Текст книги "Святая Русь"

Автор книги: Дмитрий Балашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 102 (всего у книги 113 страниц)

Глава 10

Историк двадцатого века, озирая прошлое с высоты и с отдаления протекших столетий, видит в этом роковом столкновении двух полководцев не случайную войну, коими заполнена история человечества, но столкновение двух суперэтнических целостностей![34]34
  Л.Н.Гумилев «Древняя Русь и Великая степь», глава XXXI. Поединок гигантов.


[Закрыть] «Великая степная культура, – по словам Гумилева, – защищалась от не менее великой городской культуры Ближнего Востока – мусульманской».

Для участников событий «существенно было то, что либо Синяя орда уцелеет и подавит «мятежных» эмиров Мавераннахра, либо она падет и рассыплется в прах, а гулямы Тимура привезут в Самарканд и Бухару золото, меха и волооких красавиц».

Все это верно, все так, но именно – с выси горней. Приближаясь к прошлому, начинаешь замечать прихотливые извивы сущего, борьбу характеров и сумятицу воль, все то, что запутывает до чрезвычайности бытие, не давая разобраться в нем даже и самим участникам.

Ибо гулямы Тимура, главная конная сила его армии, были все-таки тюрками-кочевниками, «чагатаями», или «джагатаями», а отнюдь не горожанами Мавераннахра, из которых составлялись только пешие полки армии. Сам же Тимур, возводя свой род к монгольскому племени Барлас, но не являясь Чингизидом, держал при себе (а формально – над собою!) хана из рода Темучжина, – сперва Суюргатмыша, а потом его сына, Махмуд-хана, и только после смерти последнего уже не держал никого, хотя монеты чеканил по-прежнему от имени умершего. Кстати, хан Махмуд был отличным полководцем и верным сподвижником Тимура, даже захватил в плен, в битве при Анкаре, султана Баязета.

Что же касается Тохтамышевых полчищ, то у него тоже была пехота, набранная, по-видимому, из жителей городов, в частности из русичей. Не забудем, например, о многолетней службе в Орде суздальских князей с их русскими дружинами, того же Семена с Василием Кирдяпой. Не забудем и того, что война велась ордынцами за овладение торговыми городами Хорезма[35]35
  Из Хорезма вывозили меха соболей, горностаев, хорьков, ласок, куниц, лисиц, зайцев и коз; свечи, стрелы, кору белого тополя, высокие шапки, рыбий клей, рыбьи зубы, касторовое масло, амбру, выделанные лошадиные кожи, мед, лущеные орехи, соколов, панцири, березовую кору, славянских рабов, баранов, коров, – все это доставлялось от болгар (волжских). В Хорезме можно было купить сушеные фрукты, сласти, полосатое сукно, ковры, большие куски сукна, парчу, покрывала из ткани мульхам, замки, ткань арандж, луки, рохбин (род сыра), сыворотку, рыбу, лодки, – т.е. Хорезм был транзитным пунктом караванной торговли. Караваны шли отсюда в Монголию, в Китай, Багдад, Хамадан, Нишапур, Мерв, Чарджоу, Бухару, Самарканд, Шаш, Бинкет, Тараз, Кулан и т.д.


[Закрыть] и Закавказья, с их купечеством и оседлым ремесленным населением, а господствующей религией в Орде к тому времени был тот же ислам, пусть и не столь строго исполняемый, как в государстве Тимура. И все-таки историк прав. За Тохтамышем стояла степь – кочевники, ковыли, и кумыс, и тени великих «Завоевателей Вселенной» – Темучжина и Бату-хана, за Тимуром – глиняные и расписные города Азии, с книжною мудростью медресе и многословными спорами ученых суфиев; города, полные суетою базаров, окруженные арыками, садами, полями пшеницы и хлопка, пятикратно оглашаемые призывами муэдзинов с высоты минаретов, покрытых многоцветною узорной майоликой. А то, что Тимур защищал городскую цивилизацию Азии саблями кочевников, что ставил над собою древнюю степную славу Чингизидов, – это все были извивы времени, петли и ильмени реки, все равно, в конце концов, впадающей в море.

Послание Тимура на миг поколебало Тохтамышеву решимость. В тяжелых словах джехангира он почуял нешуточную угрозу и силу уверенности, которой сам не владел никогда.

Беки и огланы, предводители туменов его войска собрались на совет в юрте своего предводителя. Послание Тимура выслушано было в тяжелом молчании. Когда посол вышел, поднялись крики гнева (особенно возмутили всех заключительные слова Тимура: «Помни, что на этот раз тебе не будет пощады»). Призывы умеренных потонули в согласном реве сторонников войны. Стоило Иса-бию произнести первые слова: «Опасно, великий хан, становиться на пути счастливого!» – как ему уже не дали говорить. Актау, Казанчий, Бек-Ярык-оглан, Кунче-оглан, Яглы-бий Бахрин и другие ринулись в словесный бой.

– Эмир Тимур даже не ханского рода! Он вообще не имеет прав на престол! Он – никто! Кочевник из рода Барлас, ежели он вообще из рода моголов! На Кондурче нас прижали к берегу и скинули в Итиль, конница не могла развернуться! Только это, да еще не поспевшие к бою войска суздальского коназа Василия, и спасло Тимура от поражения! Из Мавераннахра тоже не следовало бежать! И Хорезм мы могли удержать за собою! (Это уже был плохо скрытый упрек самому Тохтамышу.)

– Тимур бунтовщик! Власть должна принадлежать Чингизидам! Ежели мы уступим теперь, над нами начнут смеяться все те, кто сейчас лежит в пыли у наших ног! Хан! Ты не можешь изменить девятибунчужному знамени покорителя мира! Хан! Вся степь нынче в твоих руках, раздоры кончились! Победи Тимура – и Белая Орда вновь станет твоею, и тумены твои уже не остановит ничто! Ты, а не Тимур, станешь получать алмазы, баласы и золото Индии, шелка Ирана, подобных пери красавиц Исфагана и Хорассана, карабахских жеребцов и дамасские булаты! Ты осыплешь сокровищами своих жен и наградишь нас, сподвижников своих! И вновь знамя Чингизхана станет реять над миром, на страх всем ничтожным повелителям Востока и Запада, до Магриба и до земель франков, от Индии и до покрытого льдами дышащего моря за крайними пределами Руссии! Раздави Тимура, и ты обретешь весь мир!

Тохтамыш опустил голову, пережидая ярость и многословную лесть. Он вспоминал сейчас застывшие в гневе желтые тигриные глаза рассерженного Тимура, его большую голову, сухую, высокую стать, и в нем попеременно боролись ужас и возмущение. Наконец поднял голову. Отвердевшим взглядом обвел буйную ватагу сподвижников своих, понимая уже, что теперь ни отступить, ни пойти на предложенный мир с эмиром эмиров он не сможет.

Грамоту с новыми обвинениями в свой адрес и новыми требованиями уступить Тохтамышу Хорезм, Шемаху и Арран, признать его первенство в дипломатической переписке и проч., и проч. Тимур отбросил, как отбрасывают сухие листья, бегло выслушал, нахмурясь, покивал головой. Выслушал, каменея ликом, и другую, сообщающую, что египетский султан вновь занял Багдад, оставшийся без защиты с уходом корпуса Миран-шаха. Не отдал никаких приказаний, но ежели бы султан увидел сейчас лицо Тимура, то, верно, поспешил бы оставить Багдад сам.

Как только весеннее солнце растопило последние снежные заносы, началось наступление Тимуровых войск. Тохтамыш, ко все растущему неудовольствию соратников, продолжал отступать от Куры к Дербенту. На реке Хой Тимуру удалось окружить и разбить татарский авангард, ведомый Казанчием. Казанчий от глупой гордости не укрепил стан и даже не выставил дальних дозоров. Тимур появился нежданно, взял тумен Казанчия в плотное кольцо, те едва вырвались, потеряв больше трети бойцов. Но что значил этот бой! Простая ошибка передовых отрядов, ничего ровно не решающая. Нет, тут же бросили Дербент, не задержав врага в Железных воротах, бросили позицию, на которой можно было легко остановить Тимура, и покатили дальше.

Вторично попытались остановить джехангира за рекою Кой-Су, текущей в глубоком ущелье, переход через которую был бы труден его войскам. Тимур двинулся вверх по течению. Татарское войско, не отставая, шло по другой стороне, перенимая все переправы. На третий день, тайно переодев воинами обозных рабов и женщин, Тимур налегке ушел вперед и сумел переправиться до подхода главных сил Орды. И Тохтамыш отступил опять, теперь уже к Тереку. Горы удалялись, откатывали за окоем, начиналось холмистое предгорье, по речным долинам густо заросшее ивняком и орешником. На Тереке остановились, и опять Тимур, пользуясь ночною темнотой, сумел перейти реку.

Был ли Тохтамыш трусом? Он так часто бежал с поля боя после первых же сшибок с неприятелем! Нет, трусом он не был. Он, попросту, был сотником, коему, по недоразумению, достался ханский престол и обязанности полководца, с которыми он так никогда и не умел справиться. И только тут, на Тереке, под натиском эмиров своих, попробовал Тохтамыш проявить наконец упорство и волю.

Перейдя Терек, Тимур готовился преследовать Тохтамыша и дальше и ударить тогда, когда от татарского войска начнут отваливать, со своими туменами, разуверившиеся в своем хане сподвижники. Однако в ночь его стан был всполошен криками и ревом труб с той, другой стороны. «Татары наступают!» – раздались крики. Эмиры спешно подымали и строили в ряды гулямов. Тохтамыш во тьме подошел к чагатайскому войску, ударил в барабаны и литавры, затрубил в рога и поднял военный клич, сурен. Не было видно ни зги. Кое-кто из эмиров начал было выводить кошуны в поле, ожидая ночного приступа, но Тимур запретил двигаться до утра и велел огородить стан окопными щитами, чапарами. Тохтамыш отступил, в свою очередь начав обрываться и окружать строй своих полков арбами и телегами.

Бек-Ярык-оглан был в ярости. Стоило переходить Куру, чтобы, не принимая боя, отступать и отступать! Под Дербентом, в теснинах, в изножий гор, могли остановиться и остановить Железного Хромца, и – бежали опять! Бурный совет в ханской юрте состоялся уже в виду Терека. Бек-Ярык взял Ваську с собою. Конечно, простоявши на карауле около юрты, Васька мало что мог услышать или узнать. Но он видел решительное лицо своего господина, насупленные лица Актау, Кунче-оглана, Утурку и иных, что, один за другим, спешиваясь и небрежно бросая поводья стремянным, проходили в ханский шатер. Видел – и тихо радовался. И когда из юрты долетали особенно громкие возгласы, даже закусывал губу, не расхмылить бы невзначай перед нукерами хана, что стояли подобно каменным изваяниям, ничем не выражая своего отношения к происходящему в шатре.

А в шатре, в походной простой юрте повелителя Синей, Белой и Золотой Орды, в дымном свете масляных светильников, сидели на расстеленных кошмах те, кого в наши дни назвали бы «полевыми командирами». Горячее дыхание колебало пламя светилен, и пиалы с кумысом, то и дело наполняемые немногочисленною прислугою и тотчас выпиваемые, уже не остужали собравшихся, взявшихся не то что спорить, а попросту судить своего хана.

– Ежели мы отступим опять, – говорит Бек-Ярык-оглан, прямо глядя в глаза Тохтамышу, – я должен буду уйти от тебя, чтобы охранять свой улус, спасать женщин, детей и скот!

– Люди разбредутся, перестав верить в победу! – вторит ему сумрачный. Актау. И, не давая хану раскрыть рта, горячо вмешивается Утурку-бек:

– Никто еще и никогда не побеждал без боя! (Побеждали, и не раз! Но только не в нынешних обстоятельствах.)

– Зачем мы пришли сюда? Чтобы бежать от мятежного эмира?

– Будем ждать, пока Тимур захватит Сарай?

И как приговор звучат заключительные слова Актау:

– Великим не прощают их прежнего величия! Черный народ станет ненавидеть тебя!

Тохтамыш делает движение. Гладкое его лицо перерезает судорога. Он хочет оправдаться, хочет возразить… Беки один за другим выкладывают ему свои обиды. Звучат слова гнева и гордости. Сыновья хана с беспокойством поглядывают на своего родителя. Здесь, в совете, участвуют двое: Джелал-ад-Дин и Керим-берди. Трое младших – Джаббар-берди, Кебек и Кидыр-берди – отсутствуют. Но все пятеро ждут решения своего отца, как выводок молодых волчат, готовых растерзать потерявшего силы родителя. Они будут еще долго драться за престол, иногда накоротке добиваясь успеха. Будут резаться друг с другом за власть. Керим-берди убьет Джелал-ад-Дина, а Джаббар-берди, в свою очередь, убьет Керим-берди… И продлится это, вместе со смутою в степи, еще поболее четверти столетия. Все это еще будет, все это еще впереди! Сейчас же они ощерились и тихо ворчат на отца, упускающего, по их мнению, дорогую добычу. И Тохтамыш прячет глаза от сыновей, чуя, что и они не дадут ему жизни, ежели почуют в нем воинскую ослабу…

Васька не видит и не слышит ничего из этого «совета вятших», как сказали бы на Руси. Но когда беки начинают покидать ханский шатер, доругиваясь на ходу, он слышит, как Бек-Ярык, излучисто сдвигая брови, говорит Актау (оба уже вдели ногу в стремя и одновременно взлетают в седла):

– Не стоило тебе требовать его смерти!

– Он предатель!

– Все равно, перед боем нельзя казнить никого из эмиров!

– Так что же, ждать, пока он изменит в бою? – упрямо возражает Актау.

Беки разъезжаются, и Васька, следуя за своим господином, так и не узнает, чьей же смерти требовал могущественный Актау накануне сражения.

Они едут в темноте мимо чадящих костров, слушают тихий говор воинов, и Бек-Ярык бросает своему сотнику, не поворачивая головы:

– Завтра бой!

Кто донес Тимуру об этом совете в Тохтамышевом шатре? Кто рассказал, что говорили и тот, и другой? Почему Тимур в дальнейшем особенно упорно преследовал Бек-Ярык-оглана, Актау и Утурку – наиболее яростно требовавших сражения? Этого мы никогда не узнаем. Но кто-то донес, кто-то рассказал, и голова Бек-Ярыка, рысящего сейчас к своему тумену, уже назавтра будет оценена Тимуром.

Вечерняя заря, догорев, потухла. Васька, отдав последние распоряжения, ложится навзничь, следя над собою величественный бархатно-черный небосвод, густо затканный алмазами мерцающих звезд. Он дремлет. Но вот далекие горы начинают светлеть, и небо отделяется от земли. Ржут и топочут кони. Васька встает. Надо подымать и кормить людей. Сегодня? Или завтра? Они наконец сразятся с Железным Хромцом.

Сурово поют рога. Оба стана, тот и другой, готовятся к великой битве. Татар, на глаз, больше, но в Тимуровом войске, разделенном на семь кулов с канбулами, резервными кошунами и караулами, выдвинутыми вперед, больше порядка. На передовой линии густо взлетает земля от лопат. Узбекская пехота торопливо зарывается в землю, ограждается чапарами, готовясь встретить первый натиск ордынской конницы. Там и тут вскипают короткие сшибки верхоконных разъездов, словно бы пробные укусы сошедшихся на битву друг с другом степных барсов.

Был вторник, 14 апреля 1395 года. Запомним эту дату, дату кануна Великой битвы, столь помогшей позднейшему возвышению Московской Руси.

Глава 11

Последняя ночь перед боем. Когда уже – не в силах уснуть. Когда расставлены полки, развернуты рати. Когда уже на ихнем, правом крыле собрались силы Кунче-оглана, Бек-Ярык-оглана, Актау, Давуда Суфи, Тохтамышева зятя, и Утурку. (Все названные сговорились победить или умереть в предстоящем бою.) Когда воины бредят и вскрикивают во сне, хватаясь за воображаемое оружие, а ратная сторожа не спит и не снимает броней. Когда уже ждешь с томительным нетерпением – скорей бы рассвет! Нет, это не страх, не трусость, это лихорадка перед боем, это нетерпение, заставляющее чаще дышать и затрудняющее, цепенящее мысли в голове. (У трусливых становят жидкими ноги и холодный пот течет по спине. Но это у трусливых или у тех, кто впервые в бою.) Васька не спал. Лежал вольно на спине, поглядывая в ночь. Внутри у него все словно замерзло, сжалось, готовясь к наступающему дню. Тихо переговаривают воины, иные тоже не спят, ждут. Долгое отступление измотало всех. Битвы ждут как избавления. Говорят, старые воины предчувствуют свой конец. Русские мужики надевают чистые рубахи перед боем. Васька берет в руку медный нательный крестик, шепчет полузабытые слова родимых молитв.

Вот холодною сырью повеяло от реки. Поля затянуло туманом. Так бы хотелось сейчас услышать журчание струй, но Терек далеко от них, и ни услышать, ни глотнуть его холодной бегучей воды не можно. Небо синеет. Воины сами, без зова, начинают просыпаться и вставать. Ночью Актау предпринял пробный набег на чагатайский стан, проверяя готовность Тимура к бою. Били в барабаны и литавры, трубили в рога, переполошив оба спящих стана. Отступили к утру, убедившись, что Тимура не заставить в ночь вывести полки за укрепления.

Васька еще дремлет, задремал перед самым рассветом, когда уже все кончилось, и во сне увидел брата Лутоню. Лутоня стоял маленький, в одной холщовой рубашке, почти до пят, середи поля, густо заросшего ромашками, и звал его, приманивая рукой. Маленький мальчик, коего он когда-то в хлеву торопливо закидывал соломою и навозом. Так и не понял Васька, к чему был этот сон и о чем просил его брат. Далекий томительный звук рогов разом пробудил его. Вскочив, он торопливо затягивал ремнем кольчатую бронь. Походя отломив кусок пшеничной лепешки и выпив чашку кумыса, готовил коня.

Десятские подымают людей. Сотня, дополненная из подошедшего позавчера резерва, строится, и Васька взмывает в седло. Вдали, впереди, виднеется линия окопных щитов, чапаров, выставленных за ночь противником, и Васька мгновением поразился тому, как близко друг к другу стояли всю ночь они и гулямы Тимура, с которыми через какие-то мгновения они начнут резаться на смерть.

– Сотня, к бою!

Бек-Ярык-оглан объезжает строй своих полков и издали делает приветственный знак своему урусутскому сотнику. Там дальше стоит Актау, на этой стороне – Утурку.

– С Богом! – говорит вполголоса Васька, когда сухая барабанная дробь и звон литавр призывают их к напуску.

Пешцы там, в центре, невидные отселе, выходят из-за преграды из ароб и телег, строятся. Там русские, и Ваське, на мгновение, остро хочется туда, к своим. «Но звучит приказ, поют рога, и им отвечает согласный и глухой топот копыт двинувшейся конницы правого крыла. Начинается бой.

Миг сближения с противником всегда страшен. И страшно, наверное, взглянуть в лица тех, кто скачет убивать или быть убитым. Как часто этого рокового сближения даже не происходит! Кто-то из соперников начинает заворачивать коней и устремляется в бег, а победители гонят и рубят бегущих. Не то было в этом сражении. Отступать не хотела ни та, ни другая сторона, и потому…

И потому Васькина сотня, прорвавшись сквозь плотный ливень стрел, ударилась, – именно ударилась, и звук был такой – от множественного удара о выставленную преграду, и началось! Васька, озверев, отбивал саблей лезущие к нему со всех сторон копья, кого-то, потерявшего шелом, прикончил, развалив саблею череп, так что обнажившийся серый мозг брызнул из-под клинка. Не глядя, знал только, что его сотня здесь, не отстала, и рубится вместе со своим предводителем. Кони дико ржут, падая в окоп, ломая ноги, горбатясь, перемахивают через преграду. С треском ломаются под копытами коней поваленные окопные щиты. Они, кажется, одолевают, одолели, пешцы бегут, падая под саблями. Но на них, одолевших окопы, обрушивается в тот же миг чагатайская конная лава. Треск, скрежет железа по железу, дикие крики, хрип и кровь. Приходит пятить коня, чтобы не зашли с тылу, приходит вертеться, отступать, огрызаясь. Едва половину своих воинов уводит Васька назад, отчаянно пытаясь спасти строй, не дать воинам ринуть в безоглядное бегство. Он не видит поля боя, не ведает о том, что впереди и что назади, он видит только перекошенные, сведенные судорогою гнева и грозной радости лица чагатаев, рвущихся к победе, и в этот страшный для него миг новая волна татарской конницы, – брошенный Бек-Ярыком резерв, – смешивает ряды гулямов Тимура, опрокидывает их, и в сумасшедшей рубке, в молнийном блеске скрещивающихся клинков, вся конная громада начинает откатывать назад, туда, опять за окоп, полузаваленный трупами, за опрокинутые и разбитые чапары.

Далеко справа восстает новый победный крик, это люди Кунче-оглана атакуют тимуровских богатуров левого крыла, и Актау, и Давуд Суфи, и Утурку пошли в напуск, близка победа! Близка ли? По всему холмистому полю, скатываясь с холмов и взбираясь по склонам, гремит бой. Татарская конница правого крыла всею массой движется к центру, сшибая заслон пешцев, губя, точно половодье, съедающее весенний лед, кошуны чагатайских храбрецов.

Тимур, сидя на коне, оглядывал с холма поле боя. Как жаль, что Миран-шах еще до битвы упал с лошади и сломал руку! Он вовремя углядел, что левое крыло его войска подается и вот-вот покатит назад (покатит, и тогда бегущих будет уже не остановить!), и тотчас послал четыре кошуна из резерва им на помощь. Битва остановилась было, бешено крутясь на одном месте, но и вновь началось попятное движение левого крыла. Тимур легким движением поводьев направил коня вперед, намерясь кинуть противу зарвавшихся остальные кошуны прикрытия, как прямо перед ним прорвало центр войска, и он оказался в толпе заворотивших коней позорно бегущих гулямов. С рыком, похожим на рычание барса, Тимур ринул вперед, через и сквозь, и вот уже перед ним и перед его немногочисленною дружиной оскаленные конские морды, ножевые глаза, сабельный блеск и победный клич (сурен), режущий уши. Тимур горбит широкие плечи, вырывает дорогую хорезмийскую саблю из ножен. Чешуя его панциря и отделанный золотом, украшенный большим рубином шелом зловеще сверкают на солнце. У него ломается копье, падает смертельно раненный конь, и Тимур чудом успевает вырвать увечную ногу из стремени и вскочить на ноги. Он отбивается саблей. Его, кажется, узнали враги, облепили со всех сторон. Он отбивается рыча, взяв оружие в левую руку, чуя тупые тычки вражеских копий о пластинчатую броню. Он не хочет бежать, он слишком трудно шел к вершине успеха и власти. Это Тохтамышу судьба все поднесла словно на серебряном блюде, не ему! Он не может так вот просто отдать завоеванное годами, нет, десятилетиями усилий, подарить все глупому татарскому мальчишке, когда-то пригретому им! Его нукеры падают один за другим. Кто-то, кажется, бежал (не забыть наказать после боя!). Он остается один и продолжает драться. У него в глазах – вонючая яма, где приходилось сидеть, ожидая казни, эмиры Хусейна, бегущие от монгольской конницы непобедимых когда-то джетэ, его тяжкая молодость, которую он им не отдаст ни за что! Сейчас решается его судьба, судьба всех его многолетних усилий, судьба его веры в себя и свою звезду. И как освобождение, как милость Аллаха, как дар Всевышнего, в пустое пространство вокруг него, пронизанное стрелами и прошитое копьями врагов, врывается бесстрашный шейх Нур-ад-Дин. Сверкая кольчугой, он слетает с коня, падает, соскакивают с коней и его немногочисленные нукеры (всего полусотню привел с собою Нур-ад-Дин!). Становясь на одно колено и сгибая луки почти до треска, они пускают стрелу за стрелой в мятущийся перед ними клубок конных воинов. Крики взмывают к небесам, дико ржут раненые лошади, длится бой.

Васька не доскакал до Тимура за каких-нибудь четверть перестрела, как конная лава, стеснясь, вспятила, отдавливая Ваську с остатками его сотни посторонь. Он так и не доскакал до джехангира, только издали поглядев на его сверкающий золотом шелом… Когда вокруг отступают, почти невозможно пробиться вперед!

Меж тем к Тимуру подскакали еще трое: Мухаммед Азат с братом Али-Шахом и Тукель. Тимур не понял сперва, что они собираются делать. Подумал, грехом, не хотят ли сдаться врагу, как появился Мухаммед-Азад. Пеший, вытаращивая глаза от усилий, осыпаемый стрелами, что ударяли ему о шелом и латы, он тянул за собою арбу, захваченную у неприятеля. Задыхаясь, потный, утерявший копье и щит, он тащил и тащил арбу за собою, не сдаваясь, и скоро появились Алишах с Тукелем, сделавшие то же: каждый из них тащил по неприятельской арбе. Скоро из трех ароб, связав их арканами, перед Тимуром воздвигли укрепление, как-то заменившее окопные щиты, и эмир эмиров, опустив саблю (мгновенная усталость нахлынула как поток), смог передохнуть и оглядеться.

Нет, не выдали его сподвижники, выпестованные им в долгих боевых походах! Скоро подошел Алладад с кошуном Вефадара и тоже спешил своих людей, выстраивая живую ограду вокруг джехангира и осыпая врагов стрелами. Подошел Хусейн Мелик с военными рабами «тогма», и те тоже спешились, взявшись за луки. Пришел со своим кошуном эмир Зарек Чаку. Подошел, наконец, и вспятивший было кошун центра с бунчуком и знаменем. Затрубили в рога, ударили в барабаны, поднялся боевой клич – сурен. Пришел Устуй со своим кошуном и также спешился, готовясь стоять насмерть, позади кошуна центра. Являлись все новые верные, и теперь уже можно было сказать: центр устоял, центр не прорван! Тимуру подвели нового коня. Взбираясь в седло, он чуть не упал, так на миг закружило голову. Но теперь, оправившись, он снова мог видеть поле боя и отдавать приказания воинам. Вот Худадад Хузейни (пригодилась многолетняя выучка!), сплотив ряды гулямов, двинулся встречь наступающим и, пройдя мимо Кунче-оглана, невесть почему сдерживавшего своих воинов, заходит в тыл людям Актау, начиная осыпать их стрелами. И, наконец, является на подмогу Мухаммед-Султан с запасным туменом и с левой стороны Тимура вступает в бой.

Атака Тохтамышева правого крыла захлебывается. Васька понял это, только когда вокруг него все покатило вспять и ему самому с горстью ратных пришлось отступать тоже. Он был в отчаяньи и гневе, когда снова встретил Бек-Ярык-оглана. Стоя на холме, тот собирал своих людей и, увидев Ваську, кивнул ему шеломом, подзывая к себе.

– У меня осталось не больше четверти сотни! – повестил Васька с отчаянием в голосе. Глаза бека вспыхнули, и в них, в самой глубине зрачков, просквозило на миг грозное веселье.

– Ты шел напереди! – возразил оглан. – У тех, – он кивком показал в сторону тимуровых полков, – потери не меньше! Надо выстоять! Ежели хан снова не повернет на бег, мы победим! Не будь с чагатаями Тимура, они давно уже были бы разбиты! – заключил он, провожая Ваську, и прокричал ему вслед: – Возьми людей из резерва!

Где тут, однако, резерв, где что, было непонятно. Все перемешалось, и оставалось надеяться, что устоит левое крыло войска, где воеводами были эмир Иса-бий и Бахши-Ходжа.

Тут тоже наступление началось успешно. Хаджи-Сейф-ад-Дин Никудерийский, верный сподвижник Тимура, был окружен и почти разбит Иса-бием. Но старый полководец был истинным выучеником Тимура и знал, что войско разбито только тогда, когда оно бежит. Спешив своих гулямов, он загородился чапарами и отстреливался, отбивая раз за разом атаки татарской конницы. Ему удалось сохранить строй, и потому, когда подошел наконец Джехан-шах-бахадур со своим туменом и бросился на врагов, гулямы Хаджи-Сейф-ад-Дина стройно поднялись и пошли в атаку, тоже уставя копья, словно бы и не было у них потерь, словно бы треть тумена не легла в предыдущей сече. Первым повернул Бахши-Ходжа. Неволею Иса-Бию пришлось отступать тоже.

Бой еще шел, еще гремел по всему фронту лязгом железа, треском копий и сабельным скрежетом, криками ратей, ржанием и топотом коней, свистом стрел, но уже и останавливало, уже и остановилось наступление ордынской конницы, устояли и центр, и крылья Тимуровых полков, и бой превращался неодолимо в череду поединков, жестоких и славных, но ничего не решающих в сражении.

Яглы-бий Бахрин, приближенный Тохтамыша, ринул вперед, вызывая на бой лично знакомого ему Осман-бахадура. Осман со своим кошуном напал на Яглы-бия, и тот рухнул вместе с конем. Позднейший арабский историк сообщает, явно преувеличивая, что труп Яглы-бия вытащили из-под восьмисот (!) тел «юношей в черных кольчугах и на белых конях».

Мог ли все же Тохтамыш победить? Придворный летописец Тимура сообщает, что хан Тохтамыш отступил, «преждевременно ослабев духом». Так или иначе, но в сражении на Тереке Тохтамыш держался упорнее всего и… чуть было не победил?! К вечеру он опять приказал отступать, посчитавши битву проигранной, хотя некоторые поздние хронисты и сообщают, что сражение длилось, с переменным успехом, три дня подряд… Нет, не три, один!

А потом началось то, что всегда начинается во время отступления. Потеря обоза и полона, беспорядочное бегство эмиров, каждый из которых уводил свой тумен на защиту родимых кочевий, и потому огромное Тохтамышево войско, отступая, таяло, как весенний снег. Тимур двигался по пятам, не отставая и не давая Тохтамышу вздохнуть и собраться с новыми силами.

Единственное, что сделал Тимур после сражения для защиты своего тыла, – это вернул Пир-Мухаммеда с шестью тысячами чагатайской конницы в Шираз да отослал эмира Шамс-ад-Дина Аббаса с тремя тысячами пешего войска в Самарканд. Все остальные силы, собрав в кулак, Тимур вел за собою по правому берегу Волги, разоряя на своем пути ордынские города и кочевья, твердо намерясь осуществить свою угрозу: уничтожить Тохтамышев «иль» до конца и лишить его права на престол.

Уже в виду Волги Тимур повелел Койричак-оглану с отрядом узбекских воинов перейти Итиль и стать ханом улуса Джучи.

Тохтамыш, бросив на произвол судьбы свою разгромленную армию, бежал в Польшу. Тимур занимал и грабил волжские города, угонял скот, преследуя Тохтамышевых эмиров, остававшихся верными своему хану.

В местности Манкерман, на реке Узи (под Киевом), его рати ограбили улус Бек-Ярык-оглана (видимо, захватили скот и полон). На реке Тан (на Дону) Тимур еще раз окружил Бек-Ярык-оглана.

Актау со своим туменом «ушел от преследования в Рум и поселился там». Неясно, означает ли Рум жалкие остатки Ромейской державы, что вряд ли, или Турцию, которую на Востоке долгое время тоже называли Румом, памятуя, что земли, захваченные турками, совсем недавно составляли владения византийских василевсов. Султан Баязет очень и очень мог, тем паче в преддверии войны с Тимуром, принять к себе ордынского беглеца. И тогда можно добавить, что Актау ушел к Баязету через Кавказ, по-видимому сквозь Дарьяльский проход и Грузию. Утурку скрывался от Тимура также на Кавказе, в ущельях Эльбруса, но тоже был, хоть и позднее, разгромлен, пойман и убит.

Миран-шах, догнавший Тимура, и Джеханшах-бахадур вторично погромили правое крыло Джучиева улуса, ограбили города Сарай и Урусчук, гнали табуны скота, везли полоненных женщин и девушек.

Бек-Ярык-оглану, окруженному на Дону, и на этот раз удалось вырваться. Почерневший от устали и недосыпа Васька раз за разом водил в бешеные атаки свою сотню, уменьшившуюся до полутора десятка воинов. В конце концов, вырываясь, пришлось бросить все. Бек-Ярык отступал только с одним сыном, оставив в плену всю семью и гарем. Тимур, зайдя в брошенную юрту оглана, оглядел женщин и детей упрямого эмира, сидевших тесною кучкой, как испуганные куры, усмехнулся, покачал головой. На улице шел грабеж, вопили насилуемые женщины, мычал скот, плакали дети. На него нашел один из тех приступов благородства, которые удивляли современников в Тимуре превыше всего. Запретив грабить и насиловать женщин своего врага, он отослал семью Бек-Ярыка вослед за хозяином, и посланные, едва настигнув бегущего оглана с остатками его войск, вручили Бек-Ярыку его семью как подарок от грозного Железного Хромца.

Вечером этого дня Бек-Ярык сидел, свеся голову, и думал. На вошедшего в шатер Ваську поднял тяжелые, скорбные глаза.

– Куда теперь? – спросил Васька. Бегство, бессонные ночи, скудная, сухомятью, еда у кизячных костров сблизили оглана с его сотником почти до состояния дружбы.

Бек-Ярык поглядел смуро, подумал, покивал головою. Ответил:

– На Русь! Больше некуда! Авось примут к себе! Тебя же посылаю в Литву. Отыщи Тохтамыша! Узнай, как там и что! Сумеешь?

Васька в свою очередь нагнул голову. Сумеречно подумалось о том, что его возвращенье домой откладывается снова на неопределенный срок. Но и предать Бек-Ярыка сейчас, в этот миг его униженья и позора, не мог. Поглядел в глаза, ответил честно: