно, Богдан Иванович, – кивнул я. – Именно об этом я и хотел сейчас говорить. Такая грамота необходима, и составить ее нужно немедля, пока ложные слухи не поползли по городу. Ты же, как человек в слове искусный, и поможешь нам ее составить. Бумагу, чернила, перо – сюда, на стол!

Мигом принесли все необходимое. Сутупов, поклонившись еще раз, занял место за столом, готовый писать. Вокруг стола сгрудились Одоевский, Хованский, Власьев, Головин, Воротынский и другие наиболее знатные бояре. Дядья и дед встали позади меня.

– Пиши, Богдан Иванович, – начал я диктовать, стараясь, чтобы каждое слово звучало веско и убедительно. От Боярской Думы и от воевод московских, от князя Андрея Володимировича Старицкого и от всего освященного собора всему православному люду…

Сутупов быстро заскрипел пером. Я продолжал, тщательно подбирая слова, иногда советуясь тихим шепотом с Одоевским или дедом Прохором по поводу той или иной формулировки.

– Ведомо вам чиним, православные, какое великое и страшное злодейство замыслил и содеял бывший боярин, а ныне изменник и клятвопреступник, князь Василий Иванович Шуйский со своими братьями и советниками богомерзкими. Восхотел он, окаянный, по наущению диавольскому, пролить кровь христианскую неповинную, на государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси, руку поднять и престол его восхитить…

Я говорил, а дьяк писал. Присутствующие бояре слушали внимательно, кто-то одобрительно кивал, кто-то хмурился, но возражать никто не смел.

– И напали они, изменники, на государя нашего в его царском дворце, и ранили его тяжко, так что ныне государь наш лежит в болезни великой, и лекари лучшие борются за жизнь его… – Тут я сделал паузу. – Но по милости Божией и заступничеством Пречистой Богородицы, и молитвами всех святы, злодейство их до конца не свершилось. Мы, верные государю бояре и воеводы и князь Андрей Старицкий со своим полком и с верными стрельцами, и все православное воинство грудью встали на защиту помазанника Божия и изменников тех разбили, а главного злодея, Василия Шуйского, и его братьев, и многих их советников в руки взяли…

И ныне, по причине тяжкой болезни государя нашего, мы, Боярская Дума и все чины Московского государства, по совету и приговору, для сохранения мира и тишины в государстве, и для сыска над изменниками, и для управления всеми делами земскими, доколе государь наш не воспрянет от болезни своей, положили всю надежду на князя Андрея Володимировича Старицкого, яко на первого боярина, царского родича и доблестного воеводу, дабы он вкупе с Боярской Думой блюл порядок и справедливость…

Посему повелеваем всему народу православному сохранять спокойствие и порядок, не слушать никаких подметных грамот и ложных слухов, которые могут распускать недобитые изменники. А кто будет уличен в буйстве, грабеже или неповиновении, тот понесет кару суровую. А вы, православные, молитесь Господу Богу о здравии государя нашего Дмитрия Ивановича и о даровании мира и тишины земле Русской. А мы, бояре и воеводы, и князь Андрей Старицкий, клянемся вам живот свой положить за веру православную, за государя и за Отечество наше… – Я немного подумал. – К сей грамоте бояре и воеводы, и князь Андрей Старицкий, и думные люди руки свои приложили… И число поставь сегодняшнее!

Сутупов закончил писать и с поклоном подал лист мне. Я быстро пробежал его глазами.

– Хорошо изложено, – кивнул я. – Теперь пусть дьяки сделают несколько списков. Один прочитать на Лобном месте, другие разослать по приказам и в стрелецкие слободы и читать по всей Москве. Чтобы все знали, что в Москве есть порядок. А вы, бояре, – обратился я к присутствующим, – прошу вас также приложить свои руки к сей грамоте в знак общего согласия.

Это был важный момент. Подписав грамоту, они фактически признавали мою власть и ту версию событий, которую я изложил. После недолгого замешательства первым подошел князь Одоевский и поставил свою подпись. За ним – Хованский, потом Воротынский, Власьев, Головин… Один за другим бояре и думные дьяки прикладывали руки к документу. Я внимательно следил за каждым. Это была их первая присяга, можно сказать.

Когда с формальностями было покончено, я распустил бояр, оставив при себе лишь самых близких. Усталость навалилась с новой силой. Ежи Мнишек подошел ко мне, лицо его было полно тревоги.

– Князь, я прошу позволения видеть государя…

– Что до государя… лекари сейчас с ним. Как только они закончат, я сообщу вам о его состоянии.

Отпустив Мнишека и Марину, я подозвал одного из своих сторожей.

– Узнай у лекарей, что с царем и Басмановым. И пусть старший из них немедля явится ко мне сюда.

Я остался в Грановитой палате с дедом Прохором, дядьями Олегом и Поздеем, Прокопом, да Хованским и Одоевским. Рядом терлись Нагие, но я на них так глянул, что они предпочли уйти.

Вскоре вернулся сторож, а с ним – один из пожилой немец с усталым и озабоченным лицом.

– Ну, что скажешь, лекарь? – спросил я его без предисловий.

Немец почтительно поклонился.

– Государь Дмитрий Иоаннович получил тягчайшую рану головы, княже. Кость черепа пробита. Мы очистили рану, наложили целебные мази и повязку, но… – Он развел руками. – Боюсь, все в руках Божьих. Да и других ран у государя хватает.

– А боярин Басманов?

– У боярина Басманова множественные колотые и рубленые раны. Мы сделали все, что в наших силах, но и его состояние худо. Боюсь, и он эту ночь может не пережить.

Я молча выслушал. Новости были ожидаемы, но от этого не менее тяжелы.

– Делайте все, что должно, – твердо сказал я лекарю.

Тот снова поклонился и удалился.

Тишину нарушил Елисей, вернувшийся с лобного места перед Кремлем и наблюдавший как читают грамоту.

– Княже, в городе пока тихо. Стрельцы, что в кремле приняли весть спокойно, ждут приказов. Волынский доносит, что караулы на местах усилены. Но народ напуган, слухи ходят самые разные. Грамоту нашу уже читают на площади, народ толпится.

– Это ожидаемо, – кивнул я. – Главное, не допустить паники и грабежей.

Мы остались в узком кругу.

– Ну вот, внучек, – проговорил дед Прохор, нарушая молчание. – Взял ты на себя воз неподъемный. Что дальше думаешь делать?

Дальше… А что дальше? Лжедмитрий и Басманов, скорее всего, умрут. Шуйские в моих руках, но это не решает всех проблем. Смута… она как пожар, один потушишь – десять новых займется.

«Нужно действовать на опережение, – подумал я. – Пока все растеряны и напуганы, пока у меня в руках реальная сила – и военная, и символическая, в виде регалий и контроля над Кремлем. И нужно срочно связаться с теткой. Ее опыт может помочь».

– Дальше, деда, – сказал я, поднимаясь. – Дальше нужно удержать то, что мы взяли. Готовьте гонца. Срочно. К инокине Марфе, в Подсосенский монастырь. Пусть доложит ей обо всем, что здесь произошло. И ждет ее ответа или приказа.

Я посмотрел в глаза родных. В них была усталость, тревога, но и решимость идти со мной до конца. И от каждого моего следующего шага зависела не только моя судьба, но и, возможно, судьба всей этой огромной, мечущейся в преддверии новых потрясений страны.

Так, же я направил людей к подворьям Шуйских. Дабы они там все взяли под охрану, про Скопина я тоже не забыл. А то разбегутся кто куда, да и народ мог к ним заявиться и устроить бучу.

День сменился вечером. Суматоха в Кремле постепенно улеглась, сменившись напряженной, выжидательной тишиной. Я провел все это время на ногах, обходя посты, отдавая распоряжения, стараясь лично удостовериться, что мои приказы выполняются. Дворец и прилегающая территория были взяты под плотный контроль моими людьми и стрельцами. Пленные изменники, включая Василия Шуйского с братьями, сидели под крепкой стражей в одном из подклетов, ожидая рассвета и начала допросов.

Мне даже успели подготовить опочивальню, но идея остаться на ночь в кремле вызывала отторжение. Я решил вернуться к себе на подворье в Китай-городе. Там в привычной обстановке и думалось легче, и отдохнуть можно было хоть немного, не опасаясь, что за каждым углом подслушивают или строят козни.

Оставляя Кремль, я позаботился о надежной охране. Половина моего старицкого полка осталась нести караулы вместе с людьми Хованского, Одоевского и Волынского, которого я назначил главным над всеми кремлевскими караулами и ответственным за ворота.

«Старый воевода, опытный, – размышлял я. – Не допустит оплошности. А то, что сын его ранен по моей вине… может, это даже заставит его служить усерднее, дабы показать свою преданность и заслужить милость для рода».

Перед отъездом я еще раз зашел в палату, где под присмотром лекарей лежал Дмитрий. Картина была безрадостной. Бледный, неподвижный, с редким, прерывистым дыханием. Немец-лекарь лишь развел руками, подтверждая свои прежние опасения. Басманов, которому тоже пытались оказать помощь, был не лучше.

«Два почти покойника» – мрачно подумал я, покидая дворец.

Агапка же со своими послужильцами также отправился со мной. Москва гудела, как рассерженный улей, но беспорядка или побоища нигде не было. Народ толпился у церквей.

Усталость валила с ног, но сон не шел. Мысли крутились в голове, одна тревожнее другой. Гонца к инокине Марфе отправили, но ответа от нее можно было ждать не раньше чем через день-два, если повезет. А события могли развиваться стремительно.

Под самое утро, когда небо только начало сереть, я наконец забылся тяжелым, беспокойным сном, но всего на пару часов, а потом меня разбудил встревоженный голос Елисея, вломившегося в комнату.

– Княже, проснись!

Сон как рукой сняло. Я рывком сел на лавке, где и уснул, не раздеваясь. Сердце тревожно заколотилось.

– Что случилось⁈

– Сторожа от государевых покоев прибыли… с вестью черной. – Елисей понизил голос.

Через мгновение в горницу ввалились два моих сторожа, бледные, с красными от бессонной ночи и, кажется, слез глазами. Они рухнули передо мной на колени.

– Княже… государь… – начал один, но голос его прервался.

– Говори! – приказал я.

– Государь Дмитрий Иоаннович… преставился, – выдавил наконец второй. – Перед самым рассветом. Лекари ничего сделать не смогли… Отмучился.

Я молча смотрел на них. Теперь все менялось. Кардинально.

– Басманов? – коротко спросил я.

– Тоже плох, княже, – ответил сторож. – Лекари говорят, не жилец. Едва дышит.

– Ясно. – Я поднялся. Голова была тяжелой, но мысли, наоборот, прояснились, стали острыми и холодными. – Собирайтесь. Нужно ехать в Кремль. Немедля. Деда, дядьев поднять, всех моих людей. И быть наготове.

Я начал быстро одеваться, затягивая пояс с саблей. Прокоп и Богдан уже влетели в горницу, услышав шум. Их лица были встревожены.

«Теперь все зависит от того, как я поведу себя, – думал я, натягивая кафтан. – Кто первым заявит о своих правах, кто покажет силу. Марина? Бояре? Или…»

Не успел я додумать эту мысль, как со двора донесся громкий шум, крики, лязг оружия. Елисей, выглянув в окно, побледнел еще больше.

– Княже! Там… там много людей! Вооруженных! Ворота ломают!

Мы выскочили на крыльцо.

– Пушку заряжай, – тут же рыкнул я, готовясь к неприятностям.

Выкатили пушку и тут же принялись заряжать. Народ готовился к бою.

Когда пушка была заряжена и готова, я приказал открыть ворота.

Впереди, с наглой ухмылкой на лице, стоял Мацей. Рядом с ним – капитан иноземной гвардии Маржерет, его рука лежала на эфесе шпаги.

Мацей развернул какой-то свиток с вислой печатью.

– Именем ее величества государыни царицы и великой княгини Марины Юрьевны! – провозгласил он громко, так, чтобы слышали все. – Князь Андрей Володимирович Старицкий! Ты обвиняешься в государственной измене, в участии в заговоре боярина Шуйского с целью убийства государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Ивановича, и в попытке захвата власти! А также в намерении покуситься на жизнь ее величества государыни царицы!

Глава 10

Глава 10

Я посмотрел на своих людей, которые уже сгрудились рядом: дед Прохор, дядья Олег и Поздей, Прокоп, Богдан, Елисей, и остальных. Их лица выражали ярость и готовность драться. Но силы были слишком неравны.

– Что за чушь ты несешь, Мацей⁈ – рявкнул я. – Какая измена⁈ Я спас государя от Шуйского! А схватить меня, князя Старицкого, первого боярина, вы можете только по приказу самого царя! Я ему крест целовал!

Я перевел взгляд на хмурых стрельцов, стоявших за спинами поляков и иноземцев.

– Стрельцы! А вы кому крест целовали? Государю Дмитрию Иоанновичу или… этой полячке? Той, что до сих пор веру нашу православную не приняла? Той, которой никто из вас креста не целовал и верности не присягал⁈ Кто она такая, чтобы грамоты такие писать и верных государевых слуг изменниками объявлять⁈ Вчера вся Боярская дума утвердила грамоту, где сказано, кто истинный изменник, а кто за царя и Отечество стоял! Или вы ту грамоту уже забыли⁈ Вы что же, стрельцы, хотите, чтобы теперь схизматики и ляхи здесь власть имели и веру нашу православную на поругание отдали⁈ Вы вообще кому верите?

Стрельцы замялись, послышался неясный гул. Мои слова явно задели их за живое. Многие из них действительно были вчера на площади или слышали о грамоте, и теперь их ряды заметно дрогнули.

Но тут вперед выступил их сотник, дородный мужчина с рыжими, нахально топорщившимися усами.

– Не слушайте его, братцы! – зычно крикнул он, перекрывая шум. – Врет все князь! Старицкий сам на него руку поднял, с Шуйским в сговоре! Я сам слышал, как царица Марина…

«Продался, тварь, полякам! – с яростью подумал я. – Или давно уже был их человеком. Вот почему эти стрельцы так покорно за Мацеем пошли».

Слова сотника, однако, возымели действие. Ропот среди стрельцов стих, они снова неуверенно сжимали оружие, растерянно глядя то на своего командира, то на меня.

Мацей, которому явно придало уверенности выступление продажного сотника, снова расплылся в ухмылке.

– Приказ отдан ее величеством государыней царицей Мариной Юрьевной! Именем ее и действуем! Так государь наш, царь Дмитрий Иоаннович, к великому прискорбию, от ран, нанесенных тобой и Шуйским, сегодня на рассвете преставился. И ее величество царица, как законная его супруга и наследница, приняла на себя бремя правления. А первым ее указом было – покарать изменников! Всех изменников, князь! Включая тех, кто под личиной верности пытался проложить себе дорогу к трону!

Я же, не давая ему насладиться моментом, повернулся к иноземным наемникам Маржерета.

– А вы! – крикнул я им, стараясь говорить громко и отчетливо. – Где вы были вчера, когда царя убивали⁈ Почему не защитили своего господина⁈ А теперь, значит, здесь, чтобы хватать тех, кто его спасал? Продались уже новым хозяевам, так быстро?

Капитан Маржерет, нахмурившись, что-то прорычал своим людям, но было видно, что мои слова не пришлись ему по вкусу.

– Я больше дам! – крикнул я следом. – Вдвое больше, чем вам пообещали эти! Служите честно, и будете вознаграждены!

Маржерет на мгновение задумался, но затем покачал головой.

– Князь, ты проиграл, – сказал он уже по-русски, хоть и с сильным акцентом. – Приказ есть приказ. Мы служим тому, кто платит и кто у власти.

– Уверен? Это твое последнее слово, капитан? – спросил я, чувствуя, как внутри все холодеет.

Маржерет молча кивнул, его рука крепче сжала эфес сабли.

«Твари! – ярилась мысль. – Окружили. И что теперь? Сдаться? Нет уж! А может… дать бой? Здесь, на улице? Пушка из ворот ударит картечью. Да, их больше. Но мы у своего дома. Устроить им тут баню! Вырезать чертям!»

Рука сама легла на рукоять пистоля. Взгляд мой метнулся к деду, дядьям. Они поняли. В их глазах была стальная решимость.

Мацей снова осклабился:

– Ну что, князь? Время вышло. Сдаешься или…

В этот самый напряженный момент, когда я уже почти готов был отдать приказ своим людям открыть огонь, с противоположного конца улицы, из-за спин отряда Мацея, что блокировал выход с подворья, донесся нарастающий гул множества голосов, конский топот и зычные команды.

Люди Мацея и Маржерета, стоявшие лицом к моему подворью, встревоженно заозирались, их строй дрогнул.

– Что там еще за шум⁈ – взревел Мацей, еще не понимая масштаба новой угрозы.

Из-за поворота улицы показалась внушительная сила – плотная масса пеших и конных воинов, которая быстро отрезала людям Мацея пути к отступлению по улице.

И тут же с той стороны улицы, из-за их спин, раздался грозный крик Матвея Григорьевича Волынского:

– Именем Боярской думы! Что за сборище здесь⁈ Кто смеет угрожать князю Андрею Володимировичу Старицкому⁈ А ну, расступись, сволочь, или всех на плаху пошлем!

Голос Волынского был подхвачен его людьми:

– Дорогу! Дорогу верным государевым слугам!

Вот теперь Мацей понял, что оказался в полной ловушке. Его лицо исказилось от ярости и отчаяния. Он оглянулся на меня, стоящего у ворот своего подворья, затем на неумолимо приближающихся сзади воинов Волынского.

Шансов на переговоры или бегство у него не оставалось. Его глаза безумно сверкнули, и он вдруг с неожиданной прытью выхватил из-за пояса короткий пистоль.

– Zdechnąć! – истошно завопил он по-польски, направляя пистоль прямо на меня. Видимо, решил, что если погибать, то хотя бы утащить с собой и меня.

Время, казалось, замедлило свой бег.

Я видел расширенные зрачки Мацея, его палец, нажимающий на курок. Но прежде чем Мацей успел выстрелить, раздался сухой щелчок другого курка.

Игнат, мой верный сторож, стоявший рядом, успел раньше. Пуля ударила Мацея. Его выстрел ушел в небо, а сам он с воплем боли повалился на землю.

Рыжий сотник со своими стрельцами, понимая, что их зажали с двух сторон, и их предводитель-поляк ранен, окончательно пали духом и начали бросать оружие.

Тут же, видя падение Мацея и понимая, что это их последний шанс, отчаянно завопил капитан Маржерет. Он и его иноземные наемники, а также поляки, с ревом ринулись вперед, на моих людей, стоявших у ворот подворья, пытаясь прорваться через нас, а там и уйти, ведь путь назад, был отрезан людьми Волынского. А нас меньше.

– Держать их! Пали! – взревел я, и мои люди ответили залпом из пистолей.

Пушка, удачно развернутая во дворе и нацеленная на выход с улицы, грохнула прямо в гущу атакующих, разметав первые и вторые ряды тех, кто еще пытался прорваться к нам, и создавая еще больший хаос.

Завязалась короткая, но невероятно ожесточенная рубка на пятачке перед моими воротами и в самой арке ворот. Выжившие поляки и наемники Маржерета дрались с отчаянием обреченных. Но люди Волынского уже ударили им в спину. Мы теперь сами перешли в атаку, тесня деморализованного врага. Схватка быстро пошла на убыль.

Маржерет, получив ранение в плечо от сабли дяди Олега и видя, что его люди перебиты или сдаются, с проклятием опустил шпагу.

– Довольно! – прохрипел он, зажимая рану. – Мы сдаемся.

Через несколько минут все было кончено.

Улица перед моим подворьем была завалена телами убитых и раненых поляков и наемников. Несколько моих людей тоже получили раны, но, слава Богу, убитых среди моих не было.

Игнат, мой спаситель, отделался лишь царапиной на щеке. Я подошел к нему и крепко стиснул плечо.

– Спасибо, Игнат. Жизнью тебе обязан.

Парень только смущенно улыбнулся.

Раненый Мацей корчился на земле, его уже связывали мои сторожа. Рыжий сотник и его стрельцы, не участвовавшие в последней атаке, стояли под охраной воинов Волынского, дрожа от страха.

Во двор, отряхивая с себя пыль и кровь, вошел Матвей Григорьевич Волынский.

– Ну ты тут устроил, княже! – крякнул он, оглядывая побоище. – Едва успели! Рассказывай, что за чертовщина приключилась? А этот, – он кивнул на скулящего Мацея, – я смотрю, особо буйный оказался?

– Здравствуй, Матвей Григорьевич! – ответил я, тяжело дыша и утирая пот со лба. – Спасибо, что подоспел! Без тебя бы нам туго пришлось. Да вот, гости незваные пожаловали. С грамотой от имени «царицы Марины». Меня, оказывается, в государственной измене обвиняют, в сговоре с Шуйским и в убийстве государя Дмитрия Иоанновича. А этот вот, – я ткнул пальцем в Мацея, – еще и в меня стрелять пытался.

Волынский изумленно покачал головой.

– Вот как? А я-то думал, мы вчера вместе с тобой, княже, Шуйского и ловили, а государя от его сабли спасали! Чудны дела твои, Господи!

– И как же ты здесь оказался? – поинтересовался я.

Волынский крякнул, поправляя на себе кольчугу.

– Едва рассвело, княже, как меня подняли твои люди, что несли службу у царских покоев.—Доложили – государь преставился. Царствие ему Небесное, – Волынский истово перекрестился, и все вокруг, включая моих людей, последовали его примеру. – А следом почти тут же донесли, что поляк этот, Мацей, с десятком своих иноземцев спешно покинул Кремль. Я сразу неладное почуял, послал за ним своих, – проследить, куда это он так спозаранку. А те вернулись, да и доложили: Мацей этот, оказывается, не просто так уехал. Встретился он за кремлевской стеной с сотней стрельцов этих, – Волынский презрительно махнул рукой в сторону обезоруженных стрельцов рыжего сотника, – да с наемниками Маржерета, да другими ляхами, и вся эта орава прямиком к твоему подворью направилась. Я тут же понял – быть беде. Поднял всех, кого смог: остатки твоего полка, что в Кремле были, да своих людей и стрельцов с кремлевских караулов. Вот, едва успели…

– Ты спас мне жизнь, Матвей Григорьевич, – сказал я искренне. – И не только мне, но и всем моим людям. Этого я не забуду. Я обернулся к своим дядьям и деду. – Что ж, – голос мой обрел стальную твердость, – кажется, все окончено. Мацея, который теперь еще раз в покушении на мою жизнь обвиняется, этого рыжего сотника-предателя и капитана Маржерета – под усиленную стражу и в колодки! Остальных пленных разоружить и также взять под присмотр. Будем разбираться, кто по злому умыслу пришел, а кто по глупости или по приказу. Мои люди и воины Волынского с готовностью принялись выполнять приказ.

– Теперь, Матвей Григорьевич, – сказал я, когда непосредственная угроза миновала, – нужно немедля возвращаться в Кремль. Пока мы тут разбирались, в городе черт знает что могло начаться. Пленных этих, – я кивнул на связанных людей Мацея, – тоже туда, под усиленный конвой.

– Верно говоришь, княже, – согласился Волынский. – Негоже нам здесь прохлаждаться. В Кремле сейчас каждое верное слово и каждая сабля на счету.

Я подошел к своим людям, что стояли во дворе, кто перевязывая раны, кто просто пытаясь отдышаться.

– Спасибо! – сказал я громко, глядя им в глаза. – За верность вашу, за отвагу! Не забыть мне этого. Но главные дела еще впереди. Собирайтесь, едем в Кремль!

Попытались найти грамоту с печатью, что была у Мацея, но так и не смогли.

Во дворе снова все пришло в движение. Мои люди, воодушевленные победой, быстро строились. Пленных подгоняли пинками.

Усталость как рукой сняло, вместо нее пришло злое, решительное возбуждение.

Я понимал, что этот день только начался.

Пока ехал, размышлял о случившемся и понимал, что сам позволил этому случиться. Надо было вчера в кремле остаться, но очень уж устал за день, да и не комфортно мне там было. Вот и решил дома выспаться. Выспался… Чуть навечно не уснул!

Немногие стражники, что остались на постах в Кремле, выглядели растерянными. Матвей Григорьевич, спеша мне на выручку, забрал с собой почти всех.

Кремль, сердце Москвы, оказался практически беззащитен!

Едва мы въехали на Соборную площадь, я спешился.

– Дядя Олег, дядя Поздей! – Голос мой звучал резко, не терпя возражений. – Немедленно найти Ежи Мнишека и его дочь, Марину! Они где-то во дворце. Доставить их в Грановитую палату, где я буду ждать. Под усиленной охраной, разумеется. И без всяких нежностей, пока я не разберусь, кто из них какую игру ведет. Живо!

Дядья, понимая всю срочность, коротко кивнули и, собрав по десятку бойцов, скрылись в дворцовых переходах.

– Прокоп! – Я повернулся к нему. – Старец Иов, бывший патриарх, все еще у тебя на подворье?

– Да, – подтвердил Прокоп.

– Людей к нему! С почетом, но быстро! Пусть немедля едет в Кремль. Скажешь, князь Старицкий его совета и благословения ждет по делам великой государственной важности. Его слово нам сейчас может стоить дороже золота.

Прокоп поспешил исполнять.

– Елисей! – продолжал я раздавать приказы. – Всех бояр Думы и глав приказов – немедленно сюда, в Кремль! Одоевского, Хованского, Власьева – в первую очередь! Сбор также в Грановитой палате. Никто не должен отсидеться!

Елисей метнулся исполнять.

Я же повернулся к деду Прохору и Матвею Григорьевичу Волынскому.

– Деда, Матвей Григорьевич! На вас – пленные. Мацея этого, поляка языкастого, да рыжего сотника-предателя и Маржерета – немедленно на допрос! В разные места их, чтобы не сговорились! И вытрясти из них все, до последней капли! Кто отдал приказ? Кто за этим стоит? Какие у них были дальнейшие планы? Все! И как только что-то узнаете – немедленно доложить мне! Времени у нас мало. Остальных пленных – поляков, наемников, стрельцов этих заблудших – пока просто приглядывать. С ними позже разберемся.

Дед Прохор и Волынский обменялись понимающими взглядами.

– Будет сделано, Андрей, – твердо сказал дед.

– Постараемся, княже, – добавил Волынский.

Они отправились организовывать допросы.

Я же направился в Грановитую палату. Прежде чем туда войти, решил взглянуть на тело покойного Дмитрия.

Меня провели в одну из опочивален, где на высоком ложе, уже укрытый парчовым покрывалом, лежал тот, кто именовался царем и великим князем Дмитрием Иоанновичем. Возле него, со скорбными лицами, стояли лекари – старик-русич и немцы из аптекарского приказа. Увидев меня, они почтительно поклонились.