Текст книги "Наследник 4 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Андрей! Набат! По всем церквям бьют!

– Слышу! – Я быстро натягивал сапоги и подпоясывался. – Надо узнать, что стряслось! Елисей!

Но Елисею не пришлось бежать далеко. С улицы уже доносился нарастающий гул множества голосов, крики, топот сотен ног.

– Ляхи царя убить хотят! – раздался чей-то истошный вопль совсем рядом. – Бояре-изменники! Царя нашего православного губят! Вставай, народ!

Шуйские сработали. Именно этот клич – защита царя от поляков-изменников – был нужен, чтобы поднять народ. Толпа, подогреваемая страхом, ненавистью и умело пущенными слухами, хлынула на улицы. Началось. Послышались крики ужаса, звон разбитого стекла, звуки борьбы – москвичи начали громить дворы, где жили поляки.

Я выскочил на крыльцо. Мои воины тоже были здесь, и все прислушивались.

– Брони вздеть, готовь пушку, – рявкнул я, и тут же началось движение, народ быстро одевался и готовился.

– Никого не впускать и не выпускать без моего приказа! – скомандовал я. – Елисей, отправь кого к кремлевским воротам, пусть приглядывают, а если отряды воинов туда едут, быстро ко мне.

Елисей тут же отправил троих приглядывать за воротами в кремль. Время шло, минуты тянулись.

И тут до моих ушей донесся новый, страшный гул, приближающийся именно к нашему подворью. Это была другая толпа. И кричали они совсем иное.

– Старицкий! Предатель! Выходи! Ляхам продался! Царя продал! Иуда! Смерть изменнику!

Я замер. Толпа шла ко мне.

«Ко мне⁈ Шуйский и сюда запустил свои щупальца, направив часть народного гнева на меня, как на возможного соперника и свидетеля? Или просто обезумевшая толпа готова была рвать любого, кто близок к царю, кто пировал с поляками? Сомнительно. Шуйский! Как я и думал, ну, это предсказуемо», – промелькнули у меня мысли.

Толпа начала ломиться в мои ворота, обвиняя в измене тому самому царю, которого другая толпа якобы спасала от поляков. Москва сходила с ума. Это был уже не просто бунт. Это был кровавый хаос. И я оказался в самом его центре, окруженный врагами со всех сторон.

– Ну что, Андрюша, гости к нам пожаловали, – хмыкнул дядя Олег, вытаскивая саблю из ножен.

В этот момент мне стало вдруг спокойно, сколько я этого ждал? Сколько готовился, и вот она кульминация. Будущий день определит историю страны на десятилетия, а может, и дольше!

Гул нарастал. В ворота уже начали колотить чем-то тяжелым. Крики становились все яростнее.

– Отдайте князя-изменника! Смерть Старицкому!

Глава 5

Глава 5

Гул нарастал. В ворота уже начали колотить чем-то тяжелым. Крики становились все яростнее.

– Отдайте князя-изменника!

– Смерть Старицкому!

Я подскочил к воротам, приник к узкой щели между досками. То, что я увидел, заставило сердце упасть. Улица была забита людьми – чернь, мужики, посадские, вооруженные кто чем: кольями, топорами, рогатинами. Лица перекошены от ярости. Но среди этой ревущей массы я отчетливо разглядел группу людей – человек тридцать, не меньше, – стоявших плотно, ближе к воротам. Они были в стеганых тегиляях, некоторые даже в кольчугах, со шлемами на головах, при саблях. Простые горожане так не ходят. Это явно были не случайные бунтовщики, а опытные бойцы, направляющие толпу. Шуйский или кто-то еще позаботился о том, чтобы я не ушел.

Ворота затрещали под новыми, еще более сильными ударами. Кто-то притащил бревно и бил им, словно тараном. Мои люди, стоявшие за воротами, с трудом удерживали тяжелые засовы.

– Княже, долго не продержимся! – крикнул десятник Ивашка, один из людей Поздеева, выглянув из-за щита. – Бревно у них, воротную перекладину разобьют скоро!

– Пушка где⁈ – рявкнул я. – Тащите ее к воротам! Заряжай каменным дробом!

Люди засуетились, подкатывая небольшую легкую пушку, которую удалось привезти тайно, – к главному входу. Загрохотали шомпола, бойцы засыпали порох и дробь.

– Луки, самопалы, пистоли! Огонь по толпе! Не насмерть, но чтобы охладить пыл! Отгоните от ворот!

Внутри же все сковало холодом. Ведь толпа – это обычные люди, которых обманули, и они пришли. Если не сработает, придется бить по людям.

Войны разбежались по позициям. Все заняли места на невысоких стенах подворья и на крышах построек. Викша вскарабкался на тесовый забор, чтобы лучше разглядеть происходящее снаружи.

– А ну слезай, смерд! – раздался рев из толпы.

Не успел Викша и рта раскрыть, как в него полетел град камней. Один угодил прямо в голову. Парень вскрикнул и кулем свалился вниз, во двор. Его тут же подхватили товарищи.

– Стреляйте! – яростно крикнул я людям на стенах. – Не жалеть стрел! – И они начали стрелять поверх стен.

Послышался свист тетивы, редкие вскрики в толпе снаружи.

– Стреляют! Изменник! – взревела толпа еще яростнее. – Ломай ворота! Бей предателя!

Удары бревном стали чаще и сильнее. Дерево жалобно трещало.

Но я понимал – это лишь временная передышка. Толпа была огромна и разъярена, и среди шли умелые бойцы. Долго нам так не продержаться с полумерами. Нужно было что-то решать.

– По толпе бей, – решился я.

Здесь или я, или они!

Войны переглянулись, но приказ есть приказ. Во дворе снова началась лихорадочная подготовка, но теперь уже не к обороне, а к отчаянной атаке.

– Заряжай! Быстрее! – командовал Ивашка у пушки. Мои люди строились сзади, дабы после выстрела пойти в бой.

Все в доспехах, на конях, оружие наготове. Снаружи ревела толпа, ворота трещали под ударами бревна.

– Княже, благослови! – прохрипел Ивашка, поднося тлеющий фитиль к запальному отверстию пушки.

– Отворяй. – Засовы с грохотом отодвинули, створки распахнулись.

– С Богом! Пали! – Я выхватил саблю.

Грянул выстрел, картечь хлестнула по самым плотным рядам у ворот. Крики, паника…

– За царя Дмитрия! Вперед! Руби! – взревел я и ударил по бокам Черныша, вылетая на улицу.

Наш клич «За царя Дмитрия!» и стремительный натиск хорошо вооруженных людей возымели действие. Часть толпы, поднятая смешалась, не понимая, кто враг, кто свой. Другая часть, пришедшая сюда явно по наущению Шуйских или им подобных, на миг дрогнула от неожиданности и ярости нашего удара. Простые мужики с кольями и топорами, столкнувшись со сталью и дисциплиной, стали пятиться и разбегаться.

Но три десятка доспешных бойцов, стоявших ядром атаки, так просто не отступили.

– Держись! Бей изменника! – крикнул их предводитель.

Завязалась короткая, но злая рубка прямо перед воротами моего подворья. Эти были не чета пьяным шляхтичам – дрались умело и отчаянно. Лязг стали, хрипы, крики боли смешались с ревом разбегающейся толпы. Мои люди, воодушевленные прорывом, дрались яростно.

Преимущество в выучке и решимости было на нашей стороне. Через несколько минут сопротивление доспешной группы было сломлено. Больше десятка их лежало на земле – убитыми или тяжело раненными. Остальные, видя, что дело плохо, пытались смешаться с остатками толпы и удрать.

– Не упускать! – крикнул я. – Брать живьем!

Мои люди бросились вдогонку, сбивая с ног и обезоруживая пытавшихся скрыться бойцов. Вскоре перед нами на коленях стояло пятеро пленников, крепко связанных и изрядно помятых. Остальные либо погибли, либо сумели сбежать в общей суматохе. Толпа же рассеялась, оставив после себя пустую улицу, усеянную телами, брошенным оружием и мусором.

Я спешился, подошел к пленным. Они злобно зыркали исподлобья.

– Кто такие? Чьи люди? – спросил я. Пленные молчали. И тут подошел Елисей, который участвовал в захвате. Он вгляделся в лицо одного из пленников, затем другого. – Княже… – Он удивленно поднял на меня глаза. – Я ж их знаю! Вот этот, рябой, – ткнул он пальцем, – у Шуйского во дворе не раз виден был! А этот, чернявый, кажись, сынок князя Голицына!

Я присмотрелся. И впрямь, лицо рябого показалось мне смутно знакомым – кажется, я видел его среди челяди у Шуйского. А чернявый… Да, что-то знакомое было и в нем.

– Голицыны… – пробормотал я. – Значит, не только Шуйские. Все они заодно. И решили меня убрать руками вот этих псов да обманутых.

Я посмотрел на дымы, поднимающиеся над Москвой, прислушался к далекому гулу продолжающегося бунта. Идти сейчас к Кремлю, оставляя здесь этих пленных и не зная точной обстановки, было бы безрассудно.

– Затащить их во двор! – приказал я. – Допросить с пристрастием. Узнать все: кто послал, какой был приказ, что еще замышляют.

– Елисей, отправь людей к деду, Поздею, Агапке, к Одоевским и Хованским, Волынским пусть скажут, что в Москве беспорядки и бунт. Князь Старицкий к царю на выручку идет, и если они со мной, то я их жду на подворье. Только пусть поспешают. Ждать долго невмочно.

– Исполню, княже, – кивнул Елисей, и четверо запрыгнули в седла и помчались.

– Остальным – убрать убитых с улицы, раненым помочь, ворота укрепить. Мы пока остаемся здесь.

Мне оставалось только ждать, пока придут остальные и привезут вести с ворот кремлевских, проехал ли туда Шуйский или еще нет. Главное, не опоздать.

Время шло, минуты тянулись. Двор моего подворья гудел, как растревоженный улей.

Прибыл мой полк вместе с дядей и дедом. Приехал князь Одоевский с двумя десятками дворни, обряженной в тигеляи. Запыхавшись, подоспел князь Иван Хованский со своими людьми – тоже два десятка сабель и Агапка со своим десятком жильцов – лица у всех были мрачные, но решительные. Последними прибыли Волынские – степенный Матвей Григорьевич с двумя сыновьями, Иванами Большим и Меньшим, но людей с ними было всего пятеро. Видимо, не все решились или успели собраться.

Пленных после допроса крепко заперли в погребе под усиленной охраной. Двор очистили от тел, раненых перенесли в избы, ворота снова заперли и укрепили. Но расслабляться было некогда. Я собрал всех старших: дядю Олега, деда Савелия, Поздеева, Одоевского, Хованского, Агапку, Матвея Волынского – у себя в горнице. Мои десятники и сыновья Волынского остались ждать распоряжений снаружи.

В горнице было тесно и душно. За окном не умолкал гул набата и далекие крики. Все смотрели на меня, ожидая решения.

– Итак, бояре, воеводы, люди добрые, – начал я, обводя всех взглядом. – Вести у нас скудные, но происходит страшноей. Москва охвачена бунтом. По слову Шуйских народ поднялся ляхов бить да царя спасать. Пленные же наши показали, что Шуйские, Голицыны, Татищевы и иже с ними сами этот бунт и затеяли, дабы ляхов извести, а заодно, может, и царя. На меня же толпу натравили, чтобы я им не мешался.

– Предатели! – глухо прорычал Хованский, сжимая кулаки. Он был известен своей прямой натурой и нелюбовью к Шуйским.

– Что с царем Дмитрием – неведомо, – продолжил я. – Что думаете делать?

Наступила тишина. Первым заговорил Поздей, потирая рукоять сабли.

– Коли царь еще жив – идти на выручку надо, княже. Долг наш. Разбить изменников, пока они верх не взяли. Силы у нас теперь есть, пусть и невеликие. Внезапным ударом можем смять их.

– А коли мертв? – возразил степенный Матвей Волынский. – Коли Шуйский уже взял верх? Тогда идти в Кремль – самим в ловушку лезть. Нас там всех и положат. Может, лучше переждать здесь? Поглядеть, чья возьмет?

– Переждать⁈ – возмутился Одоевский. – Пока изменники трон захватывают? Да как можно⁈ Идти надо! Мертв царь или жив – идти и бить предателей!

– Горяч ты, князь Юрий, – покачал головой дед. – Прав Поздей – коли жив царь, идти надо. Прав и Волынский – коли мертв, идти в Кремль – погибель верная. А мы не знаем, как там дело обернулось.

– А толпа эта? – вмешался Агапка. – Вы супротив бояр идти хотите, а народ-то за них! Они ж кричат: «Ляхов бей, царя спасай!» Как мы супротив них пойдем? Нас свои же и побьют.

– Толпа обманута, – сказал я. – Но ты прав, Агапка. Идти против толпы сейчас – гиблое дело. И ждать здесь – тоже не выход. Шуйские про нас не забудут. Как только с Кремлем разберутся – придут сюда со всеми силами.

– Так что же делать, Андрей? – спросил дядя Олег, до этого молча слушавший. – Прикажи – мы исполним.

Я снова обвел взглядом собравшихся. Их лица выражали разное – решимость, сомнение, гнев, тревогу. Но все они ждали моего слова. Ответственность за их жизни, за исход этого дня лежала на мне.

– Мы пойдем в Кремль, – сказал я твердо. Все взгляды устремились на меня. – Но не сейчас и не с боем против всех. Мы пойдем под тем же кличем, что и Шуйские: «За царя Дмитрия!».

– Но зачем, княже? – удивился Хованский. – Если царь мертв, а Шуйские – предатели?

– Если царь мертв – мы это увидим. И тогда… тогда будет видно, что делать. Может, придется с Шуйскими говорить, а может, и против них идти, коли сила будет. А если царь жив? Если он еще держится? Тогда мы явимся как его верные слуги, как подмога. Наш клич собьет с толку и толпу, и самих заговорщиков. Они не посмеют открыто напасть на тех, кто идет «за царя». Это даст нам время осмотреться, понять, что происходит, и, возможно, мы решим, кто будет на троне. К тому же наш долг – быть при государе в лихую годину, мы ему крест целовали.

Я посмотрел на Поздеея, Одоевского, Хованского, Волынского, Агапку, Олега и деда Прохора.

– Это опасный путь. Почти такой же опасный, как и сидеть здесь. Но он дает нам хоть какой-то шанс действовать, а не ждать, пока нас придут резать нас, как овец. Кто со мной?

Мужчины переглянулись. План был дерзкий, рискованный, но это лучше, чем бездействие или слепая атака.

– Мы с тобой, княже, – первым сказал Поздей.

– С тобой! – поддержали Одоевский и Хованский.

– Веди, – кивнул Агапка.

– Будь по-твоему, племянник, – вздохнул Волынский. Дед Прохоро и дядя Олег молча кивнули.

– Тогда готовиться! – Я поднялся. – Сотня и люди Одоевского – впереди. Мы с Олегом, Савелием и моими сторожами – в центре. Хованский, Волынский, Агапка, прикрываете тыл. Двигаемся быстро, но плотно. На крики не отвечать, в мелкие стычки не ввязываться. Наша цель – Кремль, Спасские ворота! По коням!

И наша небольшая, но отчаянная рать двинулась из ворот подворья – навстречу неизвестности, бушующему хаосу и своей судьбе в сердце охваченной мятежом Москвы.

– За царя Дмитрия! – ревел Поздей, возглавляя авангард.

– За царя! – подхватывали мы в центре.

– За царя! – гулко отдавалось в арьергарде, где шли Хованский, Волынские и Агапка со своими людьми.

Мы двигались быстро, плотной колонной, стараясь не растягиваться. Улицы были завалены мусором, где-то валялись брошенные вещи, виднелись следы крови. Воздух был пропитан дымом и гарью – горели дворы, где жили поляки. То тут, то там попадались их трупы, растерзанные толпой. Те же, кто встречался нам на пути, заслышав наш клич «За царя!», шарахались в стороны, испуганно или недоуменно глядя нам вслед. Лишь изредка из подворотни раздавался враждебный выкрик или летел камень, но вступать в бой с нашим внушительным и организованным отрядом никто не решался.

Путь к Кремлю был недолог, но казался вечностью. Наконец впереди показались башни и стены древней крепости. Спасские ворота были открыты настежь, но охранялись усиленным караулом стрельцов. Увидев наш отряд, они заколебались, но, услышав знакомый клич «За царя Дмитрия!» и признав меня, тысяцкого пропустили без возражений, лишь провожая тревожными взглядами.

Внутри Кремля царил хаос, но иного рода, чем на улицах города. Здесь толпились растерянные придворные, лежали тела убитых – в основном поляков из царской охраны и свиты Мнишека, но были и русские. Следы недавнего боя были повсюду. Гул голосов, лязг оружия, тревожные крики эхом разносились по площади.

– К палатам! Живо! – скомандовал я, направляя коня к видневшимся впереди царским палатам.

Чем ближе мы подъезжали, тем яснее становилась картина. Перед входом в палаты на площади застыли в нерешительности две сотни стрельцов. Они были при оружии, но явно не понимали, что происходит и чьи приказы выполнять. Их командиры либо были убиты, либо перешли на сторону заговорщиков.

Рядом с ними плотным кольцом стояли вооруженные люди – боярские дети, дворяне, челядь – это был отряд Шуйских и их союзников. Они держали оборону, не подпуская никого ко входу. И у их ног, на земле, залитой кровью, лежал… царь Дмитрий.

Он был еще жив, но тяжело ранен – голова разбита, одежда разорвана и пропитана кровью, лицо искажено болью и, кажется, ужасом, а еще нога вывернута в иную сторону. Рядом с ним валялась сабля. Верные телохранители-иноземцы, пытавшиеся его защитить, лежали мертвые.

А над всей этой сценой, словно победитель, стоял князь Василий Иванович Шуйский. Рядом с ним – его братья, Дмитрий и Иван Пуговка, а также Голицыны, Татищев и другие знатные заговорщики. Лицо Василия Ивановича было спокойным, почти бесстрастным, но в глазах горел холодный огонь торжества.

Наш отряд остановился как вкопанный. Мои люди с ужасом и гневом смотрели на поверженного царя и торжествующих бояр.

Шуйский медленно повернул голову в нашу сторону. Увидев меня во главе прибывшего отряда, он не выказал ни удивления, ни страха. На его губах появилась ледяная, презрительная усмешка.

– А, и Андрюшка! – выплюнул он с презрением. – Явился, не запылился! – произнес он громко, так, чтобы слышали и стрельцы, и его люди, и мои воины. – Вот и еще один воренок подъехал. К своему дружку спешил? Да опоздал малость.

Глава 6

Глава 6

Наш отряд остановился как вкопанный. Мои люди с ужасом и гневом смотрели на поверженного царя и торжествующих бояр. Василий Шуйский, стоявший над раненым Дмитрием, медленно повернул голову в нашу сторону. На его лице не было ни удивления, ни страха – лишь холодное торжество победителя. Он собирался что-то сказать, но я опередил его, не в силах сдержать гнев и омерзение при виде этой сцены.

– Ах ты, Васи́лька! – выкрикнул я, чтобы слышали все: и мои воины, и его приспешники, и растерянные стрельцы. – На государя помазанного руку поднять посмел⁈ Кровью царской землю обагрил! Я – князь Андрей Старицкий, Рюриковой крови! А ты – пес смердящий! И не тебе, псу, на меня брехать и суд рядить!

Мои слова прозвучали как удар грома на затихшей площади. Братья Шуйские дернулись. Его люди угрожающе шагнули вперед, руки легли на эфесы сабель, послышался сухой щелчок взводимого пистольного курка. Сам Василий Иванович на мгновение застыл, затем на его лице отразилось нечто вроде ледяного презрения, смешанного с досадой на мою дерзость. Усмешка, которая только что играла на его губах, исчезла.

– Пес? – тихо переспросил он, но голос его звенел от ярости. – Ты смеешь так говорить, воренок? Да какой ты Старицкий? Ты приспешник вора, что посмел себя выжившим Дмитрием назвать! Ты с ляхами пировал, молча смотрел, когда они веру нашу поносили! Воренок и есть, как и он, – и Шуйский пнул ногой стонущего «царя». – Разве истинно православный царь стерпел бы, что ляхи тут хозяйничают, что веру нашу поносят? Никакой он не царь, то мое слово!

– Врешь, пес, – неожиданно подал голос Дмитрий, превозмогая боль. – Меня мать признала!

Мои люди и люди Шуйского стояли друг против друга, разделенные лишь несколькими шагами напряженной тишины, готовые сцепиться насмерть. Воздух, казалось, загустел, звенел от ненависти. Колеблющиеся стрельцы растерянно переводили взгляды с меня на Шуйского, не зная, кому верить. Судьба бунта и моя собственная висели на волоске и зависели от того, чью сторону примет эта вооруженная, но дезориентированная масса.

И в этот самый напряженный момент со стороны Спасских ворот послышался отчаянный, нарастающий конский топот. Все головы повернулись на звук. На площадь вылетели три всадника. Лошади были в мыле, бока их тяжело вздымались, одеяния людей – в пыли и грязи, лица – возбужденные и красные. Среди них был князь и Боярин Голицын, он осадил коня прямо посреди площади, между нашими рядами и людьми Шуйского, и, не обращая внимания ни на кого, зычно, на всю Ивановскую, завопил:

– Слово царицы-инокини Марфы! Слово матери!

Все замерли. Даже Шуйский удивленно вскинул бровь. Имя Марфы Нагой, матери убиенного царевича, той, что признала Лжедмитрия своим сыном и тем самым открыла ему дорогу к трону, было у всех на устах.

– Царица Марфа… – продолжал кричать всадник, его голос дрожал от волнения или спешки. – Сказала слово свое! Перед всем честным народом и Богом сказала!

Он обвел взглядом застывшую площадь, его глаза горели фанатичным огнем.

– Сказала царица Марфа… – он набрал в грудь воздуха, – что сей человек… – Голицын указал рукой на лежащего на земле раненого Дмитрия, – не есть сын ее! Что вор он и самозванец! А истинного сына ее, царевича Димитрия, убили в Угличе по приказу Годунова! Отреклась она от него! Слышите⁈ Отреклась!

Слова эти упали в мертвую тишину и взорвали ее. Это было страшнее выстрела из пушки. Отреклась! Та, чьим признанием он держался на троне!

Я увидел, как лицо Шуйского озарилось мрачным, злым торжеством. Он хищно улыбнулся.

Реакция стрельцов была мгновенной. Все их сомнения, вся их нерешительность исчезли в один миг. Если сама мать от него отреклась – значит, Шуйский говорил правду. Значит, на земле лежит вор, обманщик, а они проливали кровь за него! На их лицах отразился гнев и стыд. Они стали поворачиваться к Шуйскому, опускать оружие или, наоборот, сжимать его крепче, скрипя зубами, но уже глядя не на меня, а на поверженного Дмитрия.

Мои люди за моей спиной ахнули. Поздей выругался сквозь зубы, сплюнув на камни. Дядя Олег схватил меня за руку, его пальцы стиснули мое предплечье как стальные клещи.

– Андрей… это конец…

– Ха, – в этот напряженный момент из меня вырвался смешок, а после я начал хохотать. Звонко, во всю грудь. Может, напряжение сказалось, может, еще чего. Но мне так стало смешно от этого театра абсурда. Мой смех летел во все стороны, отражаясь от стен Кремля, и на меня уставились с непониманием как свои, так и чужие.

Шуйский нахмурился, его кустистые брови сошлись на переносице. Голицын, привезший весть, смотрел недоуменно, теребя бороду. Стрельцы замерли в растерянности. Даже мои люди за спиной вопросительно переглядывались.

Я отсмеялся, вытер рукавом выступившие слезы. Безумие схлынуло, оставив место холодной ярости и расчету. Я выпрямился в седле, обвел взглядом площадь и снова обратился к стрельцам, которые все еще не знали, куда направить оружие.

– Смех, да и только! – крикнул я громко, перекрывая гул толпы и стоны раненого царя. – Смешно от лжи и коварства! Вы что же, уши развесили⁈

Я указал саблей на Голицына, который привез весть от Марфы.

– Кто вам эту весть принес⁈ Князь Голицын⁈ Тот самый Голицын, чей сынок только что у моего подворья с оружием в руках стоял рядом с людьми Шуйского, пытаясь меня, царского родича, убить⁈ Вы слову изменника верите⁈

Стрельцы снова зашумели, словно потревоженный улей, глядя на Голицына, который побагровел от моих слов и судорожно сглотнул.

– А ты, Васи́лька! – повернулся я к Шуйскому. – Год назад царица Марфа перед всей Москвой, при народе и боярах, признала Дмитрия сыном своим! Плакала, обнимала! А теперь, значит, когда ты со своими подельниками ворвался в Кремль, пролил кровь верных царю людей, поднял руку на самого помазанника Божия – теперь она вдруг от него отреклась⁈ Да кто ж этому поверит⁈

Я видел, как дрогнули ряды стрельцов. Мои слова попадали в цель.

– Ее силой заставили! – продолжал я кричать, чувствуя, как ко мне возвращается уверенность. – Или обманом! Приставили нож к горлу старухе или нашептали ей лживых слов! А Голицын примчался сюда с этой «вестью» в самый нужный для вас момент, изменники! Чтобы оправдать свое предательство! Чтобы на крови и лжи взобраться на трон!

– Ложь! – взвизгнул Шуйский, теряя свое показное спокойствие. Его лицо исказилось от злобы. – Он все лжет! Царица сама…

– Сам ты лжешь, пес! – перебил я его. – При Годунове ты орал, что Дмитрий в Угличе убит! А потом сам его Дмитрием признал! Теперь вновь орешь, что он не царь! Нету твоему слову веры! Тебя уже раз царь пощадил за игрища твои и семейку твою. Только я не пощажу! Потому что ты сам – вор и предатель! Власть тебе нужна, а не правда!

– Стрельцы! – снова обратился я, видя их растерянность и сомнения. – Опомнитесь! Не дайте обмануть себя! Лжет Шуйский! Вспомните, кому вы крест целовали! Государю Дмитрию Иоанновичу! Он еще жив! – Я указал на стонущего на земле царя. – Ваш долг – защитить его от предателей!

Мои слова произвели эффект. Часть стрельцов снова заколебалась, опуская оружие, глядя на Шуйского с подозрением. Другие, наоборот, крепче сжали бердыши, готовые драться – видимо, из тех, кто был подкуплен или крепко связан с заговорщиками. Раскол среди стрельцов стал явным, площадь разделилась на два враждующих лагеря, еще не скрестивших оружие, но уже готовых к этому.

– Не слушать его! – закричал Шуйский, видя, что ситуация снова выходит из-под контроля.

– А мы уже послухали! – вдруг раздался дерзкий крик из рядов стрельцов ближе к моим людям. Несколько стрельцов демонстративно вскинули бердыши, направляя их в сторону бояр.

Шуйский же, видя, что его почти загнали в угол и что часть стражи готова обернуться против него, выхватил саблю из богато украшенных ножен и с перекошенным от ярости лицом заорал:

– Смерть продавшим веру нашу на поругание! – И с размаху ударил саблей Дмитрия. Клинок со свистом рассек воздух. Голова несчастного дернулась, хрип оборвался.

– Бей предателей! – В тот же миг я выхватил свой верный колесцовый пистоль и прицелившись, выстрелил в Шуйского.

Грохот выстрела потонул в реве толпы. Пуля попала Шуйскому в плечо. Он взревел от боли и ярости, выронив саблю и схватившись за рану.

– Взять его! Убить! – закричал Шуйский своим людям, зажимая окровавленную рану. – Не дайте воренку уйти!

Люди Шуйского и стрельцы, вставшие на его сторону, с дикими криками ринулись на нас.

– Огонь! Бей пистолями! – отдал я новый приказ, и тут уже мой полк грянул дружным выстрелами. Пятьдесят стволов рявкнули почти одновременно, изрыгая дым и свинец. Грохот выстрелов ударил по ушам, смешиваясь с криками ужаса и боли. В передних рядах людей Шуйского образовались страшные бреши – кто-то рухнул на камни сразу, кто-то закружился, хватаясь за раны, прежде чем упасть. Пороховой дым на мгновение заволок площадь едкой пеленой, сквозь которую доносились вопли раненых и предсмертные хрипы. Этот залп на мгновение остановил их натиск, внеся смятение в ряды атакующих.

– Вперед! К Шуйским! – взревел я, перекрывая шум закипающей битвы, выхватывая саблю. – Руби изменников! За мной!

Я пришпорил коня, и мой отряд, как стальная лавина, ринулся вперед, в дым, в крики, в самую гущу врагов. Поздей, Олег, мои верные стражи – все рванулись за мной. Копыта загрохотали, сабли взлетели над головами, сверкая в утреннем свете.

И началась рубка. Площадь перед дворцом мгновенно превратилась в кипящий котел из стали, ярости и смерти. Лязг клинков о клинки, глухие удары по доспехам, треск древков бердышей, хриплые крики атакующих, вопли раненых – все слилось в невообразимый гул. Люди и кони смешались в беспорядочной свалке. Кто-то падал, сбитый с ног, и его тут же затаптывали. Кто-то, потеряв оружие, отбивался кулаками или кинжалом. Пыль взметнулась столбом, смешиваясь с пороховым дымом и алыми брызгами крови. Воздух стал тяжелым, пахло железом, потом, пороховой гарью и смертью.

Но мы не просто рубились – мы пробивались. Наша цель была ясна – достать главарей заговора, Шуйских и их ближайших приспешников. Каждый взмах сабли, каждый удар был направлен на то, чтобы расчистить путь к центру, где раненый Василий Шуйский пытался удержать своих людей.

Мой клич и ярость нашего натиска, а главное, вид явной измены бояр, убивших царя на их глазах, возымели действие. Раскол среди стрельцов стал очевиден прямо посреди боя. Часть их начала драться за Шуйского, больше по инерции или из страха, но многие другие колебались. Я видел, как один стрелец опустил бердыш, пропуская моего воина, как другой замахнулся на боярского сына рядом с собой, крича:

– Измена! Царя убили! – Эта сумятица в рядах противника стала нашим лучшим союзником, превращая их оборону в хаос.

Рядом со мной бился дядя Олег, его сабля с хрустом проламывала шлемы и доспехи врагов, каждый его удар был смертелен. Стражи, верные и опытные воины, сомкнули ряды вокруг меня, принимая на себя удары, предназначенные мне, и беспощадно разя врагов пиками и саблями.

Я сам, не видя ничего, кроме ненавистных лиц заговорщиков, рубился с яростью берсерка. Стрелец с бердышом попытался стащить меня с коня – я отбил древко и рубанул его по незащищенной шее.

Боярский сын, размахивая саблей, кинулся наперерез – мой конь сшиб его с ног, а я, не останавливаясь, полоснул его по спине. Сабля моя нашла Дмитрия Шуйского – он неуклюже отбил первый удар, выбив искры, но второй, более быстрый и точный, распорол ему бок сквозь кольчугу. Он с криком боли и изумления рухнул под копыта мечущихся лошадей. Иван Шуйский-Пуговка попытался ударить меня сзади, но мой верный Игнат успел подставить саблю и тут же свалил неказистого боярина ударом ноги по шлему, тот мешком осел на землю.

Главный враг – Василий Шуйский – видя гибель брата и неумолимый натиск моих людей, понял, что дело плохо. Его взгляд встретился с моим через кипящую свалку – в нем не было страха, только ледяная ненависть и звериный расчет. Прикрываясь своими людьми, которые дрались с отчаянием обреченных, и оставшимися верными стрельцами, он начал медленно, шаг за шагом, отступать к спасительным дверям дворца, огрызаясь проклятиями и редкими приказами.

– Не упускать! – крикнул я, пытаясь пробиться к нему, но его люди дрались отчаянно, прикрывая отход своего господина, бросаясь под наши сабли, чтобы дать ему уйти, и он не упустил возможности рвануть во дворец.

Бой на площади начал затихать, сменяясь стонами раненых и редкими, отчаянными вскриками добиваемых. Увидев, что их предводитель отступает, а сопротивление сломлено, оставшиеся люди Шуйского и верные ему стрельцы дрогнули и побежали – кто ко дворцу, кто к воротам Кремля. Часть стрельцов, что сражалась против Шуйского или колебалась, побросала оружие или осторожно перешла на нашу сторону, поднимая руки в знак сдачи или опуская глаза.

Площадь была наша, но победа оказалась горькой. Десятки тел моих людей, союзников, врагов, стрельцов устилали окровавленные камни. Воздух был тяжел от едкого запаха пороха, густого металлического запаха крови и смрада смерти. Тишину нарушали лишь стоны и плач.

Я спешился, чувствуя, как дрожат ноги от напряжения, подошел к тому месту, где лежал Дмитрий. Рядом уже стоял дед Прохор и дядя Олег, их лица были мрачны и усталы.

– Мертв? – спросил я.