Текст книги "232 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Тогда Глефод утешил ее: на краткий миг они поменялись местами. Обычно утешение всегда исходило от нее, и в тот последний раз, на кухне, Глефод был сам не свой, его слова, несмотря на искренность, прозвучали дежурно, цель успокоить сквозила через них слишком сильно. Увы, но Мирра была не лучше, театральность заразила и ее. Вдвоем они разыграли сценку верной жены и самоотверженного мужа. Теперь ей следовало быть настоящей, но она не знала как.

– Знаешь, – сказал капитан, – по-моему, я нашел способ его вытащить. Здесь есть какая-то кнопка…

Бах! – винтовка выстрелила, пуля разбила стекло и унеслась в гурабское небо, серое, как и весь нынешний Гураб.

– Ой! – только и сказал Глефод, после чего покраснел – стремительно и густо. – Когда я вернусь, сразу же схожу к стекольщику.

«Когда я вернусь» – эта фраза повисла в воздухе, словно якорь, брошенный в пустоту. Когда он вернется – но разве из таких предприятий возвращаются?

– Самое обидное, – продолжил капитан, – это то, что патронов осталось всего двадцать девять. Кто знает, не прикончит ли меня именно тот, кого мне полагалось бы убить тридцатым?

– Скажи, Глефод, – спросила Мирра, решив не замечать разбитого стекла. – Ты действительно решил стрелять в людей из этой штуки?

– Конечно.

– И ты действительно вознамерился убивать?

– Ну, – замялся капитан. – Только если придется. Но вообще, вообще… Послушай, Мирра, ты ведь сама прекрасно знаешь – таковы обязанности солдата! Убивает он, убивают его, тут уж ничего не поделаешь. Совсем забыл, кстати! Перед тем, как я пойду, хотел бы попросить тебя об одной вещи. Смотри, – он достал из кармана фото, сделанное Ференгой. – Я знаю, я не очень фотогеничен, даже военная форма меня не красит, но…

– Я все равно не пойму, о чем ты, – вздохнула Мирра. – Поэтому не объясняй, ради Бога, а просто скажи, чего хочешь. Я сделаю, если это тебе хоть как-то поможет. И да, ты действительно нефотогеничен, коли хочешь знать. И с тебя никогда не написали бы такого портрета, как с твоего отца. Поэтому ты мой муж, а я – твоя жена. Так что я должна сделать с фотографией?

– Да ничего, – смутился Глефод. – Просто поставь ее на полку, рядом с нашей кроватью. Это, конечно, глупо, но пока она там стоит, со мной не может случиться ничего плохого. Я, знаешь ли, буду совершенно непобедим.

– Сделано, – сказала Мира и действительно поставила фотографию на полку, где уже стояли в рамке она сама, ее мать и фото со свадьбы, на котором Глефод был весь измазан тортом и закрывался рукой от камеры. – Она будет стоять. Это ужасная глупость, но она будет стоять. Уж я позабочусь об этом, Аарван. Ступай с богом.

Услышав свое имя, капитан сморгнул. Хотя жена любила его, она всегда называла его по фамилии, нежно и все же отчасти издалека. Теперь дистанция исчезла, она подошла к Глефоду вплотную, достойная любви куда больше, чем отец – любви, которую Глефод пусть и желал, но, увы, не мог ей дать.

Наступил момент прощания. Глефод отправлялся навстречу своей гибели, а жена оставалась дома, чтобы напрасно ждать его назад. Он потянулся поцеловать ее в щеку, она подалась навстречу, однако в решающую минуту голова его скользнула так, что поцелуй пришелся в нос. Уже когда Глефод вышел из комнаты и помахал с улицы в разбитое окно, Мирра подумала, что нынешнее их прощание все же похоже на то кухонное утешение – не по форме, так по духу, все равно. Глефод согласился тогда, что он дурак, она нынче согласилась, что фотокарточка – ужасная глупость, и оба держались за свой идиотизм, как если бы он был продиктован им роком.

Мирра поморщилась: из окна на нее пахнуло холодным ветром. Ветер качнул карточку с Глефодом, она поставила ее устойчивее, так, чтобы ей было уже не упасть. В этот миг символический жест показался ей театрально-фальшивым и в то же время парадоксально верным. Вот так, подумала Мирра: хотела я сбежать от мелодрамы, а она сама меня нашла.

7. Список. Три случайных лица. Детские глупости. Бог. Девушка на шаре

Хотя леди Томлейя решила назвать свой четвертый роман «Двести тридцать два» – по числу героев из древней легенды – совершенно очевидно, что с Дромандусом в Когорте Энтузиастов стало на одного человека больше. Ниже приведен полный список этого бесславного воинства, заимствованный из Малой Гурабской энциклопедии. Он дан здесь не для того, чтобы читать его целиком или, упаси Боже, как-то заучивать. Отнюдь: его предназначение – служить мемориальной плитой, напоминая нам, что некогда эти люди были живы, а ныне они мертвы.

И первым идет ААРВАН ГЛЕФОД.

А вторым – ДРОМАНДУС ДРОМАНДУС.

Дальше начинаются цифры:

3. ЯН ВАЛЬРАН

4. ХОНТА АЛАКЕРРО

5. АЙВАТОЛЛЕ КВОНН

6. ЭРМЕНРАЙ ЧУС

7. НАЙ ФЕРЕНГА

8. ФРИЦ БИТТЕРЛЯЙН

9. УДЭЙ ЦАЙТОУ

10. ЮН ЮНЕССОН

11. ТЕОДОР ВАЛЬС

12. ФЭЙ ТА

13. БОРИС РУЦКИЙ

14. ЧОДАЙ ПХО

15. КАРЛ УМБЕРТ-МЛ.

16. ТОУТИ ТОУ

17. УНО ЦИММЕРМАН

18. БЕРНГАРД РАДЕК

19. ФРАНСУА ШАРАНТОН

20. ПУ Э

21. СУЙОДХАНА

22. ГАС БРОННИГАН

23. МАРК ПИНЕЛЛИ

24. КАУРДАНИО

25. ЭЛОЙ КВИЛЛ

26. БАЛЬДЕР МОНГИСТОН

27. БРАУДРАСТ НИ

28. ГАЙ ЛИЦИНИЙ ВАРРОН

29. МОЛАНДРО МАЛАНД

30. ТОБИАС ФЛАК

32. АВИГДОР СОЛОМИН

33. РИСТЕЦЦО БАЛЬДОНИ

34. ГАНС ЭСМЕ

35. ТРИММ ОГ-НА-РОК

36. ГАРВИГ ЛОУЛИ

37. СИМОН ДЕ ПЬЕРФО

38. ШУРАНГА ИЗ РОДА НУМИДЭЙ

39. ЭМЕРСОН ДОЛД

40. ОАНДАЛЬ ОНДЕРСОН

41. РИММЕЗЕР О

42. НАЙ ГЕВАР

43. НАЙ АКСХИЛЬД

44. ШЕНВЕРТ ЛОКС

45. АУМАЗИЯ ХЕНДЕРСОН

46. РАУМ ЗАКИЛЬ

47. МУСТАФА КРИЗ

48. МИХАИЛ РЕПКО-ИРОЙСКИЙ

49. МОРДЕХАЙ АБУЛАФИЯ

50. ЖАКЕ ДЕ СТАЛЬМИ

51. ЛАВДАК МУР

52. БРАНСТОН ЛОФТИНДЖЕР

53. МАКСИМ КЕСАРЕЙСКИЙ

54. СААРБЕК ОГ-НОХТИ

55. ГУСТАВ РОЛЛИБЕК

56. ААРВАН ААРВАСТ

57. ХОСЕ ВАРАПАНГ

58. АДРИАН МАЛЬБУРГ

59. ДОН ТРОЦЕРО

60. АДРИАН ГОЛОТУН

61. ЛЮДВИГ КЕЙЛУ

62. ЕВСЕЙ МЯСНИКОВ

63. РОН БОУДИЧ

64. ДАЙНЕНГО ЧУС

65. ОГЕСТ ГОЛТ

66. ДЖОРДЖ УИНТЕРБОРН

67. БЕРЕНИК ФЛАНДЕРС

68. МОРИС ШАГАЛ

69. АУРМИНИО ПЛЮМ

70. СЕНТЕНЦИО ВИККЕРТ

71. РУШАЙ АРГОНЦИ

72. ЭНДРЮ БРАЙЕРЛИНГ

73. СОЛОМОН ФОМАКТ

74. ТОМАС ФОН АХТ

75. ЭВЕРЕТТ МОРЛИ

76. ДААРСЕЙН РУФ

77. ПНАГЕЛЬ ЯНГЕРСТРЕМ

78. ГЕЛЬВИГ РУНКЕ

79. ОДАГАСТ ХЕФФНЕР

80. МО ХЕОД

81. АДАНГА СЬЯН

82. УМБЕРТО УМБЕРТИНЬО

83. ВЕРЦИНГЕТОРИКС

84. ЭТЕВАН МООРИНГ КОН

85. ШАРЛЬ КАВЕРНЕ

86. ТУОНГА

87. ДАН ХИФКАС

88. МААКТАН Ю

89. ИСАЙ МНИШЕК

90. КЛАРИСТЕН

91. ЯН ЧАРОУШ

92. ТРОДЕЛЬ ЭПЮИ

93. КЛАУС ЛАФРИДА

94. БЕНЕДИКТ ЭМЕРДИН

95. МАЛЬТИН ЖАКАРЛЬ

96. ЭСМОД ЗУММ

97. ФРИДРИХ ФОН МОЛЬТКЕ

98. РОН ДИДЕЛЬ

99. ВАН ДЕР ВАЛ

100. ВИКТОР КРОУ

101. ИКАБОД ГРАЙМС

102. ХО СЮАНЬЦЗЯ

103. ДАН АРСТВИД

104. БАРТ БОКЛЬ

105. ИСАДОР ФРИММ

106. МАТВЕЙ ПРОСВИРНИН

107. ДЖАНИБЕК НИЯЗОВ

108. МЕГЕТТ КАРПЕНКОФФ

109. ШРИ ТХАКУР

110. МКУНДУ ГААЛОНГ

111. ДЗУРАЙ ЧО

112. САИ ЛАИХАЧИ

113. ГАСТОН МЕРЛЬ

114. ДЖОЭЛЬ КАЛЛИКАНЗАРИД

115. СТЕФАН ПОДБИТКА

116. АВРААМ ИСАКОВСКИЙ

117. ДЖИБРИЛ ФАРИШТИ

118. САЛАДИН ЧАМЧА

119. ДОЙЛЬ ОННЕКЕР

120. АНДРЕАС ШОЛЛЬ

121. ДАНИКАН ДЕ ЛИМ

122. ГАНС БЛАУКУГЕЛЬ

123. ДЖЕРОМ СТАУТ

124. ОВАЛЬД КЕРН

125. МУСТАФА БАСАУР

126. МАКС РЕНН

127. ТЕОДОР БОЛЛИНГЕН

128. МАРТЫН ЗАДЕКА

128. КОТТ БУБЕРА

129. ФРАНК КРЕЧМЕР

130. АЛАЙЯ МЬЮТ

131. ДЗУРАЙ ЗОНРИ

132. ХРИСТОФОР ПОЛОНСКИЙ

133. АНГЕРРАН ДЕ ГРАСС

134. ХИРОМАЦУ ТОДА

135. НАРАЙНА НАХИТЕШВАН

136. ДРААД КОНК

137. ИСААК МЕХЛИС

138. КИР СОРРЕНТО

139. ЗАБЛОД ОНН

140. ГОРАЦИЙ КЛАКК

141. ТИССИАС ДЗУЛЕМ

142. ХУАН ЛАФОРТИДО

143. АМАДЕЙ ФОН ЛУСТ

144. ВАЛЕНТИН ПУСТОЯРОВ

145. ЖАН МОЛЭ

146. ФРЕДЕРИК ОТКЕР

147. ЧАУШ БРУНЕЛЛЕСКУ

148. ВАНГЗОМ УЛЬД

148. БЕЛАЙЯ СУУ

149. ЯЦЕК ГРАЙ

150. СВЕТОЗАР НИКОЛИЧ

151. ГАЛЕНД МОНГУС

152. АВАРОН К.

153. АЛЬФОНСО ГАСТОН

154. ДАГАБЕРТ РУФ

155. ТАРГРЕН КСИЛАНДА

156. НУМЕРЛИ СТАРКЕН

157. ГАЛАХАД СВИФТ

158. ЭСТРАГОН ГОДО

159. МОНИКАН ЦЕЙС

160. ТЕОДОР ФОН ПИМРОМ

161. ЧААГДАЙ ЖУУРДЕЙН

162. ЯНУШ ГОЛИНДИ

163. ЭВЕРЕТТ БАРТОН

164. НГЪЕН ЧХАН СУН

165. МАКСИМИЛИАН ГОЛЬБЕ

166. АВЕНИР ГУДЗИРИС

167. ЮРАЙ ЧУП

168. КШИШТОФ ЗАРНИЦКИЙ

169. РЕДЖИНАЛЬД ГУЛЛИВЕР

170. ЗУРАБ АКБАЛИЯ

171. АПОЛЛОН ДИАС

172. АКБАЙ ГЕНДОРО

173. СЕБАСТЬЯН НАЙТ

174. АШИЛЬ ТРИКОЛО

175. ДОН АРГАВЕС

176. РОЛАН ДЮРАНДАЛЬ

177. КАРЛ ЛЭДЛОУ

178. ЗЕБАДИЯ ДЖЕНКИНС

179. РУДОЛЬФ ЗЕРЦ

180. ГАС ТАРПАЛС

181. ПАУЛЬ МУНД

182. УОЛТ НОЛИДЖ

183. МАРТИН ДАМБ

184. ГУВЕР МЕРЛЬ

185. АВГУСТ КЛИМТ

186. ГУРАБ ГУЛЕЙО

187. БАНГАЛАДХАР ИЛАК

189. АВЕСТА РОБЕРТС

190. АБЕРДИН ЛОКС

191. ВЛАДИМИР ГОДО

192. СТЕФАН ИОНЕСКУ

193. РУБЕН САЛИВАРИ

194. ААРДАН ВАН ААРД

195. КОНСТАНТИН БОЧВАР

196. ЖОРЖ КОСТАКИДИ

197. РУСТЕМ ЮСТ

198. ГАБЕСТАН ЛОО

199. ДЕНМОТТ БЕРЕНШТЕЙН

200. САЭВУД РИНГМ

201. ЗЕЛЕМХАН ИБРАГИМОВ

202. ЭГОН ДАЛМАРДСОН

203. ОБЕД ЗАЙКС

204. НАДИР ШАЛИЯ

205. ДЗУРАЙ УМАЛ

206. ПАУЛЬ НОДЖИНК

207. КАССИУС НУРМ

208. ОВАЛЬД ЛАСКЕР

209. ГИБЯТ НЕЖМЕТДИНОВ

210. МАЛЬТИН ГВАРНЕРИ

211. АНГЗОР ЭМАРДТ

212. ЦВЕТАН МОЛОХОВ

213. АЭГИС ОРД

214. РУФУС САЛЛИМАН

215. ТЬЮ ВОНГ

216. ТАО ЮАНЬ-МИН

217. ХУА ФЭЙ

218. ПАВЕЛ СМЕКТИН

219. ПАВЕЛ БРОНШТЕЙН

220. МАЛАХИЯ КОНСТАНТ

221. КАРЛЕМ ВУНШ

222. АЛАСТОР РОУ

223. ГАРАШТА МИРАВАН

224. ГАЛАНЦО ГАЛАНТ

225. МАКСВЕЛЛ СПЕК

226. ТАРАС КОСТЕНКО

227. ТАКЕДА НАЦУМАРИ

228. КОТТОН ТОМПСОН

229. ААРОН БЛЭК

230. ХАНЬ ЦИ ЮА

231. АНДРЕАС РИХТЕ

232. ВАЛЕНТИН ЛАВРОВ

233. ДМИТРИЙ ШАТИЛОВ

Таков полный список Когорты Энтузиастов, все двести тридцать три ее члена. Что объединяло этих людей в стремлении к бесславной гибели? Не был ли это просто разномастный сброд, сгуртованный лишь неумолимыми обстоятельствами? Не имея времени подробно рассматривать каждого, Томлейя наводит свою оптику на трех случайных людей – вдруг из путаницы ложных намерений и нелепых убеждений покажется правда, жалкая и смешная?

За свою двадцатисемилетнюю жизнь Эрменрай Чус прочел пятьдесят тысяч книг – от справочников по геодезии до модернистского романа «Успение Фланна», содержащего в себе по отзывам критиков всю мировую культуру и еще щепотку сверху. Несмотря на то, что Эрменрай Чус помнил все прочитанные книги, наибольшее влияние на него оказала та, которую он уже успел позабыть. Эту книгу он читал еще ребенком, когда ему было всего восемь лет. В ней не было могучих героев, вдохновенных пророков и поэтов немыслимой силы духа. Это была совсем детская книга, и рассказывалось в ней о храбром бурундучке.

Поскольку Эрменрай Чус забыл книгу, он уже не помнил, почему храбрый бурундучок был таким храбрым. Однако, хотя Эрменрай Чус вступил в Когорту Энтузиастов из соображений гуманизма, величия, достоинства и личного мужества, на самом деле он поступил так потому, что в глубине души всегда хотел быть таким же храбрым, как этот храбрый бурундучок.

Ведомый незримым бурундучком, Эрменрай Чус выжил под градом пуль, выстоял в смертельном бою с батальоном лейтенанта Гирландайо и вынес на себе раненого товарища. Бурундучок оставил его лишь тогда, когда в Эрменрая Чуса угодил осколок снаряда РОГ-8, поскольку осколок этот был большим, а бурундучок – маленьким. Взрывом Эрменраю оторвало ноги и отбросило к кирпичной стене. Не чувствуя боли от шока, он лежал у стены, плакал, как маленький ребенок, и звал маму. Когда боль вернулась, он обезумел от ужаса. Ему казалось, что сейчас – его день рождения, и вокруг взрываются петарды и фейерверки. Мама пригласила на праздник соседских детей, они толпились вокруг праздничного стола, где стоял торт с единственной свечкой. Среди гостей была черноволосая девочка, которая хотела задуть свечу, хотя как именинник это должен был сделать Эрменрай. Чтобы помешать девочке, он дул, что было сил, а когда воздух кончился, скреб землю ногтями.

Он не сумел помешать девочке задуть свечу. Она погасла, и праздник был испорчен.

Тем же, чем был для Чуса бурундучок, для Теодора Боллингена был Бог. Две эти вещи даже начинались с одной буквы, хотя Бог, конечно, присвоил себе прописную, а бурундучку оставил лишь строчную. Еще Он был творцом всего сущего, что несомненно возвышало Его над полосатым зверьком и предоставляло верующему в Него несравнимо бóльшие привилегии. Во всем остальном Бог и бурундучок были схожи, хотя, скажи вы об этом самому Боллингену, он нашелся бы что возразить. В конце концов, речь ведь шла о его Боге, которому он ставил свечки, возносил молитвы, а иногда даже курил фимиам. То были очень личные отношения – Боллинген-Бог – отношения, в которых любовь чередовалась с отвержением, а ревностное служение – с самой постыдной распущенностью. Всему виной были слабость веры Боллингена и некоторая Божеская необязательность, проявляющаяся в невнимании к самому преданному поклоннику. Да, старый добрый Теодор немало мог предъявить своему небесному патрону. Почему тот не отвечает на молитвы? Почему не пошлет выигрыш в лотерею? Почему не внушит женщинам, что Боллинген – кавалер хоть куда? Разумеется, никто не спорит, что у Него есть дела и поважнее, но раз уж Теодор – такое ничтожество, осчастливить его – дело пяти минут!

И все же Боллинген не терял веры. Бог должен заметить его, рано или поздно – если, конечно, Он и в самом деле есть. И лучший способ обратить на себя внимание – подвергнуть свою жизнь угрозе, поставить Его перед фактом – смотри, я могу умереть, а если Ты хочешь, чтобы я жил и славил Тебя, даруй мне присутствие Свое, убереги меня от смерти. Именно поэтому Боллинген и присоединился к Когорте Энтузиастов – где, как не с этими людьми, сумеет он подвергнуться опасности столь страшной, что сам Создатель вынужден будет вмешаться и оградить его щитом собственной Благодати? Закрывая глаза, Теодор видел этот миг как наяву. Вот нисходит с небес божественный свет, играют арфы и лютни, поют осанну ангелы – и с этими небесными звуками сплетается и его смертная молитва, длинная и выученная назубок, словно урок математики.

Да, Теодор готовился к своему мигу. Ему стыдно было встретить Бога и не суметь прочесть ни одной хвалы. В молитвы он верил, как в заклинания: когда в него стреляли, он повторял их снова и снова, и пули пролетали мимо. Но, видимо, кто-то молился и над снарядом РОГ-8, и эта молитва оказалась сильнее бормотания Теодора. Взрыв подбросил его к небу, но вместо Благодати нашпиговал осколками. Странно, но безмерное удивление Боллингена оказалось сильнее боли. Он думал, что перед смертью сможет прочесть отходную молитву и передать свою душу прямо в руки Господу. Это был неплохой вариант, хотя и чрезмерно компромиссный. Однако от удара священные тексты перемешались, и он, пытаясь соединить слова в цепочку, обнаружил вдруг, что в голове его царит хаос. Более того: перед надвигающейся пустотой Бог, такой крепкий, такой надежный и всесильный, представился ему чем-то вроде козьего катышка, которых он ребенком вдоволь навидался в деревне.

Мысль эта ужаснула Боллингена, да так, что он, охваченный бредом, принялся повторять все подряд. Он поминал Бога, угодников, великомучеников и святых помельче. Он мешал молитвы за здравие и просьбы избавить себя от запора и зубной боли. Слова, которые он полагал ключом к Богу, в его устах распадались, превращаясь в мычание и бессвязные глоссолалии. Одновременно, по мере того как он, валяясь в канаве, истекал кровью, за текстами ему начало видеться некое окончательное понятие, узнав которое, он сразу же отдаст концы. Это понятие было пугающим, однако же и притягательным. Казалось, сама душа Теодора рвется к нему сквозь наслоения житейской дряни. Когда, обескровленный, Боллинген устал бороться, он потянулся к ней и очень удивился, осознав, что она собой представляет. Это не был Бог, святой Дух или какой-то принцип, дарованный небом. Это было черт знает что, которое взялось черт знает откуда и определяло жизнь Теодора черт знает почему и черт знает как.

С таким трудом заученные молитвы разлетелись, словно клочки бумаги. Последнее, что всплыло в умирающем мозгу Боллингена, было красивое, но едва ли уместное слово «аррондисман».

Если Бог был выдумкой побольше, а бурундучок – поменьше, то причина, по которой в Когорту Энтузиастов влился Дзурай Чо, принадлежала все же к реальному миру и на жизнь зарабатывала акробатикой, пением и танцами. Это была обычная девушка, которая один из своих обычных номеров исполняла с шаром, тоже совершенно обычным, резиновым. Шар был синим, и синим было трико девушки, а также окутывающий ее полупрозрачный газ. Девушка ставила шар на пол, ложилась на него, изгибая спину, и поднимала стройные ноги – то правую, то левую. За дополнительную плату она могла очень быстро написать в воздухе любое имя и изобразить сердце, или какое-либо животное, кроме орангутанга, требующего запредельной гибкости. На первом же представлении Дзурай Чо заказал и сердце, и целый зверинец впридачу – такое впечатление на него произвела эта девушка. Не слишком удачливый с женщинами, он обладал редким даром влюбляться в лучших, и хотя танцовщица на шаре не была еще богата и известна, он все равно почувствовал в ней превосходящее себя существо.

Да, она была нежна, породиста, умна и строптива, она была кладезем любви, но только не для Дзурая Чо. В те дни он понял, как это трудно – отдавать должное существу, чьи прекрасные качества обращены к другому, признавать, что она не является стервой, сукой, обманщицей, а просто не любит и не может любить Дзурая, как бы сильно он ее ни любил. Какое-то время ему казалось, что он сходит с ума, затем на него снизошло просветление. Девушка с шаром не померкла, не отошла на задний план, как печальное и все же сладостное воспоминание. Напротив, она сделалась сильна, как никогда, обратившись из фатальной слабости Дзурая в источник его силы. Помещенная на светлую сторону памяти, она вдохновляла его, напоминала о том, что он, себе казавшийся незначительным, любил когда-то горячо и сильно, как любят большие герои больших книг. Окончательно разойдясь с действительностью, девушка с шаром обратилась в некий внутренний идеал, с которым Дзурай Чо сверял любой свой поступок.

«Одобрила бы она это?» – спрашивал он себя. – «А то? А другое?» И поскольку вымышленная девушка не содержала в себе ничего порочного, глупого, ничтожного и корыстного, то и поступать Дзурай старался так, чтобы его действия соответствовали ее величию, достоинству и чистоте. Не преуспев в реальности, он компенсировал это служением иллюзии, как если бы девушка на шаре могла проникнуть ему в голову и разглядеть, насколько он верен ей. Уже не скажешь точно, но, возможно, Дзурай надеялся, что однажды покровы спадут, мутное стекло исчезнет, и сердца их, доселе разделенные, сдвинутся, словно полновесные серебряные кубки. Так или иначе, верность девушке на шаре потребовала от него верности династии, потребовала подвига – и Чо вступил в Когорту, к таким же безумцам, как и он сам.

Хотя девушка на шаре давно уже забыла своего нелепого поклонника, она все же поддерживала его, сама об этом не зная. Она была сильной и смелой, с ней Чо не боялся и сражался, как лев. Однако это длилось недолго. Когда снаряд РОГ-8 разрушил мутное стекло и сдернул покров земного чувства, он унес с собой девушку и оставил только ее шар. Шар был уже не синим, а серым, и рос с ужасающей скоростью, заполняя собой весь мир. Он катился на Дзурая, и как только тот ощутил его свинцовую тяжесть, то понял, что все это время им двигала ничтожная и жалкая глупость. Если бы не она, в его жизни было бы куда больше счастья и любви.

В последнюю секунду Дзурай захотел все исправить, однако исправлять было уже нечего.

Таковы трое, взятые наугад из двухсот тридцати трех. Если задаться целью найти в них нечто общее, можно заметить, что в своем противостоянии великой Освободительной армии все они опирались на вещи маленькие и незначительные, и именно малость и незначительность этих вещей и определила их поражение.

Глупо было бы думать, будто храбрый бурундучок, Бог и девушка с шаром могли служить защитой от разрушительной мощи снаряда РОГ-8. Быть может, три эти жизни, оборванные столь внезапно и столь закономерно, учат нас, что жалкие иллюзии не в силах выдержать столкновения с могучей жизненной правдой.

Или что человек, изрешеченный осколками фугаса, наверняка истечет кровью и умрет.

В конечном счете, никто не желает учиться.

8. Шествие. Когорта вооружается. Воины всех времен

За триста лет своей истории площадь Гураба Первого – она же площадь Согласия, Революции, Торжества – успела повидать немало. Здесь, на затянутом черным крепом помосте, маршал Аргост Глефод лично сек Джамеда Освободителя, здесь читали свои стихи поэты великого дарования и сулили мрачное будущее огненноглазые предсказатели судеб. Здесь стояли в ожидании казни враги династии – в одних длиннополых рубахах, на стылом осеннем ветру, под прицелами солдатских ружей. Здесь всего на сто тридцать дней родилась когда-то Гурабская республика, загубленная беспутством своих предводителей.

Казалось, площадь Гураба Первого не удивить ничем – но нет, никогда еще на ее брусчатке, у бронзового фонтана Трех Копий, не собиралось в одно и то же время столько безнадежных дураков, безумцев и просто людей, отбросивших всякое будущее. Нелепость замыслов, абсурд стремлений, неизмеримые наивность и самонадеянность – иллюзия, захватившая их, была почти ощутима, она словно бы искажала реальность, и в ней, словно в вогнутом зеркале, еще ярче блистало здравомыслие обычных гурабцев, терпеливо ожидающих новый мир в очереди за пайкой, у себя дома, за разговорами о будущем и проклятиями в адрес династии.

Дураков было ровно двести тридцать два, и Глефод разглядывал их с гордостью и любовью. Если бы можно было разобрать этих людей на части, словно конструктор, и отобрать исключительно Воинские и Героические детали, из всей этой груды хлама, траченной сплином, получилась бы, наверное, пара-тройка полноценных солдат.

И все-таки на площадь Гураба Первого, воспламененные словом, явились именно они, а другие – достойные, смелые – или предали династию, или попрятались в безопасные норы. К худу ли, к добру ли, в час, когда старый мир нуждался в сильнейших своих воинах, на помощь ему пришли маменькин сынок Лавдак Мур, астматик Андреас Рихте, присосавшийся к своему ингалятору, как пиявка, рахитично-золотушные Аарон Блэк и Аластор Роу, проигравший в рулетку все, что можно, Пнагель Янгерстрем и просто застенчивый и тихий архивариус Хуа Фэй, чудом переживший в «Мокрых кисках» прикосновение живой, настоящей женщины.

И, конечно, был здесь Дромандус Дромандус, незадачливый изобретатель, чьи шедевры – миниатюрный ядерный реактор, помещающийся в дупле зуба, и пряжка ремня, вибрацией оповещающая о смене времен года – не снискали широкого успеха у публики. Рядом с Дромандусом стоял сбитый из фанеры ящик, выкрашенный в красный, в ящике же покоился могучий Щит, обещающий спасение и победу. На все просьбы показать диковинное устройство в работе изобретатель отмалчивался, предпочитая, очевидно, явить главный козырь Когорты Энтузиастов лишь тогда, когда бессильным окажется все остальное.

Возвращение Глефода с винтовкой его могучая армия встретила ликованием. Капитана хлопали по плечу, предлагали закурить, обещали познакомить с симпатичной сестрой, салютовали и пытались даже подбросить в воздух, но не выдержали руки и спины. Разгоряченная «Тропическим Фрутини», наполовину закутанная в стриптизерские боа, Когорта видела свой триумф совсем близким. Здесь и сейчас, под рукоплескания благодарных соотечественников, она пройдет по улицам столицы, вооружится невесть чем, затем встретится с противником невесть где и победит его невесть как. Что план кампании не продуман, что одного намерения недостаточно, а гимн и легенда в борьбе против настоящего оружия – подспорье скверное – то были факты очевидные, а, следовательно, не заслуживающие внимания. Обдумывать их представлялось дурным тоном, все равно что отстаивать, что дважды два – четыре, хотя для дела полезнее любая другая цифра.

В сущности, и восемьсот тысяч солдат противника, и смерть, и позор – все эти вещи не пугали Когорту именно потому, что до сих пор оставались словами, как и прочее окутавшее их словесное кружево. Вскоре этим словам предстояло стать реальностью, особенно смерти – однако и до этого у гурабской действительности имелись вполне действенные средства, чтобы если не очистить мозги Когорты от иллюзий, то хотя бы постучаться в их проржавевшие двери.

Ведомая Глефодом – Глефодом в бело-синем капитанском мундире, с вороненым телом винтовки на плече – Когорта двинулась в путь. Увы, первоначальный замысел – пройти парадным строем по Главной улице, мимо монаршего дворца, укрывшегося за узорным забором, мимо столичного театра, где сто лет спустя о двухстах тридцати двух воинах поставят на редкость паршивую пьесу, мимо мраморной колонны в честь двухсотлетия гурабской династии – провалился. Сперва путь Когорте преградили опрокинутые грузовики с провизией, затем баррикады из парковых скамеек и наконец – огромная дыра в мостовой, на дне которой смердела разорванная канализационная труба. Все это, а еще и то, что день выдался промозглый и ветреный, слегка пригасило восторги. Побеждать и совершать подвиги приятнее в солнечную погоду, да и сам путь к победе, безусловно, не должен пролегать через дворы и подворотни, куда свою армию вынужден был повести капитан. Где в этих сырых и мрачных проулках с лужами машинного масла, пластиковыми бутылками, битым стеклом найдутся благодарные зрители и дамы, жаждущие подарить свое сердце героям?

И все же зрители были, пускай и не те, что бросают под ноги цветы. В последний день старого мира, когда сам воздух, казалось, пропитало ощущение fin de siecle, на улицах уже не клубились бессчетные толпы, и все же за каждым окном отчетливо читалось встревоженное лицо. Давно были припрятаны ценности – фамильные бриллианты, инфокристаллы и облигации гурабского банка – давно свалены в кучу добытые припасы, и вот осталось только ждать новых хозяев, трястись от страха или потирать в предвкушении руки, а главное – смотреть, смотреть на улицу, ибо новая эпоха, безусловно, наступает не каждый день.

Чем же привлекла к себе Когорта эти глаза за стеклом – глаза, вглядывающиеся в будущее со страхом и надеждой? Главным образом, численностью, хотя и организацией тоже. Шутка ли – все двести тридцать три ее бойца пытались идти в ногу, как настоящие воины, и хотя в пестром сборище свитеров, связанных матерями, и просто никому на свете не идущей одежды единообразно-солдатского было не больше, чем в наборе разноцветных мелков, выглядело шествие все же внушительно и в предсмертном затишье казалось событием почти небывалым.

Чем дальше углублялась Когорты в жилые кварталы, тем больше открывалось у нее на пути окон, тем больше людей выползало из домов наружу, дабы поглядеть и полюбопытствовать у людей Глефода, что же они, собственно, собрались делать. Это не было веселым любопытством или радостным; напротив, все, что несли в себе взгляды, устремленные на Когорту – недоверие, а где-то и закипающий гнев. Для чего нужно это сборище, казалось, спрашивают они – раз уж другого не остается, разве мы не условились дожидаться нового мира покорно и с кротостью, разве не смирились даже с тем, что кто-то из нас умрет от голода, будет раздавлен в очередях, сгинет, арестованный тайной службой? К чему эти бессмысленные трепыхания? Никто не хочет перемен, это верно, но раз уж они неизбежны, не лучше ли переждать их в оцепенении, под наркозом бездействия? Ибо каждый из взирающих на Когорту был гусеницей, завернувшейся в кокон всеобщего предательства, гусеницей, которая в полном согласии с жизнью вылупится после крушения династии бабочкой, лояльной Освободительной армии.

Никто в Когорте не понимал этого, а Глефод и подавно. Что угрюмое молчание, что отсутствие приветственных возгласов и пожеланий удачи – все это они восприняли лишь как признак неосведомленности. В самом деле, никто ведь не поведал этим добрым людям о замысле Когорты – с чего же им тогда восторгаться и радоваться?

Поразмыслив, капитан решил исправить это недоразумение. Простой и честный народ Гураба имеет право знать, что в час бедствий у него нашлись защитники в лице двухсот тридцати двух. Глашатаем этого блистающего откровения Глефод наобум избрал идущего рядом Ная Аксхильда – доброго, мягкого Ная, который в воображении капитана рисовался в тот миг если не могучим рыцарем, то по крайней мере старательным оруженосцем. Увы, реальность расходилась с фантазией: Най-настоящий был низколоб, хромоног и вдобавок ко всему крив на один глаз. Немалый возраст – почти сорок семь – добавил ему не мудрости, а лишних веснушек на лице, и без того обезображенном оспой.

Когда переулки превратились в более-менее приличную улицу, а разрозненные люди на тротуаре – в толпу, достойную блестящей речи, Глефод, подняв левую руку, остановил Когорту, а правой толкнул в бок Ная: пора!

– Н-н-но что я им ск-к-кажу? – запротестовал Аксхильд.

– Правду, – сказал капитан. – Правду, ее одну. Что они могут считать себя уже спасенными. Что мы собираемся остановить Освободительную армию.

– К-как именно?

– Мы победим ее, только и всего.

– Но п-п-почему я?

– А почему нет? Брось, Най, это же твой звездный час! Что в тебе есть такого, что помешает произнести самую трогательную, самую прочувствованную речь за всю историю Гураба?

– Т-т-т… Т-ты не будешь смеяться?

– Конечно, нет, что ты!

– Н-на самом деле я л-л-лысый, – и с этими словами Най сдернул с себя рыжую шевелюру, обнажив пятнистую голову, покрытую кое-где едва заметным белесоватым пухом.

Да, лысина была скверная, это понимал и Глефод – и все же, все же… Что эти бугры и впадины, как не свидетельства пережитого, что эта коричневая бородавка на затылке, как не шишка красноречия, вырвавшаяся за пределы облика под давлением прекрасных слов? Голова была уродливая, да – но и характерная вместе с тем. Торговец ношеными кальсонами, Най будто позаимствовал ее у человека, чей жизненный опыт превосходил его собственный во много раз. Шрам у виска, неудачно расчесанный фурункул – разве то был не след от чиркнувшей пули? Сломанный нос, чья спинка образовывала ровную линию – не льву ли полагался он, не закаленному ли в боях герою?

Нет, лысина не портила Ная, лишь обнажала подлинное его обличье. И вот, ободренный Глефодом, уверенный в том, что голый череп оратору не помеха , Най оставил ряды Когорты, споткнулся о брусчатку, поднялся, снял с плеча прилипшую мокрую газету и повел речь, старательно выговаривая каждое свое заикание.

– Г-г-гурабцы! – воззрился он не столько на людей, толпящихся справа от Когорты, на тротуаре возле кондитерской, сколько на саму кондитерскую, где за стеклом красовался трехэтажный фанерный торт. – Вы в б-безопасности, мы з-з-защитим вас от врага! Ос-свободительная армия идет, чтобы свергнуть д-д-династию, сделать вас с-с-свободными и сч-частливыми, она несет п-процветание и п-п-прогресс! М-мы, – повернулся Най к своим, – этого не допустим! Зд-десь и сейчас м-мы будем драться до п-п-последней к-капли крови, за ст-тарый м-мир, д-драться, как герои, как д-д… как д… д… как д-д-д… К-как двести тридцать два воителя древности! – выпалил он, как из ружья. – Мы п-пойдем, и мы п-победим! Вот т-так вот!