Текст книги "Будда из Бенареса"

Автор книги: Дмитрий Орехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава VIII
БЕНАРЕС

1

– Поди-ка сюда, Чинча! – повторила Амбапали.

В шелковой накидке цвета алой сливы и поясе из золота она полулежала на ложе, ножки которого изображали спящих львов. На столике из бука стояла клетка с попугаем – светло-зеленой птицей с массивным коротким клювом и красным ожерельем вокруг шеи. Амбапали была возбуждена, ее щеки горели от бетеля, и даже сандаловые умащения не могли скрыть румянца.

– Ты зажарила зерна в меду, как я просила, Чинча?

– Да, госпожа.

– Принеси… И яблоки с орехами. Джина голоден.

Амбапали повернулась к жрецу, сидевшему на скамье подле нее. Седые усы, заложенные за уши, и широкая борода этого старца сделали бы честь самому Пушану – богу, знаменитому своей исключительной волосатостью.

– Мой Джина – самый умный попугай в Бенаресе, – сказала танцовщица. – Когда я выпускаю его из клетки, он садится мне на плечо и перебирает клювом волосы. Еще он пощипывает мне мочки ушей, но так осторожно!.. Однако вернемся к нашей беседе, дорогой брахман. Ты поведал мне о карме и воздаянии. Я готова согласиться с тобой: зло берет начало из злых дел, а добро произрастает из добрых. Но объясни мне, как возникло первое зло? Когда-то же оно возникло? И кто его совершил?

Брахман пропустил бороду между толстых коротких пальцев и важно сказал:

– Ты права, Амбапали. Зло и вправду однажды возникло. Его совершил Дакша.

– Поведай мне об этом, достойный.

– Это случилось давно, на исходе Золотого века. У Дакши было двадцать семь дочерей, и они были богинями созвездий лунного неба. Перед тем как отдать дочерей Соме, Дакша преследовал их нечестивыми домогательствами и однажды, обратившись козлом… э-э… овладел одной из них, принявшей при этом вид антилопы.

Амбапали всплеснула руками.

– Как опрометчиво, как необдуманно поступил Дакша!

– От этого соития родился Рудра, рыжий вепрь небес, покровитель скота и отшельников, бог грозы, смерти и разрушения…

Жрец рассказал о том, как мрачный и свирепый бог скрылся в далеких северных горах, в дебрях, полных тигров и обезьян. В облике охотника, одетого в шкуры, красный, с иссиня-черными волосами, стянутыми в узел, Рудра скитался по лесам. Когда боги задумали совершить жертвоприношение, никто не позвал на него Рудру: о нем просто забыли. Пылая гневом, Рудра направился к горе Химават. Концом лука он выбил зубы доброму богу Пушану, хранителю дорог, ослепил Бхагу, покровителя людей, а своему отцу Дакше снес палицей голову. Сколько боги ни искали голову, она так и не нашлась. Пришлось приставить Дакше голову козла…

– С того дня добродетель и счастье поколебались не только в мире богов, но и в мире людей, – объяснил жрец. – Вот почему мы, брахманы, совершаем искупительные жертвоприношения.

– Вы режете козлов в память о Дакше?

– Видишь ли, Амбапали… Лучше, конечно, совершить тройную жертву, закалывая одновременно быка, коня и барана. Однако такая жертва обходится недешево, а у козла раздвоенные копыта, как у быка, грива, как у коня, а величиной он с барана.

– По-твоему, боги не отличат козла от барана?

– Боги будут думать, что перед ними и конь, и бык, и баран, хотя по всем признакам это будет козел. В лице козла приносятся сразу три жертвы, и в этом нет ничего дурного. Гораздо хуже, если народ вовсе прекратит приношения… Как ты знаешь, Амбапали, ворон ночного мрака уже расправил над Арьявартой крыла: люди скупятся на жертвы, не омываются в священных источниках, не соблюдают посты. Кроме того, в лесах расплодились – да поразит их дубина Индры! – грязнорылые патлатые аскеты…

Жрец пустился в долгие рассуждения о том, что мир катится в бездну ада Авичи. Скоро он будет разрушен, и начнется новая кальпа. Сначала великий океан высохнет и дно его обнажится; горы обрушатся, а земля сгорит в жарком пламени. Это будет махапралая, великое уничтожение. Наступит ночь Брахмы, возникший хаос сгустится под воздействием ветра, высушится и, омоченный дождем, превратится в новую землю. Амбапали тем временем, взяв у рабыни блюдо с зернами, орехами и мелконарезанным яблоком, кормила попугая.

– А скажи мне, почтенный, – сказала она, снова поворачиваясь к жрецу. – Вы учите, что человек несет наказание за поступки в прежних рождениях, не правда ли?

– О да.

– И это идет с начала кальпы?

– С самого начала.

– В ту пору все люди были в равных условиях, так? Уже потом, на исходе Золотого века, когда добродетель поколебалась, кто-то выбрал зло, а кто-то – благо. Я права?

– Ты права, Амбапали.

– И тот, кто предпочел благо, стал возрождаться в высших варнах или на небесах?

– Разумеется.

– А кто выбрал зло – в обличье животных?

– Еще в обличье гадов, деревьев и насекомых.

– Согласна. А теперь объясни мне, уважаемый, как жили люди в начале кальпы? Ведь получается, что тогда не было ни злаков, ни плодовых деревьев, ни животных? Что же эти люди сеяли? Как обходились без коров и коней?

Брахман возвел глаза к потолку, словно ожидал увидеть на нем письмена, рассказывающие о том, как жил человек в начале кальпы. Некоторое время он задумчиво гладил бороду, потом пошептал губами и сказал:

– Видишь ли, Амбапали… Во времена Золотого века, когда добродетель еще не поколебалась, жизнь была не похожа на нынешнюю. Разумеется, тогда тоже были злаки, и скот, и плодовые деревья, но в них еще не было духовной материи, которую теперь принято называть душою. Это были бездушные существования.

– Вот оно что… Я не знала… – протянула танцовщица.

Она взяла из вазы финик и стала совать его попугаю. Но попугай уже насытился и проявил равнодушие.

– Хватит о Золотом веке, – решительно сказала Амбапали. – Я слышала, вор мяса становится ястребом, пьяница – молью, а убийца жреца или его сына – ослом. Это правда?

– Пьяница становится молью или ужом, – уточнил старец.

– Допустим. Но неужели каждый осел в прошлой жизни убил брахмана или его сына? Понимаешь, в это очень трудно поверить… Брахманов убивают бхайравы, но они появились совсем недавно. Если бы убийцы жрецов превращались в ослов, боюсь, ослы бы уже перевелись на земле.

На этот раз брахман молчал еще дольше. Ему мешал сосредоточиться попугай, выпущенный Амбапали из клетки: несносная птица порхала над самой его головой.

– Твое рассуждение об ослах не лишено истины, – с некоторым раздражением заметил жрец. – Но ты забыла, что не только деяния имеют значение для будущего рождения.

– Что-то еще?

– В момент умирания жизненная сила человека, прежде рассеянная в дыхании и внутреннем огне, собирается в едином стремлении. Решающим в определении будущего рождения является именно оно. Иначе говоря – последнее желание умирающего.

– Вот как? Ты хочешь сказать, что в момент смерти люди желают превратиться в ослов? Ни за что не поверю. Если бы твои слова были правдой, все рождались бы богами или – на худой конец – раджами. И где бы тогда, интересно, правители брали себе под данных? И кто бы стал по доброй воле крысой или червем?

– Ты недослушала меня, Амбапали. Также очень важно, приносил ли умерший жертвы, чтил ли брахманов, как был погребен. Если его сожгли на берегу Ганги в Бенаресе, соблюдая все обряды, а пепел развеяли по реке, такого счастливца ждет рождение в мире богов, в светлом мире Брахмалоки. Ибо река Ганга берет начало в небе и, совершив свой путь по земле, на небо же возвращается, доставляя туда души умерших.

Говоря это, старец с опаской наблюдал за попугаем. Тот, вцепившись в край вазы, лупил клювом по гранату. Столик из бука уже был забрызган красноватым соком.

– Ты не хуже меня знаешь, что сейчас грозит Бенаресу, – сказала Амбапали. – Воины-победители не трогают брахманов, но они редко проявляют милосердие к тем, кто имел несчастье родиться в моей касте. Недавно я купила дом в Шравасти и собираюсь перебраться туда насовсем. Так ты считаешь, я лишена надежды на лучшее рождение?

– Ну конечно же нет, Амбапали! Даже если ты умрешь в Кошале, обряд все равно можно совершить в Бенаресе. Для этого потребуется сущая мелочь – твое одеяние. Мы прочитаем все положенные правила и сожжем его на костре из сандаловых поленьев. Подобный обряд называется обрядом замещения…

– Понимаю. Как с козлом, который замещает быка, коня и барана.

– Поверь, тебе не стоит печалиться. Ты всегда заказывала много жертвоприношений и была щедрой…

Она вздохнула.

– Беседа с тобой, почтенный, помогла мне стряхнуть с себя пыль горестей и уныния. – Амбапали раскрыла тугой мешочек. – Не откажись принять от меня этот скромный дар – в счет твоих будущих молитв и приношений богам.

Жрец спрятал монеты в тюрбан, соединил ладони и с достоинством поклонился.

– Да будут Небо и Земля милостивы к тебе, благородная Амбапали.

– Пусть окропят тебя небесные воды, богатые маслом, достойный служитель Сомы. Моя служанка проводит тебя.

После ухода жреца Амбапали некоторое время разглядывала в зеркале свое лицо, морщила нос и подмигивала своему отражению. Потом она стала стирать с лица сандаловые умащения.

– Дурак, – пробормотала она. – Еще один напыщенный жадный дурак.

Девадатта все видел, все слышал, но дать знать о себе не мог. Он дотронулся до головы Амбапали, но рука прошла насквозь, как через пустоту, и ни один волосок не шевельнулся от его прикосновения. Он попробовал взять финик из вазы, но ничего не вышло. Потом юноша с испугом понял, что его засасывает в круглое отверстие в потолке. Легко, как дым, он проскользнул в эту дыру. Перед ним смутно, как в тумане, обозначились очертания ночного города, за башнями Бенареса в лунном свете блеснула Ганга, затем показалась знакомая улица с высоким каменным домом. Спустя мгновение он очутился в покоях отца.

2

Человек, сидящий напротив Амритоданы, отличался гордой осанкой. Он был сухопар и казался молодым, хотя ему, пожалуй, уже перевалило за сорок. На его подбородке не было никакой растительности, а щеки покрывал легкий пушок Волосы, по обычаю кшатриев забранные в узел на темени, были легко тронуты сединой. Это мог быть только вельможа, привыкший повелевать.

– Мой слуга накрыл спину твоему гнедому, – сказал Амритодана.

– Благодарю. Так что передать правителю?

– О, бык-громовержец… Передай, что я сказал «нет».

– Ты отказываешься? Но почему?

Начальник слоновника поправил фитиль у лампы с горящей камфарой. Его лицо, с набухшими под глазами мешками, было угрюмо.

– Потому что дерево удумбара не дает цветов, – твердо сказал он. – Раджа, направляя тебя ко мне, послал тебя за цветком удумбары.

Гость откинулся на спину, положив под голову руки.

– Знаешь, по дороге сюда я остановился передохнуть в Айодхье. Двое кшатриев на постоялом дворе толковали о битве за Чампу. Они говорили, что пальцы лучников-ангов были стерты в кровь, а погибшие лежали вокруг города, как коровьи лепешки на поле крестьянина. И все-таки Чампа не устояла.

– Почему ты вспомнил об этом?

– Не знаю… Может быть, потому, что, въезжая в Бенарес, я увидел редкое зрелище. Все дома в городе освещены сотнями тусклых огоньков. У вас завтра праздник?

– У нас что ни день, то праздник, – хмуро ответил хозяин.

– Что ж, Бенарес – это город жрецов, не так ли?

Амритодана пожал широкими плечами.

– Говорят, Ганга смывает грехи, вот сюда и бредут все, кому не терпится взлететь к небу с дымом священного костра… А наши брахманы греют на этом руки. Однажды я напомнил правителю, что его власть держится не только на гимнах Ригведы, но и на кшатрийских копьях. Знаешь, что он сделал? Повелел устроить для юношей Бенареса день состязаний! Так у нас стало одним праздником больше.

– И даже теперь он не входит в разум?

Хозяин покачал головой.

– Боюсь, светильник его разума лишился блеска и скоро потухнет. Как ты знаешь, освященный купаньем синдхский жеребец был выпущен из Шравасти в сопровождении полусотни кошальских юношей. Не думаю, чтобы на то была воля богов, однако вскоре жеребец уже пасся на наших лугах. И что же сделал наш раджа с человеком, который первый предупредил его о войне? Он назвал этого несчастного торговца пряностями изменником и приказал ему, в подтверждение его слов, достать монету из сосуда с кипящей водой!

– И тот достал?

– Обварил руку. Правда, через пару дней я добился его освобождения.

Вельможа улыбнулся.

– А ты ничуть не изменился… справедливый кшатрий Амритодана.

– Скажу тебе правду: здесь в Бенаресе мы беспомощны, как коровы, у которых привязаны телята, – глухим голосом сказал начальник слоновника. – Что случилось в долине Ганги за последние полгода? Раджа Магадхи треплет царство ангов, как волк – овцу; раджа Вайшали готовится к бою и окунает свой меч в смесь из жертвенной крови и слоновьего молока; раджа Кошалы отстроил крепость и высматривает слабых соседей, как ястреб, парящий кругами… И в это время раджа Бенареса советуется со жрецами, какие кольца носить, чтобы уберечься от злых сил, и собирается совершить возлияние масла из двух тысяч сосудов!

– Клянусь Индрой, откуда такая щедрость?!

– Видишь ли, ему приснился ребенок, скрытый в тайной пещере.

Гость отправил в рот сразу три свернутых листа бетеля.

– И что сказали жрецы? – спросил он, жуя.

– Первый жрец-толкователь предположил, что ребенок – это великий воин, который пока скрыт от мира, но вскоре явится на помощь Бенаресу и обеспечит ему победу. Второй толкователь возразил, что ребенок – это сам правитель Бенареса, а пребывание в пещере означает тайное возрастание могущества и славы раджи. Первый толкователь тут же согласился со вторым, дескать, его слова следует понимать иносказательно: конечно же, другого великого воина, кроме раджи Бенареса, нет и не может быть в Арьяварте… Но это еще не все. В следующем сне раджа оказался в дремучем лесу, где ему встретился голый мальчик, оседлавший льва. Толкователи объявили в один голос, что сон очень благоприятен, ибо мальчик – это сам раджа, а лев с царственной гривой возвещает грядущее величие Бенареса. В третьем сне на мальчике было дхоти, и он преспокойно спал на ветке баньяна. «Дитя ходит нагим, но потом надевает повязку, а царство, повзрослев, облачается в одежды державы, – сказали толкователи. – Твое царство, о раджа, будет великим и сильным, подобно многорукому баньяну из твоего ночного видения. Ветви баньяна – это жертвоприношения, совершаемые нами, брахманами, и каждая из ветвей поддерживает тебя на троне». После столь обнадеживающих знамений раджа обнародовал указ, вдвое увеличивающий число ежегодных праздников, наградил брахманов шелковыми одеждами и вознамерился совершить возлияние масла, какого еще не знали боги.

Вельможа уже хохотал, держась за бока и брызгая во все стороны красной от бетеля слюной. Глядя на него, Амритодана тоже начал смеяться.

– Ты тоже ничуть не изменился, Дхота, – сказал он.

Они помолчали.

– Знаешь, брат, раджа Шуддходана мог послать меня за цветком удумбары, но я бы не сошел с места, – заговорил Дхота, вытирая ладонью губы. – Кровью клянусь, я никогда не прискакал бы умолять тебя о помощи, если бы стране Шака не угрожала беда.

– О, бык! Что еще за беда?

– Сын Прасенаджита по имени Видудабха. Он будет косить врагов, как прошлогодний тростник.

– Видудабха угрожает славному городу Капилавасту? Да неужели? Кажется, ты обнаружил крокодила в чашке воды?

– Но это правда, брат. Кошала наводнена нашими лазутчиками. Кстати, ты знаешь, что Видудабха сын шакийской рабыни?

– Первый раз слышу. Мне говорили, его мать – дочь кшатрия Маханамы из Капилавасту.

– Его мать – дочь кшатрия Маханамы и простой рабыни. Она низкого происхождения. Когда раджа Прасенаджит решил породниться с шакьями, у нашего старшего братца взыграла родовая гордость. Как-никак, шакьи еще никогда не отдавали своих дочерей за кошальцев. Гонцы были настороже, но их провели, заставив поверить, что девушка ела с одного блюда с отцом, а значит, кровь ее чиста. Теперь обман раскрылся, и Видудабха решил отомстить шакьям.

– Ну, до этого еще далеко. Пока еще на троне Прасенаджит, и он угрожает не Капилавасту, а Бенаресу.

Маленькие глаза Дхоты сверкнули.

– Так ты не знаешь? Раджи Прасенаджита больше нет. На троне Кошалы – раджа Видудабха.

– Как? – вздрогнул Амритодана. – Этот раб стал раджой?

– Ты слышал, что военачальником у Прасенаджита был Бандхула? Этот человек имел знак лотоса на пятке и потому считался непобедимым, хотя ни разу не ходил в битву. Боясь его растущей власти, Прасенаджит умертвил Банд хулу и поставил во главе войска Дигху. Но он не знал, что Дигха – дальний родственник казненного…

По словам вельможи, все случилось мгновенно. Дигха вошел в покои раджи – якобы для доклада. В руках новый начальник войска держал блюдо с листьями бетеля, под которыми он схоронил короткий меч. После нескольких сильных ударов Прасенаджит свалился за трон. На следующий день жрецы возвели на престол Кошалы наследного принца Видудабху.

Выслушав этот рассказ, начальник слоновника встал и в задумчивости прошелся по комнате, держась за поясницу рукой. Гость внимательно наблюдал за ним.

– У тебя, кажется, боли в спине?

Амритодана поморщился и не ответил.

– И что же теперь, брат? – спросил он, останавливаясь перед Дхотой. – Они не пойдут на Бенарес?

– Увы. Видудабха не отменил поход, ведь путь войску указан священным конем. Армия уже собирается у южных окраин Шравасти. Недели через три, как и было задумано Прасенаджитом, Видудабха двинется на Бенарес со своими слонами, колесницами, пешими и конными воинами. Потом он поднимет знамя военного похода на землю шакьев. Поэтому я прошу тебя, брат: вернемся в Капилавасту. Шакьям нужны твой меч и твои кшатрийские навыки.

– В том, что радже подсунули дочь рабыни, моей вины нет.

– Не время вспоминать старые размолвки. Да, Шуддходана виноват, и он признает это.

– Нет, Дхота, я не поеду.

– Но почему? Мы разобьем их армию, как брыкающаяся корова – глиняный горшок!

– А почему бы Шудцходане не послать войско на помощь Бенаресу?

– И оставить Капилавасту без защиты? Раджа на это не пойдет.

Начальник слоновника пригладил усы.

– Раджа Шуддходана волен поступать, как ему угодно. Я же не сделаю и шагу из Бенареса.

– Но пойми, меднолобый: Бенарес тебе не спасти!

– Знаешь, Дхота… Если бы эти слова произнес кто-то другой, я развернул бы его туда, откуда он пришел, и дал ему хорошего пинка.

Посланец шакьев рассмеялся, но смех его был невесел.

– О, узнаю брата Амритодану, узнаю его храброе сердце, словно бы покрытое волосами… Однако скажи на милость, как ты намерен сражаться – с вашим-то сновидцем-раджой? Разве ты не знаешь, что при виде правителя, терзаемого страхом, все разобщаются – и советники, и воины, и все подданные? А ваши кшатрии? Проезжая по городу, мне казалось, что они думают только о пышности усов и бород!..

Дхота заговорил о слабости укреплений Бенареса, о недостаточной высоте глинобитных стен, о малочисленности войска, о грозных осадных машинах, о силе кошальской рати. Амритодана оставался невозмутим, словно эти убедительные доводы значили для него не больше, чем сотрясение риса в решете.

– Здесь есть воины, которые думают не только о пышности бород, – заметил он. – Как-то я сказал сыну, что любовь к родине проникает плоть, жилы и кости. Теперь моя родина – Бенарес. Пока птица жизни не покинула гнездо моего тела, я буду защищать этот город.

– Но как ты собираешься его защищать?!

– Ловить ядовитых змей и сажать их в корзинки. Готовить глиняные банки с растительным маслом, которое хорошо горит. А потом сбрасывать все это со стены на головы кошальцам.

– Они сломают ворота.

– Что ж. Я окроплю себя водой Ганги и натру руки до плеч сандаловой пастой. И пусть пожалеют глупцы, что встанут на пути моего Виджая.

Гость из страны Шака долго молчал.

– Да помогут тебе Индра и бессмертные боги! – Немного помедлив, словно бы ожидая, что Амритодана скажет что-то еще, Дхота встал и опоясался мечом. – Ты видел лук, что я оставил у входа? – спохватился он вдруг.

– С двумя изгибами?

– Да. Это составной персидский лук, очень мощный, с тетивой из сыромятной кожи. Бьет в полтора раза дальше обычного. Я привез его тебе, защитник Бенареса.

– Благодарю, – буркнул Амритодана.

– Я думаю, мой гнедой хорошо отдохнул.

Начальник слоновника кивнул.

– О нем позаботились, поверь мне. В моем доме понятливые слуги.

– А твой сын? Я что-то не видел его. Он в Бенаресе?

– Я жду его со дня на день.

Шагнув к Амритодане, Дхота положил руку ему на плечо.

– Прошу тебя: подумай в последний раз. Если все дело в давней ссоре, то ослабь гнев своего сердца, как после охоты ослабляют тетиву. Шуддходана не будет поминать старое. Он примет тебя с радостью.

– У Шудцходаны на конце языка мед, а в корне языка – яд.

– Ты не можешь забыть эту историю с Виджаем?

– Ах, Дхота, Дхота… – Амритодана горько усмехнулся. – Клянусь быком, ну при чем здесь Виджай!

– Брат, ведь я был еще мальчиком, когда это случилось… Я смутно помню, как об этом толковали наши придворные дамы. Значит, виной вашей ссоры… значит, всему виной была она?

Начальник слоновника не ответил.

– Но послушай, брат, она же давно умерла! – заволновался Дхота. – Даже если ты ее любил, даже если Шуддходана перешел тебе дорогу… Ее давно нет, царица Майя умерла на седьмой день после рождения первенца в роще цветущих деревьев сал!

– Тем более, Дхота, – медленно сказал Амритодана. – Я не прощу его.