Текст книги "Будда из Бенареса"

Автор книги: Дмитрий Орехов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава XIV
НАЛАНДА

1

По полу скользнула большая светло-желтая ящерица и быстро поползла вверх по балке, подпиравшей крышу террасы, – там, наверху, были комары. Он проводил геккона взглядом и сказал:

– Это было давным-давно, когда я покидал Капилавасту… Я уже приготовил веревку, чтобы спуститься в сад через слуховое окно, и вдруг подумал о сыне. Я вошел в покои Яшовати. Там был полумрак, горела лишь лампа с ароматным маслом. Моя жена спала на широком ложе, усыпанном лепестками жасмина, и рука ее покоилась на голове мальчика. О, у него было такое светлое лицо, у моего Рахулы! Я хотел взять его на руки, но испугался, что Яшовати проснется, если я отодвину ее руку… Я ушел, не попрощавшись… А на поляне я вдруг увидел лицо сына, словно опять стоял над его ложем. В то мгновенье я был уверен, что это мой Рахула лежит на жертвеннике! Я сам не заметил, как надорвал путы…

Хозяин дома вытер слезы тыльной стороной ладони.

– Знаешь, накануне того дня на его ложе нашли клок шерсти, и я подумал, что это предвещает беду, – сказал он. – Потом в рисе одной из служанок оказался волос неизвестного человека; а утром, когда мальчик убежал, в дом залетел голубь и оставил след в очаге. О, Сома! Я сам во всем виноват! Ведь это я рассказал ему о Мукалинде!

Сиддхарта без выражения посмотрел на него.

– Ну да! – Брахман чуть не плакал. – О змеином радже и его гонге! Я думал развлечь его этой сказкой… У змей есть свои варны, причем кобры – это брахманы, удавы и водяные змеи – кшатрии, травяные змеи – вайшьи, а гадюки – шудры. Раджа змей Мукалинда – владыка дождя. У него капюшон, как у очковой змеи, а на капюшоне – драгоценные камни. Если ударить в волшебный гонг Мукалинды, пойдет дождь. И однажды на земле стояла ужасная засуха, но семилетний сын брахмана из города Читракута отыскал змеиного раджу и ударил в гонг. О, Сома! Я и подумать не мог, что он поверит в такую нелепицу. А он… он хотел спасти всех от засухи!..

Сиддхарта не ответил – он думал о другом. О том, что теперь для него все потеряно.

– Говорили, что нужно послать в Раджагриху, но я-то прекрасно знал, куда он ушел! Я был в отчаянии и всю ночь просидел у очага, раскачиваясь взад и вперед. Я вспоминал, как он, совсем маленький, впервые появился в моем доме… Его матушка полагала, что во время беременности хорошо смотреть на красивых детей, и красивые дети кишели в их дворе, словно муравьи на медовых сотах. Правда, это не помогло ей пережить роды… Но мальчик и вправду родился красивый, как Индра, с золотистой кожей, с такими изящными и точеными чертами лица! Я сидел у очага и вспоминал, как у него пучило живот от незрелых манго… Знаешь, он никогда не скучал и все увиденное старался изобразить в игре, а получив в подарок безделушку – какого-нибудь глупого глиняного павлина, – светился так, словно ехал на слоне… Однажды он утащил два веера, влез на сливовое дерево и захлопал ими, изображая крик петуха… А когда я ругал его, он молча чесал одной босой ногой о другую… Понимаешь, я вдовец, Сиддхарта, мои сыновья давно выросли и живут в Раджагрихе, и я одинок. Но этот мальчик… Глядя на него, я радовался, как лесная кукушка, завидевшая цветущее манго. О, Сома! Я не знал, как буду жить дальше… – Шарипутра задрожал и прикрыл ладонью глаза. – Прости меня, – сказал он немного погодя, взяв себя в руки. – Я снова готов слушать тебя. Ты говорил о той проклятой поляне.

– О поляне… – с горечью повторил Сиддхарта. – На той проклятой поляне я лишился всего – всего, что накопил за долгие годы аскезы и созерцания… А я был так близок к освобождению! Я уже чувствовал себя богом, я был на пороге нирваны! Мой третий крик разметал бхайравов, словно ветер – прошлогодние листья, но он сделал меня слабее, он снова сделал меня человеком… Грязного старика отбросило от жертвенника, и он повалился спиной в костер. Он умер не сразу, какое-то время еще визжал и хрипел – я помню, как горела его длинная коса… Рыбоглазый выронил чашу и покатился по земле, словно лиана, сорванная ветром, а потом его остановил воткнутый в землю кол. Ухватившись за него, он вскочил на ноги и нырнул в джунгли, как в темную воду. Я не стал преследовать его, и он убежал…

– Его нашли на рассвете. Молния убила его.

– Это неважно… Я понимал в то мгновенье, что Пути уже не будет! Мне уже никогда не достичь освобождения от страданий! Я стоял у последней черты, но так и не переступил ее! Меня погубил мальчик-мерия, меня погубило желание! Я вмешался в чужую судьбу, в чужую карму, отнял чужую жизнь, убил человека! Если бы ты знал, старик, что это такое – своей рукой зарезать человека, словно барана… Когда я закричал в третий раз, Ангулимала бросил свою жатку, упал на колени и вцепился обеими руками в жертвенник. О, он не хотел умирать. Я поднял секиру, схватил его за руку, и…

Шарипутра сжал четки так, что рука его побелела.

– Это был не человек, – сказал он. – Ты убил упыря, ракшаса!

– Нет, брахман, нет! – Сиддхарта дрожал, как в лихорадке. – Я убил человека! Если бы не убийство, я еще мог бы вернуть свою силу иддхи, свое сознание, самое ясное сознание в мире, свою глубину постижения Истины! Я почти окунулся в нирвану, я смотрел на больное печалью человечество, как стоящий на горе смотрит настоящего на равнине, как мудрый – на глупого… И тут мое восхождение к Истине пресеклось, оборвалось! Когда Ангулимала корчился на земле, захлебываясь кровью и пытаясь затолкать внутренности обратно в живот, драгоценное чувство близости к Истине стало пропадать, уходить, как вода в песок Моя энергия иддхи уходила в землю через ноги, я больше не мог обжигать взглядом, парить над землей, и даже мои пальцы перестали светиться… Я зашатался, я понял, что проиграл! Это было наваждение, обман! На самом деле не было никакого Рахулы, мой Рахула оставался в Капилавасту, это было последнее искушение, и я поддался ему, я проиграл!

Брахман с ужасом смотрел на него.

– О, Сома, но ты же спас его! Мои крестьяне увидели вас на дороге…

– Я спас его лишь потому, что не хотел еще одной смерти, старик Моя карма и так уже была тяжела, как мешок, набитый камнями. Но сначала я даже не вспомнил о нем. Я прошел несколько десятков шагов и вдруг подумал, что он остался на жертвеннике. Я вернулся. Мальчик лежал на алтаре ничком, и от него пахло страхом. Вот-вот должна была начаться гроза, молнии Индры резали небо. Потом наверху громыхнуло, косой ураган ударил в землю, как в бубен… По лесу катились ручьи, руки у меня были заняты, а ноги скользили. Не знаю, сколько я продирался сквозь джунгли. Уже светало, когда я выбрался на какую-то дорогу и рухнул на нее, как подсеченный ствол банана…

– Может быть, ты хочешь увидеть его? – с надеждой спросил брахман. – Он слаб, но ему уже лучше.

Сиддхарта покачал головой.

– Нет, старик Я ничего не хочу.

2

Он любил это озеро в бамбуковой роще. Озерцо было самое обычное. Мелководье заросло красным рисом, а по кромке воды тянулся мелкий кустарник, усеянный желтыми и синими цветами. У берега напротив рассыпались по воде белые кувшинки.

– И в несчетном ряду круговремен все будет так, – прошептал он. – Я вижу Истину в каждой росинке, в каждом трепещущем листике…

Солнце медленно поднималось над краем леса, нежно просвечивая листву. В голосах птиц была не страсть, как на закате, а только беззаботная радость. Он слышал воркование лесных голубей и сосредоточенное жужжание пчел, привлеченных цветочным ароматом. Пчелы словно бы говорили: вы можете развлекаться, но мы занимаемся делом.

– О, великий свет любви, мощь богов, молоко растений! – выдохнул он. И, сделав шаг к воде, запел:

– Пусть коровы, белые и пестрые, пьют из реки чистую воду… Пусть мужчины, не зная горя, надевают хомуты на пахотных быков… Пусть женщины в золотых украшениях с радостью поднимаются на супружеское ложе… Пусть зародыш-мальчик входит в их лоно легко, как стрела в колчан… Пусть люди будут непричастны злу, как масло, очищенное цедилкой!..

По небу разливался розовый цвет, и озеро тоже было розовым. Позади хрустнула ветка, и Шарипутра опустил руки. Он постоял немного, ожидая, что человек, стоящий за его спиной, заговорит сам. Но тот молчал, и тогда брахман мягко сказал:

– Мне кажется, тебе не стоило вставать так рано.

– А ты опять сочинял стихи?

Шарипутра вздохнул.

– Кому сейчас нужны новые гимны? У нас совсем забыли о брахманах. Правитель Бенареса был последним, кто не скупился на жертвы и щедрые дары. А теперь, говорят, раджой у них стал какой-то грубый мужлан – не то смотритель конюшен, не то начальник слоновника… О, Сома! Все меняется в Арьяварте, и только мое озеро остается на прежнем месте. Я прихожу сюда каждое утро – разумеется, кроме поры дождей. Тогда сюда приходят дикие слоны. Капли стучат по плотным листам, над озером шипят вихри вод, все застлано водяным туманом, и только пестрорукие лягушки переговариваются над лужами. А одна из них, самая отчаянная, плавает посреди озера, растопырив лапки. Слоны стоят, перекинув хоботы на могучие бивни, и слушают дождь, как музыку.

Сиддхарта подошел к воде. Вода в озере была мутной после недавней грозы, и все-таки можно было разглядеть уходящие ко дну стебли кувшинок.

– Что ж, тебе можно позавидовать, – сказал он.

– Ты тоже понял? Много лет назад я впервые ощутил это здесь. Я читал мантру Савитри и вдруг почувствовал, что страна богов, где свет никогда не гаснет, существует… Этой страны не найдешь ни на небе, ни среди океана, ни в горной долине, но она существует! А недавно мне приснился очень странный сон… Будто Ананда нес огонь в светильнике, и ветер задул его. Я спросил: «Где ты взял этот огонь, мой мальчик?» Он ответил: «Скажи, куда ушел этот огонь, и я скажу, откуда принес его». Я проснулся и долго думал: куда же уходит сияющий Агни, когда гаснет лампада или костер?

– Тебе лучше знать, старик Мне приходилось слышать, что сияющий Агни забавлялся с чужими женами, да и другие боги не лучше его.

– Так говорят. Но, принося в жертву молоко, возливая ложкой масло, я думаю о том, что боги милостивы, а созидаемое ими преисполнено промысла. Я верю: боги не ввергнут людей во зло. А еще я верю в страну света, где много коров; эта страна изобилует молоком, маслом и медом. Там обитают радость и веселье, дружба и счастье, а всякое доброе желание находит себе исполнение…

Лицо отшельника оставалось бесстрастным; губы его были плотно сжаты. Нет, он ничего не понял. Шарипутра вспомнил его смелую улыбку и черные волосы, которые закручивались подобно фазаньему хвосту, и у него сжалось сердце.

– Послушай, Сиддхарта! – заговорил он. – Семь лет назад ты появился здесь без меча и лука, сложенный, как Индра, в набедренной повязке, покрытой пылью, и я обрадовался, словно рыбак, нашедший кольцо раджи в рыбьем желудке. Ты был еще мальчиком, черноволосым юношей в расцвете молодости, ты двигался легкой походкой, а мне казалось, что вдоль тропинки, где ты идешь, распускаются лотосы. О, Сома! Сердце мое обмирало, когда ты сидел передо мною на террасе, ресницами полузакрыв глаза! Теперь поступь твоя тверда, ты стал мудрым, и глаза твои смотрят прямо… Вспомни о древнем радже Махасаммате, вспомни о его потомках! Некий правитель решил передать престол младшему сыну, а старшие дети, недовольные его решением, ушли в леса на склоне Хималая. В верховьях реки Рапти, где росли деревья шака, они построили свой город Капилавасту… О, прекрасная страна шакьев, изобильная богатствами и героями! О, благородный город Капилавасту, основанный девятью царевичами! Это город с медными арками и подвесными мостами, стенами из обожженного кирпича и грозными башнями, великолепными дворцами и тенистыми парками. Это город, где живут гордые и храбрые люди, называющие себя потомками солнца… Это город, где тебя ждут, царевич Гаутама.

Было тихо, только рыба плеснула хвостом возле камышовых зарослей, а потом в джунглях послышался плач шакала.

– Все есть страдание, – пробормотал Сиддхарта.

– Что ты сказал?

– Когда-то давным-давно я понял, что все в нашей жизни страдание, начиная с рождения…

– Постой, Сиддхарта, постой, – заволновался брахман. – Ты говоришь, что все в жизни страдание, начиная с рождения, но это не так. Рождение – радость. Когда на свет появляется ребенок, родители любят его.

– А разве те, кого мы любим, не делают нам больно? Разве мы не страдаем из-за них?

– Да, они делают нам больно, но мы любим их еще сильнее. О, Сома! Ведь любовь сильнее страдания. Любовь достигает даже пространств между мирами, мрачных, темных, где не светят луна и солнце.

– Странные ты говоришь слова, брахман.

– Послушай, Сиддхарта! Вот мать не может разродиться, и возле нее в хижине суетится повивальная бабка, а отец сидит на пороге, мнет в руках стебель травы и восклицает: «Когда же окончится это мучение!» Но вот раздается крик, и бабка кладет новорожденного матери на живот, а он находит ртом темный сосок – разве мать не любит его, своего мучителя? Разве, как только ребенок закричит, она не забывает о своем изнеможении, не гладит и не ласкает его кожу? Разве не во всякое время она любит его, разве не каждая ее мысль о нем полна нежности? Проходит полгода. Дитя на руках у матери и, играя, бьет ее руками и ногами, больно дергает за волосы и тычет кулачком в лицо, а она говорит ему: «За что колотишь меня, плутишка?» – и в порыве любви прижимает его к груди и целует – разве тогда она не любит его? Сынишка подрастает. Мать помогает ему во время омовения и, любуясь, с нежностью гладит его красивые, стройные плечи. Мать посылает его за маслом в лавку, но мальчик отвечает: «Не пойду, на улице жарко». Она хватается за прут. Мальчик убегает, боясь наказания, а мать кричит ему вдогонку: «Пусть тебя разбойники схватят!» – и бранит, и честит его, а потом с ноющим сердцем сидит на пороге и мучается, как корова, у которой взяли теленка, – разве тогда она не любит его? А когда она со слезами ищет его по домам родных, наконец находит, обнимает и целует, крепко прижимает его, грязного и запыленного, к груди и восклицает: «Неужели ты обиделся на меня!» – разве тогда она не любит его? Нет, Сиддхарта, миром правит не страдание, а любовь – до самой макушки бытия!

Сиддхарта застонал.

– Ты колешь меня, как коня стрекалом. Но скажи мне, брахман, если миром правит любовь, как ты говоришь, почему в мире столько зла? Почему люди болеют, стареют и умирают? Почему злые преследуют добрых? Почему бхайравы приносят в жертву детей?

– Я не знаю, Сиддхарта… Не знаю…

– Зачем жить, если в мире побеждает зло?

Брахман вздохнул.

– Я уже стар, и посланцы смерти скоро снимут с огня мой горшок Мое дыхание укорачивается, суставы слабеют, сиденье кажется жестким и неудобным. Мое тело – как старая повозка, связанная ремнями, и все-таки я живу. Каждый день я ем рис и пью молоко, и это же едят и пьют мои слуги, хотя я мог бы давать им рисовую шелуху и прокисшую кашу. В моей Наланде не бьют палками крестьян, и они делают свою работу, не плача и не боясь наказания. Это то немногое, что я могу, Сиддхарта, помимо ежедневных жертв и молитв, а больше с меня и не спросят.

– Но разве счастливы люди в твоей деревне? Если идет дождь, они дрожат в своих хижинах, а если дождя нет, их опаляет солнце и жалят мухи и оводы.

– За землей Гвоздичного дерева есть еще остров Смоковниц, Хлопковый остров и остров травы Куша. Может быть, там люди живут лучше.

– Не потеют, не горюют, не плачут? Нет, брахман, напрасно ты пытаешься утешить меня! Я искал путь к освобождению от страданий и не нашел его…

– О, Сома! Зато ты спас от страданий одного мальчика. И он будет жить – благодаря тебе.

3

Над джунглями разносилось утреннее щебетанье птиц, похожее на звон колец на запястьях танцующей девушки, но Сиддхарта не слышал его.

Из-за дымки выплыл утренний месяц, подобный лику любимого сына, что глядит на отца из-за дверной завесы, однако и месяца Сиддхарта не видел.

– Посмотри, – сказал брахман, отступая в сторону.

Сиддхарта поднял голову и увидел Ананду. Мальчик был слаб, он шел навстречу ему нетвердой походкой. И Сиддхарта с удивлением понял, что старик вчера говорил ему правду: у него в самом деле были изящные точеные черты лица, золотистая кожа, ровные плечи, и темно-оливковые глаза, и длинные – словно у бычка – ресницы. Но и это было неважно, а важным было лишь то, что этот мальчик остался жив и что именно он, Сиддхарта, спас его от секиры Ангулималы. И что ради этого, может быть, и вправду стоило когда-то уйти из Капилавасту. Ананда упал на колени и хотел прикоснуться губами к ноге Сиддхарты, но Сиддхарта подхватил его на руки и поцеловал.

И он стоял долго, чувствуя шеей горячее дыхание мальчика, и ему не хотелось отпускать его, чтобы и дальше чувствовать это дыхание. Потом какие-то люди окружили их, и они что-то взволнованно говорили, но Сиддхарта только улыбался в ответ.

Он понимал, что никогда не достигнет нирваны, что энергия иддхи покинула его навсегда, что теперь он не сможет парить над землей, обжигать взглядом, совершать путешествия вне тела, и кончики его пальцев не будут светиться. Семь лет подряд он хотел заставить свое сердце умолкнуть, сделать его покорным, равнодушным, бесстрастным. Он хотел умертвить его, но потерпел поражение, а его сердце победило, ибо человеческое сердце победить нельзя, и не спрячется вор, укравший луну, ибо повсюду будет свет!