Текст книги "232 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шатилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Храбрый воин, непобедимый герой! Он только что выдержал тяжкую битву, он устал, но посмотрите на его выдержку, посмотрите, как несет он свой пост в непогоду, в бурю, как вглядывается во мрак, угадывая будущее в очертаниях замков и гор! Мы будем с тобой, славный солдат прошлого, ибо в тебе живет наша душа, и в тебе бьется наше сердце! Мы будем с тобой, славный солдат прошлого, ибо ты – связь времен, что скрепляет и поддерживает нас!

Стриптиз-клуб исчез, исчезли двести тридцать два неудачника в зале и еще один, стоящий на сцене и держащийся за шест. Иллюзия людей слова, людей старого мира – иллюзия эта оплодотворила действительность. Перед легендарными воинами стоял легендарный Аарван Глефод, и все вольное дружество внимало ему, как своему предводителю.

– Друзья мои! – сказал капитан, чья голова достигала звезд. – Самые разумные вещи – всегда самые бессмысленные, а самые нужные – никогда никому не нужны. Что может быть достойнее, чем обратить ничтожество в величие, предательство – в верность, трусость – в мужество, слабость – в силу? Мы все презираем династию, но именно поэтому не имеем права ее покинуть. Вдумайтесь – кто защитит ее, кроме нас? Сильные мира покинули этот дом – ныне мы должны возвыситься до их силы. Ибо Царство Божие берется мечом, и меч этот – дух, закаленный в горниле тягот. Пускай вся правда, и справедливость, и величие – на стороне наших врагов, а нам остались лишь злоба, предательство и низость – что ж, мы примем свое дурное наследие и силою духа преобразим его в нечто великое. Мир повис в воздухе, друзья – утвердим же его на нашей точке опоры! Да, шансов почти нет, я вижу это ясно: нас мало, у нас нет оружия, и нам не поможет никто, кроме нас самих. Но разве помогал кто-то двумстам тридцати двум героям древности? Разве были у них в резерве могучая армия, надежный флот, поддержка властей и благоволение народа? Нет, ничего подобного!

И с этими словами копьеносец Глефод поведал собранию легенду, которую до этого рассказывал портрету отца.

– Вы видите, друзья мои, – заговорил он уже мягче и приглушеннее, едва товарищи, овеянные обаянием легенды, освежились «Тропическим Фрутини». – Чтобы одолеть врага, этим двумстам тридцати двум храбрецам, среди которых был мой предок, понадобились только храбрость, мужество, отвага, благородство и немного упрямства – чтобы не разбежаться в первые же минуты после того, как они решили идти в бой. Я говорю «только», – сделал он ремарку, – хотя на самом деле это очень много, и я не вправе требовать от вас подвига, все, что мне остается – уповать лишь на вашу добрую волю. Мы с вами совсем не герои, я знаю это, и мы не великие люди, как бы нам ни хотелось считать иначе. Однако если прав мой отец, то даже в самых ничтожных существах вроде меня дремлет великая доблесть, которая пробуждается лишь в миг самого жестокого, самого беспощадного столкновения с жизнью. Может быть, если мы встанем на бой против непобедимого врага, она пробудится и в нас. Да, позор в случае поражения обещает быть страшным, но разве не противоположна страшному позору самая блистательная победа, и разве не зажаты мы именно между двумя этими крайностями – либо одна, либо другая? Победа так победа, а коли смерть… – Глефод побледнел, сделал вдох и, медленно выдохнув, заговорил тихо-тихо. – Так ведь если даже мужество, доблесть и благородство ничего не могут изменить, стоит ли жить в таком мире? Я заканчиваю, друзья, мои пятнадцать минут подходят к концу. Не стану вас больше уговаривать, просто спою боевой гимн героев, и вы сами решите, по силам ли вашему сердцу подвиг, или всем нам лучше разойтись по домам.

Он отпустил шест, набрал в грудь воздуху, и в стенах стриптиз-клуба поплыли древние слова, удивительно соответствующие ему по смыслу. Но собравшиеся не знали этого, а Дромандус Дромандус, знакомый с переводом, отчего-то не видел никакой иронии. Да, в действительности Глефод пел про шлюх, которым мечтали впендюрить воители древности, однако интонации его были интонациями героя, и то, что он вкладывал в эти грубые чужие слова, преображало текст песни. Из древне-похабного он становился древне-благородным, при звуках его, наивных, неуклюже-старомодных, представлялись замшелые стены, флаги, рыцарские шлемы, и хотелось носить на поясе меч, засыпать под стук копыт, шум сосен и водопадов…

И тут Дромандус Дромандус неожиданно ощутил, как грудь его распирает странное, неведомое доселе чувство. Впервые на его памяти кто-то обращался не к реальному Дромандусу, а словно бы к некоему идеальному прообразу, тому, каким ему полагалось быть. Выступая перед Дромандусом, как перед одним из своих, считая его воином, героем, храбрецом, Глефод словно не замечал действительности, и в случае со шпионом это странным образом казалось благородным, а не оскорбительным. Обман этот возвышал предателя, и, захваченный его действием, тот обнаружил вдруг, что в качестве солдата Когорты Энтузиастов является кем-то несравненно более значительным, достойным и исполненным величия. Этого витающего в воздухе нового Дромандуса, в отличие от старого, нельзя было запугать, унизить, оскорбить, обидеть, он был лишен всякой ненависти и злобы, считал предательство абсурдом, а убожество мира – явлением временным. Никакой полковник Конкидо не имел над ним власти, и неудивительно, что Дромандус Дромандус потянулся к этому образу, сулящему честь и освобождение.

Когда Глефод умолк, в зале повисла тишина, и в этой тишине отчетливо слышались хныканье и сопение маленького предательского носишки.

– Я… Я… Я… Я – обманщик, – признался тихонько Дромандус и скорчился на своем стуле в ожидании неизбежного наказания. – Я… предал вас всех. Мне приказали… Я не…

Но, разумеется, его поняли неправильно. Иначе и быть не могло после легенды и гимна, в сравнении с которыми предательством казалась сама существующая реальность.

– Не ты один, – похлопал Дромандуса по плечу могучий Хосе Варапанг, лучший друг Глефода и точно такой же меланхолик, неудачник, нытик и ничтожество. – Мы все здесь предатели, все. То, для чего мы собрались сейчас, следовало сделать еще давно, когда Освободительная армия только поднимала голову. Не знаю, как вас, господа, а меня убедило все, что сказал Аарван. Нам всем следует биться за династию и умереть за нее, если придется. Только так мы искупим ее грехи, друзья мои, только так и никак иначе.

– Я тоже, тоже хочу сказать! – вскочил девятнадцатилетний Най Ференга, обладатель льняного чубчика и нежного девичьего лица. – Я за, разумеется, за! Это же связь времен, вы понимаете? – он развел руки и вновь соединил их – так, что указательные пальцы соприкоснулись. – Если мы докажем, что даже сегодня, даже сейчас существуют такие герои, как в древности, мы как бы протянем нить, объединим прошлое с будущим! Все, что было – станет не напрасно, все превратится в преддверие нашего подвига!

– И бессмертие! – подхватил Лавдак Мур, не менее молодой и не менее глупый. – Разве слава не живет вечно? О нас напишут в учебниках, сочинят песни!

– И женщины! – вступил романтический Огест Голт. – Женщины любят храбрецов и тех, кто рискует собою. Клянусь всеми романами, нет женщины, которая пренебрегла бы идущим на смерть солдатом! Женщины чувствуют тех, кто горит недолго, но ярко. От них они зачинают во чреве. Из сильного выйдет сладкое, я читал это в книге.

Один за другим они говорили там, где не требовались слова, говорили по привычке, что было даром и проклятием старого мира. Видя, как легко и свободно эти люди дают обещания и клянутся не щадить живота ради великого дела, Дромандус тоже захотел что-нибудь пообещать. Сперва он решил предложить на алтарь победы собственную жизнь, однако тут же одумался, сообразив, что отдает слишком мало. Нет, ему следовало быть щедрее, пожертвовать самое дорогое, лучший плод своего ума и драгоценный помысел сердца!

– Слушайте! – крикнул Дромандус. – Слушайте все меня!

Он кричал так громко, так надсадно, что говор замер, и внимание Когорты всецело обратилось к нему.

– Мы слушаем, друг мой, – Глефод спустился со сцены и подошел к Дромандусу. – Пожалуйста, говори.

– Щит! – закричал Дромандус. – Я дарю вам свой щит!

«Щит» – побежало по столикам короткое, но емкое слово. Щит, щит, щит – но что это, собственно, за щит, а? Может быть, Дромандус объяснит? Только, ради Бога, без крика!

– Этот щит, – сказал Дромандус, – мое последнее изобретение. Да, я изобретатель! – крикнул он вновь и с вызовом оглядел собравшихся вокруг него. Никто никогда не мог разглядеть в нем изобретателя, все видели только ничтожество, жалкого нытика и гнуса. Даже теперь он ждал, что его окоротят, усомнятся в его способности изобрести хоть что-нибудь. Но воины хранили молчание. Они, люди слова, уже не видели реальности, и для них невзрачный Дромандус мог быть всем, чем пожелает: великим ученым, наследным принцем Гураба или человеком с луны. Они не удивились бы даже, что он один в состоянии победить всю Освободительную армию. Все, что ему было нужно, – сказать об этом.

Но Дромандус Дромандус сказал о щите, и Когорта Энтузиастов уверовала в щит Дромандуса.

– Да, – повторил шпион. – Я изобретатель. Я изобрел энергетический щит, способный выдерживать любые атаки. Лазерная пушка? Чепуха! Водородная бомба? Семечки! Этот щит отразит все. И я дарю его вам. Конечно, – спохватился он вдруг, – эта модель – экспериментальная, но вы ведь примете ее, правда? Щит – лучшее, что у меня есть, и он спасет вас в смертельном бою, обещаю!

– Конечно, мы примем твой дар, – сказал Глефод и, подойдя к Дромандусу, положил руку ему на плечо. – Как тебя зовут и с кем из нас ты дружен, раз пришел на собрание? Я хотел бы поблагодарить того, кто тебя привел.

– Меня никто не привел, – ответил Дромандус. – Меня прислали. Это полковник Конкидо, он хотел, чтобы я предал вас, рассорил и рассеял. Но теперь я…

– Это неважно, – сказал Глефод. – Если ты пришел по своей воле – тем лучше. Как тебя зовут?

– Дромандус, – сказал Дромандус. Он хотел добавить также, что и фамилия его – тоже Дромандус, но из скромности воздержался.

– Дромандус! – возвысил голос Глефод и поднял к потолку сжатую в кулак руку. – Трижды ура в честь Дромандуса, подарившего нам могучий щит!

«Ура, ура, ура!» – раздалось в зале стрип-клуба. Так свершилось предательство Дромандуса – свершилось именно потому, что он отказался предавать и предложил Когорте все лучшее, что в нем было. Тот щит, что он пообещал своим новым товарищам, – этот щит никуда не годился. В решающий миг, когда орудия линейного крейсера "Меч возмездия" нацелятся на отряд Глефода, щит выплюнет сноп искр, поперхнется дымом и прекратит работу. Поскольку же Глефод поверит Дромандусу и слишком понадеется на защитные свойства щита, то не возьмет с собой ничего другого, что могло бы его спасти.

Вероятно, как и многое другое, предательство Дромандуса не имело никакого значения. Как свидетельствуют историки военного дела, изучавшие "Меч возмездия" и снаряды РОГ-8, во всем мире не существовало брони или оружия, могущих спасти капитана Глефода. Поломка щита, таким образом, оказалась лишь проявлением космической иронии, ухмылкой той скрытой силы, для которой смерть капитана, крушение гурабской династии и триумф Джамеда и Туамот были одинаково важными деталями в великой мозаике исторического процесса.

Но Дромандус не знал, что, став верным, совершил предательство. Он чувствовал себя прекрасно, дух в нем кипел и рвался ввысь.

– Где мне вас встретить?! – воскликнул он. – Сейчас я ухожу, у меня осталось неоконченное дело, но скоро я присоединюсь к вам, и в руках моих будет Щит!

Взоры собравшихся обратились в Глефоду.

– Мы соберемся на площади Гураба Первого, – сказал тот. – Мы пройдем маршем по Главной улице, и люди увидят, что их есть кому защищать. Ты будешь с нами?

– Да! – крикнул Дромандус. – Я буду, буду!

И с этими словами он поднялся и, расталкивая своих новых товарищей, побежал к выходу. Двери стрип-клуба распахнулись, Дромандус выбежал на улицу, ноги сами несли его по мостовой. Не разбирая дороги, он бежал и бежал, пока не оказался перед домом полковника Конкидо. Полковник как раз сел обедать, и сотрапезником его был начальник столичной полиции Цайтблом, тоже предатель, только менее ревностный.

Паек, что полагался Конкидо от династии, которую он предал, был куда разнообразнее, чем тот, что получал Глефод, оставшийся династии верным. На тарелке перед полковником шкворчала свиная котлета с горошком, в бокале рубиново алело вино, а сам Конкидо как раз говорил с Цайтбломом о Дромандусе, о том, как ловко лишил его души, накоплений и дедовых часов.

– Ты понимаешь, – говорил он, – у него семь – у меня восемь, у него дама – у меня король. Он – тузом, я – козырем. Спустил все!

– Правильно, правильно, – качал жирным подбородком Цайтблом. – Не будь дураком и знай свою меру. Надеюсь, ты не стал играть в великодушие? Некоторых людей надо держать в узде: проиграл – плати, а иначе они берут себе в голову.

– Я поступил лучше, дорогой, – сказал Конкидо. – Ну на кой черт мне его часы? Видит Бог, это трофей скверный. Я сделал умнее, я мыслил стратегически. Кто такой этот Дромандус, а?

– Понятия не имею, – ответил начальник полиции и закинул себе в пасть половину лежащей перед ним куриной грудки. – Никогда не интересовался Дромандусом, он же все равно что блоха.

– Во-от, – протянул Конкидо. – Блоха, говоришь. Блоха, да. Но ты умей и блоху поставить на службу, если надо. В этом и разница между нами, Цайтблом. Ты отмахиваешься от блохи, я подшиваю ее к делу. Поэтому я – полковник тайной службы, а ты – просто полицейский. Не обижайся, я говорю это не для того, чтобы тебя оскорбить. Мы друзья и всегда таковыми останемся. Рука руку моет. Так вот послушай меня, Цайтблом. Этот Дромандус – ничтожество, но именно потому для меня он ценнее, чем слиток золота такого же размера. Кто заметит ничтожество, кто обратит на него внимание? А ничтожество все видит, ничтожество все доносит… И, конечно, ничтожество старается доказать, что оно не так уж и ничтожно. Оно готово на любую подлость – лишь бы ты сказал, что никакой подлости в нем нет. Так что часы, дорогой, это вздор. Я отдал ему их, а еще вернул деньги, все до последнего дукатино. Я отдал Дромандусу его проигрыш, чтобы получить самого Дромандуса, от головы до задницы, целиком. Теперь он мой раб и пляшет по первому же требованию. А когда династия будет свергнута, я отдам его тебе. К этому времени в нем уже не останется ничего человеческого, это будет доносчик чистой воды, работающий за идею. Ну, как тебе такой подарочек?

– За тебя, Конкидо, – поднял бокал начальник полиции. – За тебя и твою чудесную щедрость.

– За меня, – согласился полковник и поднял свой бокал. В этот миг дверь обеденной распахнулась, и сквозь вино Конкидо увидел знакомый силуэт – маленький, тощий, с растрепанными волосами. – А, вот и он, легок на помине. Входи, Дромандус, входи, мальчик мой, и поведай о своих приключениях. Видишь ли, Цайтблом, у нас здесь нарисовались герои. Все идет по плану, Освободительная армия близка, но кому-то не дает покоя собственная глупость. Поскольку же Дромандус умен – ты ведь умен, Дромандус, да? кивай, если приказывают! – то ему по силам прийти и умом разрушить эту глупость. Я, разумеется, говорю об этой Когорте Энтузиастов, которую задумал собрать Аарван Глефод. Ты знаешь этого Глефода, Цайтблом?

– Глефод, Глефод… – начальник полиции почесал затылок, поросший белесыми волосами. – Я знаю Аргоста Глефода, который по части предательства заткнет нас с тобой за пояс.

– Это его сын.

– Вот как!

– Да, и он решил биться против Освободительной армии – не знаю уж, почему.

– Он идиот? Где он возьмет людей и оружие?

– Люди у него есть, – Конкидо выпил вино и откусил кусок от успевшей остыть котлеты. – Такие же дураки, как и он сам. С оружием все хуже, но погибнуть можно и с дубиной в руке, а он, судя по всему, нацелился именно на это. Но скажи мне, Дромандус, – что ты узнал о нем? Ты ведь выполнил мое поручение, смешал с дерьмом весь этот балаган? Я знаю, у тебя были средства, отвечай!

Звякнуло золото, посыпались бумажки, зазвенело о пол серебро. Так Дромандус Дромандус простился с часами и накоплениями.

– Послушайте, вы! – крикнул он в лицо полковнику тайной службы. – Вот ваш выигрыш, подите к черту! Мне ничего не надо от этого нового мира – ни счастья, ни свободы, ни любви! Дайте мне только вернуться к прежнему величию, восстать из нынешнего моего гроба!

Выпалив все это, Дромандус подбежал к столу, за которым сидел полковник, и одним ловким движением сдернул с него скатерть, нимало не сдвинув бокалы, тарелки и остальное.

– Кончено! – крикнул он Конкидо прямо в лицо, после чего выбежал из обеденной, напугал горничную, несущую перемену блюд, и бросился домой, за щитом, чтобы погибнуть не только позорно, но и бессмысленно.

Едва Дромандус исчез из жизни полковника тайной службы, Конкидо тряхнул головой и налил себе еще вина.

– Что это было? – спросил он, нахмурив брови. – Что там лепетал этот болван? Я ничего не понял, это какая-то ахинея.

– Я понял, но только самое важное, – ответил Цайтблом. – Тебе не следовало возвращать ему деньги и часы. Я знаю таких типов, он получил назад свое барахло и утратил чувство реальности.

– И провалил свое задание, – сказал Конкидо. – Вот что, Цайтблом, заканчивай жрать, мне надоела твоя туша.

– Что? – разинул начальник полиции рот. – Я что-то?..

– Пошел вон.

– Но мы ведь… Конкидо, мы…

– Пошел, я дважды повторять не буду.

Бледный как мел, весь в поту, Цайтблом поднялся из-за стола. Между передними зубами у него торчало волоконце куриного мяса, он чуть не плакал, и в глазах его застыла самая настоящая обида.

– Конкидо, я очень… – начал он было, но затем полковник тайной службы сделал нечто такое, чего полицейский никак от него не ждал. Схватив Цайтблома за шиворот, он развернул его спиной к себе и изо всей силы пнул по заду. Начальник полиции упал и в величайшем смятении пополз к выходу. Конкидо не стал преследовать его. Вместо этого он заложил руки за спину, потянулся и сказал – сам себе, в отсутствие всякого собеседника.

– Чертов дурак облажался, теперь они, пожалуй, решат, что я недостаточно ревностен. Я клялся, что отдам им столицу без единой пули, – и где теперь это обещание? Нет, надо навестить этого полудурка самому. Вот ведь выродок, весь в своего папашу!

Прошептав сквозь зубы еще несколько проклятий в адрес Глефода, он достал из кармана маленький черный телефон, набрал номер, отдал короткое приказание: «Сбор восемь, следовать за мной», – после чего вышел из обеденной. Остатки котлеты доела горничная – за время службы у полковника это вошло у нее в обычай.

Но что же Глефод? Дромандус оставил его вдохновленным, забывшим о реальности, а между тем существовало немало чисто практических вопросов, которые ему, как зачинщику Когорты, следовало решить – и поскорее. Кто, например, будет предводителем самозваной армии?

– Вот именно, кто? – спросил Глефод друзей. – Выбирать по принципу «кто лучший командир» – абсурдно, ибо все мы здесь командиры никудышные, а иначе бы давно перебежали к Освободительной армии. Но, может быть, нам избрать того, кто велик ростом и обладает громким голосом? Например, тебя, Хосе, – обратился он к Варапангу. – В тебе ведь почти два метра, а от баритона твоего порой глохнешь.

– Нуу… – замялся Варапанг, и вправду гигант. – Я не знаю, Аарван. Мы-то все думали…

– Да-да! – поддержали его остальные. – Глефод, нашим предводителем должен быть ты!

– Я? – удивился капитан. – Но… почему? Я ведь просто все придумал, все организовал, собрал вас всех тут…

– Ты должен быть нашим предводителем, Аарван, – сказал Най Ференга, – потому, что в тебе живет великое мужество.

– Да, – сказал густобровый, с майоликовым лицом, Пу Э. – И великая смелость!

– И много еще чего великого, – подытожил матово-бледный Бальдер Монгистон. – В общем, ты понял.

– Друзья! – воскликнул Глефод. – Но ведь во мне нет ничего из того, что вы перечислили! Во мне есть только то, что вложил в меня отец!

– В нас нет и этого, – сказал Хосе Варапанг. – Раз твой отец – великий человек, Глефод, ты должен командовать нами, и точка.

Восторженный гул подтвердил слова Варапанга.

– Что ж, – вздохнул Глефод. – Раз так – я принимаю этот пост. И, как я уже говорил, сбор наш будет на площади Гураба Первого. Оттуда мы пройдем по всему городу и выйдем навстречу Освободительной армии. Кстати, нам ведь понадобится оружие, друзья! – заметил он мимоходом, словно это была несущественная деталь. – Но не волнуйтесь, я все уже продумал. По пути мы заглянем в одно место и вооружимся до зубов. А пока что я покидаю вас… Черт, совсем забыл! Не сфотографирует ли меня кто-нибудь, мне очень надо?

– А куда ты уходишь, Аарван? – спросил капитана Варапанг, пока суетливый Най Ференга расчехлял громадный профессиональный фотоаппарат и вставал на одно колено, ловя капитана в фокус. – Мы просто рассчитывали, что ты останешься с нами смотреть шоу.

– Домой, – ответил Глефод. – Там у меня где-то завалялась винтовка. Ну, не смотрите на меня так, я же оставляю вас не навечно! Мы станем сильны, но всякая сила должна с чего-то начинаться – хотя бы и с одной-единственной винтовки, запрятанной на антресолях!

Так родилась Когорта Энтузиастов, и так Глефод отправился домой, где его уже ждал сюрприз не из приятных.

Впрочем, зная дальнейшую судьбу капитана, леди Томлейя понимает, что на свете случаются вещи и похуже. Куда неприятнее, чем всякий неприятный сюрприз, – изжариться в адском пламени так, чтобы от тебя осталась одна лишь рука.

И все же не будь руки – не было бы и этой истории.

6. Полковник Конкидо. Нечто непобедимое. Она будет стоять

В отличие от Глефода, Конкидо, полковник тайной службы, был человеком дела, и его приказ «Сбор восемь, следовать за мной» имел вполне конкретное значение, не отягощенное излишними абстракциями. «Сбор восемь» был командой, состоящей из Штрипке, мастера-допросчика, двух узколобых громил братьев Кнарк, а также Претцеля, тощего и зловонного протоколиста.

«Следовать за мной» означало, что едва полковник выйдет из дома, как эти четверо обязаны возникнуть из ниоткуда и присоединиться к нему поодиночке, один за другим, по мере того как он будет приближаться к цели. Конкидо знал, что маршрут не имеет значения и подчиненные выследят его везде, поэтому никогда не утруждался указанием конечного пункта, которым в данном случае был дом злополучного капитана. Шествуя по улицам столицы и брезгливо обходя очереди за пайкой, он так ни разу и не обернулся, целиком и полностью уверенный, что отряд следует за ним.

Так и было: остановившись у двери Глефода, Конкидо указал на звонок, и астеничная рука Штрипке протянулась из-за его плеча. Палец мастера-допросчика вдавил черную кнопку. Раздался воинский марш, низкий, чуть хрипловатый женский голос ответил из-за двери: «Кто там?»

– Ломаем? – дежурно предложил Кнарк-старший, человек до того гнусавый, что и все происходящее у него в голове Конкидо про себя считал отдающим в нос. – Дверь хлипкая, раз – и готово.

– Кнарк, – сказал Конкидо. – Ты вечно предлагаешь все ломать, а ведь сломать вещь – значит сделать ее явной, не так ли? Это значит сказать: да, эта вещь существует, поэтому она может быть сломана. Но мы – тайная служба, Кнарк, и вещи, с которыми мы имеем дело, должны оставаться тайными. Нет, друг мой, оставь эту дверь в покое. Мы войдем чинно и все, что потребуется, сделаем под покровом мрака. Откройте нам, любезная! – обратился он к женщине за дверью. – Мы от капитана Глефода, мы – его лучшие и преданнейшие друзья!

– А я его жена, – ответили полковнику из-за двери. – И я знаю, что все лучшие и преданнейшие друзья моего мужа сейчас вместе с ним. Им просто некуда деваться, знаете ли. У Освободительной армии нет для них ни подарков, ни сладостей.

– О! – сказал Конкидо. – Да вы неплохо осведомлены! А что, если я скажу, что мы не только лучшие и преданнейшие, но еще и самые благоразумные его друзья? Такие, которые желали бы спасти славного капитана от ужасной глупости, предостеречь, подхватить на краю пропасти? Почему бы не открыть дверь ради такого случая? Ведь если вы его жена, то уж в этом наши интересы сходятся!

– Хорошо, – помедлив, ответила Мирра Глефод. – Если вы желаете помочь, быть посему. Я поверю вам. Сейчас, я открою дверь. Входите.

– Конечно, – сказал Конкидо мягко. – Конечно, конечно же…

Щелкнул замок, дверь отворилась, и взорам полковника и его команды предстала худощавая женщина лет тридцати, одетая в мятую белую футболку и черные лосины с прорехой на колене. Ее нельзя было назвать красивой, разве что слегка миловидной, и требовался ценитель лучший, чем полковник Конкидо, чтобы по достоинству оценить ее внимательные карие глаза, которые прятали больше, чем говорили. Подстриженная коротко, под мальчика, Мирра Глефод словно бы не стремилась выглядеть женственно, однако в самой ее повадке, в мягких движениях, в расслабленной и спокойной позе скрывалось нечто истинно женское, такое, что наряду с терпением и нежностью способно на несгибаемую твердость, на яростный тигриный оскал.

Полковник Конкидо не видел этого. Рыцарь тайной службы, подвизающийся в казематах и пыточных, он давно уже оценивал в людях лишь верность или неверность, не вдаваясь в подробности и не интересуясь мелочами. Себя полковник считал верным – с небольшой оговоркой, что преданность его относится скорее к земле и народу Гураба, нежели к правящей династии. Мирра же Глефод в этой бинарной классификации оказывалась, разумеется, неверной, ибо неверным для полковника был ее муж капитан. Собственно, Конкидо видел Мирру даже не человеком, а неким полуразумным приложением к своей сегодняшней жертве, каким-то еще одним предметом мебели, вроде стола или стула. Вот почему взгляд его, не останавливаясь на женщине, двинулся дальше, охватывая прихожую и намечая путь вглубь, в самые недра квартиры.

– Интересно, – сказал он, переступив порог и для порядка вытерев ноги о коврик. – Вот, значит, как живет капитан Глефод. Скромно, ничего не скажешь. Почти что бедно, хоть дом и большой.

– Мои родители предлагали ему содержание, – вздохнула Мирра, – но он отказался. Иногда Глефод ужасно упрямый. Есть три вещи, к которым я никогда не могла его принудить: брать деньги, если дают, есть брокколи и забыть всю ту чушь, которой пичкал его отец.

– Да-да-да! – отмахнулся Конкидо. – Все это просто замечательно, но… Вы, кажется, упомянули своих родителей? Штрипке, хватит жевать язык, что у нас вообще есть по этому объекту?

С этими словами полковник ткнул пальцем в Мирру, и в тот же миг вся его братия ввалилась в квартиру, и старший из братьев Кнарк запер за собой дверь.

– Объект? – удивилась Мирра. – Я?

– Ну не я же, – ответил Конкидо. – Штрипке, черт бы тебя побрал, почему ты молчишь?!

– Сейчас, сейчас, господин полковник… – забормотал мастер-допросчик, становясь из белого лиловым и наоборот. – Та-ак… Мирра Глефод, в девичестве – Ардабашьян, тридцать один год, рост – метр шестьдесят восемь, вес – шестьдесят четыре килограмма, темперамент – флегматик, девственность потеряла в шестнадцать, одна неудачная помолвка до замужества, один аборт на третьем месяце беременности – побоялась дурной наследственности, венерическими заболеваниями не болела, в детстве пережила коклюш и скарлатину, окончила гурабскую академию сельского хозяйства, специальность – философия дикой природы, оценки, оценки… Так себе, зеленый диплом.

– Родители?

– Отец – Авенда Ардабашьян, «Ардабашьян и сыновья», оптовая торговля витаминизированными удобрениями, цветами и компостом. Мать…

– Что такое компост, Штрипке? – прервал подчиненного Конкидо.

– Я… Я не знаю, господин полковник! – сказал мастер-допросчик, с которого вовсю лил пот.

– Не знаешь, – Конкидо покачал головой. – А кто знает? Претцель?

– Никак нет, – потупился протоколист.

– Кнарк-младший?

– Я забыл.

– Я знаю, – прогундосил Кнарк-старший.

– Говори, – был ему приказ.

– Компост – это дерьмо, господин полковник.

– Что ж, – сказал Конкидо, достал из нагрудного кармана коробочку с леденцами, открыл ее и вручил конфету довольному верзиле. – Сказано, конечно, не изящно, однако же верно. Компост – это действительно дерьмо, в этом нет никаких сомнений. Но что из этого следует, господа? Штрипке!

Мастер-допросчик вытянулся по струнке: вот он, шанс искупить свой провал.

– Из этого следует, господин полковник, что с дочерью человека, торгующего дерьмом, можно не церемониться, – отчеканил он. – Можно брать ее на хапок, прижимать к ногтю, давить, как гниду, и унижать, как животное.

– Да, Штрипке, да, – кивнул Конкидо. – Приятно работать с компетентными людьми, которые понимают, чего от них хочешь. Но все же мы не настолько жестоки. Нет, мы не станем обижать эту бедную женщину, хотя, как тайная служба, имеем на это полное право. Вы слышите меня, милочка? – обратился он к Мирре. – Даже будь вы дочерью самого Гураба Двенадцатого, есть на свете инстанции, которым вы принадлежите даже больше, чем себе. Ну что вы на меня уставились? Не надо, не надо. Вы не увидите во мне ничего, кроме гражданина, верного своим принципам. Скажите мне, что вы видите?

– Я вижу, что моему мужу вы совсем не друзья, – тихо сказала Мирра Глефод. – И если у меня нет права требовать от вас уйти, я прошу вас об этом. Как человека.

– Вы слышали? – повернулся Конкидо к своей группе. – Нас просят, нас умоляют!

– Я не умоляю, – сказала Мирра. – Это не так.

– Пока! – полковник был неумолим. – Пока не умоляете, но будете, уж я-то знаю! Нет, милочка, слишком поздно для просьб, ваши слова уже не имеют силы. Просить теперь можем лишь мы, и отказать вы не посмеете. Именем тайной службы Гураба Двенадцатого я требую виски, плетеных стульев и комнату, где мы могли бы подождать вашего мужа! У нас к нему легкий и необременительный разговор.

– Могу предложить кухню, – ответила Мирра. – И вчерашнее какао вместо виски, ибо спиртного у нас в доме нет.

– Вот жалость! – сказал Конкидо. – Нет, я, пожалуй, откажусь и от того, и от другого. Как насчет вон той комнаты? – ткнул он пальцем в дверь, за которой скрывалась гостиная, где висел портрет маршала Глефода. – Разве она не сгодится?

– Там не убрано, – сказала Мирра.

– Ничего, мы посидим в грязи.

Отстранив Мирру рукой, полковник сделал жест своим людям и вошел в гостиную.

– Так-так-так, – сказал он, увидев портрет. – Да тут есть что прятать! Разве это не забавно, что муж и жена, верные Гурабу, на самом видном месте хранят портрет предателя? Штрипке!