Текст книги "Абрек из Мюнхена"

Автор книги: Дмитрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Хозяин ресторана не успел ответить. И знать не надо было кто этот профессор. Раз к нему так уважительно относится сам группенфюрер СС, значит птица высокого полета. Изобрел какую-нибудь дьявольскую штуку, вроде Фау. А Манштайн его может быть, в самый ответственный момент и ослепил.

Группенфюрер приехал в управление почти сразу. И следов соуса на брюках у него не было. Привели Манштайна. С него уже сняли показания, кто, что, откуда, чем увлекается. Стандартная биография, городского юноши. Офицер был зол за испорченный вечер. Этот сопливый юнец не дал ему перед отъездом на фронт встретиться с той, что всю жизнь была ему так близка. Пусть даже она и замужем. Это даже лучше, что она замужем за гражданским человеком, он, группенфюрер желает ей счастья. А было бы с ним счастье, еще вилами по воде писано.

– Ну-с, расскажи мне, Манштайн, так о ком ты думал?

Злость у группенфюрера куда-то улетучилась. Он спокойно смотрел на Манштайна. Тот не захотел юлить, и пока дожидался офицера, успел подумать о том, что хозяин ресторана перебарщивает. За испачканные брюки и капельку крови на переносице, не расстреливают. На пушку его брал, хозяин ресторана. Хотел сам отделаться легким испугом.

– О Наполеоне!

– О нашем фюрере надо бы тебе думать, а не о Наполеоне.

– Полностью с вами согласен, господин группенфюрер.

– Наш фюрер не менее великий человек, чем Наполеон.

– Полностью с вами согласен, господин группенфюрер.

Офицер поднял голову от стола. На лице доставленного к нему на допрос молодого официанта не было и тени тревоги. Он, отпустил бы его прямо сейчас обратно на службу, если бы увидел в его глазах панический страх, или хотя бы показное почтение. Но ни того, ни другого не было. Да, парень не виноват. Не нарочно же он уронил поднос. Группенфюрер видел, как все было на самом деле. Официант засмотрелся на голые груди его школьной подруги Жозефины и не вписался в поворот. Правильно сказал хозяин ресторана; с кем, не бывает. Задам для острастки еще два вопроса и отпущу его на все четыре стороны, подумал офицер.

– И что же ты думал о Наполеоне?

– Я думал, что он совсем не великий человек, раз сунулся в Россию, а оттуда еле ноги уволок, господин группенфюрер.

Подозрение вкралось в голову офицера, а не издеваются ли над ним самым форменным образом.

– Ты точно также думаешь о нашем фюрере?

Вопрос был с подвохом, именно такой, какой должны задавать в абвере, чтобы запутать клиента. Теперь сам ответ подскажет, что думает юноша, и насколько он скрытен, прост или умен. Три ответа могут быть.

Первый: Боже упаси! Нет, я так о великом фюрере не думаю! – ответ лицемерного хитреца.

Второй: да, он такой же великий человек! – ответ доверчивого простака. Офицер чуть ранее давал такую оценку официанту.

Третий: фюрер в отличие от Наполеона непобедим! – ответ клинического идиота.

Везде идет сравнительная оценка двух личностей. У неловкого официанта оказался нестандартный ум.

– Как я могу так думать о нашем фюрере, если он немец, а не француз!

Группенфюрер мысленно крякнул. Мальчишка выказывал признаки патриотизма в отличие от него, офицера абвера.

– А о чем это говорит?

– Это говорит о том, что он никогда не пойдет на поводу у дам. Через дам действуют всякие банкиры и шпионы на великих людей! Свой интерес проталкивают!

– Значит, Наполеон великий человек?

– Никак нет! Великий человек – фюрер!

И вдруг внезапная догадка подобно молнии осветила внутренность черепной коробки группенфюрера. Этот молодой официант патриот, отводил, спасал его, офицера, от красотки Жозефины. О…о, куда занесла его фантазия. Бредовость идеи понравилась ему самому. Он по фрейдистски посмотрел на себя со стороны. А что? Чем я не герой, которого надо оберегать от назойливо-ласковых женских рук. Чем я хуже! Наполеон точно также начинал, а потом стал императором.

Группенфюрер мысленно окружил себя неимоверно прекрасными красотками. Они тянут к нему руки, а этот молодой юноша помогает ему отбиваться от них подносом. Глушит их по головам.

– Значит, ты не нарочно это сделал?

Манштайн уловил фатально-меланхолическое настроение офицера отправляющегося на фронт и сказал:

– А вы позвоните в больницу, может быть, профессора оставят там до утра, а ваша дама захочет провести с вами остаток ночи!

Ах, какой красивый ход сделал Манштайн, кто бы только знал. Теперь его не только расстрелять, а награждать надо было. Группенфюрер пытливо посмотрел на виновника столь неудачно закончившегося для него вечера и вызвал конвоира:

– Проводите этого юнца на выход. – и сказал Манштайну. – Вы свободны!

Пока Манштайн следовал на выход, из управления имперской безопасности последовал звонок в больницу. Старший офицер наводил справки о поступившем пациенте.

– Глаз, сильно поранен?

– Нет, совершенно цел! Его совершенно не задело.

– То есть!

– Ложная тревога!

Ах, ты чертов ботаник, подумал группенфюрер, жену решил таким образом от меня, фронтового офицера увести. Он шил себе незаслуженные погоны, ни на каком фронте он еще не был. Старший офицер прорычал в трубку:

– Слушайте мой приказ. Оставить, на всякий случай, поступившего вам профессора до завтрашнего пополудни, до повторной консультации. Я лично проверю!

В военное время приказ – закон. Кто может не выполнить распоряжение абвера. Ботаника-профессора через десять минут переодели в пижаму и отвели наверх, в глазное отделение.

Вниз, в приемную спустился дежурный врач. Он объявил Жозефине, что ее мужа, оставляют до завтра, до обеда в больнице, по приказу группенфюрера. Жозефина была умная женщина, на крыльях любви она поспешила домой.

Ее мысли совпадали с мыслями Эрнста. Надо было бы более тепло проводить старого школьного товарища на фронт. Она решила быстро переодеться и позвонить ему. Сбросив прямо у порога, облитое жиром платье, она одела новое, украсила открытую, лебяжью шею ниткой янтарных бус и позвонила Эрнсту. На работе сказали, что он уехал. Тогда она позвонила ему домой. Но его и там не было. Такая ночь в одиночестве зря пропадала. А она его так осчастливит… И совесть ее перед мужем была бы чиста. Она провожала на войну солдата. Наверно догадался сам. Сюда едет.

Жозефина скинула платье, и все остальное и остановилась перед большим зеркалом в спальне. На нее смотрела полногрудая, широкобедрая, вся в соку, тридцатилетняя пышная, женщина. Ах, как давно у них с Эрнстом было в последний раз. Кажется, тысячу лет назад. Боже мой, как она проводит его на фронт… Он еще долго будет вспоминать о ней, об этой божественной ночи. Жозефина вспухла желанием. Где же он?

Она капризно надула губки, и тут внизу позвонили. Ни минуты не сомневаясь, что это Эрнст, она сломя голову помчалась вниз. Еще соседей любопытных не дай бог разбудит. Она успела только накинуть на плечи шелковый халатик. Над подъездом был небольшой козырек, свет в целях светомаскировки не горел. Выскочив наружу, в свете тускло, почти не видимой луны она увидела форменный мундир и подумала, что это Эрнст. Ей и в голову не могло прийти, что пред нею стоит официант, в своей форменной одежде. Жозефина распахнула халатик, прижалась к нему голым телом, едва доставая до подбородка, и тут же, схватив его за руку, быстро повела по лестнице на второй этаж. Темь в коридоре была еще большая. От нее прилично несло спиртным. И когда только успела?

– Тихо! – шепнула она. – У меня соседи, стукачи.

Чуть скрипнула квартирная дверь, закрываясь за ночной парочкой.

– Иди, раздевайся! Я сейчас, быстро, в ванную и обратно.

Манштайн. еще подумал, а не приняли ли его за кого-то другого, но не пошел в ванную уточнять. Дамочка была припадочная, это он еще в ресторане сообразил, но чтобы так сразу. В спальне горел ночник. Манштайн заслонил его свет спинкой высокого кресла и, раздевшись юркнул в разобранную постель.

Жозефина не заставила себя долго ждать.

– Свет совсем погаси! – приказала она от порога. Когда Манштайн потянулся ночнику и нажал на кнопку выключателя, она как кошка прыгнула ему на спину, а потом нырнула под одеяло.

Полчаса почти, как молодой олень в полной темноте сопел Манштайн. И вдруг, почти в самый ответственный момент, царапая ему спину, Жозефина сказала:

– Эрнст, у тебя грудь волосатее стала. И пахнешь ты не так! Извини, я сегодня немножко пьяна!

И лишь когда Манштайн обессиленный отвалился в сторону, он сказал, что она ошиблась, он не Эрнст, а молодой официант из ресторана. Манштайн специально подчеркнул возраст. В это время зазвонил звонок на входной двери. Жозефина отпрянула от него и зажгла свет. Большого удивления на ее лице Манштайн не заметил.

– Я таких наглых кельнеров, еще никогда не видела! – заявила она. – Мужа чуть не угробил. Любовника соусом облил и еще к чужой жене нахально в кровать залез. Что будем делать? Там Эрнст внизу стоит.

– Пойди, скажи, что ты выйдешь! Пусть подождет! Сходите в ресторан, а потом вернетесь. А я за это время уйду!

Благими намерениями вымощена наша жизнь. Пока Жозефина спускалась, Манштайн быстро оделся. Свет ему был больше не нужен, и он по глупости выключил ночник. Именно в то время, когда Жозефина открывала входную дверь, в окне второго этажа погас свет. Эрнст ловил каждый признак жизни в квартире профессора-ботаника, и когда, по совету Манштайна Жозефина предложила ему подождать на улице, он спросил, кто у нее в квартире?

– Никого, дорогой!

– А я говорю, у тебя там кто-то есть!

На этот раз он вел ее за руку. За время ее мужниных, профессорских экспедиций за бабочками на различные континенты, он давно сосчитал количество ступеней на ее мраморной лестнице и мог с закрытыми глазами пройти весь путь.

Манштайн, со всколоченной шевелюрой встретился ему в коридоре. Мундир кельнера с блестящими позументами чуть было не ввел в заблуждение группенфюрера. Отдавая честь Манштайн уже проскакивал мимо группенфюрера, когда не ко времени ботинок слетел с ноги.

– Ах, это наш маленький Наполеончик! Вон отсюда, мерзавец! – взревел офицер, забыв что он находится в чужой квартире. На лестничную площадку выглянули соседи. Манштайн схватив ботинок в левую руку, и вытянув правую руку в приветствии выскочил из дома Жозефины.

Утром, за ним пришли. С повесткой. И отправили скорым маршем на восточный фронт. Так он оказался в действующей армии, в разведроте, третьей танковой дивизии. Через месяц после принятия присяги, Кнаус Фердинант, командир роты как-то, растягивая в восхищении слова, ему сказал:

– Твоей персоной… та..а. а..кие… люди… из абвера интересуются. Чего скрытничал?

Манштайн благоразумно промолчал.

– Да, ладно! – похлопал его по плечу командир, – мы тоже не лыком шиты. У нас тоже кое-кто наверху есть. Не засидимся здесь.

– Согласен! – многозначительно сказал Манштайн, только чтобы что-то сказать.

Рота их попала на отдых и переформирование под Новочеркасск. Манштайн из-за своего роста, прежнего умения красиво подавать попал в ординарцы к командиру роты. А когда, тот узнал, что у его подчиненного такие высокие покровители на верху, он и вовсе посчитал его себе ровней.

Командир роты Кнаус Фердинант любил вкусно поесть, поспать и порассуждать на общие темы. Своих довольно-таки критически-независимых взглядов он не скрывал. Офицеры полка сторонились его, считая, что со своим языком, он ни до чего хорошего не доживет. А Фердинант обычно смеялся:

– Дальше восточного фронта не пошлют. Не бойтесь! Идите, расскажу, как я Париже в танк трех француженок на неделю поселил. Духами сиделки пропахли… На дуле, как вы думаете, что у меня сушилось?

История видимо была смешная, но для ушей Манштайна не предназначалась. С ним они поговорили о Наполеоне, Александре Македонском, Нельсоне. Видимо что-то в рассуждениях Манштайна понравилось Фердинанту и он избрал его на роль духовного пастыря-собеседника. Это потом Манштайн сообразил, Фердинанту не нужен был никакой собеседник.

Когда перед наступлением на Кавказ их направили на переформирование, командир роты, заняв отдельную избу поселил с собой только Манштайна.

– Нам с тобой надо друг дружке держаться! Ты чем до войны занимался?

– В ресторане отеля Риц официантом подрабатывал!

– Дам, наверно, повидал?

– Не то слово! Записки в карман мундира, так и совали. Поднимись в номер во столько-то… Помню раз…Так, что дам я повидал…

Фердинант готов был часами слушать подобные истории. Рябой, вечно улыбающийся, с кривыми, рахитичными ногами, он завидовал росту Манштайна, его чистому белому лицу, прямому взгляду.

– Вот бы тебя пустить в Париж. – со вздохом сказал он. – А у моего отца была небольшая колбасная фабрика. Жалко, что как в старые, добрые времена нет замещения по службе в армии, мой старик бы за меня заплатил.

– Страшновато?! – не то утверждая, не то спрашивая, сказал Манштайн.

– Какое к черту страшновато? Страшновато, не то слово. Нам с тобой давно пора с этого поезда соскочить. Глянь на меня, ну какой я борец за идею? Я с тобой откровенно говорю. Ты единственный, здесь понимаешь меня. Ты повидал красивую жизнь и знаешь, что настоящие хозяева остались там в Берлине, в банках и офисах сидят, жрут и пьют и наших баб по ночам к себе в постель кладут. А мы отвоевывай им жизненное пространство. Ты думаешь, когда отвоюешь, тебе что-нибудь достанется? Шиша два! Даже твоего Наполеона нотабли, как только он им стал не нужен, вышвырнули на остров Елена. Так что Манштайн, выводи на своего высокого покровителя в абвере, срочно нам надо становиться тыловыми крысами. А там, глядишь, и в Париж попадем обратно. У меня уже не тот возраст, чтобы свой лоб под пулю подставлять, романтиком быть. Согласен?

– Надо! – коротко ответил Манштайн.

А Кнаус Фердинант его не слушал. Страх мелкого буржуа, попавшего в жесточайшую мясорубку истории, заставлял искать хоть какой-то выход, чтобы спасти свою собственную шкуру. Он криво усмехнулся.

– Тут два мира сцепились, раздавят нас как вот эту вошку. – Он даванул гниду и зло сказал: – Русские молодцы, у них вшей нету, они в баньке отпарятся и ходят чистые, как новый пфенинг, а нам сунут порошок, натирайся им. Я ведь в свое время тоже по пивным таскался. Кое-что повидал, знаю. И тех и этих послушал.

– А из-за чего началась война? – спросил Манштайн.

– Ха, ха! Из-за чего? Из-за того, что Германия вечно опаздывает. Опоздали мы к разделу мира, еще до первой мировой войны. У французов колонии, у англичан колонии. Гитлер не придумал здесь ничего нового, не был он первооткрывателем.

Новые жизненные пространства освоили лучше всего англичане, французы и испанцы. В Америке, в момент прибытия Колумба жило 15 миллионов человек, индейцев. Сейчас, с учетом естественного прироста должно бы их быть сто миллионов, а осталось всего триста тысяч и то в резервациях. Остальные англичане. Во, расплодились. А мы? Покажи наш немецкий кусок земли в Америке? Нету его, одни англосаксы. Вот тебе пример освоения жизненного пространства. Пока англичане целый континент осваивали, мы только объединились. Опаздываем мы везде.

– А русские освоили Сибирь! – увел его от скользкой темы Манштайн. Фердинант стал горячится:

– Да, они освоили Сибирь, но не уничтожили, в отличие от англичан, ни один коренной народ, а дали абсолютно всем письменность, закрепили за ними территорию, дали равные права и теперь мы не можем сыграть на национальных чувствах. Чуешь?

– Угу!

– А нам, чтобы получить свой кусок пирога пришлось идти с ножом. Не получилось. У нас после первой мировой, Эльзас и Лотарингию отобрали. Десять лет там французы парадом командовали. Пока вернули обратно.

Вот, теперь вторая попытка у нас. Только обратно завернули нас не в ту сторону. Стравили нас наши заморские хозяева не с теми. Отвели удар от себя. На рабочих натравили. А я видел этих красных в деле, когда они с нами на баррикадах сражались. Они до последнего будут стоять, не то что эти лавочники из Парижа и Лондона. Нет! Нет! – спохватился Фердинант, косо глянув на Манштайна, спокойно сидевшего в углу, – ты не думай. Я патриот Германии. Только патриот тоже должен головой думать, а не таскать каштаны для чужого дяди. Я пока потолкался по этим митингам, считай, высшее политическое образование бесплатно получил. Ты думаешь, когда война закончится, кто останется в выигрыше?

– Кто?

– Америка! Вся Европа будет лежать в руинах, Россия будут лежать, а они будут доллары подсчитывать.

Манштайн вынужден был задать тот вопрос, который давно вертелся у него на языке.

– Так вы не верите в победу Германии?

– Фу! Ну, слава богу! – с облегчением вздохнул Фердинант. – Наконец, дошло до тебя. А еще Наполеоном увлекался. Пойми, мы уже проиграли войну. Мы проиграли ее в тот день, как пошли на Восток.

– Как?

– А так. Я у Гесса одно время в команде был. Он, как и Бисмарк считал, что нельзя на два фронта воевать. Пока мы сейчас идем на Россию, у нас сзади, за спиной Англия с тесаком стоит. И в тот момент, как только она посчитает, что ее время пришло, она этот нож нам и вонзит по самую рукоятку. А в основном будет шарить по нашим карманам. А еще Наполеоном увлекался. Я сам француженок люблю. Но между любовью, надо иногда подумать и о себе. Мы ведь были злы на одного соседа, а полезли драться с другим. Стравили нас, да еще с мужиком. Ты знаешь, как французы на дуэлях дрались? До первой крови, оцарапают друг друга шпагой и считают, что честь восстановлена. У них никогда смертельных исходов не было. А русские с шести шагов, считай в упор, наповал друг друга из пистолетов валили. Вот и вся разница. Считай, у нас и война с французами как на шпагах была в сороковом году. До первой крови. Один умирает, а другой в это время деньги считает. Ты, если хочешь работать в абвере, должен такие простые истины понимать.

– А с чего вы взяли, что я хочу?

– На тебя характеристику затребовали. Идти то иди, но имей в виду, что сам Канарис и вся его служба, вся верхушка разведки на англичан давно пашут. Ты не смотри, что я тут отираюсь, я кое-что знаю.

– Да! Да! Я слышал, от самого Гесса!

– И не только от него! – похвастался Фердинант. – А тебя я думаю, за твои профранцузские и проанглийские взгляды в абвер тянут. Но, когда туда попадешь, и меня не забудь. А вообще имей в виду, что настоящие хозяева сидят не в Англии, а за океаном. Гесс раньше Канариса это просек. Только у него ничего не склеилось. А может, наоборот, склеилось. Мы ведь с англичанами бомбим только мирное население друг у друга, а заводы не трогаем. Вроде петарды друг другу во двор кидаем. Ох, рвать надо Манштайн с фронта. Пуля ведь дура, она не спрашивает тебя, жаждешь ли ты с нею встречи. Мне плевать, на белых, красных и коричневых. Пусть кому-нибудь другому пудрят мозги.

– А вы не боитесь, что я могу о нашем разговоре доложить? – спросил Манштайн.

– Нет! Ты сам так думаешь! Только вслух не высказываешь мысли Вот и вся между нами разница. А насчет характеристики не беспокойся, я тебя таким арийцем в ней покажу, что тебя в Берлин обратно отзовут. Ты только насчет Наполеона и Нельсона не очень-то языком…

– Это я то языком?

– Ну, не я же!

Так благодаря случайной берлинской связи с Жозефиной и ни к чему не обязывающему запросу от ревнивого старшего офицера абвера, желающему узнать о своем молодом сопернике, в чужой брачной постели, Манштайн попал в полковую разведку на должность писаря.

Говоруна и мирового стратега Кнауса Фердинанта убили в первом бою, за Доном. А когда в1943 году Гитлер расстрелял своего руководителя разведки Канариса, Манштайн понял, что его бывший командир был прав и еще много чего бы ему рассказал, да не успел, хотя один дельный совет дал:

– Хочешь наверх пробиться, докладывай всегда масштабно, не мелочись. Доложил и забыл. Запомни, даже капрал мнит себя стратегом, а что уж тут про офицеров говорить. Глядишь, за умного человека сойдешь. Позовут на рюмку шнапса, послушать, что ты глаголешь. Лычку лишнюю, медальку, а то и крест дадут. Ты правильно начал, ниже Наполеона не опускайся в разговорах. Очерти себе круг: Рузвельт, Сталин, Черчилль, и молоти языком. – Кнаус Фердинат расхохотался. – Эх, жаль мой шеф Гесс улетел в Англию. Разве тут я был бы сейчас. Не на того поставил в свое время. Не везет мне, ни на баб, ни в казино. А ты Манштайн счастливчик, а ну соври мне очередную историю про свои похождения.

– Да, не врал я никогда.

– Ну, ладно будем считать, что тебя на дню двадцать раз звали в нумена, но ты все равно соври. Складно у тебя получается, особенно про Жозефину. Сколько раз, говоришь, ты у нее бывал?

– Раз двадцать!

– Правильно, добавляй каждый раз понемногу. Чувствовать меру, не каждому дано.

– Вы себя имеете в виду? – спросил Манштайн.

– Но! Но! Я был на Монмартре!

Первое время в абвере Манштайн занимался вообще несерьезным делом. В оккупированных станицах он собирал подписки, письменные обязательства со всей мужской половины старше одиннадцати лет об обязательстве сотрудничать с немецкой властью. Рутинное, в общем-то дело, вынесло его в конце двадцатого века на вершину мировой закулисной политики.

После капитуляции Германии ее военные архивы оказались большей частью в руках западных союзников и были подвергнуты тщательному изучению на предмет выявления в них документов, пригодных для шантажа и компрометации советских партийных и государственных кадров.

Американцы, в чьи руки после войны перешли архивы, решили в одиночку воспользоваться компроматом. Не удалось. Манштайн вовремя вспомнил, кем стал его первый подписант, и даже фамилию вспомнил.

Так, что не канцлер настоящий объединитель Германии, а он скромный служащий разведки. Ему честь и хвала.

А сколько еще нужных бумаг, было в том архиве, что были вывезены с оккупированной Европы. Да все население, у него сидит на крючке. Вон последний раз случился скандал, с каким большим руководителем, одной конфессии сидящей на сапоге. Тот в четырнадцать лет подмахнул обязательство трудиться на фюрера.

Маштайн улыбнулся. Повезло. А чтобы старый волк не проболтался, ему на старости лет, создали сверхсекретный отдел, выделили отдельное здание, хороший оклад и дали возможность поиграть на старости лет в великого разведчика.

Чем бы старое дитя, не тешилось, лишь бы не плакало, лишь бы рот не открывало. На стене у Манштайна висела огромная карта мира. Он на ней флажками с фотографиями тасовал фигуры президентов и премьер-министров. Итак, сейчас его задача Кавказ. И что у нас там… Сладкий сон сморил старика.