Текст книги "Наследник 4 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3

Глава 3

– Прочь от него и пошли вон! – Приказал я ледяным тоном, сидя в седле. Мои люди за спиной напряглись, готовые к действию.

– А ты нам не указ! – огрызнулся долговязый пан, повернувшись ко мне и уперев руки в бока. – Иди своей дорогой!

– Мы тут с быдлом, не мешай! – поддакнул его приятель, делая шаг ко мне и угрожающе выпячивая грудь. – А то и тебе достанется!

– Взять их! – коротко скомандовал я.

Мои воины ждали только этого и мигом покинули седла. Пятеро теней метнулись вперед. Дядя Олег остался рядом со мной, положив руку на саблю, но не вмешиваясь – пятерых с лихвой хватит на двоих пьяных шляхтичей.

Поляки не успели толком среагировать. Один из моих сторожей, низкорослый, но верткий Степан, подсек долговязого под колени. Тот с удивленным воплем рухнул на грязную мостовую. Двое других воинов мгновенно навалились сверху, выкручивая руки.

Второй поляк успел выхватить саблю, но не успел ей взмахнуть. Мощный удар кулаком в челюсть от Игната отправил его в полет к стене дома. Сабля со звоном отлетела в сторону. Прежде чем он успел подняться, еще двое моих людей прижали его к земле, один коленом на спину, другой выламывая руку.

«Не прошли зря тренировки с моими сторожами», – довольно отметил я про себя. Вся стычка заняла не больше десяти ударов сердца. Быстро, жестко и эффективно.

– Ну что, панове? – Хмыкнул я, глядя на барахтающихся на земле поляков, которых крепко держали мои воины. – Все еще хотите развлекаться?

Долговязый что-то мычал, пытаясь вывернуться, а второй только стонал, держась за разбитую челюсть. Спесь с них слетела мгновенно.

Мужик, которого они задирали, смотрел на происходящее с открытым ртом, в глазах его был ужас пополам с изумлением.

– Что с ними делать, княже? – спросил Игнат, все еще придавливая коленом своего противника.

– Бока им намните, пусть навсегда запомнят, – поморщился я.

Мои люди тут же оскалились и с видимым удовольствием начали втаптывать поляков в грязь. Мне шляхтичей совсем не жалко было, по-хорошему повесить бы их на ближайшем суку, и всех делов.

– Спасибо, князь-батюшка! Век не забуду! – пролепетал мужик, кланяясь в пояс.

– Ступай своей дорогой, – отмахнулся я и повернулся к дяде Олегу. – Поехали.

Мы двинулись дальше, оставив позади поверженных поляков и быстро удаляющегося мужика. Несколько зевак, наблюдавших за сценой издалека, торопливо отвернулись и постарались раствориться в сумерках.

– Лихо ты их, Андрей, – хмыкнул дядя Олег. – Но шуму теперь может быть… Узнают, кто их побил… Пожалуются поди.

– Пусть узнают, – пожал я плечами. – Нельзя позволять им так себя вести в нашем городе. Это только начало, дядя. Чем ближе свадьба, тем больше будет таких вот стычек.

Посмотрим, что скажет князь Василий Иванович. Инцидент придал моему походу к Шуйскому еще больше остроты. По прибытии на подворье к Шуйскому меня тут же провели в горницу, с собой я взял только дядю.

В горнице нас уже ждал хозяин. Князь Василий Иванович Шуйский стоял у окна – невысокий, сухопарый, с клиновидной, тронутой сединой бородкой и пронзительными, умными глазами. Рядом с ним стояли еще двое мужчин – его братья. Старший, Дмитрий Иванович, был повыше и поплотнее Василия, с тяжеловатым взглядом исподлобья, в котором не чувствовалось хитрости, скорее, упрямство и некоторая тугодумность. Младший же, Иван Иванович по прозвищу Пуговка, наоборот, был невысок и довольно неказист, с маленькими глазками-бусинками, которые цепко и незаметно следили за всем происходящим – прозвище свое он получил, видимо, не зря. Все трое приветствовали меня сдержанным поклоном.

– Андрей Владимирович, – проговорил Василий Иванович тихим, ровным голосом, в котором, однако, слышались стальные нотки. – Рад узреть родича, как я был рад, что род Старицких жив и ныне процветает, – и он указал рукой на накрытый стол.

Я сел, дядя Олег встал у меня за спиной, на него с недовольством покосились Шуйские. Братья Василия сели за старшим, их лица были непроницаемы, как у истуканов.

– Благодарю за приглашение, князь Василий Иванович. Я тоже безмерно рад с тобой встретиться и печалюсь о том, что раньше не довелось свидеться, – ответил я, стараясь соответствовать его тону.

– Славно, – улыбнулся он уголками губ, и понеслось словоблудие обо всем и ни о чем. О здоровье, о тетушке, о Старице и полку моем, о предстоящем походе на крымчаков.

Спустя полчаса разговоров Шуйский перешел к иной теме.

– Беспокоюсь я ныне о земле православной, князь, – со вздохом начала Василий, пересев ближе ко мне. Его цепкий взгляд, казалось, пытался проникнуть мне под кожу. – Москва шумит, Андрей Владимирович. Приезд твой – событие заметное. И чин тысяцкого, что государь наш Дмитрий Иоаннович тебе пожаловал… Великая честь. И великая ответственность ложится на твои плечи.

«Начинает издалека. Честь, ответственность… К чему клонит?» – мелькало в голове.

– Государь был милостив, – так же уклончиво ответил я. – Готовлюсь служить ему верой и правдой, как подобает. Дьяк Грамотин уже рассказал о свадебной росписи.

– Росписи… – Шуйский чуть заметно поджал губы. – Воистину, грядет небывалое на православной земле. И не все из них, думается мне, на пользу земле нашей пойдет. Князь, видишь сам – город полон иноземцев. Шумят, безобразничают… Народ косится, духовенство шепчется. Негоже это.

– Видел сегодня непотребство на улице, – подтвердил я. – Пришлось угомонить пару шляхтичей.

Глаза Шуйского на миг блеснули интересом.

– Вот как? Стало быть, и ты не одобряешь сие? И правильно, князь. Не по нутру мне засилье иноземцев, что веру нашу не чтят, порядки не уважают. А ведь их еще тысячи прибудут с воеводой Мнишеком… Боюсь, как бы не дошло до беды великой. И свадьба эта… – Он вздохнул, словно сетуя. – Столько разговоров… Порядки новые вводятся. Коронация царицы до венчания… Миропомазание вместо крещения… Говорят, сама невеста настояла, а государь… уступил. Тяжело ему, видно, одному супротив такого напора стоять. Советники нужны верные, кто бы подсказал, как по старине, как по вере нашей положено…

«Вот оно. Он не царя винит напрямую, но сетует на „иноземный напор“, на „неверных советников“. Намекает, что царь слаб или введен в заблуждение и нужны „правильные“ люди рядом. То есть он сам и его братья. Ловко плетет, старый лис», – мелькнуло в голове.

– Государь молод, горяч, – осторожно заметил я, продолжая игру. – Возможно, ему и впрямь нужен мудрый совет от опытных бояр. Но решения он принимает сам, как помазанник Божий.

Шуйский чуть прищурился, уловив мой ответный ход.

– Помазанник Божий… – повторил он задумчиво. – Дай-то Бог… Дай Бог ему мудрости править нами. А мы и помогать ему должны, князь, как верные слуги и бояре. Указывать на ошибки. Уберегать от неверных шагов. Особенно сейчас, когда столько шатаний. Нам, Рюриковичам – Старицким и Шуйским – нужно стоять вместе. Ради блага всей земли православной. Как думаешь, князь Андрей Володимирович?

Он снова прощупывал меня, предлагая объединиться под знаменем «общего блага» и «древних родов». Но я видел холодный расчет в его глазах. Власть – вот чего он жаждал. И я все больше убеждался, что иметь с ним дело опасно и… противно. Он ничем не лучше тех, против кого якобы собирается бороться.

Я помолчал с мгновение, собираясь с мыслями, а затем медленно поднялся.

– Думаю, князь Василий Иванович, что долг каждого из нас – честно служить тому, кого Бог дал нам в правители, – произнес я твердо, глядя ему прямо в глаза. – Государь Дмитрий Иоаннович оказал мне доверие, назначив тысяцким на своей свадьбе. И мой долг – обеспечить, чтобы воля его была исполнена, а торжества прошли гладко и без помех. Сомнения же и советы лучше высказывать государю лично, а не шептаться по углам.

Лицо Шуйского застыло, превратившись в непроницаемую маску. Лишь в глубине глаз мелькнул холодный огонек. Братья его за спиной замерли, напряглись. Он понял. Понял, что я не стану участвовать в его интригах, что выбираю сторону царя – по крайней мере, на словах. И что я могу быть опасен.

– Что ж… – после паузы произнес он совершенно ровным, бесцветным голосом. – Вольному воля. Благодарю за беседу, князь Андрей Владимирович. Время позднее уже.

«Без поддержки Шуйских вся моя затея с судом над „царем“, многое теряет. Это и так была авантюра, а сейчас уж тем более. Да и Шуйский легко обернёт это к своей выгоде, а меня за борт. Нет, нельзя с ним иметь дел!» – промелькнуло в голове. «Единственный мой козырь это знание будущего и это надо использовать, и что бы оно произошло».

Я решил добить Шуйских, чтобы уж они точно не свернули с пути бунта, да заодно и про меня не забыли. Быть не только «наследником» царя, но и врагом для них, лютым!

Я не спешил вставать, хмыкнув, глянул на Дмитрия Ивановича Шуйского и медленно, вкрадчиво заговорил:

– Дмитрий Иванович, ты, кажется, женат на Екатерине Григорьевне, дочери Малюты?

– Женат, – напряженно кивнул он, не понимая, к чему веду я. Брат его Иван Пуговка тоже подался вперед, а Василий Иванович прищурился.

– Эх, часто моя тетушка его вспоминает Малюту да жалеет, – улыбнулся я.

– И о чем жалеет? – с интересом вклинился Василий.

– О том, что помер он, и не удалось ей узреть, как его на кол посадили. Но у него же остались дети… А там и другие родичи, – многообещающе глянул я на Дмитрия, а после и на Василия. Они же замерли и окаменели. Дмитрий побагровел, Иван Пуговка стиснул кулаки. Лишь Василий Иванович сохранил внешнее спокойствие, но глаза его метали молнии.

– Спасибо за хлеб за соль, Василий Иванович, – поднялся я с лавки. Он даже не встал. Это был знак явного разрыва и холодной вражды, это-то мне и требовалось.

Ну вот и все. Я сделал свой ход. Он теперь видит во мне не только препятствие, но и врага. Это должно заставить его действовать, пока я не успел укрепиться при царе. Опасная игра, но выбора у меня не было.

– Князь Василий Иванович, Дмитрий Иванович, Иван Иванович, – я коротко кивнул ему и его братьям и, не оглядываясь, направился к выходу. Дядя Олег молча последовал за мной. За спиной я чувствовал ледяное молчание. Теперь Шуйский точно не остановится. Обратный отсчет пошел.

Мы выехали из ворот шуйского подворья обратно на темную улицу. Мои сторожа окружили нас плотным кольцом.

– Ну ты, Андрей! – не удержался дядя Олег, как только мы отъехали. Голос его был скорее удивленным, чем встревоженным. – Прямо сказал боярину! Сердитый он какой-то был под конец.

– Так надо было, дядя, – ответил я, понимая, что Олег мог не уловить всех тонкостей разговора. – А я хитрить не люблю. Сказал как есть – служу государю.

– И правильно! – хлопнул меня по плечу Олег. – Ты князь и боярин, царский родич! Чего перед ним хвостом вертеть? А то расселись тут, бояре… Но все ж таки… не по себе мне от него. Хмурый больно, и братья его тоже глядят исподлобья. Ты поосторожнее с ними, Андрей. Мало ли что удумают.

– Я всегда осторожен, дядя, – заверил я его. Простота Олега была по-своему обезоруживающей, но посвящать его во все хитросплетения я счел лишним. – Не беспокойся.

Мы молча вернулись на свое подворье. У ворот нас уже ждал Елисей.

– Княже, как приказал. Агапка здесь, ждет тебя в горнице.

– Добро, – кивнул я. – Еще вести есть?

– По Шуйским не быстро. Теперь знаю, где живут, да и тебя видели в гостях. Смотреть буду.

– Ступай, Елисей, сделай дело. Только не попадись.

Я вошел в свою горницу. За столом при свете одинокой свечи сидел Агапка.

– Здрав будь, Агапка, – сказал я, закрывая дверь.

– И тебе, князь Андрей Владимирович. – Он поднялся и поклонился. – Елисей сказал, звал ты меня.

– Звал, – кивнул я, садясь напротив.

– Помнишь путь наш в старицу, как меня подстерегли и что мы узнали? – глянул я на него проникновенно.

Агапка хмыкнул:

– Как не помнить, княже. Хорошая была тогда драка.

– Я потому и позвал тебя, Агапка. Чует мое сердце, скоро здесь большая буча начнется. И всплывет то самое нападение, и кто за ним стоял! Когда придет время, мне твоя помощь понадобится и твое слово. Поможешь?

Агапка посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд был твердым и ясным.

– Ты спрашиваешь, княже? За тебя мы завсегда готовы слово сказать. И не только я. Десяток мой за мной пойдет! Только скажи когда.

На душе у меня немного полегчало. Боярские интриги, польская спесь, царская слепота… Но была еще и эта опора – служилые люди, готовые постоять за свое.

– Скоро, Агапка. Думаю, очень скоро. Будь готов. И людей своих предупреди.

– Будем готовы, князь. Не сомневайся.

Он снова поклонился и вышел. Я остался один в тишине горницы, думая, что стоит сделать. Меня в Москве долго не было, а холопы оставались на подворье. Могли их купить? Вполне.

– Олег, – крикнул я громко, и спустя пару минут в горницу зашел дядя в простой рубахе. Видимо, ко сну готовился.

– Чего? – зевнул он.

– Скажешь Федотко и другим, чтобы холопов с подворья не выпускали никуда и ни под каким предлогом. Коли снедь закончится, самим ходить на торг. Без них.

– А чегось? – тут же стал серьезен дядя.

– Сболтнуть лишнего могут, а оно мне не надо.

– Понял, – только и сказал он и скрылся за дверью.

Я же посидел немного в тишине, глядя на огонек свечи, а потом, затушив его, отправился спать.

Два дня пролетели в лихорадочной суете, которая все больше охватывала Москву. Город готовился к встрече царской невесты и невиданной доселе свадьбе. Улицы спешно украшали, где-то подновляли терема, мимо которых должен был проехать свадебный поезд. В Кремле и вовсе царило столпотворение: слуги носились туда-сюда, приказные и дьяки составляли бесконечные росписи для пиров и церемоний, из Грановитой палаты доносились то звуки иноземных музыкальных инструментов, то крики распорядителей. Сам царь Дмитрий был словно на крыльях – неугомонный, возбужденный, он лично вникал во все мелочи, от убранства палат до покроя новых кафтанов для себя и своих приближенных.

Меня он тоже не оставлял без внимания. Как тысяцкому, мне надлежало присутствовать при многих приготовлениях. Дмитрий то и дело звал меня к себе, показывал привезенные из Польши диковинки, советовался о расстановке бояр на пирах, хотя слушал вполуха. С восторгом рассказывал о красоте и уме своей нареченной Марины. Он совершенно не замечал ни моего сдержанного поведения, ни мрачных лиц старых бояр, ни глухого ропота, что нарастал в городе из-за бесчинств поляков, прибывавших с каждым днем все в большем числе. Шуйские затаились, после нашего разговора от них не было ни слуху ни духу, но я знал – они действуют, плетут свои сети в тишине палат.

Елисей доносил о встречах.

На исходе второго дня, когда я вновь был у царя, обсуждавшего с Грамотиным порядок встречи невесты, в палату ворвался запыхавшийся гонец.

– Государь! Весть! Марина Юрьевна в двух переходах от Москвы! Завтра к полудню будут!

– Едет! Едет! – Дмитрий подскочил с места, глаза его сияли. – Наконец-то! Андрюша, слышал⁈ Завтра! Готовиться! Живо! Ты, как тысяцкий, рядом со мной поедешь! Встретим мою голубку со всей пышностью! Грамотин, распорядись! Все должно быть по высшему разряду! Музыку! Трубы! Знамена!

Он метался по палате, отдавая отрывистые приказания, смеясь и потирая руки. Весь двор мгновенно пришел в движение. Зазвучали трубы, призывая к сбору, во дворе заржали кони, забегали оруженосцы, бояре спешно облачались в самые нарядные одежды.

Мне предстояло исполнять свою роль тысяцкого – быть неотлучной тенью царя на этой встрече. Я надел парадный княжеский кафтан, проверил саблю. Дядя Олег и мои сторожа были наготове.

С утра пышная процессия выстроилась во дворе Кремля. Впереди – сам царь Дмитрий на белом аргамаке, сияющий и возбужденный, рядом – я, как и положено тысяцкому, и Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, как дружка. За нами ближние бояре, включая князя Мстиславского и Шуйских, что старались на меня не смотреть, думные люди, отряд телохранителей в иноземных мундирах, сотня стрельцов со знаменами.

– Ну, Андрюша, с Богом! – крикнул мне Дмитрий, трогая коня. – К невесте!

Глава 4

Глава 4

Мы ехали неспешно, растянувшись длинной сверкающей лентой. Царь Дмитрий, казалось, совершенно не замечал ни пыли, летящей из-под копыт, ни палящего майского солнца. Он оживленно болтал то со мной, то со Скопиным-Шуйским, своим дружкой, то еще с кем. Рассказывал о планах на пиры, о подарках для невесты, о том, как поразит он Марину и ее отца своим великолепием. Я отвечал односложно, больше наблюдая. Князь Мстиславский ехал с непроницаемым лицом, Шуйские держались чуть поодаль, мрачные, как тучи, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Чем дальше мы отъезжали от Москвы, тем меньше становилось провожающих. Дорога опустела, лишь изредка попадались телеги или пешие путники, испуганно жмущиеся к обочине при виде нашей кавалькады. Наконец, миновав несколько подмосковных сел, мы достигли места, назначенного для встречи – большого луга у речки Вяземки. Здесь уже были расставлены шатры для отдыха, суетились царские слуги, готовили легкое угощение.

Спешившись, Дмитрий не находил себе места. Он то подходил к краю луга, всматриваясь вдаль, то возвращался к боярам, отдавая новые распоряжения, то снова вскакивал на коня, гарцуя перед строем стрельцов. Его нетерпение передавалось и другим, но по разным причинам. Бояре перешептывались, хмуро поглядывая на дорогу. Вот она, встреча, которая должна была соединить два мира, но которая, скорее всего, лишь подчеркнет их несовместимость.

– Вон! Вон едут! – раздался наконец крик дозорного с ближайшего холма.

Все взгляды обратились на запад. Вдалеке, на дороге, показалось огромное облако пыли, из которого постепенно начали вырисовываться знамена, блеск оружия, крытые повозки и несчетное число всадников. Поезд невесты приближался.

Даже издали было видно, насколько он огромен и богат. Сотни всадников в польских кунтушах и шлемах, слуги, музыканты. Несколько больших, богато украшенных карет, в одной из которых, несомненно, находилась сама Марина. Процессия двигалась медленно, но неотвратимо, демонстрируя мощь и богатство польского воеводы Мнишека. Это был не просто свадебный поезд – это была армия, вступающая в сердце России.

– Андрюша! Михаил! За мной! – крикнул Дмитрий, вновь вскакивая на коня и оправляя свой сверкающий наряд. – Встретим как подобает!

Мы с Михаилом Скопиным-Шуйским и несколькими ближними боярами последовали за царем навстречу приближающейся процессии. Остальная свита осталась у шатров.

Польский поезд остановился. Из передней кареты, обитой алым бархатом с золотым шитьем, вышел высокий статный пан лет пятидесяти с гордым и властным лицом, в богатом кунтуше и собольей шапке – Ежи Мнишек, воевода Сандомирский, отец невесты. Следом за ним показалась и сама Марина.

Она была молода, невысока ростом, но держалась с большим достоинством. Темные волосы скрывались под жемчужной сеткой, на ней было дорожное платье из темно-зеленого бархата, расшитое золотом. Лицо ее было миловидным, но твердым, с чуть капризным изгибом губ и проницательными темными глазами, которыми девушка смело и оценивающе оглядывала встречающих. Она не выказывала ни робости, ни девичьей скромности.

– Светлейшая панна Марина! Пан воевода! Наконец-то! – воскликнул Дмитрий, подскакав к карете и спешиваясь. Он буквально сиял от счастья. – Добро пожаловать на русскую землю! Заждался я вас!

– Великий царь московский! – Ежи Мнишек склонил голову с достоинством, но без подобострастия. – Дочь моя и я прибыли исполнить уговор и волю Божью.

Марина лишь слегка кивнула, холодно улыбнувшись. Ее взгляд скользнул по Дмитрию, затем по мне и Скопину-Шуйскому.

– Благодарю за встречу, ваше царское величество, – произнесла она чистым, но чуть резким голосом с заметным польским говором.

Дмитрий, казалось, не замечал ее сдержанности. Он расточал комплименты, говорил о предстоящей свадьбе, о любви, о Москве, которая ждет свою царицу. Мнишек слушал его с непроницаемым лицом, Марина – с вежливой улыбкой.

Я стоял рядом, исполняя роль тысяцкого, и наблюдал эту картину. Исторический момент растак его. После недолгих приветственных речей Дмитрий предложил невесте и ее отцу проследовать к шатрам для отдыха и угощения перед торжественным въездом в Москву. После небольшого перерыва поезд тронулся снова, теперь уже наши отряды смешались с польскими. Я ехал рядом с царем, наблюдая за Мариной, сидящей в открытой повозке рядом с отцом, и думал о том, что фитиль уже поднесен к пороховой бочке. Оставалось только дождаться искры.

Следующий день выдался солнечным, но напряженным. Успенский собор был полон – здесь собрался весь цвет московского боярства, духовенство, приказные люди, а также многочисленные польские паны из свиты невесты, многие из которых, к неудовольствию русских, были при оружии и вели себя довольно развязно. Мне, как тысяцкому, надлежало стоять рядом с царем Дмитрием, который был облачен в новый, сверкающий драгоценностями наряд и с трудом сдерживал возбуждение.

Первым и самым необычным для русского обычая действом стала коронация Марины. Ее, еще не венчанную жену, короновали как царицу и великую княгиню всея Руси Патриарх Игнатий. Это был уже пожилой мужчина, грек по происхождению, с окладистой седой бородой, строгим, но несколько усталым лицом и проницательными темными глазами. Облаченный в тяжелые, шитые золотом патриаршие ризы, он двигался с подобающей сану торжественностью, однако во взгляде его порой проскальзывала какая-то неуверенность, словно и он сам не до конца понимал или одобрял все происходящее.

Марина держалась гордо и даже надменно, с явным сознанием своего нового величия. Она была в роскошном платье европейского покроя, которое резко контрастировало с нарядами русских боярынь. Когда же вместо положенного по нашим канонам крещения для иноверки патриарх совершил лишь обряд миропомазания, по собору пронесся явный ропот. Это была уступка, но для православных это выглядело как настоящее оскорбление! Я видел, как мрачнели лица бояр, как неодобрительно качали головами священники. Шуйские стояли с каменными лицами, царь сам давал им в руки оружие против себя.

Сразу после коронации началось венчание. Обряд вел тот же патриарх Игнатий. Дмитрий и Марина стояли под венцами, но выглядело это странно. Царь сиял, а новоявленная царица сохраняла холодное и чуть презрительное выражение лица. Кульминацией же, вызвавшей настоящий шок у присутствующих, стал момент причастия. Когда дьякон вынес Святые Дары, и Дмитрий, и Марина отказались причаститься! Для православного венчания это было немыслимо, прямой вызов основам веры, публичное отвержение таинства. Даже патриарх Игнатий растерялся, его лицо выразило явное смятение, по собору прокатился гул негодования. Этот поступок окончательно убедил многих, что на троне не истинно православный царь, а непонятно кто, попирающий русские святыни.

На следующий день, девятого мая, в день святителя Николая, начались многодневные свадебные пиры в Грановитой палате. Здесь уж польские обычаи и нравы воцарились в полной мере. Гремела иноземная музыка, столы ломились от яств, среди которых была и телятина, считавшаяся у бояр «поганой» пищей. Сам Дмитрий, стараясь угодить жене и ее соотечественникам, ел ее вместе с ними, чем вызывал ужас и отвращение у многих. Поляки пили немерено, горланили песни, вели себя шумно и вызывающе.

Я не раз видел, как они отпускали насмешки в адрес бояр, их одежд, бород, обычаев. То осмеют чей-то тяжелый кафтан, то подивятся «медвежьей» медлительности, то примутся откровенно потешаться над строгими лицами тех, кто не разделял их буйного веселья. Марина Мнишек на этих пирах держалась царицей, окруженная своими панами, и почти не обращала внимания на русских. Устраивались и отдельные пиры только для польской свиты. А еще по распоряжению Дмитрия на пирах присутствовали женщины, боярыни – и это тоже считалось нарушением. И было по лицам бояр заметно, как это не укладывается у них в головах. Разве можно на пиру да с бабами? Все это лишь усиливало взаимную неприязнь и готовило почву для взрыва.

Я сидел за столом, исполняя роль тысяцкого, больше наблюдая, чем участвуя в этом шабаше. Взгляд мой скользил по лицам: вот хмурый Мстиславский, вот затаившиеся Шуйские, вот пьяные, горланящие поляки, вот растерянные русские бояре… И среди всего этого вертепа я невольно выделил Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, что исполнял роль дружки царя.

Племянник самого Василия Ивановича, но как же он был не похож на своих дядюшек! Молод, с открытым и умным лицом, ясным взглядом. Он тоже пил мало, больше разговаривал с кем-то из воевод, и на лице его не было ни злобы Шуйских, ни показного веселья сторонников царя. Он держался с достоинством, но без спеси.

В нем чувствовалась порода, но иная, нежели у его дядьев – порода воина, а не интригана. Он был единственным из Шуйских, кто не вызывал у меня неприязни, скорее наоборот – какое-то необъяснимое сочувствие и симпатию. Казалось, ему тоже было не по себе на этом пиру чужих нравов, но долг дружки обязывал его присутствовать. Интересно, на чьей он стороне на самом деле? Царя, который его приблизил? Или семьи, которая явно готовила недоброе? В тот вечер мы несколько раз встречались с ним взглядами, и мне показалось, что в его глазах я увидел схожую тревогу и… понимание? Или это была лишь игра воображения? Так или иначе, но он определенно нравился мне больше, чем вся остальная знать, собравшаяся в Грановитой палате.

Пока Кремль и знатные дворы пировали, в городе все чаще стали происходить стычки. То пьяные поляки к горожанке пристанут, то в кабаке драку затеют, то просто изобьют подвернувшегося под руку москвича. Мои сторожа то и дело доносили о новых бесчинствах. Настроение в народе накалялось с каждым днем.

На третий день пиров, под вечер, мне наконец удалось вырваться из душных, пропитанных вином и чужой речью палат Кремля. Сославшись на нездоровье, я ускользнул на свое подворье. Голова гудела от шума и напряжения последних дней. Нужно было узнать, что творится на самом деле в городе за пределами кремлевских стен.

Едва я вошел в свою горницу, как позвал Елисея. Он явился почти сразу, лицо его было озабоченным.

– Что скажешь, Елисей? Какие вести в городе?

– Худые вести, княже, – тихо ответил он, убедившись, что дверь плотно притворена. – Народ ропщет все громче. Ляхи совсем распоясались. Третьего дня у церкви Николы Явленного двоих горожан избили ни за что, просто так, потехи ради. Купца на торгу ограбили средь бела дня, грозились лавку спалить, коли жаловаться пойдет. А вчера… вчера и вовсе срамота случилась. – Елисей понизил голос. – Дочку одного подьячего… обесчестили. Пятеро их было, пьяных в дым. Поймали девку вечером у колодца… Отец ее теперь убивается, не знает, куда и кинуться – жаловаться страшно, ляхи грозятся всех извести. И это только то, что на слуху, княже. Сколько еще такого по дворам творится…

Я стиснул кулаки. Предчувствия меня не обманывали.

– А еще что говорят?

– Говорят разное… – Елисей замялся. – Слух идет робкий… будто царь наш… совсем ляхам продался. Будто веру нашу православную хочет отдать на поругание схизматикам… Шепчутся, что царица-католичка его к тому склоняет да священники ее. Боязно людям, княже. Очень боязно и гневно.

– Это опасный слух, Елисей. Очень опасный. Узнай, кто его пуще других разносит.

– Постараюсь, княже. А по Шуйским… Ходят к ним люди. Много. И часто. Князья Голицыны были вчера, Василий да Иван. Федор Иванович Мстиславский сегодня заезжал, хоть и при царе постоянно. Боярин Татищев Василий вчера весь вечер провел. Шереметевы тоже бывают. Из духовных лиц кто-то, да не признали кто. Купцы заходят, люди посадские. Да еще сказывают, будто с Новгородчины какие-то людишки приезжали, тайно, ночью…

Список был внушительным. Шуйский не терял времени даром, собирая под свои знамена всех недовольных – и знатных, и простых. И Мстиславский там… Это было серьезно.

– Добре, Елисей. Следи дальше. Осторожно. Дед прибыл уже?

– Да, княже, вчера прибыл. Заходил, – тут же кивнул Елисей.

– Отлично, – улыбнулся я. Хоть какая-то приятная новость. – Пусть у себя на подворье сидит и носу не выказывает. Трех-четырех людей у него возьмешь, и к нам проведешь, тайно. Чтобы никто не видел!

– Слушаюсь, княже, – кивнул он и тут же удалился.

Надо, чтобы у меня тут на подворье было побольше людей, и желательно, чтобы о них не знали. Когда начнется, меня наверняка прихлопнуть попытаются, чтобы не мешался. Натравят народ или еще чего. Ведь они думают, что людей у меня немного. Вот сюрприз будет, и я оскалился.

Елисей вышел. Я остался один. Город бурлил, готовый взорваться. Заговор ширился, втягивая в себя все новых и новых людей. А царь… царь пировал на своей свадьбе, не видя и не слыша ничего. Искра, которой я ждал, могла вспыхнуть в любой момент. И нужно было быть к этому готовым.

Следующие несколько дней прошли в непрекращающихся пирах и гуляниях в Кремле. Царь Дмитрий, казалось, решил отпраздновать свою свадьбу так, чтобы запомнила вся Москва на века. Музыка гремела не умолкая, вино лилось рекой, столы ломились от яств. Но за стенами Грановитой палаты атмосфера была иной.

Город все больше напоминал пороховую бочку. Стычки между москвичами и поляками вспыхивали то тут то там, становясь все ожесточеннее. Слухи, один страшнее другого, ползли по рядам и слободам. Глухое недовольство перерастало в открытую ненависть.

Я, вынужденный по долгу тысяцкого присутствовать на бесконечных застольях рядом с царем, видел, как мрачнеют лица даже самых лояльных бояр, как растет пропасть между русскими и поляками, как сам Дмитрий, ослепленный любовью и властью, не замечает или не хочет замечать края пропасти, к которой он вел и себя, и всю Москву.

В одну из ночей на подворье тайно прибыли дед, дядя Поздей и Прокоп, у него и схоронили основную часть людей. Вместе с ними на мое подворье привели еще три десятка бойцов во главе с десятниками Ивашкой, Василием и Микитой. Разместить их незаметно на моем подворье было непросто, но необходимо. Мои сторожа и три десятка – это была страховка, если действительно ко мне нагрянут. Я чувствовал себя человеком, сидящим на вулкане – под ногами клокотала лава народного гнева и боярского заговора, а наверху царь плясал на своей свадьбе.

Пиры продолжались. Шестнадцатое мая сменилось семнадцатым. Ночь прошла тревожно, то тут то там слышались пьяные крики, звуки драк. А под утро, когда город только начал просыпаться, тишину разорвал тяжелый, гулкий удар колокола. Ударили в набат на колокольне церкви Илии Пророка в Китай-городе. Этот тревожный звон летел над Москвой.

Я был на ногах мгновенно. Что это? Пожар? Или… началось? Во дворе уже метались мои люди, хватаясь за оружие. Дядя Олег, бледный, но решительный, влетел ко мне в горницу.