Текст книги "Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок"

Автор книги: Дмитрий Володихин

СЕМЕЙНЫЕ РАДОСТИ ЦАРЯ-«ЗАПАДНИКА»

В чем более полно проявляет себя человек, нежели в супружеских отношениях? Брак, семья, дети – вот где характер раскрывается с наибольшей ясностью.

К сожалению, с этой стороны к личности государя Федора Алексеевича подобраться крайне трудно. Дважды он пытался создать семью. Но первое его супружество было кратким, а второе – просто мимолетным. Духовный склад царя виден через эту призму до крайности расплывчато. Можно разглядеть некоторые детали, порой случайные, маловажные, а те глубинные платформы, на которые опирался весь строй его мышления, едва угадываются, не более того…

С первым браком Федору Алексеевичу и повезло, и не повезло [35]35
  О втором браке царя Федора Алексеевича см. главу «Второй брак».


[Закрыть].

* * *

С одной стороны, он сделал своей супругой женщину, которую сам выбрал и которую, как видно, полюбил. Он видел перед собой добрый пример отца: тот дважды женился по любви, и оба брака вышли удачными. Никаких скандалов, супружеских измен, разводов, ни единого слуха о каких-нибудь фаворитках на стороне, и – целая орава детишек. Алексей Михайлович являлся идеальным семьянином. И семейное благополучие становилось для него утешением в трудные времена. Хотел ли его отпрыск пойти по отцовскому пути? Наверное, да.

Его избранница, Агафья Семеновна Грушецкая, происходила из семейства смоленской шляхты, служившего то государям московским, то литовским магнатам; девушка сиротствовала в доме у тетки – жены окольничего Семена Ивановича Заборовского [36]36
  С.И. Заборовский, по старомосковским представлениям, также родовитостью не блистал. Он выслужил чин окольничего – весьма высокий, второй по значению в Думе после боярского. До того Семен Иванович долгое время был в думных дворянах, а еще ранее – в думных дьяках, и потому его иногда ошибочно называют думным дьяком даже на период царского сватовства. Для русской служилой аристократии служба в дьяческих должностях выглядела как несмываемое пятно на репутации рода. Поэтому дьячество Заборовского запомнилось как признак низости его происхождения.


[Закрыть]. Царь засмотрелся на нее во время крестного хода на Вербное воскресенье 4 апреля 1680 года [37]37
  Седов Л. В.Закат Московского царства: Царский двор конца XVII века. СПб., 2006. С 351.


[Закрыть]. Или, возможно, ему помогли «разглядеть» красавицу. Во всяком случае, за хлопоты, приближающие близкое знакомство, а потом и брак, взялся неслучайный человек – будущий большой вельможа, а пока худородный постельничий Иван Максимович Языков. При особе государевой он являлся креатурой могущественных «партий» князей Долгоруких и Хитрово.

В исторической литературе высказывалась версия, согласно которой вся «интрига» с Агафьей Грушецкой изначально направлялась против Милославских. Но это всего лишь гипотеза, и вряд ли когда-нибудь удастся ее до конца подтвердить или до конца опровергнуть. В любом случае родня Федора Алексеевича – Милославские – не одобрила царский выбор. Ему подыскивали другую невесту, более выгодную с точки зрения расстановки сил при дворе. В глазах людей, возглавлявших аристократические «партии» дворца, Агафья Семеновна – никто. Нулевая величина. Человек со стороны. Для родовитой знати – Голицыных, Трубецких, Одоевских, Хованских, Шереметевых и т. п. – эта женщина была как красная тряпка для быка: худородная, чужая. В лучшем случае – живая деталь чьей-то многоходовой интриги. Милославские воспротивились было такому союзу, попытались надавить на Федора Алексеевича, но тут молодой царь проявил характер. Федор Алексеевич, точно так же как когда-то его отец, презрел все эти расчеты. Он уперся и пошел против воли родни.

18 июля 1680 года Федор Алексеевич венчался с Агафьей Семеновной. Торжество прошло скромно, на него пригласили немногих приближенных. Всего на венчании присутствовало полтора десятка человек, и для Москвы, любившей пышные празднества, столь малолюдная церемония шла вразрез со старинными обычаями. Бог весть, что тут причиной. Остроумное предположение сделано современным историком: «Это явное отступление от дедовских традиций… явилось первым проявлением личного вкуса царя, который не любил… многолюдных сборищ» [38]38
  Демидова Н. Ф.Федор Алексеевич. С. 186.


[Закрыть]. В конце концов, молодого монарха можно понять: победив родню в одном, он уже и в другом желал сделать все по-своему.

* * *

С другой стороны, уж очень быстро исчерпалось семейное счастье царя. Всё оно без остатка уместилось в один год.

В июле 1681-го царица Агафья разродилась мальчиком. Царевича нарекли Ильей. Спустя несколько дней мать сошла в могилу от родовой горячки. Всей душой надеясь на то, что выживет хотя бы царевич Илья, царь пожаловал бывшему опекуну царицы Заборовскому боярский чин. Словно сказал ему: «Велико наше с тобою горе, старик, но хотя бы мальчик жив, так не будем падать духом!» Еще через неделю Бог забрал и младенца. Больше детей у Федора Алексеевича не было…

Печальная история. Была ли женитьба царя итогом какой-то скрытой борьбы при дворе, или же Федор Алексеевич просто влюбился, но к жене он испытывал самые теплые чувства.

Историк В. Н. Татищев, близкие родственники коего получали во второй половине XVII века «дворовые» (придворные) и даже думные чины, наверное, с их слов рассказывает о самых нежных отношениях царя и царицы: «Сей государь супружеством своим с царицею Агафиею Семионовною в полном веселии крайнею любовью угобжались [39]39
  Угобжаться – здесь: ублаготворяться, получать полное удовлетворение от чего-либо.


[Закрыть]и образом супружеской любви истинную добродетель на себе изъявляли…» [40]40
  Татищев В. Н.История Российская // Татищев В. Н.Собрание сочинений. В 8 т. М., 1996. Т. 7. С. 177.


[Закрыть]

Более того, сделав своей избранницей Грушецкую, Федор Алексеевич претерпел немало огорчений, прежде чем смог соединиться с нею. По словам того же Татищева, Агафья Семеновна долгое время ходила в тайных невестах, имя ее не оглашалось широко. И даже в этих условиях девушка пострадала от клеветы, а монаршие планы супружества чуть не расстроились.

Открытое знакомство в ту пору сочли бы неприличным. Да оно могло просто бы поставить Агафью Семеновну в угрожающее положение! При Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче царских невест неоднократно выводили из большой политической игры поклепом, отравой и иными мучительствами. А при самом Федоре Алексеевиче по Москве бродила история: хотели-де сделать царской невестой грузинскую княжну Давыдову (Давитишвили), да завистники попортили ей лицо ядом [41]41
  Седов П. В.Закат Московского царства… С. 329—330.


[Закрыть].

Верный Языков по просьбе Федора Алексеевича тишком посетил дом Заборовских, познакомился с девицей и передал свои впечатления царю. Очевидно, отчет его был составлен в самых добрых словах. Окольничему строго наказали: «…чтоб он ту свою племянницу хранил и без указа замуж не выдавал. Которое [распоряжение] неколико времени тайно содержано было; но когда его величество изволил вначале Милославскому [42]42
  Имеется в виду Иван Милославский, крупнейший государственный деятель первых лет царствования Федора Алексеевича. Подробнее о нем см. главу «Реформатор».


[Закрыть]объявить, что он намерен жениться, и оную Грушецкую представил, но Милославский о браке весьма за нужное [43]43
  Значение слова «нужный» в XVI—XVIII столетиях коренным образом отличалось от современного. «Нужный» означало тогда «приносящий нужды, беды» или «вызванный принуждением», иначе говоря, неприятный.


[Закрыть]советовал, а о персоне просил, чтоб ему дал время уведомиться» – иными словами, навести справки. Как уже говорилось выше, Милославские принялись отваживать Федора Алексеевича от его намерений. Но тут, пожалуй, видны лишь навязчивость и недостаток здравого смысла. Ничего сверхъестественного: семейные препирательства, отягощенные властолюбивой амбицией. Однако вслед за этим И. Милославский произвел шаги, которые никоим образом не назовешь нравственными: «Умыслил государю оную (Агафью Семеновну. – Д. В.)тяжким поношением омерзить, представляя, что якобы мать ее и она в некоторых непристойностях известны… Сие привело его величество в великую печаль, что не хотел и кушать. Но Языков прилежно о причине выспрашивал у его величества, на что тот истину изволил… объявить. Языков же, узнав хитрость Милославского, немедленно с позволения его величества в дом оного Заборовского с Лихачевым [44]44
  Лихачевы– род, приближенный к Федору Алексеевичу, его доверенные лица. Подробнее см. в главе «Реформатор».


[Закрыть]поехали и ему о том объявили, чтоб он обстоятельно о состоянии ея уведомил… Как то было страшно тому дяде и племяннице, и как стыд о таком деле девице говорить, а особливо тогда, когда еще девицу мало посторонние мущины видали, оное всяк легко догадаться может. Однако ж сия девица, познав, что то напрасная на нее некая клевета… сказала дяде (Заборовскому. – Д. В.),что она не стыдится сама оным великим господам истину показать. И по требованию их вышед, сказала, чтоб они о ее чести никоего сомнения не имели, и она их в том под по-терянием своего живота утверждает. Как оные от его величества со страхом и печалию отъехали, так с радостью и упованием, возвратясь донесли» [45]45
  Татищев В. Н.История Российская. Т. 7. С. 174.


[Закрыть]. Великий век, когда женщине на слово верили в делах, касающихся чести!

Царь, ободренный, решил тайно взглянуть на женщину, приводившую его душу в трепет. 10 июня 1680 года он поехал гулять на Воробьевы горы, а по дороге «случайно» проехал мимо двора Заборовских в Китай-городе [46]46
  Седов П. В.Закат Московского царства… С. 353.


[Закрыть]. Применяясь к строгому брачному обычаю старой Москвы, но и чая больших выгод от царского благоволения, родня показала Федору Алексеевичу любезную ему девицу в чердачном окне. Только и всего. Для современного человека – не бог весть какое свидание! Но XVII век жил иными устоями. Брак устраивали родители, главы рода, свахи, друзья да подружки. Сами «молодые» иной раз впервые знакомились на свадьбе. По-житейски открывали перед женихами занавеску – чуть-чуть, блюдя честь семейства. Да и то лишь перед желанными, приятными женихами…

Кто ж не приоткроет занавеску, когда сам великий государь, томясь страстными мечтаниями, вперяет взор в чердачное окно?

Дело сладилось быстро. Увидел юный царь свою лебедушку, а может, она еще улыбнулась ему из окошка, – и брак совершился в самое непродолжительное время. Середина июня принесла во дворец престранное действо: «формальные» смотрины царских невест, итог которых давно был ведом знающим людям. А там и свадьба…

По нравам той эпохи история с милым лицом, увиденным во время крестного хода, да с клеветой, да со страдательной кручиной, да со смелым ответом девицы, да с видом на чердачное окно должна была считаться дерзкой и романтической. Ничего не утаишь от царедворцев! Слухи о приключениях влюбленного монарха, надо полагать, еще долго тревожили умы, дразня настоящим романным сюжетом.

Иван Милославский пережил опалу, притом опалу скандальную. Царь, разъярившись, кричал на него, гнал из дворца, а царица упрашивала явить милость. Как видно, Агафья Семеновна оказалась женщиной добронравной и рассудительной. К чему затевать свары с родней супруга? В семье худой мир лучше доброй войны… Но влияние Милославских при дворе начало постепенно уменьшаться. Они, как видно, не рассчитали сил: мечтали руководить царством, направляя монарха, а монарх очень рано пожелал самостоятельности. Попытка ближайших родственников навязать свой взгляд в столь тонком вопросе, как супружество, лишь усилила его тягу избавляться от опеки любого рода.

Вникнув во все эти перипетии, можно увидеть, сколь дорого далось Федору Алексеевичу его чувство! Требовалось изрядное упорство, дабы не отступиться от него. Дед государя, Михаил Федорович, при схожих обстоятельствах отступился…

Что ж, тем выше Федор Алексеевич ценил краткое счастье своего брака, тем больше радости принесла царю весть о беременности супруги.

И тем страшнее ударила по нему смерть жены…

Потеряв любимую, он многие дни провел в молчании, ничего не ел, отказывался от любых увеселений. Горечь этой утраты подорвала его здоровье. С того момента, когда царь надел траур, прошло менее года до его собственной смерти. Печаль отняла у Федора Алексеевича душевные силы для борьбы с хворями, и только долг правителя еще поддерживал волю к жизни.

* * *

Агафье Грушецкой приписывают весьма сильное влияние на царя. Притом влияние это будто бы распространялось не только на семейные дела, но и на державные вопросы. В ней видели человека, способного сблизить царя с католической Европой и уж как минимум помочь московским католикам в одном чрезвычайно важном для них начинании.

На этом стоит остановиться подробнее.

В Москве издавна селились представители западнохристианского вероисповедания. Еще в XV веке, при Иване Великом, тут обитали католики-итальянцы. Постепенно европейский «сектор» столицы становился всё многолюднее. В XVI веке на территории Москвы возникло большое постоянное поселение, где жили исключительно европейцы. Из числа русских тут могли находиться разве что слуги да наемные люди. Здесь обитали представители разных народов: немцы, французы, англичане, голландцы, шотландцы, итальянцы и т. д. В России они служили как военные специалисты, врачи, люди с разного рода инженерными навыками, торговцы и фабриканты.

Когда-то они требовались московскому правительству еще и как литейщики, типографы, архитекторы. Но Россия быстро училась, и довольно быстро появились русские мастера, отлично справлявшиеся и со сложным строительством, и с изготовлением пушек, и с книгопечатанием.

Однако иноземцев по-прежнему охотно нанимали на военную службу. К их услугам прибегали, когда требовалось наладить выгодный сбыт казенных товаров на запад и, что важнее, импорт стратегически важных предметов. Их звали, чтобы наладить какое-нибудь сложное производство. Спрос на услуги выходцев из Западной Европы в XVII веке не упал, а даже вырос.

Значительная их часть жила в Москве годами. Некоторые сделались подданными русского государя и осели здесь навсегда. Многие даже приняли православие. Иначе говоря, во второй половине XVII столетия появились семьи московских иноземцев, утратившие связь с «исторической родиной». Представители молодого поколения уже не покидали своего пристанища в Москве, не мыслили об отъезде на землю предков.

Большинство московских иноземцев обитали в Немецкой слободе – своего рода «городе в городе». Ее жители не сливались с русскими. Они носили одежду на европейский лад, по-своему строили и обставляли дома, мостили улицы, заводили собственные школы, имели собственные питейные заведения. Тут развлекались иначе, нежели во всей остальной Москве, и отмечали праздники в другое время. Жили дружно.

Однако и в глазах московского правительства, и в представлениях самих жителей Немецкой слободы единой «европейской диаспоры» не сложилось. Правильнее говорить о двух диаспорах, жестко разделенных в быту и мировидении по религиозному признаку.

Католики и протестанты очень хорошо осознавали взаимные различия.

Более того, и государи московские отлично видели разницу между ними. Протестанты численно преобладали. Протестантам выказывалось и более благоволения от русских властей. Им даже позволили завести собственные храмы. Так, на территории Немецкой слободы появились две лютеранские кирхи, а также кальвинистский храм, существовавшие абсолютно официально. Правительство терпело протестантские церкви, главным образом желая ублаготворить весьма полезных для государственной казны людей – голландских, английских и скандинавских купцов.

Католикам ничего подобного не разрешали. Они неоднократно обращались с просьбами не препятствовать им в строительстве костела, однако всякий раз получали решительный отказ. Время от времени значительные иностранные государи (например, французский и польский короли) направляли российскому правительству пожелания в том же духе: дать католичеству простор на территории Московской державы и позволить возведение храмов. Прежде всего конечно же имелось в виду сооружение таковых в Немецкой слободе. Но наши государи о подобных уступках и слышать не желали.

Курляндец Яков Рейтенфельс, живший в России с 1671 по 1673 год, а впоследствии выдвинувший несколько проектов миссионерского наступления в России, с печалью ревностного католика констатировал: «Лишь римским католикам до сих пор не разрешено иметь своего священника в Москве, хотя немало католиков… занимают у русских как военные, так и гражданские должности… До того сильна исстари вражда между греческою и латинскою Церковью, что она, по-видимому, не поддается никакому человеческому врачеванию» [47]47
  Рейтенфельс Я.Сказания о Московии // Утверждение династии. М., 1997. С. 374.


[Закрыть].

При Федоре Алексеевиче упования католиков на успех в этом деле ожили с новой силой. Ведь новый русский монарх имел репутацию правителя, склонного к европейской культуре, просвещенного и милостивого к европейским служильцам.

Казалось бы, у адептов папского престола имелись самые серьезные основания для оптимизма. Виднейший приближенный Федора Алексеевича, князь В.В. Голицын, выказывал явное благорасположение и к польской культуре, и к католической вере. Наставник самого царя Симеон Полоцкий получил образование в католических учебных заведениях. Не утратив православия, по богословским вопросам он во многом перешел на западнохристианские позиции. А Федор Алексеевич тесно общался со своим учителем на протяжении десятка лет, почитал его, доверял ему.

Кроме того, католики, особенно поляки, возлагали большую надежду на царицу Агафью. В ней видели отменного проводника «правильного» влияния на государя. Один из иноземцев высказался с большой откровенностью: «Эта царица была по отцу польского происхождения. Выйдя замуж за царя, она сделала много добра Московскому царству… При ней стали заводить в Москве польские и латинские школы. Также предполагалось выбрасывать из церкви те иконы, которые каждый из них считает своим Богом и не позволяет никому другому поклоняться и ставить зажженных свечей. Эти нововведения в Москве партия царя Феодора… недоброжелатели, из приверженцев Артемона (Матвеева. – Д. В.),порицали, говоря, что скоро и ляцкую веру вслед за своими сторонниками начнет вводить в Москве и родниться с ляхами, подобно царю Димитрию, женившемуся на дочери Мнишка» [48]48
  Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году… С. 396-397.


[Закрыть].

Другой иноземец уверял, что «Феодор намеревался построить Римскую церковь с училищами в Смоленске, и на это дал привилегию с известными доходами. Долгорукий всячески старался сделать недействительным это похвальное предположение и уговаривал бояр отклонить государя во что бы то ни стало от его намерения; но они не осмелились беспокоить государя на счет этого явно» [49]49
  Повествование о московских происшествиях по кончине царя Алексея Михайловича… С. 77.


[Закрыть].

Причина кривотолков насчет «ляцкой веры» заключалась конечно же не в озлобленности клевретов Матвеева и всей «партии» Нарышкиных. На поляков смотрели косо после многих десятилетий вооруженной борьбы с ними, шедшей с переменным успехом, после того, как они выжгли Москву во время Великой смуты (1611), после долгой и страшной войны за Украину, в конечном итоге проигранной поляками, но дорого стоившей Московскому государству. Католичество прочно связывалось в умах с поляками, а те являлись «живой рекомендацией» самого скверного качества. Притом русская знать не прочь была перенять у поляков и их одежды, и их обычаи, и «шляхетскую вольность», а вот всем остальным полонизация ничего доброго не сулила. Таким образом, старомосковское общество, помимо самой его верхушки, видело в поляках и католицизме нечто нерасторжимое и притом весьма неприятное. Ну а сторонники Нарышкиных составляли царю и его родне, Милославским, своего рода «оппозицию». Они, вероятно, использовали иноземные пристрастия венценосной четы, настраивая против них простонародье.

Возникает вопрос: отчего же протестантам русские власти благоволили больше – как прежде, так и при Федоре Алексеевиче? Неужели оказались забыты кровопролитные столкновения с протестантской Швецией? Казалось бы, история войн с ней уходит в глубокую древность. И даже если принять во внимание только те русско-шведские вооруженные конфликты, которые произошли уже во времена существования Московского государства, то список выйдет очень значительным: столкновение при Иване Великом, две войны при Иване Грозном, еще одна при Федоре Ивановиче, чрезвычайно долгая и кровопролитная борьба во времена Великой смуты и, наконец, относительно недавнее противоборство во времена Алексея Михайловича.

Чем же поляки оказались хуже, вреднее шведов? Причина кроется, очевидно, не в национальных особенностях, а в государственной политике по делам веры. С XIV века на западнорусских землях, оказавшихся в подчинении Польско-Литовского государства, идет целенаправленное вытеснение православия. Оно то усиливается, то затухает, но если оценивать не отдельные отрезки, а периоды большой длительности, то положение православных неуклонно ухудшается. Притом с конца XVI века эти усилия правительства Речи Посполитой и эмиссаров Рима получают форму тяжелого притеснения православных общин. Здесь, на землях, заселенных восточными славянами, которые в будущем разделятся на великороссов, украинцев и белорусов, активно действует боевой авангард католической церкви – иезуиты. И страшное напряжение конфессиональной войны без конца питает взаимную ненависть. Огромная полоса земель, протянувшихся от Прибалтики до таврических степей, – Смоленщина, Северская область, Приднепровье, Полоцкая и Минская земли – на протяжении очень долгого времени буквально кипит малыми стычками и большими битвами православия с католичеством. И вдруг Москва наполняется разговорами: царь-то слабину дал, поддается папе римскому! Если бы такое действительно начало происходить, что ж, это было бы масштабным политическим сдвигом, очень серьезным изменением правительственного курса.

Костел в Московии – большая новость для половины Европы.

Но была ли в действительности сколько-нибудь серьезная почва под этими слухами о благоволении монарха католическому делу? И как далеко продвинулся царь Федор Алексеевич в своих уступках католицизму?

До женитьбы на Агафье Грушецкой ни о каких послаблениях речь не шла. Напротив, царь, как и всё русское правительство, самым решительным образом отвергал любое движение католичества в Россию.

Тут стоит дать слово иезуиту Таннеру – человеку, в высшей степени заинтересованному в переговорах на сей счет. По его словам, все усилия польского посольства во главе с Чарторыйским, направленные к решению этой конфессиональной задачи, были тщетны.

25 мая 1678 года «собравшаяся Дума… впервые услышала о причинах посольства. Главными считались: перемирие с царем на 14 лет, случение сил и заключение союза против турок, возвращение городов – Смоленска, Киева, староства Велижского, которые отняты были у поляков, и наконец, допущение католического богослужения. Насчет последней статьи, вслед за первым же предложением, царь сказал, чтоб и помину не быяо(курсив мой. – Д. В.)».Далее автор горько иронизирует: «Они так привержены… к католической истине, что не хотят о ней и слышать, тогда как богослужение иных исповеданий не только допускают, но содержат даже на свой счет проповедников и пасторов» [50]50
  Таннер Б.Описание путешествия польского посольства в Москву в 1678 г. С. 72-73.


[Закрыть].

В другом месте Таннер выражается еще определеннее: «По просьбе католиков [Немецкой слободы] посол, мой князь, просил было царя позволить им содержать на свой счет католического священника; но схизматикам ненавистно имя папы – просьба не имела успеха» [51]51
  Там же. С. 69.


[Закрыть]. Послы добивались разрешения выстроить костел хотя бы в Смоленске, относительно недавно отвоеванном у Речи Посполитой, но и тут ничего не достигли.

Таким образом, видна четкая позиция: то, что дозволено в России протестантам, католикам строго запрещено.

Но, может быть, затем Федор Алексеевич поддался на уговоры супруги? Женился-то он двумя годами позднее посольства Чарторыйского. С этой точки зрения более веры заслуживают известия, относящиеся к последним годам царствования – с лета 1680-го и позднее. Лучше всего дать слово самим католикам: они зорче кого бы то ни было приглядывались к обстоятельствам, связанным с распространением их веры.

Все точки над «i» расставляет дневник императорского посольства в Москву, составленный его секретарем Иоганном Корбом в 1698 году. Останки царя Федора Алексеевича, надо заметить, вот уже 16 лет как покоятся в гробу. Царствует его младший брат Петр.

Между тем в отношении Смоленска Корб сообщает: «11 апреля было проведено нами в Смоленске. Эта пограничная крепость Московского государства не более как 40 лет тому назад возвращена от Польши. С прекращением владычества поляков католическое исповедание здесь совершенно упало; иезуиты, доминиканцы, францисканцы и августинцы изгнаны из своих монастырей [52]52
  Стоит заметить, что такую же передачу храмовых зданий осуществляли и польские власти, когда русские города оказывались у них под контролем. Тогда изгоняли православных священников и монахов.


[Закрыть], их заменили русские иноки». Ни слова о каких-либо католических костелах, возведенных при Федоре Алексеевиче, ни слова о каких-либо католических училищах! Притом что команда католических миссионеров составляет часть посольства… По приезде в Москву посольские люди знакомятся с положением дел в Немецкой слободе. И тут Корб замечает: «в последнее время», то есть совсем недавно, «…в Немецкой слободе выстроена первая католическая церковь: она деревянная» [53]53
  Корб И.Дневник путешествия в Московское государство // Рождение империи. М., 1997. С. 52, 68.


[Закрыть]. Значит, ни при Федоре Алексеевиче, ни в правление царевны Софьи вопрос о возведении католического храма положительно решен не был.

Этот вывод подтверждается строками из письма императорского миссионера Франциска Эмилиана, прибывшего с посольством. По его словам, посольство обнаружило на территории Немецкой слободы «…часовенку деревянную, в длину 18 шагов. А вышина ее в той части, где стоит народ, была такова, что можно было достать до потолка рукою». Посол выдал средства, необходимые для перестройки здания. Оно удлинилось до тридцати шести шагов, «…в вышину везде поднята на 10 локтей, украшена двойным рядом окон с большими стеклами и… имеет удобные и как бы тайные хоры». Итак, московские католики использовали свежесрубленную хибарку в качестве «часовни» или, по словам другого участника посольства, «молельни» [54]54
  Письма и донесения иезуитов о России конца XVII и начала XVIII века. СПб., 1904. С. 4, 20.


[Закрыть]. А настоящий храм появился лишь в результате посольской щедрости в 1698 году.

Русские источники также не дают поводов говорить, что в царствование Федора Алексеевича строились костелы на средства жителей Немецкой слободы или католиков Смоленска. Напротив, началось восстановление православного Успенского собора в Смоленске, 65 лет назад поврежденного взрывом. Да и «римских» училищ не появилось. Можно говорить лишь о возобновлении школы в московском Заиконо-спасском монастыре, где преподавание строилось на изучении латыни [55]55
  Подробнее см. в главе «Типографская школа».


[Закрыть]. Но к католическому вероисповеданию это училище не имело ни малейшего отношения. Латынь там использовали как инструмент учебного процесса, а не как орудие проповеди.

Напрашивается вывод: даже если царица Агафья испытывала какую-то тягу к польской культуре и католическим обычаям, на вероисповедные приоритеты супруга это никак не повлияло. Во всем, что касалось незыблемости позиций православия в России, он остался тверд. Никаких послаблений царем не допускалось. Католическая диаспора Москвы, вернее, Немецкой слободы, потерпела поражение.

Сообщество католиков добилось заметного «продвижения» своего дела лишь позднее – при политическом господстве царевны Софьи и ее фаворита князя В. В. Голицына. Тогда в Москву официально пустили католических священников, тогда же прибыли иезуиты: на сей счет известны неоспоримые факты. Но до кончины Федора Алексеевича ничего подобного не происходило.

* * *

Как видно, «западническое» стремление монаршего ума имело строго отмеренные пределы.

Самое время определить, в чем оно выражалось. Позднейшие историки именовали царя то «полонофилом», а то и прямо «европейцем на русском престоле». Но, кажется, Федор Алексеевич по складу личности плохо умещается в рамки какого-либо идейного направления. Широкий был человек, в нем порой безо всякого борения соединялись вещи, для иного человека и для иного времени совершенно несовместимые.

Федор Алексеевич любил аллегорическую живопись в западном стиле и украшал ею новые постройки, возведенные по его указу. Русские художники Богдан Салтанов, Иван Безмин,

Иван Мировский, Никифор Бовыкин и живописец из Немецкой слободы Петер Энглес щедро расписывали картинами на библейские темы государевы и царицыны палаты, новые храмы.

Стараниями Симеона Полоцкого, плодовитого виршеписца, Федор Алексеевич обучился искусству рифмосложения. Он писал стихи, которые считались у современников «изрядными». Когда из печати вышло рифмованное переложение Псалтири работы Симеона Полоцкого, часть текста принадлежала перу его державного ученика. Называли даже отдельные псалмы, переведенные в стихотворную форму царской рукой: 132-й и 145-й [56]56
  132-й псалом см. в Приложениях. Оба псалма приписываются руке Федора Алексеевича В. Н. Татищевым: Татищев В. И.История Россий ская. Т. 7. С. 175.


[Закрыть]. Когда Федор Алексеевич приходил на богослужение, церковный хор непременно исполнял 145-й псалом.

Вот он:

 
Хвали, душе моя, Бога твари всея,
до конца си жизни восхвалю моея.
Песнь Богу моему имам воспевати,
дондеже в существе даст ми пребывати.
Надежды во князех вси не полагайте,
в сынех человечих вы не уповайте.
Яко спасение в них не обитает,
изшедшу бо духу плоть ся в прах вращает.
А помышления тогда исчезают,
ибо умышленных дел не содевают
Блажен человек, есть ему же от Бога Иаковля
помощь и надежда многа.
На Господа жива, иже сотворил есть небо, землю, море
и вся исполнил есть.
На Господа во век истинну храняща
и суд обидимым людем си творяща.
Алчущым доволство пищу дающаго,
окованныя же люди решащаго.
 

Традиция виршеписи для России также являлась неродной. Многообильные стихотворные извержения Симеона Полоцкого – плоть от плоти общеевропейской культуры барокко и, в какой-то степени, католической традиции храмовых «декламаций». Изложенная им «пиитика», видимо, захватила воображение царевича как необычная «новина» и толкнула к собственным поэтическим опытам.

Библиотека государя содержала книги на русском и польском языках, а также на латыни.

Примерно в годы царствования Федора Алексеевича и при царевне Софье мода на польское платье прочно входит в домашний быт царской семьи [57]57
  Об этом см. подробнее в главе «Охабни и кафтаны».


[Закрыть]. Польский опыт государь использует в делах военного строительства. Предметы европейского обихода становятся всё более популярными.

Итак, пристрастие царя к западной культуре вовсе не являлось преувеличенным или поверхностным. Оно имело глубокие корни в личности Федора Алексеевича и на многое влияло в годы его царствования. Этот монарх действительно желал переустроить некоторые области русской жизни по европейским образцам.

Стоит ли связывать «западническую» склонность Федора Алексеевича с его женитьбой на Агафье Грушецкой? Вряд ли. Уже отец его стал поклонником европейского театра, европейской боевой тактики, европейских бытовых новинок. Еще большее влияние оказал на молодого царя Симеон Полоцкий. Да и соратники Федору Алексеевичу достались ровно с тем же умонастроением. Истинный полонофил князь В. В. Голицын займет в годы его царствования виднейшее место. Так что уместнее говорить не о чьем-то персональном влиянии на государя московского, а о возникновении на самом верху Российской державы устойчивой группы людей с проевропейскими наклонностями. Можно сказать, проевропейской среды.

А милая красавица Агафья Семеновна… Не тем ли и угодила смоленская шляхтянка государю, что разделяла давно устоявшиеся вкусы и устремления его? Ведь хорош и приятен единомысленный брак! Когда два сапога – пара.

* * *

Но при всем своем «западничестве» царь оставался русским человеком и крепко держался православия.

Прежде всего, не видно в его царствование каких-либо уступок Речи Посполитой, вызванных соображениями «конвергенции». Культурное сближение отнюдь не вызвало сближения политического. На переговорах между русскими и польскими дипломатами шел самый жесткий торг – как и во времена предыдущих государей. Поляков и прочих иноземцев допускали на низшие и средние командные посты в русской армии, а также в приказном аппарате. Но никто не звал их командовать армиями, крепостями, заседать в Боярской думе или возглавлять центральные ведомства. Во всяком случае, пока они не соглашались переменить свою веру на православие. Военно-политическая элита, как и прежде, состояла по преимуществу из русских. И, как уже говорилось, ничего не удалось добиться католическим миссионерам.