Текст книги "Враг народа"

Автор книги: Дмитрий Рогозин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

Скоков, Лебедь, Глазьев

По поводу нашей первой тройки на выборах Государственной Думы 1995 года – Юрий Скоков, Александр Лебедь, Сергей Глазьев – представитель КРО в Крыму Николай Захарченко любил шутить: «скоко у лебедя Глазьев?» Шутки шутками, но никто не сомневался, что Конгресс русских общин, добившись «руки и сердца» популярного в народе приднестровского миротворца генерала Лебедя, сможет блестяще выступить на выборах. Тем не менее этого не произошло. Избирательное объединение КРО с треском провалилось. Но оно и не могло не провалиться.

С Юрием Владимировичем Скоковым мы знакомы с апреля 1993 года. Я сам позвонил ему сразу после его шумной отставки с поста секретаря Совета безопасности России. К Скокову в моем окружении в то лихое время буквально все питали искренние симпатии. Именно ему в декабре 1992-го при рейтинговом голосовании по вопросу о назначении председателя правительства России народные депутаты Верховного Совета отдали максимум своих голосов. Но авторитетному среди силовиков и патриотов Скокову президент предпочел «профессора русской словесности» Виктора Черномырдина. Ельцин опасался самостоятельности Юрия Владимировича и, под давлением Геннадия Бурбулиса и Егора Гайдара, стал блокировать его действия. В марте 1993 года – за полгода до «Черного Октября» – Скоков был уволен с государственной службы за отказ визировать проект антиконституционного Указа «Об особом порядке управления страной». Фактически это была первая попытка Ельцина разогнать Верховный Совет России, но она умерла еще в зародыше.

Скоков был значительно старше и опытнее меня, сохранял обширные связи в аппарате правительства и силовых структурах. Он оказывал мне моральную поддержку, помогал советами. Я держал его в курсе своих дел, знакомил с соратниками по Конгрессу. В целом я рассчитывал, что авторитет Скокова среди промышленников и силовых структур позволит КРО укрепить свои позиции не только в странах «ближнего зарубежья», где мы к тому времени стали главной сетевой организацией русских соотечественников, но и в самой Российской Федерации.

Конгресс русских общин нуждался с парламентском представительстве, в возможности законодательного обеспечения деятельности русских общин. Без своей фракции в Госдуме нам становилось все сложнее защищать свои интересы. Союз с влиятельным бывшим секретарем Совета безопасности, возглавлявшим в то время Федерацию товаропроизводителей России, серьезно укреплял позиции КРО во внутриполитической жизни страны. У нас появилась возможность сформировать на предстоящих выборах собственное избирательное объединение. Федерация товаропроизводителей и «Союз возрождения» совместно учредили одноименное общественно-политическое движение – «Конгресс русских общин». В отличие от Международного КРО, созданного в марте 1993 года, его «младший брат с московской пропиской» приобрел право участия в общероссийских выборах. Учредительный съезд, собравшийся весной 1995 года, избрал Юрия Владимировича председателем организации. Я возглавил Исполком.

Общественный интерес к КРО подстегнула и внезапная отставка командующего 14-й армии Александра Лебедя. Скоков попросил меня срочно вылететь в Тирасполь и помочь генералу с «эвакуацией». К тому времени отношения командарма с руководством непризнанной республики были уже серьезно испорчены. Не вдаваясь в причины этого конфликта, я был уверен, что моя дружба с президентом Приднестровья Игорем Смирновым и руководством силовых структур республики позволит мне вывести Лебедя без скандала и ненужных всем нам осложнений. Для убедительности я по предложению Скокова взял с собой бывшего командира спецназа Главного разведуправления (ГРУ) Василия Колесника и еще несколько серьезных офицеров.

В Тирасполе мне действительно удалось быстро успокоить страсти. В конце концов, объект раздражения приднестровских властей – грубоватого и неуживчивого командарма – я увозил в Москву, а, значит, и конфликтовать нечего. При этом у нас со Скоковым была четкая договоренность с Лебедем, что еще до своей формальной отставки он сделает заявление о желании начать политическую карьеру в составе Конгресса русских общин. Звучало убедительно и пугало врагов.

Сойдя с трапа самолета, который привез Лебедя и его жену на Родину, командарм действительно сделал такое заявление. Оно повергло политологов и либеральных писак в шоковое состояние. Но это продолжалось недолго. Соперничество Лебедя и Скокова и нежелание «старших товарищей» обращать внимание в агитационной кампании на «русскую тему» сыграли с Конгрессом злую шутку. Сначала в рядах руководства КРО появились странные граждане из созданного Скоковым «Союза народов России». По мысли Юрия Владимировича, они должны были символизировать «государственное и духовное единство народов России». Затем «старшие товарищи» запустили прессе такую, якобы, забавную присказку – мол, русских вообще нет. «Русский – это плохо замаскированный татарин или хорошо замаскированный еврей» – такое выражение со ссылкой на авторство новых руководителей КРО стало гулять в патриотических кругах. На мой взгляд, эта «шутка» на деле оскорбляла как русских, так и татар с евреями.

Апофеозом распада смысла и целостности избирательной кампании российского КРО стало приглашение на работу в наш выборный штаб в качестве его главных «мозгоблудов» политических консультантов из пиар-агентства «Видео Интернэшнл» – господ Юрия Заполя, Глеба Павловского и Марата Гельмана. Эта странная компания обещала Скокову «все сделать под ключ». Первым делом штабисты с согласия Скокова распорядились уничтожить весь тираж свежеотпечатанного «Манифеста возрождения России». Потом они заставили Скокова, Лебедя и Глазьева сниматься в глупых и бессодержательных видеоклипах с многозначительными проходами втроем по Красной площади так, будто они приехали из глухой деревни поглазеть на Ленина в Мавзолее. Наконец, эти «коты Базилио» наштамповали огромное количество дурацких наклеек с изображением «пьяных» слов «Глазьев», «Скоков», «Лебедь» и «танцующего» номера «31», под которым наше избирательное объединение шло на выборы. В нижнем левом углу наклейки, исполненной в красно-коричневых тонах, ярко выделялась скромная подпись автора этого изделия – «Галерея Марата Гельмана». Я сразу представил, какой избирательный энтузиазм вызовет сей шедевр у избирателей КРО. Все было ясно. Доверив организацию выборной кампании идеологически чуждым нам людям – «политтехнологам-профессионалам», мои «старшие товарищи» приговорили Конгресс русских общин к позорному поражению. Не будучи в силах повлиять на дальнейший ход событий, я сначала улетел в Севастополь для участия в судебном процессе в защиту Российской общины, а затем снарядил 20-дневную агитационную экспедицию Международного КРО по городам Волги.

Итог выборной кампании Конгресса русских общин печален и поучителен. Нам не хватило 0,6 процента для попадания в Думу. Отсутствие внятной идеи у лидеров избирательного списка, излишняя самоуверенность, расчет на теневые договоренности с властью – все это грубые ошибки, которые и привели нас к поражению.

Взлет и падение Лебедя

В течение трех месяцев мне пришлось восстанавливать организацию буквально из руин. Часть активистов перешла в новое движение Александра Лебедя «Честь и Родина», но костяк соратников остался и ждал моего решения. «Старшие товарищи» разошлись кто куда. Скоков принял удар поражения на себя, что делало ему честь. Генерал переехал ко мне в офис Исполкома КРО на Фрунзенскую набережную и начал там разворачивать избирательный штаб своей президентской кампании. Глазьев заявил, что его интересует наука и коммунисты. Тем не менее, большую часть времени он проводил рядом с Лебедем, готовя ему экономическую программу. Интересно, что таких программ у Лебедя было две. Обе программы – экономические и, причем, прямо противоположного содержания. Что это был за финт ушами, до сих пор не ясно. Возможно, остроумный командарм, часто прикидывавшийся «чайником», считал забавным иметь сразу две экономические программы – одну для либералов, вторую – для коммунистов. В общем, такой «всепогодный политический бомбардировщик». Конечно, Глазьев от этого нервничал, переживал. Он просто плохо знал генерала.

Насколько я понимаю Александра Ивановича (а знал я его достаточно близко), он, будучи кадровым офицером, прошедшим всю кровь 80-х и 90-х годов, в глубине души ненавидел и презирал всех политиков, вне зависимости от цвета их шкуры. Приняв решение стать одним из них, он чувствовал свое огромное преимущество – в опыте, природной смекалке, знании жизни и смерти. Но вместо того, чтобы продемонстрировать свое преимущество в наличии чести и личной порядочности, генерал решил сыграть с политиками в их игры – циничные и изначально проигрышные для любого, кто пришел в политику со стороны.

Весь январь, февраль и первую половину марта 1996 года Лебедь, уже выдвинутый кандидатом в президенты РФ, сидел на Фрунзенской в кабинете напротив меня, все время курил, смотрел на молчавший телефон и приговаривал: «Ничего. Позвонят. Никуда они не денутся». Сначала я плохо понимал, о чем и о ком речь, но вскоре догадался. В начале марта мне позвонил мой бывший однокурсник, работавший в пресс-службе компании «Логоваз», и сообщил, что «Борис Абрамович Березовский приглашает Александра Ивановича Лебедя и Дмитрия Олеговича Рогозина пожаловать на званный обед». «Пойдете?» – на всякий случай переспросил я генерала и по выражению его лица сразу понял, что три месяца он ждал именно этого звонка.

Офис главного кардинала российской политики располагался в двух шагах от метро «Павелецкая». Хозяин задерживался. Нас провели в светлую гостиную, где был накрыт чай. Лебедь заметно нервничал, даже зачем-то заглянул под стол, как будто Березовский мог спрятаться от нас в таком неуютном месте.

Наконец дверь распахнулась, и в гостиную влетел неказистого вида плешивый живчик, одновременно говорящий по двум мобильным телефонам. Отдав мобильники прислуге, он плюхнулся в кресло напротив нас и тут же одарил Лебедя целой порцией изящных политических комплиментов. Генерал, кивнув в мою сторону, сказал Березовскому, что у него нет от меня секретов, достал мундштук и спросил: «Здесь курят?» Казалось, Борис Абрамович был готов любой повод обратить в причину для новых комплиментов. Он сказал, что у него в офисе не курят, но ради такого человека, такой глыбы… и т. д. и т. п. Я понял, что Березовскому Лебедь был нужен в еще большей степени, чем Березовский Лебедю. Генералу, в общем-то, не пришлось и рта открывать, просить чего-либо. Березовский говорил без умолку.

Подойдя в своей речи к теме предстоящих президентских выборов, он остановился, многозначительно посмотрел на командарма, извлек из кожаной папки несколько скрепленных страничек машинописного текста и протянул их Лебедю. Генерал напустил на себя пущей важности (он так делал всегда, когда сильно волновался), сначала раскурил сигарету в мундштуке и только потом небрежно принялся читать. Наступила тишина. Лебедь читал медленно, и пауза в разговоре затянулась.

«Как поживает ваш Конгресс?» – спросил меня Березовский, видимо, решив, что нехорошо молчать так долго. «Готовим погромы в еврейских кварталах», – ответил я с самым серьезным видом. «Очень остроумно, молодой человек. Далеко пойдете!» Березовский с удовольствием продолжил бы наш разговор и дальше, но Лебедь дал понять, что он все прочел и со всем согласен. Насколько я теперь понимаю, генерала познакомили с неким планом проведения выборной кампании, который предполагал оказание ему серьезной финансовой и информационной поддержки в расчете на оттягивание голосов у фаворита выборной гонки – лидера КПРФ Геннадия Зюганова. Цена вопроса – размен голосов миллионов избирателей на «крутую должность» при действующем президенте Ельцине с последующей его заменой.

К моему удивлению, Лебедь, не разжевывая, проглотил этого «троянского коня». На что он рассчитывал? На болезненный вид Ельцина, который, несмотря на перенесенный на ногах инфаркт, продолжал отплясывать на своих агитационных мероприятиях? Конечно, Лебедь не хотел вставать под знамена глубоко не уважаемой им власти. Несмотря на склонность к неожиданным решениям, генерал был умным человеком и тонко чувствовал настроения народа. Рискнуть своей репутацией он был готов лишь на время, но чтоб потом всем стало ясно, как он перехитрил своих врагов.

Думаю, что именно Александр Коржаков и Михаил Барсуков, стоявшие тогда во главе Службы безопасности Президента и ФСБ, убедили его согласиться на предложение возглавить Совет безопасности. Возможно, кто-то из них рассчитывал, что, заняв место у изголовья дряхлеющего президента, они смогут заставить его отказаться от власти в пользу популярного в народе генерала-миротворца.

Лебедь на примере Скокова тоже понимал значение позиции секретаря Совбеза в иерархии ельцинской власти. Он не понимал только одного – Борис Ельцин эту партию играл «белыми» и не собирался ее проигрывать. Выторговав для себя дополнительно должность помощника по национальной безопасности (на что я сказал Лебедю, что «помощники президента президентами не становятся») и гарантию, что с поста министра обороны будет уволен Павел Грачев (Лебедь не мог простить ему свое изгнание из армии), Александр Иванович согласился с предложением Бориса Николаевича. Два гиганта ударили по рукам.

На телевидении сразу замелькали рекламные клипы Лебедя с удачным лозунгом «Есть такой человек, и ты его знаешь!». Генерал съехал с офиса КРО в просторный избирательный штаб в ста метрах от Третьяковской галереи, набрал себе сотни сновавших по коридорам «политических консультантов» и прочих проходимцев. Короче, выборная кампания под руководством «демона» Березовского закипела, забурлила.

Мы стали встречаться все реже и реже. Наверное, я напоминал Лебедю его самого, но только в самом начале пути, – когда денег, команды и связей у него не было, но было страстное желание изменить мир к лучшему. Став «без пяти минут президентом», Александр Иванович не хотел видеть тех, с кем он не мог не быть откровенен. В его душе произошла перемена, и он, видимо, не хотел о ней никому рассказывать.

После первого тура мы встретились еще раз. Он приехал ко мне на Фрунзенскую без особого повода, – так, чтобы просто поговорить, «обсудить последние новости». Чувствовалось, что он совсем запутался. Я решил поменять тему беседы, напомнил Лебедю июньские дни 92-го в Приднестровье. Генерал задумчиво сказал, что для него это были самые счастливые дни в жизни. Тогда он точно знал, что делать, понимал, где свои, а где враги.

Я просил Лебедя только об одном: отказаться от сделки, не звать избирателей голосовать за Ельцина, не брать из его рук должность. Ведь вымажут в грязи, а потом кинут. Лучше громко выйти из этой подлой игры, сказать: «Чума на оба ваши дома!» Пройдет полгода, все переменится, но останется он – генерал Лебедь, отказавшийся от сделки с собственной совестью. И альтернативы ему не будет.

От меня Лебедь уехал в Кремль. До сентября 1996 года, пока он не вернулся из Хасавюрта, мы с ним больше не виделись.

Естественно, все произошло так, как я и говорил. Ельцин по требованию Чубайса, раскрывшего «заговор» Коржакова, Барсукова и «примкнувшего к ним» Олега Сосковца, уволил всех троих. Лебедь во власти остался один. Затем Анатолий Чубайс придумал остроумный ход с созданием параллельного Совету безопасности Совета обороны во главе с Юрием Батуриным. Когда Лебедя осенью 96-го, обвинив в создании при Совбезе «незаконных вооруженных формирований», уволят совсем, то этот Совет обороны за ненужностью упразднят, а универсального господина Батурина переквалифицируют в летчика-космонавта и отправят с глаз долой в околоземное пространство, видимо, в честь юбилея полета в космос собачек Белки и Стрелки.

Так закончился бесславный поход во власть моих «старших товарищей» по Конгрессу русских общин.

В августе генерала заставили заниматься Чечней, справедливо полагая, что там он провалится. Лебедь, оставшись без друзей и советников, решил действовать «по старинке» и применил в Чечне ту же схему, что и в Приднестровье. Только Приднестровье было частью Молдавии, а Чечня – частью России. Можно долго спорить по поводу того, как отразились действия Лебедя в Приднестровье на национальных интересах России, но в Чечне его действия шли прямо вразрез с этими интересами.

«Я предвижу многочисленные нападки как со стороны ура-патриотов, так и со стороны ура-демократов. Я заявляю, что органы внутренних дел определят их адреса, военные комиссариаты их призовут, я создам их них ударные батальоны и предоставлю возможность навоеваться вволю. Возглавят их лихие генералы-политработники, депутаты Государственной Думы. И тот, кто со мной не согласен, не согласен с подписанием этого соглашения, может на меня жаловаться в любые инстанции, до президента и Господа Бога включительно. Война будет прекращена. Те, кто будет этому мешать, будут отстранены» – за нарочитой жесткостью этих слов я увидел неуверенность Лебедя в собственной правоте. Он хотел закончить войну в Чечне любой ценой не потому, что эта война рубила чьи-то жизни, а потому, что ему самому нужно было как можно скорее из нее выбраться. В спешке Лебедь допустил появление в преамбуле Хасавюртовского соглашения совершенно неприемлемых с точки зрения Конституции страны слов: «в соответствии с международным правом стороны договариваются…» Как секретарь Совета безопасности, генерал должен был знать, что международное право регулирует отношения между иностранными государствами, а не субъектом РФ и федеральным центром. Таким образом, сепаратисты в Хасавюрте получили из рук Лебедя не только полный контроль над Чечней, но и официальное признание ее государственной независимости. Секретарь Совета безопасности, несмотря на свои прошлые заслуги перед Родиной, не имел права так распоряжаться суверенитетом России.

Для того чтобы обозначить отличную от Лебедя позицию Конгресса русских общин в отношении Хасавюртовского договора 24 сентября 1996 года я сделал следующее заявление:

«На данном этапе закрепление мирных соглашений может быть достигнуто следующими мерами:

1. Все работы по восстановлению городов Чечни должны быть прекращены, а выделенные средства направлены на адресное возмещение ущерба гражданам, пострадавшим от войны, прежде всего беженцам, потерявшим жилье;

2. Вывести федеральные войска из горных и предгорных районов, где они превратились в мишень для боевиков, за Терек – в Наурский и Шелковской районы. Дислоцировать их там до окончательного определения статуса этих территорий.

3. Объявить город Грозный зоной бедствия, вывести из него все государственные учреждения, назначив для управления временного военного коменданта.

4. Сформировать в Урус-Мартане или Шали временное коалиционное правительство, целью которого является подготовка референдума и выборов с участием всех граждан Российской Федерации, проживавших на территории Чечни до 1991 года. До проведения референдума и выборов общее управление должно осуществляться российской стороной, самоуправление – в зависимости от того, кто на данный момент контролирует тот или иной населенный пункт.

5. Обеспечить полный вывод из кризисных районов всего нечеченского населения и временно обустроить его в социально спокойных регионах России.

6. Вокруг контролируемых мятежниками территорий необходимо провести частичную мобилизацию и создать отряды русского ополчения и казачьи части.

7. Принять государственную программу социальной реабилитации русских беженцев и вынужденных переселенцев из Чечни (выплата им компенсаций, строительство жилья, создание новых рабочих мест и т. п.).

В случае срыва мирного урегулирования чеченского кризиса и продолжения боевых действий против российских вооруженных сил от руководства страны потребуются установление на территории Чечни военного положения, объявление чрезвычайного положения на территории России, обеспечение на этой основе полного разгрома бандитских формирований и преследование их лидеров как военных преступников и изменников.

Главари чеченского мятежа должны быть заблаговременно осведомлены, что ведущиеся с ними переговоры – последние. Они должны знать, что других переговоров не будет. Они должны знать, что их сторонники и сообщники будут выявлены в любой точке России и, по меньшей мере, депортированы в Чечню».

Генерал Лебедь придерживался иной точки зрения и, тем самым, практически полностью порывал с КРО. Он предпочитал вообще не думать о последствиях своих шагов и радоваться миру, который впоследствии для России оказался хуже любой войны.

Разрыв с Лебедем я переживал тяжело. Как сын русского генерала, я верил в офицерскую честь, я ждал прихода русского де Голля и считал Лебедя надеждой патриотического движения. Мне было невыносимо трудно признаться самому себе, что я ошибся. Я решил еще раз все перепроверить, посмотреть на результаты Хасавюрта собственными глазами.

В начале октября 96-го в сопровождении нескольких соратников я снова приехал в Буденновск, чтобы оттуда добраться до Чечни. Спустя год после нападения банды Басаева этот ставропольский город так и не вернулся к нормальной жизни. Его жители по-прежнему оплакивали погибших родных и друзей. Кладбище, которое мы вновь посетили, было завалено цветами и свежими венками.

За пару часов, пока мы находились в гостях у нашего старого друга полковника Николая Ляшенко, мы успели повстречаться с общиной русских беженцев и офицерами вертолетного полка. Зная, что мы этим же днем окажемся в Чечне, женщины из числа беженок, рыдая, совали нам скомканные фотографии своих украденных бандитами и без вести пропавших детей, в основном, девочек. Я не знал, что им ответить. Уверен, что большинства изображенных на фотографиях девочек-подростков уже давно не было в живых, что они были зверски замучены и убиты потерявшими человеческий облик «борцами за свободу», но как об этом скажешь их матерям! Каждая мама до конца, до последней минуты своей жизни будет верить и надеяться, что ее кровиночка жива, что чудом избежала страшной смерти…

До Грозного мы добрались на вертолете. Уже было совсем темно, когда мы, наконец, сели в аэропорту «Северный». Наши войска еще оставались на базе в Ханкале и в военном городке рядом с аэропортом. На взлетной полосе виднелись останки ичкерийской авиации, уничтоженной нашей армией в первые дни штурма Грозного.

Нас провели к военному коменданту. Он очень тепло принял нас, напоил чаем и предложил ночлег. Оставаться на ночь мы отказались. У первого блокпоста на выезде из аэропорта нашу группу уже ждали три «жигуленка» с сопровождавшими чеченцами. Я в шутку называл их «гидами». Это были мрачные с виду боевики, хорошие солдаты и охранники, родом из горного Веденского района Чечни. Они приходились ближайшими родственниками моему приятелю-чеченцу, с которым мы были знакомы еще со студенческой скамьи. Борз-али (так звали моего приятеля) вызвался мне помочь в организации нашей «инспекционной поездки» по мятежной республике и обеспечивал сопровождение и охрану. Его гарантиям я верил больше, чем шапкозакидательским заявлениям российского военного командования, выводящего в соответствии с Хасавюртовским договором воинские части из Чечни.

«Гиды» через охрану комендатуры передали нам записку, в которой просили нас не оставаться на территории части, а, воспользовавшись наступившей на разбитый город ночью, немедленно покинуть окрестности Грозного. Несмотря на резкие протесты коменданта, предлагавшего выделить нам боевую технику и вооруженную охрану, я решил довериться Борз-али и его людям и тихо уехать, не привлекая к себе лишнего внимания. Опыт приднестровской и боснийской войны не прошел даром. На войне надо вести себя скромно, рисковать по делу. Тогда есть шанс выжить.

На крайнем блокпосту, у самой черты города, из бетонного укрытия вылез тощий солдат-первогодка. По всему было видно, что ему, оставленному старшими командирами в этом диком лесу, набитом кровожадными хищниками, было совсем одиноко и страшно. «Дяденька», – обратился он ко мне, – «вы, когда обратно поедете, мигните мне фарами четыре раза, не то я стрелять буду». Он сказал это тихо и твердо, и я понял, что этот с виду салага-мальчишка в случае чего в плен сдаваться не будет. Вот такими вчерашними школьниками и воевала Россия в Чечне с матерыми бандитами и иностранными наемниками. Воевала и, в конечном счете, победила.

В считанные минуты мы пересекли безлюдные развалины Грозного и выехали на проселочную дорогу. Она привела нас в селение Чечен-аул. Там, накоротке перекусив, мы легли спать. Мне предложили диван в гостиной. Два «гида», не раздеваясь, легли тут же на ковре, не выпуская из рук автоматы.

Утром хозяин дома, старик-чеченец показал мне место, откуда во время Кавказской войны его предков обстреливали пушки царского генерала Ермолова. Говорил с гордостью, как будто он сам вел огонь. «Уважают Ермолова в Чечне, – подумал я, – а вот современных ельцинских генералов – презирают».

Весь следующий день мы провели в переговорах в Шали и Новых Атагах. Повсюду я искал следы пленных солдат, пытался уточнить их число и места, где они удерживаются.

Во второй половине дня на встречу к нам пожаловал Мовлади Удугов – «местный Геббельс», как мне его с ухмылкой «отрекомендовал» Борз-али. Его сопровождал некто Иса, который был представлен в качестве «профессора и главного идеолога» ичкерийского режима. Чеченцев сразу потянуло на философию. Они пытались объяснить мне свои взгляды на ислам, войну и перспективы отношений кавказцев с русскими и Россией. Если бы я не знал, что передо мной сидят идеологи людоедской власти Дудаева, то можно было бы, конечно, и пройтись по предложенной повестке дискуссии. Но в данном случае, общаясь с «духовными вождями» Ичкерии, я пытался для себя понять одно – насколько опасны взгляды этих варваров? Может ли дудаевская гангрена развить метастазы за пределами Чечни и Кавказа?

Способны ли эти нелюди-самоучки «подвинуть» традиционный российский ислам, замутить мозги российским мусульманам, сбить с толку тех, с кем мы – русские – жили в мире веками, строили и защищали единую государственность?

Мовлади Удугов в конце разговора признал, что сами лидеры «Ичкерии» были поначалу удивлены массовым предательством со стороны российских высокопоставленных чиновников, которые порой инициативно, в обмен на деньги, сдавали мятежникам ценную информацию и выгодные коммерческие предложения, на выручку от которых боевики приобретали оружие и новую информацию. Такую Россию задирать было не страшно. Другое дело – столкнуться с волей единого русского народа. Но поскольку в Кремле сидел Ельцин, лидеры мятежников такой встречи не опасались: русский медведь спал, все об этом знали и наслаждались свободой грабить и убивать.

Встреча закончилась легкой перепалкой Исы с моим помощником Юрой Майским. «Профессор» недовольно махнул рукой и встал из-за стола. На прощание Удугов как бы мимоходом обронил, что он «удивлен, как в окружении генерала Лебедя, к которому в руководстве Ичкерии относятся с большим уважением, мог оказаться человек с такими взглядами». Я принял эту фразу за комплимент.

Под вечер мы снова собрались в дорогу. Нам предстояло пересечь горную местность и посетить населенные пункты Махкеты и Ведено, – спальные районы басаевских головорезов. Там, в селе Ведено и произошла моя случайная встреча с главарем арабских наемников Хаттабом.

Сопровождавшие нас чеченцы остановили колонну в самом центре этого крупного аула, чтобы забрать какого-то своего человека – проводника на встречу с «президентом» Ичкерии Зелимханом Яндарбиевым. Я вышел из машины, чтобы перекурить, и увидел, как из дома напротив стали выходить странные люди в белых одеждах. На фоне сумерек они больше походили на привидения. Наконец, на пороге дома появился человек в черной одежде. Увидев стоявшие машины, он сразу направился в мою сторону. Я узнал его сразу. Это был Хаттаб – известный международный террорист, религиозный фанатик-ваххабит, через которого шейхи Саудовской Аравии финансировали банды иностранных наемников в Чечне. Лицом он был похож на актера из индийского кино, и только черные бездонные глаза, практически без зрачков, выдавали в нем мрачную душу.

В своей жизни такие же глаза я видел еще только однажды – на переговорах с премьер-министром Италии Сильвио Берлускони. До сих пор не понимаю, как у таких разных людей – профессионального арабского убийцы и экзальтированного итальянского медиа-магната и политика могут быть такие одинаковые черные ледяные глаза. Может у политиков и убийц одинаковый взгляд на мир?

Хаттаб подошел ко мне вплотную и принялся меня рассматривать. Всем своим видом он говорил мне, смотри, мол, я здесь хозяин.

Удивительная вещь: тот, за кем по горам, покрытым «зеленкой», гонялся весь армейский спецназ, стоял передо мной, как ничуть не бывало. Он не сидел в землянке, не прятался в кустах, не брил усы и бороду, чтоб не быть опознанным – нет! Этот подонок, убивший не один десяток наших солдат в Афганистане и Чечне, стоял напротив меня, никого и ничего не боялся, топтал нашу землю, чувствовал себя как дома.

Люди в белом, которых я заметил первыми, видимо, были слушателями его «политзанятий». Они тоже не прятались, они тоже чувствовали себя хозяевами положения и земли, которую эти изверги обильно полили русской и чеченской кровью. Сколько раз потом я жалел, что в моих руках в ту минуту не было оружия.

– Русский? – с сильным акцентом спросил меня Хаттаб.

– Русский, – ответил я.

– Зачем русский? – усмехнулся араб.

В этот момент в моем лице, видимо, что-то переменилось, и «гиды», хмуро наблюдавшие за этой сценой, как по команде встали между нами. Один из них открыл дверь машины и показал мне жестом, чтобы я сел на заднее сидение, другой что-то тихо сказал Хаттабу на вайнахском. Потом оба прыгнули вслед за мной в машину и приказали водителю тронуться с места. Захлопнув двери, они передернули затворы автоматов и не спускали глаз с оставшегося стоять на том же месте араба и окруживших его наемников, пока их силуэты совсем не исчезли из поля зрения.

Так я познакомился с законом гостеприимства чеченцев. Они отвечали за мою жизнь, и я смог убедиться, что это были не пустые слова. «На самом деле Хаттаб милостивый. Многих русских солдат пожалел», – как бы в оправдание сказал мне через пару минут один из гидов. «Не сомневаюсь», – буркнул я, и всю остальную дорогу до села Старые Атаги мы ехали, не проронив ни слова.