Текст книги "Абрек из Мюнхена"

Автор книги: Дмитрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Лона с удивлением подумала, что ласково обращается к Тимуру, к своему объекту разработки. Говорили им на занятиях, часто так бывает, что следователи влюбляются в подследственных. Она не верила. И вот… Лона стряхнула наваждение. Нет, она духом намного сильнее своего тела. С ней ничего такого не случится. А вот богатенького дядюшку Мюллера, почему не разыграть. Надо же чем-то скрасить неблизкую дорогу. И Тимур будет под приглядом. Оставлять его одного ни в коем случае нельзя.

Раздевшись до трусиков, она оглядела себя в зеркало. Да, есть от чего терять мужчинам голову. Бог одарил ее уникальной фигурой. Ага, значит так. Лона достала легкое платье из чемодана и, едва прикрывшись им, позвала своего спутника. Хмурый он стоял у окна, смотря на пробегающие мимо перелески.

– Герр Мюллер, как вы думаете, не жарко мне будет в нем?

Карл Мюллер ожидал всего, но такого…. У него в зобу дыханье сперло. Он смотрел не на платье, а на Лону. В белоснежных трусиках она была в тысячу раз прекраснее, чем в купальнике на бортике бассейна. Что делает с женщиной хорошее белье. А Лона водила из стороны в сторону платьем, прикрывая, то одну часть тела, то другую. По коридору прошел мужчина и из-за спины Карла Мюллера заглянул в купе.

Лона мгновенно прикрыла все тело и даже присела.

– Ой, закройте дверь!

Карл Мюллер от растерянности так ничего и не успевший сказать, хотел было ее прикрыть с другой стороны, но она его остановила.

– Да, зайдите вы, наконец! Что вы меня на всеобщее обозрение выставили?

Несчастный страдалец, восприявший духом, громко захлопнул дверь. Растерянность на лице сменилась пылкой надеждой. А Лона продолжала прикрываться платьем. Затем она отбросила его в сторону и взяла другое. Стыдливость у нее перемежалось с откровенной демонстрацией тела. То закроется, то на секунду забудется и предстанет перед Карлом Мюллером в трусиках и бюстгальтере.

– Вы так мне ничего и не сказали! – с укором сказала она ему.

– Лона! Вы так прекрасны! – только и смог произнести Карл Мюллер. Голос у него сел, а мысли путались, если то, что он испытывал в этот момент можно назвать мыслями. Он протянул к ней руку. Лона погрозила ему пальчиком.

– Что за спешка. Сейчас я вас не за этим звала. И вы забыли, что дверь не закрыта! – выговорила она. – Помогите мне надеть платье.

Она высоко подняла платье над головой и, одевая его через голову, повернулась к Мюллеру спиной, и так, с высоко поднятыми руками постояла немного времени, дав его взгляду напитаться ее божественным телом.

– Замок на нем заедает. – сказала она и со страхом подумала. «Как бы не впился зубами в филейную часть. Страсть еще не то делает с мужчинами».

Карл Мюллер прохрипел:

– Да я!.. Да я вам этих платьев! Миллионы накуплю!

Он кое-как справился с замком и якобы невзначай, оставил у нее на плече недолгий поцелуй. Лона медленно повернулась, обволокла его благодарным взглядом и сказала:

– Платье я сама люблю выбирать, а вот купить тончайшее, дорогое белье я, пожалуй, вам бы доверила. Надеюсь у вас хороший вкус?

Поглупевший на глазах Мюллер, готов был выпрыгнуть из окна и бежать обратно в Москву. – Ох, как я раньше не догадался об этом. В Москве можно было бы купить, не хуже чем в Париже.

В купе постучали. Открыв дверь Карл Мюллер мутными как у вола глазами смотрел на проводницу. Он никак не мог уразуметь, что она хочет.

– Ваши билеты.

– Билеты наши спрашивают! – подсказала Лона.

– Ах, билеты!

Проводница смотрела на разбросанные на диване вещи Лоны и хлопающего по карманам пижамы невменяемого Карла Мюллера. Не дождавшись, пока он сообразит, где они у него лежат, она прошла дальше, не преминув одарить их советом.

– Если молодожены, то дверь надо закрывать!

А когда пересеклась со своей напарницей, добавила.

– Одурел совсем, в третьем купе старый чертяка. Даже дверь забыл закрыть.

– Эта, где та красотка?

– Она.

– А тебя всегда приносит в неурочный час.

Карл Мюллер и Лона сами вынесли билеты, отдали их проводницам и снова зашли в купе.

– О…о! И снова не закрылись! – возмутилась первая.

– Да ладно, не железный он, чтобы сразу еще…

– Зато по молодой кобылке совсем не видно, что на ней пахали. Заездит она к утру этого старого борова.

– Заездишь их, как же. Я когда молодая была, мне такие солдатики попадались, резинка горела! Паленым пахло!

– А я люблю без резины.

Старшая проводница не слушала помощницу.

– Начальник поезда всегда говаривал, где-то у тебя Клава проводка подгорает.

– Да будя врать! Ты всего год как работаешь на линии.

– Ох, Валька и помечтать не дашь!

Глава 11

В ресторан, так они и не пошли, хотя Карл Мюллер заикнулся для приличия.

– Сходим, заберем себе что-нибудь поесть на вечер и на ночь! – сказала Лона.

– И выпить! – дополнил Карл Мюллер.

Он бы и сам на одной ноге смотался в соседний вагон за выпивкой и закуской, да захотелось выдержать марку. И так вел себя несолидно, здесь прокололся, там подставился, а ему перед Лоной хотелось выглядеть степенным, твердым, уважаемым мужем. Пусть знает, что он глыба, а не этот легковесный ее брательник, седьмая вода на киселе. А ведь она промолчала насчет степени родства. Брат и все. А брат может быть троюродный. За таких закон не запрещает и замуж выходить. Вон как щенок этот на Мюллера смотрит, будто он ему дорогу перешел, а не наоборот.

А Лона в это время думала прямо противоположное. Возвращаться обратно она и не собиралась. Поэтому легко согласилась с Мюллером.

– Да, выпить возьмем обязательно. Вино возьмем! Ночь вся впереди!

– И коньяк непременно!.. О…о! Лона! – застонал Мюллер, забыв о только что принятом решении быть предельно серьезным.

– Я попрактикуюсь немного в произношении! – на всякий случай сказала Лона. Она заранее приготовила эту отговорку, чтобы Карл сразу не завернул обратно, взяв все необходимое для ночи любви. А с другой стороны, подумала она, кто он такой, чтобы ею командовать? Посмотрел, облизнулся и будет. А то, что надежды питает, так это даже хорошо. Пусть и дальше питает. Скажу, ему в следующий раз, что разрешу самому примерить белье. Ха, ха! Только верхнюю часть. Все ближе будет к цели. А до этого ни-ни! И не надейся! Ну и легковерные ослы – эти мужчины. Хотелось бы увидеть, что купит этот седеющий дурак. Панталоны с резинками? На занятиях говорили, что большинству мужчин нравятся закрытые вещи. Тайны так больше, томления.

Когда Лона с Карлом Мюллером пришли в соседний вагон, там вовсю шло веселье. Часть продуктов перекочевала в купе с музыкантами, там сидел и Тимур. У любителей муз поблескивали глаза. Один Тимур сидел тверезый, как стеклышко. Увидев Мюллера с приближающейся Лоной, один из музыкантов, тот что был по габаритам самый крупный вскочил с места и побежал им навстречу.

– О…о, кто к нам идет? Индейский вождь к нам идет.

Пижама разукрашенная индейским орнаментом и сыграла с Карлом Мюллером злую шутку.

– С Луной, со своей скво, идет!

– С Лоной!

– Место! Место дорогим гостям.

– Туш в честь дорогих гостей.

– Виват! Виват!

Карл Мюллер поднял протестующе руки, но его никто и слушать не хотел. Толстяк, которого звали Сашей, освободил дорогим гостям целую скамью. Со столика была полностью сметена начатая еда в объемную корзину. Ее запихнули под скамью, а столик застелили чистой скатертью. Молодец, Вася Пупкин, пока оправдывал он свои деньги.

Прямо в коридоре другой музыкант, аккордеонист Семен, исполнил туш. Из соседних купе с любопытством выглянули, в честь кого такой почет? Пассажиры помнили, как с музыкальным сопровождением садились Карл и Лона. Теперь, вот они, собственной персоной.

– Ну, теперь до утра будут гулять!

– А чего им не гулять?

– Вишь, филармонию с собой везут.

– Деньги позволяют и везут!

Часть дверей закрылась, а другая часть пассажиров, наоборот хотела послушать музыку. Аккордеонист заиграл танго. Хорошо он играл, ничего не скажешь. Саша, видимо старший в этой небольшой капелле носил из соседнего купе еду.

– Здесь столько всего, что боюсь мы все и не попробуем!

Карл Мюллер попробовал еще раз встать, давая понять радушным хозяевам, что они с Лоной у себя поужинают, вы только им корзинку соберите, но Саша и слушать его не хотел.

– Что за спешка?

– По маленькой. Дринкь, дринкь! Потом в постельку!

– Ох, и упоим вусмерть индейского вождя!

– А я буду не против! – заявила во всеуслышанье Лона.

Поднялся невообразимый гвалт. Тимур ушел к себе в купе. Карл Мюллер, спросил, чему они радуются. Лона сказала ему на ухо:

– Спросили про помолвку. Я сказала, да! Или не надо было их обманывать?

– Нет! Нет! Вы Лона все правильно сделали!

– Тогда вам придется с ними немного выпить.

– Я согласен.

– Только целоваться при всех не будем.

– При всех не будем!

Карл Мюллер сунул руку под стол и стал стягивать с нее обручальное кольцо. Оно слетело и куда-то со стуком закатилось. Когда в руке у него оказался полный бокал с коньяком, на пальце белела только белая полоска. Он победно посмотрел по сторонам.

– К нам приехал, наш любимый, дорогой, наш Карла Мюллер.

– Пей до дна! Пей до дна! Пей до дна! – запели музыканты и заиграла скрипка.

Видно, что-то такое запомнил из кинофильмов Мюллер, потому что он осушил до дна бокал, и показал всем, что в нем ничего не осталось. Саша мгновенно, сунул гостю в зубы куриную ножку, и тут же освежил бокал, наполнив его вновь до краев.

– Нет! Нет! Нет! – замахал рукой немец. Но теперь величальная пелась, и бокал наполнялся для Лоны. Вместо ожидаемой приветственной песни, прозвучала задорно-звонкая частушка:

 
– Ой, дивчина, наша Лона,
Хоть и грозный Мюллер, зверь,
И похож он на бизона,
Не сорвать ему бутона,
А аккордеонист, прокричал из коридора:
И не выйти в эту дверь!
 

Раздался смех. Лона лишь пригубила свой бокал.

– Что они спели, чему смеются? – снова спросил Мюллер, услышав свою фамилию. Лона сказала, что услышав грозную фамилию, они спели, что не боятся его. Карл Мюллер удовлетворенно закивал головой. Тепло разлилось по его телу. Коньяк, показался Карлу хорошим; музыканты замечательными ребятами; закуска просто отменной; Лона, которая периодически прижималась к нему коленом, умопомрачительной. Он сам захотел выпить еще одну рюмку коньяка. Некуда было ему торопится. Народ гуляет, а чем он хуже. Вот какие веселые песни для него поют.

Карл Мюллер решил сказать тост. Лона сразу переводила.

– Господа! Комраде! Мне часто приходилось бывать на великосветских приемах. Богато сервированный стол, столовое серебро, у каждого прибора четыре рюмки. Подавали мадеру, херес, бордо, ликеры, шампанское лилось рекой. Случалось, что присутствовали иноземные король и королева, послы, посланники. Бывал, соблюден высокий этикет. Но, уверяю вас, мне не было никогда еще так хорошо и приятно, как сейчас, здесь с вами. – Карл Мюллер многозначительно посмотрел на Лону. – Я поднимаю этот бокал, и говорю вам, я помолодел на двадцать лет. Если человек дышит полной грудью и не может надышаться, значит, он вновь родился. Вы меня понимаете?

Вновь заиграл туш. Саша сидел за столом с Карлом Мюллером, а трио в коридоре ублажало весь вагон. Тимур закрылся у себя в купе. Лона до поры и времени решила его не трогать.

Мюллер по-гусарски выпил вновь до дна, а Лона чмокнула его в щеку. Для помолодевшего сердца бизнесмена расцвела весна. Музыканты сразу сыграли: «каким ты был, таким остался», «чубчик», намекая на лысоватого Мюллера, и затем пошли играть подряд самые известные застольные песни.

Молодец Вася Пупкин. Он дал в дорогу столько вина и коньяка, что Карл Мюллер не знал, что с ним завтра делать. Пол ящика разошлось по вагону. Веселье стало общим. После поросенка пошла в ход дичь, жареные фазаны. Карл Мюллер все удивлялся.

– Я ел их. Они намного жестче и меньше. Откуда в России такие большие фазаны и почему они такие нежные?

– В молоке, в молоке их вымачивали! – гудел Саша. – А большие потому, что расстояния у нас большие. Маленький фазан не перелетит Россию, даже поперек. А представь если вдоль ему лететь?

Аккордеонист Семен занял место напротив Карла Мюллера, он тоже хотел с ним выпить. Фазанов убрали со стола. Появился осетр. Слава богу, он был небольшой и порезан на куски. Съели половину, а вторую Карл велел убрать обратно, а не скидывать в корзину, освобождая место за столиком. Удивительное дело, Карл Мюллер забыл про Лону. Он что-то на пальцах пытался втолковать Семену, и кажется, ему это удавалось.

А Лона слушала Сашины байки и безудержно хохотала.

– А то вот, был я молодой, жил в музыкальном интернате, лет пятнадцать мне было, и попал я на конкурс скрипачей в Японию. Престижно было раньше занять почетное место на конкурсе, особенно за границей. Если ты там стал дипломантом, и будешь дальше вести себя прилично, для тебя на всю оставшуюся жизнь, все дороги открыты. Ну вот, а попал я туда случайно.

Вызвали меня к директору училища.

Директор с министерством разговаривает, а мне глазами показывает, садись, мол, на диван, сейчас вопрос насчет Японии решу, и до тебя, паршивец, доберусь.

А как дело было. Проштрафился я. Ну, выпили чудок с ребятами, ну случайно окошко выбил я, еще старшекурснику в рыло заехал. Окошко то я на следующий день вставил, а вот два зуба третьекурснику никак. Да хоть сбоку бы они были, а то спереди. Представляете артист без зубов? Это сейчас модно, рот щербатый, деньги большие платят. А раньше, или зубы выбитые вставляй, или вылетай из училища. А я что, дантистом по совместительству работаю?

В общем, прошло уже комсомольское собрание, меня оттуда исключили, осталось только приказ на руки получить. Вызвали меня к директору училища. А я только поступил. Мать, на Днепропетровщине, всем соседям обхвасталась, сын ее в Москве будет учиться.

А тут нате вам, здоровеньки булы, я через пол года домой должен заявиться. Господи, легче повеситься. Когда я зашел к директору, он с министерством разговаривал, утрясал, кого на конкурс в Японию посылать. Рукой мне показал на диван, садись, мол, сейчас закончу и до тебя очередь дойдет. Лететь должен был другой, он уже заканчивал музыкальное училище, его, почти без экзаменов брали в консерваторию. Это был протеже Александры Яковлевны, начальника управления в министерстве, с ней директор разговаривал.

Короче, трубку он положил и говорит мне, сегодня секретарши нет, отпросилась она, но заходи завтра, приказ об отчислении получишь на руки, сдай все в общежитии, и вперед, и с песнями.

Я его спрашиваю, а нельзя никак переиграть? Можно, он мне говорит, если ты Саше Щербатому зубы, точно также, как стекло оконное, вставишь. Юморист тоже мне нашелся. Я и так тому в рот утром заглядывал, нельзя ли как-нибудь беду поправить? Нельзя. Выбить можно, а вставить нельзя. Вышел я от директора. Думаю, как в училище остаться?

И додумался. Вспомнил я, как у нас соседка, по коммунальной квартире, голос поменяет, и рычит в трубку: с вами народный контроль говорит. Что за безобразия, у вас творятся? Народ жалуется. Там сразу: кто жалуется? Вот она, имярек, жалуется! Ее вопрос у нас на контроле.

И представляете, помогало. Кому охота на свой зад цеплять лишние приключения. Все равно недостатки устраняет, не начальник, а подчиненные.

Ну, вот вышел я от директора и думаю, а что если я позвоню в министерство этой Александре Яковлевне. Номер-то я запомнил, пока я у директора в кабинете сидел. Определителей тогда не было, но у него под рукой лежал министерский справочник, а там было подчеркнуто ее имя и отчество и напротив телефончик. У меня профессиональная память, я если раз глянул, считай, на всю жизнь запомнил. Номер то, предположим я знаю, а что я ей скажу? Что я белый, и пушистый, и с одного удара два зуба выбиваю?

Короче. Вспомнил нашу соседку по коммуналке и придумал. Она всегда говорила, сколько ни проси, а дадут вдвое меньше. Вот я и подумал, что будет, если предположим, серьезная инстанция, типа народного контроля или высокий начальник попросит отправить на конкурс в Японию меня? Скорее всего ничего не будет, не отправят. У министерства всегда найдется причина отказать, он, мол, хулиган, пьяный, два зуба выбил Щербатому. Мы, сделали все что могли, на конкурс не послали, но и не выгнали из училища. Фифти-фифти, как говорится. И волки сыты и овцы целы.

А я голоса классно имитирую, хотите послушать?

Саша захрюкал, засвистел соловьем, зашипел змеей, запел тонким детским голоском.

– Соседка всегда учила, главное напор и еще раз напор, и не давай собеседнику, вставить ни одного слова. Сказал и бросай сразу трубку. Сработает хорошо, а нет, так нет, на нет и суда нет.

Все равно меня выперли бы из училища. Так я и поступил. Зашел в автомат, вытащил две копейки и набрал номер, этой Александры Яковлевны. Когда она взяла трубку я ей и говорю таким строгим, грубым голосом:

– Александра Яковлевна?

– Да!

– Это помощник генерального секретаря. С вами будет сейчас разговаривать лично, сам он!

Саша рассмеялся и вытер влажные губы. Затем продолжил:

– Если вы наше кино видели, то знаете, помощник Сталина всегда представляется: с вами говорит помощник Сталина, Поскребышем. А откуда я мог знать фамилию помощника генерального секретаря? Ниоткуда. Но здесь главное бить на психологию. Вы обратили внимание, в конце короткого монолога, я акцентирую ее внимание, что будет с ней лично генеральный разговаривать. Какая бы дошлая баба ни была, даже если она подумает, что ее разыгрывают, ей нужно время, чтобы это осмыслить. А тут в трубку уже кашляет и шамкает сам генеральный секретарь.

Саша показал, как он это сделал.

– «Узнали? Гмм! Александра Яковлевна. Я давно хотел поинтересоваться, как идут дела у вас в министерстве? А тут представился удобный случай. Гмм. Мой земляк по Днепропетровску, я хорошо знаю его мать, учится здесь в Москве. Саша, говорит, гмм, что хорошо учится, а в Японию посылают другого. Я, конечно, в скрипке ничего не понимаю, но вот его мать, гмм…красивая была работница, висела у нас в городе на доске почета. Он тут заходил ко мне, ее сын, привет мне из моего города привез. Гмм. Вы разберитесь, пожалуйста». И положил я трубку.

Саша, как хороший рассказчик замолчал на самом интересном месте. Лона не вытерпела и попросила его досказать эту историю.

– Я все ей сказал, и про Японию, и про скрипку, и про Днепропетровск. А из Днепропетровска был я один в училище. Эта Александра Яковлевна хитрой оказалась бабенкой. Найти ей Сашу, два пальца… Она не побежала сразу докладывать своему министру, что ей генеральный секретарь звонил, а сама решила пенки снять. Серьезных музыкальных училищ в Москве было всего три. Она звонит трем директорам и говорит, где сейчас этот Саша, что играет на скрипке, и что из Днепропетровска? Это потом мне все ребята рассказали.

Ну, наш директор трусоват немного был, он подумал, что эта дурацкая история с выбитыми зубами уже до министерства дошла, его на ковер вызывают, он и рапортует бодро наверх этой Александре Яковлевне… Я мол, так и так, уже приказ об его отчислении подписал. И из общежития выселил. Нет его.

– Как нет? Как отчислил? Ну-ка быстро приказ сюда вези. Сколько тебе ехать? Пятнадцать минут? Вот чтобы через пятнадцать минут был у меня в кабинете.

Испугалась министерская крыса, мало ли что там учудит директор, вдруг и ей отвечать придется, и побежала быстренько к заместителю министра, посовещаться, а на самом деле ответственность поделить пополам.

Ждут пождут они директора училища пятнадцать минут, полчаса, час, а его все нет и нет. А что тому делать? Приказа то на руках у него нет, с чем он поедет в министерство, не отпечатан он еще. И тогда, ничего лучше этот умник не придумал, как взял с собой второго драчуна, беззубого, Щербатого, и поехал в министерство вместе с ним. Тоже мне нашел себе палочку выручалочку.

Заводит через три часа в кабинет к Александре Яковлевне и говорит:

– Вот полюбуйтесь, что с парнем сделали. Саша открой рот.

А этого придурка Щербатого, которому я дал в пятак тоже Сашей звали. Он открывает рот, а там двух передних зубов не хватает.

Александра Яковлевна хватается за сердце и спрашивает?

– Кто тебя так?

– Козел!

Директор его поправляет:

– Козлов другого драчуна фамилия. За то что Саша его козлом обозвал, Козел ему зубы выбил и еще сказал, что вот теперь ты Щербатый.

В это время заходит заместитель министра. Эта Александра Яковлевна показывает на пострадавшего и говорит. Вот полюбуйтесь, что у нас твориться в первом училище, Саше, бедному мальчику, выбили два зуба, поэтому он и не едет. Саша, ну-ка рот открой. Саша снова открывает рот, и снова там двух зубов не хватает. Заместитель министра грозно спрашивает, кто это сделал? И снова за кадром появляюсь я.

– Козлов, его ударил! – отвечает директор.

– Ты его уволил, этого Козлова? – грозно спрашивает заместитель министра.

Директор мнется.

– Да, вот! Да, я! Да мне некогда было! Но если вы настаиваете, то я сегодня же… Вернусь, и сразу сам напечатаю приказ, хоть и не умею.

– А что ты умеешь? – орет заместитель министра. – тебе детей доверили. А ты… ты мальчик откуда? – вдруг спрашивает заместитель министра. Он начинает подозревать, что не зря директор не увольняет этого Козлова. Козлов не из простых козлов.

Тот блеет:

– Я с Уралмаша!

– А ты на чем учишься играть в училище?

– На трубе!

– А этот бандит Козлов?

– Он на скрипке играет!

– А как звать Козлова?

– Саша!

– А откуда он родом?

– Из Днепропетровска.

– А ты, мальчик, значит его тезка?

– Ага!

Короче Сашу с Уралмаша, моего тезку выставляют за дверь, а директора начинают возить мордой по столу.

– Что ж ты прихлебатель чертов, зная, что у тебя учится хороший знакомый самого генерального…, и еще непонятно, кем он ему доводится, – они показывают пальцем наверх, – скрываешь это от своих начальников, и еще хочешь нас подставить? Значит, мы за тебя должны решить вопрос о его исключении, а ты будешь в стороне?

– Брови у него какие, у Козлова? А нет ли между ними портретного сходства? – вдруг спрашивает Александра Яковлевна у директора училища. Она хоть и с опозданием, но тоже прозрела, и пошла дальше, чем заместитель министра в своих подозрениях.

Затюканный директор спросил начальство с глупой улыбкой:

– Между кем и кем сходство?

Замминистра переглянулся со своей министерской подчиненной.

– Ты, глянь, он еще непонимающим прикидывается! – и затем видя, что директора бесполезно подпускать к высоким тайнам московского двора, сочувствуя, спросил:

– Так ты говоришь, два зуба Козлов выбил за то, что его этот трубач за дверью обозвал козлом?

– Да, именно так и было! – подтвердил директор.

– Я считаю, два мало! Надо было больше выбить. Короче, – говорит замминистра. – за границу мы должны отправлять тех, кто умеет постоять за свою честь. Он и за честь страны постоит. Готовьте документы, на его поездку. В эту, как его…?

– В Японию! – подсказала министерская дама.

– Именно, туда я и хотел его послать! Япона мать! – сказал замминистра и сказал директору училища: – Иди работай.

Лона, улыбаясь спросила.

– Значит удался вам трюк, оставили вас в училище?

– Гмм. Мало того, что оставили, свистопляска началась вокруг меня. Министерство, чуть ли не каждый день звонит, интересуется, как там Саша, что на завтрак кушал, через месяц у него поездка. В общем, когда я прилетел в Японию, меня опекал сам атташе по культуре, и в гостиницу поселял, и меню-рацион проверял, будто я должен не на скрипке играть, а в загородке с призовыми свиньями стоять.

Я, конечно, призовое место занял, но как оно мне досталось, если бы только кто знал? Японцы вынуждены были мне дать первое место, чтобы международного скандала избежать. Идет конкурс молодых исполнителей, по жребию мой выход, пятый. Волнуюсь, конечно, на меня такие надежды возлагают, за спиной мощная держава, а мой уровень подготовки не тот, поступил я в училище от балды. Места в общежитии были, вот и взяли меня с периферии. План по иногородним, выполнили.

Мне скоро выступать, а у меня живот скрутило. Ничего, что я такие подробности рассказываю? – спросил он Лону.

– А что здесь такого?

– В общем, спускаюсь я в туалет и в соответствии с условным, отечественным рефлексом, залезаю с ногами на толчок. Нет, я, конечно, вижу, что он чистый и так не надо делать, но привычка вторая натура, и к тому же я брезгливый. Мало ли что все сверкает чистотой, а вдруг буржуи, провокацию затеяли, невидимым клеем сидушку обмазали, я сяду и в момент прилипну, как муха на липучую ленту, а мне скоро выступать. Атташе по культуре все время предупреждал насчет бдительности. Накаркал – собака.

– Забыли воду слить и дверь не смогли открыть? – рассмеялась Лона.

– Намного хуже!

– Это сверхбдительнось меня и подвела. Только я, ремень расстегнул, взобрался на унитаз, и хотел принять гордую позу орла, как вдруг одна нога поехала, я потерял равновесие и свалился за унитаз. Как это получилось, я до сих пор не могу понять, только вижу я, что лежу между стенкой туалета и унитазом и шевельнуться не могу. Туда я проскользнул под давлением своей массы, а обратно, какое же давление? Никакого! Японцы, экономы чертовы, из всего выгоду хотят извлечь, и здесь на этом закутке сэкономили. Что делать? Время идет мне выступать, а я только дергаюсь. Короче стал я кричать, сначала робко, а потом все громче и громче.

Сначала один япошка заглянул, потом второй, потом третий. Заглянут, сделают испуганное лицо и смываются. А я как в капкане лежу, руками шевелю, ногами дрыгаю, а точки опоры не имею. Наконец, появились сразу двое, То-яма и То-канава, лопочут что-то по-своему, пальцем один другому на меня показывают. Эти двое, похрабрее оказались, попробовали они меня освободить из плена. Да куда там им, во-первых я тяжелый был, во-вторых у этого унитаза закругление, загогулина лотосом, выступает по краям наверху. Они меня тянут за руки и за ноги, а я им кричу, унитаз придурки отверните, он всего на двух шурупах у вас прикреплен. Полсекунды дела. Иначе, кричу им, мне кранты, не успею, ко времени на сцену, придется, повеситься или застрелиться. И показываю все это руками.

Лучше бы я лежал и не дергался, они бы меня как-нибудь вытащили, не вдвоем, так вчетвером. Туда-то я провалился, значит и обратно можно меня вытащить. А они видят, что не простой я иностранец, а в смокинге и с бабочкой, и показываю им петлю, побежали поднимать местную администрацию. А та ничуть не лучше нашей, такие же замшелые бюрократы. Прибежали.

– Русськи?

– Русский! Русский!

Стали их перестраховщики звонить в наше посольство, а наши говорят, ничего не трогать до нашего приезда. Япошки дисциплинированные – ждут пождут, конкурс идет, меня в программе назад отодвинули. Я японцев понимаю, они и так у себя недавно самолет наш сверхзвуковой приняли, и не вернули его нашим, а отдали американцам. Перелетел один наш предатель. Ну, отношения немного попортились. Не успел этот скандал рассосаться, как другой на носу. Но, я не истребитель. На фиг я ни японцам, ни американцам не нужен. Не будут они из-за меня отношения портить.

А по публике уже пошел слушок гулять, русского диссидента заперли в туалете и не пускают на свободу. В общем, как в той присказке, когда на вору шапка горит, то ли он украл, то ли у него украли, то ли его сманивают, золотые горы обещают, то ли руки ему уже скрутили и на Родину хотят отправить. Интрига, одним словом на ровном месте. Страсти разгораются. Народ в туалет тыркается, а на входе вежливо так, их полицейский, на запасный аэродром, на бельэтаж, отсылает. В другой туалет.

Короче еще не выступая, я уже стал героем дня. Жюри тоже заволновалось, там были всякие люди, и прогрессивные за мир и дружбу, и своих националистов, как и везде, хватало. Одни сочувствуют от всего сердца, другие губы злорадно поджимают, на Курилы меня собрались менять. Прогрессивных, в итоге больше оказалось. Короче, наши представители из посольства появились. Они сразу сообразили, как я мог в этот злосчастный промежуток между стенкой и унитазом попасть, и что провокацией тут и не пахнет.

– Поскользнулся?

– Угу!

– Сейчас тебя выручим! – говорит приехавший технический специалист, и вытаскивает из кармана перочинный нож. Я такой впервые в жизни видел. По-моему на этом ноже, был даже миниатюрный токарный станок. Раз-раз он открывалкой консервов выкручивает два шурупа и сдвигает унитаз в сторону. Я освобожден.

– Ты! – спрашивает, – сделал свое дело?

Я думаю, что он спрашивает, про выступление на конкурсе и отвечаю ему:

– Не успел!

Тогда, наш посольский работник закрывает дверцу кабинки и становится на страже.

– Не волнуйся. Делай свое дело. Я посторожу!

И держит дверцу. Другие два стали рядом с полицейским на входе. А мне расхотелось, пока я лежал. Живот в горизонтальном положении успокоился. Я смотрю на часы, и вижу, что по времени, сейчас пойдет выступать предпоследний участник, мне бежать надо за кулисы, если я хочу принять участие в конкурсе. А тут как назло, папараци откуда-то пронюхали про непонятный инцидент, слухи в таких случаях быстро расходятся, им то самый такой скандал нужен. Как сыпанули они в туалет, а тут их наши посольские работники не пускают, а один вообще рукой дверцу кабинки придерживает. А оттуда я наружу рвусь, выступать пора.

Защелкали фотоаппараты, застрекотали кинокамеры, я выхожу, ругаюсь. Журналисты думают, что я политического убежища прошу, а меня не пускают.

Пресса в раж вошла, я штаны застегиваю, а она мне микрофоны в нос сует, вопросы сыплет, а наши взяли меня в кольцо и ведут, никого стараются близко не подпускать. Какие-то люди ко мне руки тянут, будто я чемпион мира по боксу, и буду сейчас не на скрипке играть, а на ринге свой титул чемпионский защищать.

Короче когда я вышел на сцену, зал меня встретил такими овациями, что я подумал, а зачем мне вообще выступать? Блиц-вспышки, крики поддержки. Выступил я, одним словом. Так, средненько сыграл сонату для скрипки и фортепиано Дебюсси.

Когда закончил, шквал оваций. Я голову опустил, кланяюсь, а у самого слезы из глаз катятся. Успел, выступил! Ну, зрители слезы увидели, вообще ладони отбили себе. А я боюсь голову поднять, разогнуться. Вдруг, когда кланялся, доглядел, ширинка у меня расстегнута. В спешке забыл застегнуть. А тут еще каких-то два типа рванули на сцену. Это были американцы, группа поддержки своего, в буфете до этого пиво пили. Их соотечественник последним должен был выступать. Они с администратором договорились, что тот их предупредит перед последним выступлением. Они, посольская клака, услышав аплодисменты и бросятся своего поздравлять.

А я голову не поднимаю, им и не видно, кто там кланяется, свой, чужой, все ведь одинаково одеты, в черные смокинги. Выскочили американцы сбоку откуда-то, и хвать, его, то есть меня, под руки. Хотели видно в воздух подбросить. Подумали, что это их конкурсант такие овации сорвал.