Текст книги "Оранжевая принцесса. Загадка Юлии Тимошенко"

Автор книги: Дмитрий Попов

Соавторы: Илья Мильштейн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава четвертая
Тайна первого миллиона

Позже она будет говорить о бедности первых лет замужней жизни в начале перестройки: «И моя семья, и семья моего мужа вообще были очень бедные. До такой степени, что иногда не на что было сок ребенку купить». Она не лукавит, просто оценивает одну эпоху с позиций эпохи совсем другой. Важные партийные чиновники, даже работая в Кремле, действительно могли получать гораздо меньше шахтера, тем более если вкалывал этот шахтер где-нибудь на крайнем Севере. Однако партия и правительство окружали своих верных служителей огромным количеством всевозможных номенклатурных привилегий. В обществе развитого социализма Юле не светили костюмы от «Шанель» и четыре самолета в личном распоряжении. Однако со временем ее ожидала вполне обеспеченная жизнь. Ученая степень, хорошая болгарская дубленка, квартира в престижном районе, еда из спецраспределителя, дом отдыха в Крыму, иногда – поездки за границу.

Для президента газовой корпорации – тоскливое прозябание. С точки зрения девочки из «дома таксиста» – рай.

Наверняка Юля вступила бы в партию, хотя позже она с гордостью заявит, что членом КПСС никогда не была. Стремясь к точности формулировок, отметим: не успела. К тому же это было и не совсем просто. КПСС пыталась хотя бы статистически создавать видимость партии рабочих и крестьян: спускаемые из райкома квоты приема в партию на Машиностроительном заводе им. Ленина были закреплены в основном за пролетариатом. Юный инженер-экономист с университетским дипломом могла бы подпортить статистику.

Однако всего через несколько лет семейной жизни наступили новые времена, и солидная номенклатурная утопия начала расползаться по швам. Все, что в семье Тимошенко знали о своем будущем, о родной стране, о правилах игры по-советски, вдруг стало разваливаться прямо на глазах. Казавшиеся незыблемыми правила менялись каждый месяц. Будущее становилось непредсказуемым. Страна казалась чужой.

У этого непредсказуемого будущего было имя – Михаил Сергеевич Горбачев.

Страна, доставшаяся молодому генсеку после многолетней «гонки на лафетах», пребывала в состоянии куда худшем, нежели Россия, через пятнадцать лет подаренная Ельциным Путину. Речь идёт не только об экономике. Мировое посмешище и страшилище, империя зла на глиняных ногах, СССР вызывал острейшее чувство стыда у всех, кто в нем жил и хоть что-то соображал. Коммунистическая идеология умерла, остались лишь пустые, глупые ритуалы, ушел и великий страх сталинской эпохи; система держалась на инерции и высоких ценах на нефть. Омертвелым членам политбюро было все равно, какой страной они правят и что в мире о них думают. Живому, честолюбивому «Горби» это было не безразлично. Он видел, что экономика на Западе работает эффективней. Он знал, что Советский Союз не выдержит нового витка гонки вооружений, перенесенной Рейганом в космос. Он понимал, что без крутых перемен не обойтись, и мягко назвал их перестройкой. Он полагал, что соединение лучших черт бессмертного ленинского учения с живым опытом прогрессивного западного человечества выведет империю из тупика. Он думал, что ветхую, громоздкую посудину стоит лишь как следует подремонтировать, подлатать – и можно пускаться в дальнейшее плавание. Он не знал, что ее нельзя трогать: рухнет, потонет. Он верил, что в России можно построить капитализм под руководством коммунистической партии.

У Горбачева была своя утопия.

Свобода и развал были запрограммированы в те дни, когда Михаил Сергеевич задумался о переменах и осторожно включил пресловутый «прожектор перестройки» – так называлась новая пропагандистская телепередача, проводник его идей в массы. Горбачев и не подозревал, сколько всего было прикручено к выключателю этого прожектора в тротиловом эквиваленте… Все прочее – шумные съезды, раскол партии, кадровые озарения советского президента, превратившие заурядных его холуев в путчистов с трясущимися руками, – малозначительные детали.

Хотя потомкам интересны и эти детали горбачевской эпохи. В нюансах – ее исторические закономерности и свежие политологические открытия. Потомки прочитают о том, как в те далекие годы эмпирическим путем был выявлен новый русский закон общественного развития: уверенно двигаясь к рынку и демократии, империя должна была пройти неизбежный этап кромешного бандитизма. Причины, по-видимому, в криминальной сущности тоталитарного государства, помноженной на историческое своеобразие загадочного российского пути. Впрочем, постсоветская публицистика доказывала, что ничего исключительного в российском опыте нет. Она искала аналогии и оправдания отечественному разбою в других странах; ее любимой темой стал Чикаго 30-х годов, Аль Капоне превратится чуть ли ни в пример для подражания, журналисты заговорят о неизбежных болезнях роста в эпоху «первоначального накопления капитала», предполагая, что через пару лет или пару десятилетий все как-то само собой утрясется и изменится к лучшему.

Империя разрушалась коммунистами с двух сторон. Снизу ее приватизировали, кусали, обгладывали веселые ребята лет 25–50 с комсомольскими значками, партбилетами и удостоверениями КГБ с золотыми щитом и мечом на красной коже обложки; а сверху идеалисты осуществляли «политическое руководство». И тем, кто сверху был увлечен новой перестроечной утопией «коммунизма с человеческим лицом», и тем, кто снизу закладывал основы своих личных миллиардных состояний, величественная империя была больше не нужна. Поэтому ее тоже в конце концов приватизировали, растащив на куски.

Но всё это было еще впереди, а пока перестройка делала первые шаги, экспериментируя с экономикой. В моду вошло слово «ускорение» – это была попытка вырваться из клещей тотального госплана, научиться зарабатывать деньги, не слишком оглядываясь на идеологические догмы – и как можно быстрее. А по сути номенклатура обменивала текучую власть на текущие счета в западных банках. Меняла мертвые догмы на живые деньги. «Процесс пошел», – радостно заявил в те дни Михаил Сергеевич, имея в виду совсем другое. Фраза стала крылатой.

Старшее поколение номенклатуры поначалу сильно упиралось. Бюрократия теряла власть и называла эту горькую утрату изменой коммунистическим идеалам. Лишь со временем те, кто поумнее, догадались о том, как легко можно эту власть и эти идеалы конвертировать в твердую валюту, недвижимость, нефть, цветные металлы, газ. Поэтому в первых рядах предпринимателей-перестройщиков шли люди молодые. Бизнес конца 80-х годов оседлали комсомольцы. Точнее, комсомольские вожди.

Это была образованная, циничная, ни во что не верившая юная поросль, для которой перестройка стала манной небесной. Вместе с интеллигенцией молодые радовались свободе и с веселым азартом читали книжки, за хранение и распространение которых еще пару лет назад можно было вылететь из комсомола и приземлиться в лагере. Подобно своим ровесникам и людям постарше, они любили джинсы, американские сигареты, рок-музыку и западное кино. Однако для комсомольцев, в отличие от интеллигенции, культурными соблазнами дело не ограничивалось. Передовой отряд партии, как тогда именовался этот коммунистический «гитлерюгенд», с карандашом в руках изучал свежие партийные директивы и законы, в которых поверх вялых пропагандистских словес проступал самоновейший лозунг горбачевских времен: «обогащайтесь!»

Отец американской автопромышленности Генри Форд как-то обронил, что готов честно отчитаться за все свои доходы – кроме первого миллиона. У Юлии Владимировны схожие проблемы: о первых годах в бизнесе она рассказывает, не утомляя собеседников обилием деталей. Добросовестный исследователь вынужден опираться на слухи, сплетни, свидетельства и откровенную «чернуху», собирая драгоценную информацию по крохам. То же самое можно сказать о целом поколении бизнесменов комсомольского возраста – в России, в Украине, в Прибалтике, по всему Союзу.

Первые миллионы в твердой валюте всюду зарабатывались азартно, весело, на грани или за гранью фола. Порой далеко за гранью. Поэтому про тайны давно почивших русских императоров и генеральных секретарей мы знаем больше, чем про дела наших новорусских или новоукраинских современников – это равно касается и чиновников, и предпринимателей. Исторические архивы открыты. Документы, связанные с эпохой раннего капитализма, не просто недоступны. Как правило, их не существует в природе.

Прогрессивные советские публицисты называли первых бизнесменов «строем цивилизованных кооператоров». Предполагалось, что они возрождают НЭП – новую экономическую политику, которую практиковал Ленин незадолго до смерти, столкнувшись с нищетой и разрухой после победы революции. Официально считалось, что СССР при Горбачеве «возвращается к ленинским нормам». Лозунг «Обогащайтесь!» принадлежал Бухарину.

На самом деле возвращаться было некуда, а построить «социализм с человеческим лицом» – невозможно. Такого социализма не существовало в природе.

Получился у Горбачева капитализм, причем сразу очень жесткий. Словно взятый напрокат из марксистско-ленинских брошюр про звериный оскал загнивающего империализма, он с самого начала стал зарастать мрачными тайнами, уходить в тень, питаться кровью. Чуть позже, когда в игру включились настоящие бандиты, заменившие на время государство в священном деле налогообложения «цивилизованных кооператоров», жертвами рэкета стали тысячи молодых и немолодых людей, убитых и искалеченных в бесконечных разборках. Тогда кровь потекла ручьями, а неписаные законы большого бизнеса менялись каждый день.

Но пока на дворе был 1988 год – время первых шальных денег.

В том году Юлия Тимошенко открыла свой первый кооператив. Через год она покинула завод имени надоевшего Ленина и вместе с мужем влилась в комсомольский бизнес, организовав молодежный центр «Терминал». Как позже рассказывала Тимошенко, она никогда не была «задорным комсомольским активистом». Да это уже и не требовалось. Обком комсомола под руководством предприимчивого Сергея Тигипко поощрял инициативы молодых, особенно если они сулили хорошие доходы. «Терминал», который собирался торговать нефтепродуктами, такие доходы сулил однозначно.

Когда Юлия Тимошенко создавала свой первый кооператив, у нее не было никакого опыта в бизнесе, как не было его у подавляющего большинства советских людей. У нее не было и денег: семья Тимошенко, преуспевающая по советским меркам, лишь слегка выбивалась из привычной бедности. Но у Юли были идея и ряд соображений о том, как с помощью свекра эту идею реализовать. Идея весьма перспективная в смысле денег, хотя и немыслимая еще год назад.

Геннадий Тимофеевич Тимошенко работал тогда начальником областного кинопроката. Поэтому первым бизнесом Юлии Тимошенко стал видеопрокат. В Советском Союзе многое совершалось по блату, строилось на родственных связях. В нормальной советской жизни свекор мог помочь Юле с квартирой и карьерой. В жизни новой, в хаосе перестроечной эпохи появились иные возможности.

Тайна первого миллиона меркнет перед тайной первых пяти тысяч. Откуда Юлия Тимошенко взяла эти деньги, чтобы открыть свой первый видеосалон, – вот в чем вопрос. А деньги, по советским понятиям, были весьма немалые – два годовых оклада молодого специалиста, а по официальному курсу почти 8000 долларов. Сама Юлия Владимировна много лет спустя, с трудом и неохотой припоминая, скажет, что одолжила эту сумму у друзей Геннадия Тимошенко – причем якобы по секрету от номенклатурного свекра. Недоброжелатели утверждают, что ничего этого не было. Влиятельный Геннадий Тимофеевич сам и денег дал, и помог с лицензией на открытие видеосалона. Так или иначе, ничего криминального в этом не было: подобные заведения тогда открывались по всей стране.

Видеосалоны времен перестройки – явление знаковое, как первые иностранные машины на улицах страны, первые частные платные туалеты и стихийные рынки, на которых можно было купить и поношенный бюстгальтер, и часы, и прошлогодний номер журнала «Плейбой», и американские сигареты, которых страна не видела со времен московской Олимпиады 1980 года. Над городами клубился дым первых частных шашлычных. Дети впервые пробовали произведенную кооперативами сахарную вату и американское мягкое мороженое. В подвалах жилых домов оборудовались тренажерные залы, где качали мускулы низколобые молчаливые молодые люди с неприятными угрюмыми лицами, и открывались запрещенные ранее секции карате. Из знаменитого Ленинградского рок-клуба по всему Союзу стали распространяться записи полуподпольных групп с немыслимыми еще год назад текстами. О молодом поколении «дворников и сторожей», которое кричит, надрывая голос, о том, что «ждет перемен». О социуме «скованных одной цепью», счастливых, что их «нищета гарантирована». А из государственных магазинов потихоньку исчезали последние запасы мыла и спичек. Люди старшего поколения, помнившие войну, закупали коричневое хозяйственное мыло и соль, десятки килограммов крупы и литры подсолнечного масла. В воздухе витала гремучая смесь надежды, азарта и панического страха перед будущим.

Видеосалон образца 1989 года – это тесная комнатка, а в ней – подставка на высокой штанге с телевизором, возвышающимся над головами зрителей, как скворечник. Или – проектор перед мятым, грязновато-белым экраном. Качество десятки раз перезаписанных с кассеты на кассету фильмов – ужасающее… Изображение расплывается, цвет розовато-синюшный или желтовато-зеленый. Гнусаво бубнит закадровый переводчик, известный как «король русского полипа». Переводчики видеокассет занялись своим ремеслом, еще когда за это сажали, и специально прицепляли к носу бельевую прищепку, чтобы в КГБ их не опознали по голосу. Оригинального звука за голосом переводчика почти не разобрать. Пятнадцать – двадцать выворачивающих шеи зрителей в помещении без вентиляции. Вся реклама – написанная от руки бумажка перед входом в салон. К названию фильма делается приписка, обозначающая жанр – боевик, комедия, эротика. Устроители показов – люди, как правило, грамотностью не блещущие. Одна из самых трогательных ошибок – «аэротический фильм».

Если бы президенты с мятых зеленых купюр умели разговаривать, да еще по-русски, то о человеческой сущности постсоветского олигарха никто не смог бы рассказать так честно и подробно, как эти отцы-основатели американской демократии. Свой второй, третий, десятый миллион все олигархи заработали одним и тем же способом – «откатывая» процент чиновникам, они раздирали на куски государственную собственность, деля между собой природные богатства и построенные при социализме заводы-банкроты. Но к первому миллиону каждый шел своим путем. Кто продавал матрешек иностранным туристам, кто «варил» поддельные американские джинсы, а кто, увлекшись рэкетом, терпеливо раскалял утюг на животе несговорчивого кооператора.

Видеосалон образца 1988 года – это окно в мир мечты. Первой коммерческой идеей девочки Юли из закрытого для иностранцев города стала торговля волшебными грезами. Девочка, всегда ненавидевшая свою школьную форму, продавала соотечественникам бледные картинки иного мира, романтического и прекрасного, не имеющего ничего общего с их серой повседневностью. Это был мир туристических лайнеров, которые по ночам, не останавливаясь в городе ее детства, шли по Днепру. Это был мир сильных, богатых, бесстрашных мужчин и соблазнительных, отчаянных и раскрепощенных женщин.

У кого бы ни одолжила свои первые деньги Юлия Тимошенко, этот долг она смогла вернуть уже через пару месяцев после открытия первого видеосалона. Но если заимодавцем был Геннадий Тимофеевич, то вряд ли он потребовал свои деньги назад. И не только в силу родственной привязанности. Дело в том, что скромная с виду должность свекра обернулась золотым дождем. При советской власти работа кинопрокатчика была по преимуществу цензорской. При Горбачеве, когда цензура сперва ослабла, а вскоре и тихо скончалась без покаяния, работники управлений кинофикации стали заниматься формальной выдачей разрешений на работу видеосалонов. То есть могли сразу разрешить открыть салон, а могли и не сразу, придравшись к неточному оформлению заявки или отсутствию подписи на третьей копии второстепенного документа… Это даже не называлось взяточничеством. Просто жизнь изменилась, и мгновенно возникли новые неписанные законы. Они были жестче и понятнее писаных; с ними начиналась новая эпоха.

Утопией для молодого поколения советских людей стали деньги.

В сознании человека это происходило внезапно, за один месяц, день, час. Вдруг выяснялось, что прежние идеалы навеки отменены, что их никогда не было, что в них никто не верил, а новая мечта уже валяется под ногами. Нагнись и подбери. Поработай и заработай. Вкус шальных денег, взявшихся ниоткуда, из воздуха, из торговой палатки, из арендованного подвала, ощутили тогда многие. Головокружение от денег. Денежная наркозависимость. Счастье владеть деньгами и покупать удовольствия. В стране, официально гордившейся своим аскетизмом, вдруг прорвало все шлюзы, отделявшие людей от нормального человеческого существования, – и это само по себе было ненормально. Вместе со всеобщим равенством в нищете как мыльный пузырь лопнула идеология.

Любая сумма казалась недостаточной. Любую цифру хотелось округлить. Юлия Тимошенко, быстро разобравшись в ситуации, поняла, что делание денег – процесс бесконечный… и бесконечно увлекательный.

Шоу-бизнес был хорош для начала. Однако и видеопрокат, и концерты московских рок-групп, которые организовывал ее кооператив в Днепропетровске, при всей свой прибыльности были только разминкой перед настоящим делом. Много лет спустя Тимошенко признавалась, что и ей, и ее «коммерческой команде», состоявшей в основном из технарей и экономистов с высшим образованием, весь этот перестроечный рок скоро надоел. Они испытали облегчение, порвав с этим бизнесом.

Название комсомольской фирмы «Терминал» вызывало в воображении морской порт и танкеры, до краев наполненные тягучей черной жидкостью. Оно пахло миллиардами в твердой валюте. С «Терминала» началась в жизни Тимошенко эпоха нефти и труб.

Нефть была российской. Трубы – украинскими. Простая идея обмена одного на другое стала основой большого украинского бизнеса на много лет вперед.

Впрочем, на рубеже 90-х годов, когда уже бездействовали монстры советского управления Госплан и Госснаб, а вся система экономических связей между предприятиями, разбросанными на шестой части суши, трещала по швам, главный вопрос был в том, как осуществить этот элементарный обмен. Ответ на него нашел математик по образованию и «цивилизованный кооператор» по призванию Константин Боровой после посещения в 1989 году нью-йоркской фондовой биржи. Идея объединить кооперативы на общей торговой площадке осуществилась в 1990 году, когда в эфире радиостанции «Маяк» и на страницах газеты «Правда» появилось объявление о создании Российской товарно-сырьевой биржи в здании московского Политехнического музея. Очевидец вспоминает о пестрой публике, откликнувшейся тогда на призыв Борового: «В Политехнический пришло порядка сотни будущих акционеров: подпольные советские миллионеры, бывшие партийные функционеры, начавшие свое дело в доле с государством, кооператоры, заработавшие деньги в последние 2–3 года. Иномарки ими были уже куплены, офисы арендованы и отремонтированы в соответствии с представлениями тогдашнего времени – деньги тратить было некуда».

Торговали здесь чем душа пожелает – от колготок до самолетов. Впоследствии РТСБ станет легендой. Ее назовут родильным домом, детским садом и начальными классами нового русского капитализма. Из брокеров РТСБ выйдут чуть ли не все российские олигархи. Олег Дерипаска продал здесь свой первый вагон металла. На нефтяной площадке подписывал свои первые контракты Михаил Ходорковский. В том первом призыве биржевиков были Владимир Гусинский, Ирина Хакамада, Каха Бендукидзе.

Семья Тимошенко тоже принадлежит к этому призыву.

Для участия в торгах нужно было купить одну акцию биржи. На момент открытия стоила она немалые деньги – 100 тысяч рублей. Но риск оправдался. Не прошло и года, как акция стоила уже 4,5 миллиона рублей.

Впрочем, расставаться с ней, даже сильно приумножив свой стартовый капитал, Юлия Тимошенко не торопилась.

Акция РТСБ стала для нее пропуском в большой бизнес.

Глава пятая
Как закалялась сталь

Знаменитый путч, напугавший мир и потрясший СССР, начался в Украине. 18 августа 1991 года в своей крымской резиденции в Форосе был заключен под домашний арест президент страны Михаил Горбачев. Туда, в Форос, объясняться с ним поспешила часть высокопоставленных заговорщиков, когда путч провалился в Москве. Оттуда, из Фороса, они вместе вернулись в освобожденную от танков столицу: путчисты – прямиком в тюрьму, а Михаил Сергеевич – на кремлевский трон, где ему оставалось сидеть всего несколько месяцев.

Заговорщики во главе с вице-президентом Янаевым учинили бунт против демократии и Горбачева, стремясь помешать дальнейшей дезинтеграции государства. По иронии судьбы они лишь подтолкнули страну к развалу.

Впрочем, и без этого «ускорения» СССР был обречен. Ленинская революционная утопия оставалась жизнеспособной лишь в форме сталинской антиутопии – имперской, кровавой и безжалостной. Потом, при Хрущеве и Брежневе, она долго болела, дряхлела, выживала из ума, пока наконец не скончалась. У бывших советских граждан появились новые политические утопии.

Интеллигенция в столицах грезила о европейской свободе. Интеллигенция на имперских окраинах – о возрождении национальной культуры. Кому-то из россиян казалось, что РСФСР слишком много сил и средств тратит на нахлебников из союзных республик. Жить в СССР больше не желал и молодой, но уже нарастивший мускулы бизнес: централизованная кремлевская власть мешала ему приступить к глобальному перераспределению собственности. Наконец, от СССР устали и местные партийные элиты.

Еще совсем недавно пределом мечтаний любого чиновника в любой из четырнадцати национальных республик было перебраться в имперскую столицу, в советскую карьерную Мекку. Теперь из Москвы – от непредсказуемого романтика Горбачева и еще менее предсказуемого бунтаря Ельцина – исходила угроза хаоса. Спасением стал уход в автономное плавание, подальше от потускневших кремлевских звезд. Вдруг выяснилось, что быть первым в Галлии и спокойнее, и престижнее, и денежнее, чем последним в Риме. Бывшие партсекретари республик становились безраздельными хозяевами своих независимых государств – президентами, премьерами, батьками, ханами и деспотами.

Для них утопией, сбывшейся утопией, стала власть.

Масштаб личной власти определялся историческими традициями и уровнем политической культуры населения. Прибалты, отпущенные Кремлем на свободу сразу после путча, предпочли демократию западного образца. Белорусы, не противясь злу насилием, через несколько лет выбрали себе полоумного диктатора. Туркмения вернулась в средневековье.

К переменам готовились заранее, задолго до путча расчищая дорогу к свободе от Москвы. С людьми, возглавлявшими республиканские органы власти, происходили поразительные, прямо-таки чудесные превращения. Так, Леонид Кравчук, который полжизни занимался в Киеве агитпропом, на рубеже 80–90-х годов вдруг ощутил себя пламенным украинским патриотом.

Шутник, вдохновенный краснобай и прирожденный интриган, он во времена перестройки вел от лица компартии доброжелательный диалог с либерально-патриотическим движением «Рух». Возникший на волне экологических протестов после чернобыльской катастрофы, «Рух» постепенно превратился в народный фронт, наподобие тех, что вели республики Балтии к демократии и независимости. Запретить и разогнать «Рух» во времена горбачевского либерализма было уже нельзя, а что с ним делать – неясно. На первом съезде «Руха» патриоты прикололи Кравчуку на пиджак значок с тогда еще запрещенным сине-желтым национальным украинским флагом. Носить на груди крамольный значок секретарь по идеологии ЦК компартии Украины не мог. Но и снять его перед лицом съезда тоже было невозможно. Хитроумный секретарь не растерялся и снял пиджак, небрежно повесив его на спинку стула.

В 1990 году партия направила Кравчука командовать Верховным Советом УССР, чтобы разобраться с недисциплинированными представителями «хулиганствующей» демократической оппозиции, то есть с тем же «Рухом». Под его руководством в июле 1990-го парламент принял Декларацию о государственном суверенитете Украины, в которой провозглашалось «право украинской нации на самоопределение и создание в существующих границах национального государства». Внутри проголосовавшего за Декларацию Верховного Совета возникла, на первый взгляд, противоестественная коалиция из номенклатурно-партийного большинства и интеллигентов-идеалистов. Одним нужен был запасной аэродром на случай краха Советского Союза, других вдохновляла перспектива свободы. Мечта об украинской независимости еще никогда не казалась такой близкой, осязаемой, реальной.

После путча, когда терявший остатки власти Горбачев регулярно собирал в подмосковном Ново-Огареве республиканских лидеров и часами уговаривал их не разрушать Союз, хитроумный Кравчук оказался самым стойким борцом за независимость. В несговорчивости с ним мог соперничать разве что Ельцин, для которого роспуск СССР был единственной возможностью стать наследником ненавистного Горбачева, пусть и ценой развала управляемой из Кремля империи.

Развязка наступила к концу 1991 года.

1 декабря в Украине прошел референдум, на котором 29 миллионов человек (то есть свыше 92 % принявших в нем участие граждан) проголосовали за независимость Украины. В тот же день Леонид Кравчук был избран первым украинским президентом. Потерю трех прибалтийских республик Советский Союз еще мог бы пережить, уход Украины – никогда. В конце декабря руководители Белоруссии, России и Украины собрались в Беловежской пуще и, предварительно проинформировав американского президента, но втайне от Горбачева, объявили о завершении советской истории. Бессильный Михаил Сергеевич подал в отставку, сообщив напоследок слегка потрясенным подданным, что не согласен с такой политикой. Красный флаг над Кремлем в прямом эфире центральных телеканалов был спущен; на его месте водрузили трехцветный российский триколор.

Юлия Тимошенко быстро нашла себя в этой новой жизни.

Десять лет спустя она сказала: «Бизнес был случайностью в моей жизни. А вот то, что я стану политиком, было заложено с самого начала». Она не лукавила. С тех пор как Юлия Владимировна ушла из бизнеса, она действительно так думает. Но это не значит, что она так думала всегда. Девочке из панельно-бетонного брежневского Днепропетровска и во сне не могло присниться, что она станет газовой принцессой. В этом смысле миллиардный бизнес и впрямь был «случайностью». Однако ее политическая карьера в независимой Украине тем более не была предопределена мертвящей тоской брежневского застоя.

Тимошенко любит хлесткие лаконичные формулы и мало заботится о том, чтобы ее афоризмы, прозвучавшие в разные годы, логично соотносились между собой. «Политикой я начала заниматься тогда, когда она занялась мной» – это тоже ее слова. И опять – правда. Выброшенная из правительства в 2005 году, она вообще заявит, что мечтала возглавить страну с того самого момента, как умер Брежнев. А на вопрос журналиста, имеет ли она в виду, что хотела возглавить еще Советский Союз, просто от души рассмеется.

Правда в том, что Тимошенко была удивительно пластична в каждой исторической эпохе, которую ей пришлось пережить вместе со своей страной. В ней заложен поразительный, почти кошачий инстинкт выживания. Вообще исторический слом 90-х годов в Советском Союзе доказал, что женщины быстрее и легче приспосабливаются к новой реальности. Покуда их мужья тосковали на диване, пили, философствовали с друзьями и жаловались на судьбу, женщины переучивались, находили новую работу, содержали семью, при этом вовсе не освобожденные от их иных своих, чисто «женских» обязанностей, вроде воспитания детей и заботы о страдающем муже.

Однако Тимошенко и здесь – особый случай. Она умеет не просто приспособиться к новой реальности, но оседлать исторический процесс, на несколько шагов опережая конкурентов в понимании того, что случится завтра.

Поэтому ни бизнес, ни политика не были случайностью в ее жизни.

Время шальных денег, совпавшее с концом перестройки и крахом СССР, означало для Тимошенко качественно иную, ошеломительную, захватывающую дух жизнь. Абсолютно вне политики. Но, разумеется, при поддержке сильных мира сего.

В Украине не было реформ по образцу «шоковой терапии», как в России. Терапии поначалу вообще никакой не проводилось – ни шоковой, ни щадящей. Капитализм здесь с самого начала был государственным, с опорой на кланы, «красных» директоров и личные связи; так что самые крупные состояния делались исключительно «по знакомству», как в конце 80-х открывались видеосалоны и коммерческие ларьки.

Это был тупиковый путь для страны и для населения, которое нищало еще стремительнее, чем в России, но без малейших надежд на будущее. С другой стороны, этот клановый, почти семейный капитализм выглядел как-то спокойнее и внешне привлекательнее, чем у соседей. Поначалу было меньше крови. Это был капитализм для узкого круга, не подразумевавший ни возникновения среднего класса, ни его истребления в каждодневных разборках. Это был чиновничий капитализм – самый безнадежный из всех, но и самый перспективный для тех, кто по родству и роду занятий находился вблизи от «кормушки».

Чиновником, близким к распределителю земных благ, был и Александр Гравец, ставший для семьи Юлии Тимошенко главным партнером по бизнесу в ту эпоху. Двенадцать лет Гравец проработал в управлении труда Днепропетровского облисполкома – с ним Тимошенко, инженер в отделе организации труда завода им. Ленина, познакомилась еще во времена бригадного подряда. Он стал другом семьи и главным владельцем корпорации «Украинский бензин» (КУБ). Зарегистрированной на Кипре офшорной фирме Гравца «Somolli Enterprises Ltd». принадлежали 85 % уставного фонда корпорации. Скромный чиновник исполкома вложил в нее 60 тысяч долларов. Юлии и Александру Тимошенко официально принадлежало только по пять процентов КУБа.

Гордое название компании реальности не отражало. Корпорация была более чем на четыре пятых кипрская. А бензин – российским.

В дефицитные и голодные брежневские времена богатство той или иной советской республики определялось степенью сытости ее населения. Украина с ее уникальными черноземами, мягким климатом и, несмотря на безжалостное истребление в 30-е годы, все еще сильным крестьянством, была одной из самых сытых республик в СССР. Материальное благополучие стало одним из главных аргументов сторонников независимости. Идейные националисты, обращаясь к сомневающимся согражданам, писали в листовках перед декабрьским референдумом о том, что Украина в год производит на душу населения 1000 кг пшеницы, а потребляет всего 140, мяса вырабатывает 86 кг, тогда как самой ей нужно только 68 и т. д. Вывод напрашивался сам собой: независимость – это богатство и благоденствие.