Текст книги "Абрек из Мюнхена"

Автор книги: Дмитрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

А наши, смекнули другое. Сейчас уведут. Политическая провокация. Друг друга то посольские хорошо знают. Они тут же пресекли попытку американцев взять меня под руки. Тоже вскочили на сцену и тянут меня к себе, а американцев отпихивают в сторону. Отбили они меня. А американцы гордые, кто это на их свободу вдруг покушаются? Тык нашему одному в пятак. Тот раз и в оркестровую яму упал, на барабаны. Теперь два на два осталось. Шипят друг на друга, ноту протеста обещают прислать.

А я кланяюсь, кланяюсь, не перестаю кланяться. Ширинку прикрываю. Японцы подумали, что я вежливые манеры их так хорошо усвоил.

В зале рев восторга стоит. Зрителей я понимаю. Бесплатно такой концерт увидеть. Память на всю жизнь. То просто встал зритель и пошел, а то есть что рассказать и вспомнить. Американец один снова хвать меня за руку. А я за своего обиделся, какое право он имел его пинать, у нас тоже гордость своя должна быть, и как лягнул американца ботинком по голени. Тот моментально мою руку отпустил, скрючился, шею подставил. А наш не стал его добивать.

Тут, слава богу догадались, занавес опустили. Я голову поднял. Американцы смотрю, меня разглядели, стоят ошарашенные. Залопотали: Робертино! Рашен! Рашен! Я выговорю, сами вы без башен!

Короче, фурор я своим выступлением произвел. Жюри видит, исполнитель я посредственный, но моральное давление каково? Никого завтра не будут помнить, а я войду во все учебники, пусть как курьез, но войду в музыкальные анналы. То-то! Ломало жюри голову ломало, и присудило мне, какое вы думаете место?

– Первое?

Саша Козлов насчет места скромно промолчал.

– Ехать назад я должен был в ореоле славы. Да не тут то было. Мне низкопоклонство перед западом пришили! На ровном месте пришили. А как дело получилось? Газеты местные вышли. А там я во всей красе, то в туалете, то на сцене с расстегнутой ширинкой, то пятнадцать минут в поклонах прогинаюсь перед японцами. Вот мне низкопоклонство и пришили.

– Ты страну опозорил своим выступлением, глянь, что о нас в газетах местных написано!

Что там написано, не знаю, а вот расстегнутая ширинка на фотографии хорошо была видна. А меня продолжают честить в хвост и в гриву. Этот атташе по культуре, вшивый зам посла, гонит своего осла. Разборку устроил на ровном месте. Спрашивает:

– Ты активист наверно?

– Нет!

– Комсомольский вожак?

– Нет!

– За какие таланты тебя отправили сюда на конкурс? Играешь, как в колхозе!

Обидно мне стало. Я можно сказать первое с место занял, а меня, вместо того чтобы поощрить денежно, еще и хают. За что отправили сюда, за что отправили? Разозлился я, и говорю этому атташе:

– А вот за то и отправили сюда меня, что я одному такому, как ты умнику, два зуба выбил. Щербатого щербатым сделал. Других достоинств у меня не было!

Атташе смеется.

– За это не на конкурс отправляют, а на пятнадцать суток, а то и в тюрьму!

Спорим, говорю, ему, что у нас такие порядки, что все прогнило, ты дал в рыло, а тебя к наградке. Ну, тут еще несколько человек присутствовало. Кто возмущается мною, а кто атташе подначивает. Спорь товарищ Петров, ставь сто, против одного. Все равно выиграешь. Я быстро десять долларов вытащил. У меня больше не было, я бы и больше поставил. Звоните, говорю прямо сейчас. А то сам позвоню.

В Москве еще ночь была, послали они шифровку из посольства, предотвращаем, мол, провокацию, дайте срочный ответ. Вызывают утром моего директора в КГБ и спрашивают, за какие, такие заслуги он послал меня в Японию на конкурс? Ну, тот думает, что у меня крепкая спина, и смело отвечает, за то, что два зуба старшекурснику выбил. Полковник, который его пригласил, от его наглости и дурости чуть не …свалился со стула. А министерские, ушлые, тихо узнали, что я никто генеральному секретарю и молчат в тряпочку. Думают, что ж они натворили. А директору училища пока ни гу-гу.

А тут им звонок из КГБ. Александва Яковлевна, как этот Козлов в Японию попал? А если он башку кому оторвет, вы его на героя представите? Та отвечает, ошибочка вышла. Приедет, сразу исключим. Ей полковник советует, до приезда волну не нагонять. Та берет, под козырек. Поняла-с!

Короче ушла шифровка в Японию, что я по ошибке туда попал, хулиган я, два зуба выбил. Кабы чего не натворил. Ждите провокации. Теперь посольским деваться некуда. Их предупредили.

Отвечают в Москву. Провокация была. Предотвратили. А я, мол, отщепенец. Газеты только обо мне и пишут. И фотографии посылают в Москву, где прямо из кабинки туалетной, я интервью даю. Ну и героем все трое посольских работника выставили себя. А упавший в оркестровую яму вообще в лечении нуждается, в Швейцарии. И еще фотку приложили, как они посольские, меня от американцев отбивали, когда те меня под руки хотели увести.

Смотрю, на следующий день атташе, приносит мне тысячу баксов. Уезжай, говорит, быстрее отсюда. Нечего тебе тут, колхознику делать. В вестибюле гостиницы, купи себе сувенир в киоске, а я скоро за тобой заеду. И злорадно так заявляет: тебя, несмотря на победу в конкурсе, поверь мне, отчислят из училища. Жалко ему видно стало, своих тысячи долларов, так, видно, он решил отыграться на мне.

Ага, я думаю. Вместо того, чтобы у япошек технические секреты воровать, вы вон чем в посольстве занимаетесь, в чужом грязном белье копаетесь. Я вас из назьма вытащил, а вы мне свинью подкладывать. И нет, чтобы за меня словечко замолвить, вы еще топите меня как Муму. Что ж думаю делать? Как мне обелить себя при приезде?

– Спустился я в газетный киоск, и стал местную прессу просматривать. А там смотрю, есть снимок, как я американца ногой брыкаю. Думаю, вырежу и положу себе в загашник, вдруг пригодится. Так и сделал, купил газетку, потратился.

Короче. Провожает меня атташе. А я на его деньги накупил всякого барахла. Обвешался им. Фотоаппарат, кинокамера, транзистор, магнитола, складной велосипед. Завидки атташе берут. Ты как, говорит, на тысячу долларов сумел все это купить? А я ему ехидно, отвечаю: американские дипломаты, мне денег добавили. У него лицо вытянулось. Как? А вот так, говорю, забыл я про твои наставления про бдительность. Попросили меня те два американца на скрипке, на тротуаре поиграть, я и поиграл. А когда оглянулся, рядом бомж на скамеечке лежит. Откуда только он взялся, и мусорный бачок тут же за спиной. Не было мусорного бачка, я хорошо помню. И таким невинным голоском я перепуганному атташе объявляю: завтра наверно фотографии в американских газетах появятся, как музыкант мирового класса побирается.

Кое-как он меня посадил, и побежал наверно упреждать шифровкой свое начальство в Москве о завтрашней провокации.

Ну, вот. Прилетаю я в Шереметьево. Встречают меня в аэропорту директор училища, (его никто не предупредил, что я самозванец) и наши студенты активисты. Директор сразу ко мне с лестью:

– Молодец! Честь страны отстоял. Как было, расскажи?

– Склоняли меня! – отвечаю. – Только не говорю, что склоняли меня по всякому в нашем посольстве, вспомнив и мою родню, и тех, кто меня послал.

– О буржуйский мир загнивающий! Только на провокации он и способен. Правильно мы сделали, что тебя послали. Мы тебе, за то время, что ты за кордоном был, комнату отдельную в общежитии выделили. – говорит директор, а сам не может от техники, которой я обвешан глаза отвести.

Я снимаю с плеча кинокамеру и ему ее дарю. На, мол, не жалко. А сам думаю, если возьмет, значит, не выгонят из училища. Врет атташе. Представьте, взял. У меня на душе отлегло.

– Просьбы у тебя, – начальство мой училищное спрашивает, – есть?

– Есть! – говорю. – мне бы домой к матери съездить.

Отпустил директор без разговоров меня. Забираю я своих дружков, вот эту вот капеллу, они инструменты, садимся мы в поезд и едем к себе на Украину. Воскресенье было, подходим к дому мы с музыкой, я впереди, ребята сзади. Ну, думаю, мать сейчас выскочит, да как станет меня обнимать и целовать. И точно выскочила она, и половой тряпкой как стала нас всех охаживать. Что такое? А оказывается, не успел я доехать до дома, нашего директора вызывают в министерство, и поскольку я уже приехал, скандал за границей учинить не могу, с двух сторон, как насели на директора, и полковник, и Александра Яковлевна. Исключай этого козла и все. Он проходимец. За родственника генерального секретаря выдает себя.

А директор-то ничего этого не зная взял у меня кинокамеру. Ему-то, какого, приказ подписывать? Он и так, он и сяк, те стоят на своем, исключай. Выкрутили, одним словом ему руки. Клади приказ на стол и все. Когда приказ он принес, они вдогон мне его в Днепропетровск отправили.

А мать, соседи, ничего понять не могут. Как же так, вот она грамота, вот второе место на конкурсе, за что же меня отчислили? Прямо с самолета, за шкирман и за ворота училища. Значит, туда летел, пушистый был, а вернулся, измазался? Где, правда? Соседка, что народным контролем любила представляться, и говорит, рассказывай, все как есть. Ну, я и рассказал, про два выбитых зуба, про звонок Александре Яковлевне, про туалет в Японии, как барахтался за унитазом, про то, как двинул американца, документ вот, фотографию показываю, про пари с атташе по культуре в нашем посольстве.

А наша соседка прошла и Крым, и Рим, и десять лет отсидела в лагерях, успокаивает меня. У нее папа оказывается, работал в Лондоне в торговом представительстве, пока его не репрессировали, так что все эти посольские заморочки наша соседка отлично знает. И министерство пусть мозги не пудрит. Главный твой козырь, говорит мне наша соседка, что ты американца ногой пнул, и у тебя есть доказательство, вот эта вырезка из газеты. А эти посольские, я на сто процентов уверена, про твой подвиг ни слова в своих донесениях не написали. Себя выгораживали. Мы еще всем этим органам нос утрем. Злая она была на органы, но умная, ничего не скажешь.

Короче, написали мы письмо в ЦК. Разработали с соседкой стратегию. Ждем, пождем. Наконец, вызывают меня на ковер. А соседка мне говорит, ты свой джокер, свой козырный туз, эту вырезку из газеты держи до последнего, и бей им только в самый последний момент.

Ну, поехал я в Москву, думал нас какой цековский работник будет разбирать. Куда там? На самое Политбюро ведут. Карманы у меня обшмонали, спросили, не хочу ли в туалет сходить, а то надолго может эта процедура растянуться. Ну, уж нет думаю, в туалет вы меня теперь никакой силой не затащите. Дураков нету.

Короче. Захожу в кабинет, а там сидят: Брежнев, Суслов, Андропов, Громыко, еще кто-то из старых маразматиков.

Никто не встал, не приветствуют меня дипломанта. Ага, думаю, значит, ничего хорошего мне ожидать не приходится. А когда еще и сесть не предложили, тут я совсем струхнул.

– Кто доложит? – спросил Брежнев. Да, так похоже спросил, будто это я его передразниваю. Мне, аж смешно стало. Я улыбнулся. Смотрю, Андропов на меня из под очков удавом смотрит.

– Я говорит, доложу, дорогой Леонид Ильич!

И стал докладывать. Нет, честное слово я вам скажу, хорошо спецслужбы умеют копать. Что только он про меня не рассказал, и сколько раз за пол года я водку пил, и кому из девок под юбку лазил, и как сам позвонил в министерство и от имени дорого Леонида Ильича себе поездку устроил в Японию. Но самое главное, если бы наши бдительные спецслужбы хорошо не сработали в Японии, не миновать бы нам международного скандала и обострения межгосударственных отношений. Я такой сякой, немазаный, лил воду на мельницу буржуазной пропаганды, просил со скрипкой подаяния на улице, как будто бы нам не дают командировочных.

Потом хотел сбежать на запад, сначала дал согласие американцам, потом, слава богу одумался. Те уже хотели было увести меня под руки сразу после концерта, вот фотографии, но наши бдительные, доблестные спецслужбы, грудью встали на защиту Родины, и буквально с риском для жизни вырвали меня из лап американских провокаторов. Они достойны награды.

Тут министр иностранных дел Громыко добавил: один дипломат с ушибом головы лечится в Париже, второму орден дали, а третий послом назначен в Латинскую Америку.

Короче, после из заявлений, бери веревку и вешай меня на первом же суку. Я молчу.

– Гмм! – говорит Леонид Ильич. – А ты что скажешь товарищ гмм…Козлов, в свое оправдание?

Чувствую пришла пора доставать мне джокер. Встал я покрепче на ноги и говорю:

– Все что здесь было сказано до меня, надо выкрасить и выбросить, ни слова правды нет в обвинениях. Наврали вам члены ареопага, ваши подчиненные, одно место себе прикрывают. Ну, как я мог на скрипке играть на улице, если мне ее из посольства привез человек на конкурс, и сразу после конкурса увез. Скрипка та была Гварнери. Миллион долларов стоит. Я на ней практически один раз и играл. Так, что лукавит ваш атташе по культуре в шифровках. А наврал он вам в шифровках потому, что со мной пари заключил и проиграл. Дюже азартный он у вас. Об этом в шифровках он наверно промолчал.

Мне соседка, когда провожала, сказала, чтобы я особенно на шифровки упирал. Никто их в глаза не видел эти шифровки, были они или нет, и что в них там написано, но сразу вопрос возникнет, откуда ты о них знаешь? Что, идет утечка информации? Смотрю, Андропов с Громыко переглянулись, а Суслов так нехорошо на Андропова посмотрел. А я продолжаю свою защитительно обвинительную речь:

– Итак, – говорю, – отвергнув первую ложь, я хочу отвергнуть и вторую. Не наши дипломаты защитили меня от американцев, а наоборот, я их защитил от американцев. Когда американец, дал в пятак нашему дипломату, и он сковырнулся головой вниз в оркестровую яму, наши двое других струсили, и не дали сдачи. А я не вытерпел такого оскорбления, мне стало за державу обидно, и я как врезал американцу по голени ногой, он и с копыт долой.

И теперь получается, что за это же самое, за защиту, хотя это не они меня, а я их защитил, вы наших дипломатов награждаете, в должности повышаете, а меня из училища выгоняете. Где же справедливость!

– Гмм! – говорит Леонид Ильич! – Это не твоя мать, красивая такая женщина, на формовке в прессовочном цехе работала?

– Нет, дорогой Леонид Ильич! – встревает Андропов. – Эта была другая!

– Гмм! А ты откуда знаешь?

Андропов быстро переводит разговор на другое. Он предлагает, меня не сажать в тюрьму, а выселить за сто первый километр, если я такой умный.

Тогда Суслов, который до этого молчал, резко обрывает Андропова. Он в партии был вторым человеком и заведовал идеологией. Он говорит:

– С каких это пор КГБ выносит решения? У нас в стране правит партия. Этот Козлов занял второе место на всемирном конкурсе. Он самородок. Без репетиции как сыграл… А если бы ему создать условия?

Тут снова Леонид Ильич спрашивает, какого года я рождения. Я сказал.

– Гмм! Я тогда уже как три года уехал оттуда. Нет, значит, эта была это не она. Но ты все равно почему-то похож на меня. Что скажешь, Юра?

Андропов сидел, надутый как мышь на крупу. Тогда Суслов сказал Черненко, помощнику дорогого Леонида Ильича:

– Костя запиши решение, пусть оно будет закрытое. Оставить все как было. Все согласны?

Проголосовали единогласно.

Ну, я вышел оттуда, и чувствую себя дурак дураком, что значит, оставить все как было? То есть, я учусь в Москве, или не учусь? О…о, до этого была только присказка, сказка вся еще впереди. В ООН пришлось обращаться. Ну, вот…

Глава 12

В это время Карл Мюллер, успешно разучивавший русские песни, вспомнил, что пора и честь знать. Он благородно икнул, и сказал Лоне, что пора им возвращаться в свой номер. Он хочет ванную принять.

– Чтобы ванную принять, надо было заказывать царский вагон, а вы сэкономили! – напомнила ему Лона.

– Пауля Пупкина срочно сюда подать! – раскомандовался Карл Мюллер. – Пусть цепляет царский вагон. И ванну шампанского! Я плачу!

– Сейчас! Будет вам Пупкин. – Лона постучалась в соседнее купе, где лежа в одиночестве, угрюмо смотрел в потолок Тимур.

Она предложила ему проводить Карла Мюллра.

– Я буду ночевать одна здесь, на твоем месте, а ты на моем, в двухместном купе вместе с ним.

Тимур не мог поверить своим ушам. Она, его божественная Лона, не собирается оставаться вдвоем в замкнутом пространстве с этим старым развратником. А он, молодой ревнивец, весь вечер пролежал в одиночестве, рисуя мысленно одну за другой сцены мести. Лежал, голодный, злой, разжигая себя, пока другие пели песни и вкусно ели.

– Только, ты свой кинжал оставишь здесь! – сказала Лона. Тимур не сказал, что если надо он его и голыми руками задушит, и отстегнул ножны с пояса.

Тащить пьяного человека из вагона в вагон нелегкое занятие, тем более, когда твоя ноша весит не менее центнера. Но Тимур легко справился с этим заданием. Карла Мюллера он с удовольствием затащил бы на самую высокую горную вершину в мире, Джомолунгму, и оставил там просыхать, пусть потом попробует оттуда спуститься.

Лона тоже прошла вместе с ними в свое купе. Она забрала свой чемодан. Карл Мюллер, с трудом отрывая голову от подушки, бормотал:

– Лона, выгони своего названного братца… Я не верю, что он твой брат. Ты меня обманываешь… Он будет мешать нам заниматься… Ах, надо вспомнить, чем мы собирались заняться… И хотя ты считаешь, что он не посторонний, я придерживаюсь другого мнения… Их уже двое, твоих братьев? Пусть не маячат у меня перед глазами. Почему их двое? Я их не признаю как класс! Мы немцы… А между прочим, я знаю, как женщину, только одну женщину, свою жену. А на других я… Вот! Супружеская верность, это… Что это?…Ах, да – это нонсенс. Не нарушал раньше, а теперь буду нарушать…Свинья я!..И мир такой же…Чего от меня все хотят?…Дайте поспать!

Карл Мюллер захрапел.

– Надеюсь, он к утру проспится! – сказала Лона. – Ты выручишь меня?

– О…о! Лона! – У Тимура побежали слюнки. Молодой организм вспомнил, что с самого утра во рту не было ни росинки. Лона подумала иначе. Она погрозила ему пальцем.

– Но, прошу ко мне в купе не ломиться.

– Хорошо! А если я… – Тимур хотел напомнить про еду.

– Никаких если! Если отменяются, до лучших времен.

– А лучшие времена не за горами! – впервые за долгое время пошутил Тимур.

– Тимур, обещаю тебе! – клятвенно заверила Лона, – кроме тебя, мой единственный, ни на кого не смотреть. Без тебя я не мыслю ни дня жизни. Ты мое безмерное счастье и мое горькое горе. Я тебя никому и никогда не отдам. И не надейся. Ты мне веришь, мой ненаглядный и единственный?

– Верю! О…о! Лона!

Лона и на этот раз решила скрепить свое обещание демонстрацией собственных прелестей и нижнего белья. Ничто ей не мешало сделать это. Карл Мюллер храпел как боров, заполняя купе ароматом винных паров.

– Прикрой меня, я быстро переоденусь! – заявила она Тимуру и всучила ему в качестве шторки-занавески, свой коротенький шелковый халат. Она попросила помочь его разобраться с платьем, но если с Карлом Мюллером помощь выражалась, в одевании, то здесь, наоборот, требовалось раздевание. Между тем эффект в обоих случаях был одинаков. Помощники просто дурели на глазах. Тимур поцеловал ее в пупок, обхватив бедра сильными руками.

Он только забыл, что дверь была не закрыта. В нее постучали, и проводница открыла дверь.

– Чаю не хотите?

Какой там чай? Дама была в одних трусиках, а перед нею на коленях стоял молодой абрек с пылающим взором.

– Нэ хотым!

Проводница дверь захлопнула, и уже через десять секунд делилась впечатлениями со своей напарницей.

– Я так и знала, она ему будет изменять!

– Кто она?

– Да эта красотка из третьего купе! Представляешь, я вхожу, а молодой телохранитель на меня ноль внимания.

– Нужна была ты ему старая!

– Да, я не в этом плане!

– А хошь, в каком хочешь, ты ему глазки можешь не строить!

– Ты меня не поняла. Я говорю, они втроем в одном купе и…

Напарница равнодушно махнула рукой.

– Это на Западе принято. Свальный грех. Тут они передовые колхозники. Продвинутые дюже вперед. Нам до них шагать еще и шагать.

А в это время Лона пошла в соседний вагон. Тимур поприкасался к ее сладкому телу и даже места остались на животе от его горячих губ. Теперь он прочно сидит у нее на аркане. Глубоко заглотнул крючок, вместе с грузилом. Еще одно, два таких спецсладких усилия и мальчик сам расскажет, что он задумал. Лона решила выспаться перед завтрашним днем, она нутром чувствовала, что он будет тяжелым. Два обнадеженных и оставленных с носом мужчины будут постоянно находиться рядом с нею. Хорошую морковку ты повесила перед ними. Только нельзя будет вечно держать их в роли ослов. Терпению, когда-нибудь приходит конец. Она подумала о том, что надо будет не дать повода ни одному, ни второму вцепиться в горло друг другу.

Вертись Лона.

С уходом их в соседнем купе с музыкантами сабантуй разгорелся с новой силой. Мужики во все горло орали песни. А почему бы и не попеть, и не попить, и не поесть всласть? Дармовщина она в два раза слаще.

Только и неслись из-за стены возгласы:

– Васька Пупкин молодец. – вещал на высокой ноте Семен. – Знает, стервец, наши вкусы. Если не потрафит, нам, мы в следующий раз никуда не поедем.

– Не поедем!

– А я говорю, поедем! – слышался голос дипломанта Саши. – Он ни раз нас не обманул. И мы не должны его обманывать!

– А в чем мы его обманываем?

– Условия договора не выполняем!

– Какие условия?

– На каждой станции не играем.

– Ну, так эти заказчики не просят! – послышался голос Семена.

– А они не знают о нашей с Васей договоренности. А то бы попросили. И еще мне Вася сказал, зачем мы должны играть на каждой станции!

– Зачем?

– Чтобы быть как огурчики! Проветриваться надо, работнички музыкального фронта. Выпили и баста.

– А мы разве против?

– Ладно, на обратном пути доберем.

– А в эту сторону, по маленькой, по маленькой, по пол-стопца!

И вот, глубокой ночью, когда часовая стрелка подперла цифру четыре, Лона проснулась. Состав стоял на какой-то большой узловой станции. По перрону сновали редкие пассажиры и провожающие. И неслась величавая музыка. Оркестр играл «Дунайские волны». Проветривались ребята перед сном. Пред ними образовался небольшой живой круг. Вот, обтекая живой круг, показались двое мужчин. Один из них толкал впереди себя инвалидную коляску, в которой сидел третий мужчина с низко нахлобученной на голову фуражкой.

Инвалида везут, подумала Лона и задернула шторы. Музыканты перестали играть. Лона решила сходить в туалет. В коридоре, она увидела давешних двух мужчин и инвалида в коляске. Мужчины о чем-то упрашивали проводниц. Лона тихо проскользнула мимо них.

– Вы, что с ума сошли? – донесся до нее возглас старшей. – И не просите.

– Дорогая! Будь человеком!

Лона закрыла за собой дверь туалета. Вернулась она минут через десять. Вернулась и удивилась. На нижней скамейке сидело двое мужчин восточной наружности, инвалидная коляска была сложена, а сам инвалид лежал на второй полке спиной к ней.

– Это что такое? – с возмущением спросила Лона обоих мужчин и даже потрясла за плечо инвалида на второй полке. Она знала, что у Тимура есть билеты на все четыре места в купе.

– Дэвушка, нэ шумы! Пуст наш товарищ поспит, он очэн устал. Инвалид. А если вдруг, проснется и спросит, где мы, скажи в ресторан пошлы. Мы тэбя не будем беспокоит до самого конца.

Говорил все время один, тот, у кого был ярко выражен кавказский акцент. Второй не проронил ни слова. Они молча повернулись и ушли.

Лона опешила от такой наглости. Эти нахальные проводницы, зная, что все места в купе оплачены, все-таки подсадили ей попутчиков.

На занятиях по России Лоне рассказывали, что эта обычная практика на бывших постсоветских пространствах, и если случится с ней столкнуться, то не стоит сильно удивляться. Лона все равно решила покачать права. Как она будет одна в купе с тремя мужчинами? Она постучалась в купе к проводницам и с порога выкатила им свои претензии.

– Скажите, пожалуйста, на каком основании ко мне в купе подселили двух мужчин и инвалида?

Проводницы виновато отвели глаза в сторону. Младшая развела руками.

– Ну, а куда бы я их милая поселила? Только у тебя в купе сразу три места свободны. А везде только по два, по одному.

– Но они же оплачены! – Лоне показалось, что она привела железный довод, который крыть нечем.

– Да, я согласна, они оплачены. Но на них же никто не сидит, не едет! Ты ведь не можешь сразу четыре места занимать!

– Почему не могу, я их и занимаю!

– Знаешь, что дорогая. Давай мы с тобой так договоримся, когда какое место захочешь, ты только скажи, я приду и сама их выгоню с него. И инвалида тоже выгоню. Куда скажешь, туда и положим его. Ты только не стесняйся.

– Но…!

– Ладно, придут его друзья, я их поселю в другое купе. А инвалид пусть пока лежит у тебя. Что его зря беспокоить?

Инвалид и попутал Лону. Она, глупая согласилась с чужими доводами. Согласилась, а когда вернулась на свое место, то пожалела. Несчастный, лежал на самом краю полки. У Лоны сон улетучился. Она хотела сходить за Тимуром, а потом передумала. Этот сумасшедший придет и повыкидывает их всех, включая и инвалида, к чертовой матери, а то гляди и порежет их своим кинжалом. О господи, обрадовалась Лона, у нее же есть холодное оружие. Она сможет им всегда защитить себя, даже от трех мужчин, из которых один не ходячий инвалид.

Под стук колес, она стала подремывать, сжимая в руке рукоятку ножа-убийцы. Не хотела Лона пропустить тот момент, когда войдут эти два небритых незнакомца, хоть и обещали не возвращаться, и неожиданно для себя пропустила. Тихо войдя, оба мужчины навалились на нее, один схватил ее за ноги, а второй стал выворачивать руки и зажимать рот. Лона вдруг увидела, как третий, инвалид, в помощь первым двум, намерен спрыгнуть сверху на нее. Она извернулась и, когда он стал падать на нее, всадила ему нож в глазницу. Нож-убийца ударился о заднюю стенку черепа. А инвалид упал на придиванный коврик.

Лона вскрикнула и окончательно проснулась. Да, на полу лежал давешний инвалид и из глазницы у него торчал нож. Но никакими его двумя приятелями в купе совершенно не пахло. Лона с ужасом смотрела на дело рук своих. Она убила человека.

Ее состояние называлось, боевое бодрствование духа во время сна. Организм запрограммирован на опасность, он постоянно ее отслеживает, и если вдруг считает, что опасность смертельная, немедленно реагирует на нее, и лишь потом начинает анализировать. Неправильную установку она себе дала, подумала Лона. Да ее мозг и чуть приоткрытые веки все время фиксировали, как инвалид сползает на край верхней полки, и может упасть на нее. А когда положение его стало критическим, ей приснилось, что к нему присоединились два других его спутника.

Организм правильно среагировал. Он заставил ее почувствовать опасность.

То, что профессионально поставленный удар мог быть только смертельным, Лона об этом хорошо знала. Труп лежал на полу, а из глазницы торчал нож. Она выскочила из купе и побежала в туалет. Там ее стало выворачивать. Одно дело тренировочные занятия, а второе – реальная жизнь. Живой человек не манекен.

Господи, что же она наделала? Лона попробовала взять себя в руки. Надо вызвать на ближайшей станции полицию, и сказать, что он на нее напал. Была с его стороны попытка принудить ее… И кто ей поверит? Какой суд? Инвалид, который ходить не может, собирался ее изнасиловать? А если он был полностью парализован? Тогда все ее заявление будет выглядеть как сплошная ложь. И что ей тогда грозит? Тюрьма?

Ничего ей не грозит, успокоила она себя. Когда она взяла в руки этот нож-убийцу, то она в соответствии с профессиональной выучкой прежде обернула руку носовым платком. На ней не должно было остаться отпечатков ее пальцев. А вот пальчики Тимура, покажет первая же экспертиза. А может быть, придут друзья этого инвалида и захотят вытащить кинжал. Тогда на нем будут другие отпечатки, и пусть попробует прокурор докажет что это ее рук дело.

Поэтому ей лучше всего посидеть тут и дождаться, пока начнется переполох, а потом выйти и сказать, что она ничего не знает, ничего не ведает.

Лона так бы и поступила, но в это время кто-то подергал ручку туалета и спросил:

– Долго еще там? Ребенок просится.

Пришлось нажать на педаль слива и открыть дверь. Мамаша с девочкой ждали своей очереди. Лона со страхом подходила к своему купе. А вдруг ее с нетерпением ждут спутники инвалида? Что она им скажет, как это с ним случилось? Но когда она открыла дверь, на полу, как и раньше в неудобной позе лежал убиенный.

Нож так и торчал у него из глазницы. Лона в изнеможении закрыла глаза. Единственное ее оправдание, что она сделала это в невменяемом состоянии. Поза трупа и его спокойное лицо, говорила о том, что он всего лишь падал с верхней полки. Никакой борьбы не было. Самооборону даже за уши сюда не притянешь. И вдруг Лона со страхом поняла, что дело до суда может просто не дойти. Ее эти два бородача, просто этим же самым кинжалом прирежут здесь в купе, повернутся и уйдут. И никто их особо искать не будет. Это тебе почти уже Северный Кавказ. А здесь смерть последние пятнадцать лет ходит с косой и собирает обильные урожаи.

А может быть посоветоваться с Мюллером или с Тимуром? Нет. Один пьяный лежит, дай бог чтобы к утру сам был живой. И второй ничем ей не сможет помочь, а вот усугубить ее положение, это, пожалуйста. Что же делать?

Решение пришло само собой.

Два спутника инвалида, когда уходили, сказали, что если он проснется и спросит где они, то пусть она ответит, ушли в ресторан. Вот она им и скажет, он проснулся и пошел следом за вами. А сейчас, главное, вовремя от трупа избавиться. А там видно будет. Мало ли кого нашли вдоль железной дороги? Из какого поезда его сбросили, пойди попробуй, вычисли. За день их сотни проходит. А друзья могут и не броситься сразу его искать. Кто его знает, в какое купе зазвали бедного калеку. Главное сделать все быстро и незаметно.

Для начала она закрыла на секретный замок дверь. Затем открыла окно. Тщательно сотря с ножа-убийцы свои отпечатки, она обернула руку носовым платком, и резким движением выдернула его из глаза убитого. Нож – главная улика против нее полетел в окно. Вслед ему последовали ножны.

Теперь пришла пора освободиться от трупа. Лона попробовала поднять его. И ей это удалось сделать с достаточной легкостью. Труп успел окоченеть и почти не прогибался под своей тяжестью.

Лона смутно помнила, сколько времени уходит на его застывание. Мозг живет пять минут, работу сердца можно восстановить через полчаса, а вот коченеет…

Времени на посторонние думы у нее совершенно не было. Окоченел быстро, это даже лучше. Ей легче будет. Она встала ногами на столик и просунула труп ногами вперед. Даже если кто увидит это действо в ранний час, то подумает, самоубийца решил покончить счеты с жизнью. Когда половина туловища оказалось за окном, и центр тяжести сместился туда же, она сильно его толкнула, и он пролетев пол секунды по воздуху, дальше покатился по откосу.