355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Быков » Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник) » Текст книги (страница 4)
Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:38

Текст книги "Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)"


Автор книги: Дмитрий Быков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Петр Кобинцев
Первый раз…

Слоган «Первый раз в первый класс» мы все помним с детства.

У меня он случился в 1979 году. Было мне тогда семь с половиной лет, потому что родился я в январе.

Меня торжественно проводили в Могилевскую школу номер два – с художественным уклоном. И, выяснив, что дорогу я помню хорошо, уже не водили больше за руку, как некоторых девочек и мальчиков, и не встречали после уроков на пороге школы с шоколадкой. На это были причины: у меня родилась младшая сестра. Об этом мне сообщил радостный и взволнованный папа, а меня жутко расстроило это известие, потому что я хотел брата. И тогда мне казалось, что это самое страшное горе.

У нас в школе, как практически в любом советском учреждении, прямо у входа висела картина с тремя божествами: Карлом Марксом, Фридрихом Энгельсом и Владимиром Ильичом Лениным. Именно в такой последовательности: два жутко заросших мужика хорошо контрастировали с лысиной вождя мирового пролетариата. Можно только догадываться, что думали про них дети начальных классов, которые не были еще политически подкованы. Мне лично они казались семьей: Маркс и Энгельс – отец и дедушка, а тот, что моложе, – видимо, внук и сын в одном лице. Надо отметить, что мальчиком я был стеснительным и робким, спрашивать об этом не решался, так что еще долго для меня было загадкой: что это за люди так грозно смотрят со стены.

В первый класс я пошел весьма подготовленным. Героическими усилиями бабушки и мамы я был выдрессирован и обучен читать и писать. Читал я бегло, а не по слогам. А писал в старом стиле: с закорючками на концах букв – так меня учила бабуля по учебнику, изданному едва ли не при царском режиме. Когда я вывел такие вензеля своей первой учительнице, – кстати, заслуженной, с медалью на груди, – она удивленно вскинула брови и вручила мне прописи. Там все было настолько просто, что я сразу же выполнил задание. Душа пела, я был доволен!

С рвением выполнив первое домашнее задание, я был в предвкушении свободы: «Сделал дело – гуляй смело». Однако мама, вернувшаяся из роддома вместе с моей сестричкой, решила меня «повоспитывать» и сказала, чтобы я выписывал буквы и дальше – не помешает. Я почувствовал себя жутко обманутым: дело же сделал, а как же – гуляй смело? И в моей душе поднялся протест. Но так как родители были со мной всегда строги, то на открытый бунт я не решился – просто стал задание выполнять ближе к вечеру, чтобы не делать лишнего. Так и учился.

В школе нас рассадили по степени IQ: более сообразительных – по мнению нашей учительницы – в первые ряды, менее активных – в средние, а «балласт» – да вы и сами знаете… Почему, за какие прегрешения я оказался на последних рядах? Учился я хорошо, но не считал нужным подстраиваться под мнение учительницы или казаться лучше, чем я есть на самом деле. Не «стучал» на одноклассников, не жаловался, если меня обижали, – это было мне привито родителями с детства. Я всегда сам разбирался с обидчиками. На уроке я не тянул руку, хотя и знал ответ… Видимо, за мою скромность и молчаливость меня и не замечали.

А учительница холила-лелеяла первые ряды, при каждом удобном случае демонстрировала остальным, что это лучшие из лучших!

Ближе к концу первого класса меня удостоили «чести» попасть в средний ряд. Надо отметить, что мне тогда еще нравилось учиться. Нравилась сама школа, ее архитектура и парк из вековых деревьев во дворе.

Так как школа была с художественным уклоном, то нас с первого класса обучали рисованию по правилам высшей художественной школы. Преподавал у нас заслуженный художник Белоруссии – правда, не помню его фамилии. Вообще с запоминанием фамилий у меня было туго. Так как я стеснялся переспрашивать, а с первого раза не запоминал, то многие учителя так и остались в памяти – «русица», «физрук», «трудовик»…

Я любил школу. Даже тогда, когда учительница в гневе переломала карандаши, которые родители купили мне в Москве. На них была изображена таблица умножения, а по мнению педагога, это было «кощунственно»! К слову сказать, я знал эту таблицу всю, и карандаши для меня не были шпаргалкой. В те времена у нас в Могилеве таких было днем с огнем не сыскать! Красивые, с отличными грифелями – их можно было смело очинить точилкой без боязни, что сердечник раскрошится или вывалится из карандаша.

Даже когда художник вырвал клок волос из моей бедной головы за то, что я наносил тени на рисунке твердым карандашом, – мне нравилась эта школа. Была там какая-то волшебная аура, особая атмосфера. Мне нравилось весной наблюдать за старшими классами, которые с мольбертами рассаживались на школьном дворе и рисовали пейзажи. Я мечтал, что тоже буду так рисовать. Вообще, я с трех лет довольно хорошо рисовал. Но при нашей тогдашней жизни фломастеры были недосягаемой роскошью, а цветные карандаши не выдерживали никакой критики, вот я и пристрастился к черно-белому рисунку. Рисовал обычной шариковой ручкой. Но в школе нужно было рисовать в цвете, а мои очень даже неплохие рисунки простым карандашом были не оценены. А «творения» наших отличников были пятерочными. Возможно, срабатывал закон первого ряда.

Мы тогда учились шесть дней в неделю. И все шесть дней я сидел с утра до обеда в школе, затем с обеда до вечера (иногда до глубокой ночи) за уроками. В субботу я делал все уроки на понедельник, а в воскресенье, после завтрака и просмотра детских передач, смывался из дому до вечера. Ведь тогда (страшно подумать!) было всего два канала на ТВ, и детские передачи были редкостью, да и то ими жертвовали из-за футбола. Так что я сбегал из дома и, несмотря на угрозы расправы, если я не приду обедать, до вечера не появлялся. Возвращался домой счастливый, получал свои обещанные люли и ложился спать.

А вот каникулы были сплошным праздником! Вставал рано – и сразу на улицу! Но все хорошее, к сожалению, быстро кончается.

Однажды на перемене после первого урока я стоял в коридоре у окна и смотрел на школьный двор. Весеннее утро настроило меня на романтическое состояние. Я просто выпал из реальности, пока меня грубо не вернул пацан из пятого класса: он ворвался в нашу толпу первоклашек и принялся дубасить направо-налево. Бил подло – в солнечное сплетение или, проще говоря, под дых. Видимо, кто-то показал этот удар, и ему не терпелось его опробовать. Разумеется, на ровесниках он этого делать не стал – по понятным причинам.

Под его руку подвернулся и я. Было не так больно, как обидно. Я, как рыба, выброшенная на берег, пытался глотнуть воздуха и никак не мог. А этот «боец», гогоча, умчался по коридору. До сих пор живы в памяти эти ощущения! Я решил, что не прощу! Парень был приметный: на нем был питерский школьный костюм – они отличались тем, что курточки у них были с множеством карманов и шевроном на рукаве. Это была мечта каждого мальчишки!

В общем, прекрасный весенний день был безжалостно испорчен. Я все вспоминал этот наглый взгляд и торжествующий смех и хотел отомстить. Да! Хотел доказать ему, что первоклассник – тоже человек! В этот же день по дороге домой я увидел этого хулигана во дворе школы. И понял: здесь и сейчас! Потому что другого раза может не быть. Потому что злость забывается, и на ее место приходит трусость и нерешительность. Потому что я не хотел прощать!

Подойдя вплотную, я хмуро посмотрел ему в лицо снизу вверх: задира был выше меня на голову. Он удивленно посмотрел, потом в глазах промелькнуло, что узнал. Не говоря ни слова, я со всей возможной силой, напитанной обидой, ударил его туда же, куда бил он. Воздух вылетел из его легких, как из разорванного шарика. Парень упал на колени и превратился из бравого героя в сопляка, ревущего на асфальте. Мне стало противно от его вида, но в душе была радость: я наказал пятиклассника и не собирался бежать. Продолжая спокойно идти по школьному двору, я слышал, как переговаривались его одноклассники, как громко и взволнованно спрашивала учительница, что случилось.

Никто так и не понял, что произошло. Но мы-то с ним знали! И больше он никогда ко мне даже не подходил. А я вынес еще один урок для себя: то, что делается уверенно, – убеждает.

Дмитрий Колобов
Дни интерната

В обычной школе мне поучиться не довелось. Я родился почти слепым, а ни в нашем городе, ни в области учебных заведений для таких, как я, не было. Поэтому в 1989 году в возрасте восьми лет я был отправлен на учебу в город Петрозаводск в спецшколу-интернат № 23 для слепых и слабовидящих детей.

Всего в школе училось около ста пятидесяти человек, среди которых было много сирот и детдомовцев. К каждому классу были приставлены по два воспитателя, в чьи обязанности входило следить за нами, гулять с нами, помогать готовить уроки. Девочки жили в левом крыле здания, мальчики – в правом. У каждого класса была своя комната-спальня. Каждому полагалась железная кровать и тумбочка для личных вещей. Впрочем, по-настоящему ценные вещи в тумбочках никто не хранил, предпочитая прятать их под матрасом.

Жили мы строго по расписанию:

в 7.00 – подъем,

в 7.30 – зарядка,

в 8.00 – завтрак,

в 9.00 – начало уроков,

в 13.00 – окончание уроков,

в 14.00 – обед,

потом тихий час,

дальше – свободное время до 18.00,

потом – самоподготовка до 19.00,

в 19.30 – ужин (младшая смена),

в 21.00 – отбой.

Старшеклассники жили по своему расписанию. Нередко приходили к нам на отбое и помогали воспитательницам укладывать нас спать, чего мы очень не любили. Еще к нам были приставлены шефы – ученики не то шестого, не то седьмого класса, точно не помню. Вот они-то в основном и следили за нами, чтобы мы не натворили бед. На ужине наесться нам мало когда удавалось, а потому мы тайно прихватывали кусочек-другой хлеба и ели его ночью. Почти у каждого под матрасом лежал запас.

Каждый вторник в школе проходила политинформация.

Сначала в нашем классе училось всего семь человек: шесть мальчиков и одна девочка. Потом пришли новенькие, и нас стало одиннадцать. Проблемы у всех были разные – кто-то страдал дальтонизмом, кто-то – светобоязнью, у многих было косоглазие. Слепых ребят в нашем классе не было. А вот мой друг Сережа Крюковский был совсем слепой. Он учился на год младше. Мы познакомились и подружились. Я часто водил его по школе за руку.

Мои одноклассники были из разных городов, но большинство все-таки из Карелии. Те, кто жили в Петрозаводске, могли уходить домой на выходные (потом городская администрация выделила интернату автобус, который развозил-забирал ребят, и они могли отправляться домой каждый день после занятий). Остальные (к числу которых относился и я) ждали каникул, когда приезжали родители и забирали нас. Были и такие, кому уезжать было некуда: родителей и дома у них не было, и поступили они к нам в интернат из детдомов и спецшкол. Они жили в интернате, а на лето их отправляли в пионерлагеря. Бывало и так, что «домашние» тоже вынуждены были оставаться в интернате на выходные или даже на каникулы из-за семейных проблем: у кого-то запивал отец, у кого-то мама уезжала в командировку и оставить ребенка было не с кем. У одного мальчика во время его учебы в интернате умер папа, у другого – мама…

Больше всех не повезло Саше Меркулову. Не могу сказать точно, откуда его занесло в наш интернат. Ни его матери, ни его отца я, как, впрочем, и другие мои одноклассники, не видел, потому что мама была лишена родительских прав, а папы и вовсе не было в живых… Саша как-то говорил, что он якобы погиб на войне, но впоследствии я узнал, что все было гораздо проще и банальней: его просто убили в пьяной драке…

Одноклассники мои были ребятами неплохими, но порой все-таки возникали конфликты и даже драки. Драться я не любил ужасно и предпочитал все вопросы решать мирно, но сдачи дать мог. Воспитательницы и учительница любили меня за это и порой приводили остальным в пример.

У каждого из нас был свой интернатовский документ – единый билет. Мы называли его просто «единый» или «единник». Это был наш пропуск в большой мир. По нему мы могли бесплатно ездить в общественном транспорте, ходить в музеи, кино, театры… «Единником» мы с моим одноклассником, другом и земляком Сашкой во втором классе решили воспользоваться для побега домой. Правда, убежали совсем недалеко, только до остановки. Там еще раз всё хорошенько обдумали и решили, что, пожалуй, лучше вернуться.

Осенью 1990 года мы стали октябрятами. Данное событие проходило на торжественной линейке в спортзале. Это первое хорошее воспоминание о школе. Еще одно хорошее воспоминание – это поездка на телевидение. Туда нас позвали на какую-то передачу. Тогда мы уже были второклашками, и к нам пришла еще одна новая девочка. Таким образом, нас стало восемь. Тогда же, во втором классе, гуляя с ребятами недалеко от школы, я угодил в трясину и чуть не погиб. Меня спас одноклассник. Он же, как это ни странно, разбил мне голову, играя со мной в догонялки по классу. Это вышло, в общем-то, случайно. Разбитая голова оказалась моей первой серьезной травмой. Страдал я и от дизентерии. Эта болезнь просто преследовала меня. Из-за нее я часто лежал в больнице, а мой класс сажали на карантин. Моим родителям об этом почему-то не сообщали. Гулял у нас по школе и педикулез, а через какое-то время началась эпидемия чесотки, после чего всех больных немедленно упрятали в изолятор… В медкабинете проверка на вшивость была обязательной процедурой…

Начиная с третьего класса мы стали дежурить по столовой. Это было наше первое ответственное задание. Были у нас и поручения. К примеру, я сначала был физоргом и поднимал своих одноклассников криком «Подъем!», за что пацаны меня невзлюбили и вскоре на очередной политинформации поставили вопрос о немедленном переизбрании меня.

Приходилось мне столкнуться и с воровским беспределом. Это, пожалуй, было одной из главных бед. Крали буквально всё, но особенно обидно было за посылки, которые присылали из дома. Мы старались держать факт получения посылки в тайне, иначе рисковали остаться ни с чем. Если же это все-таки происходило, мне приходилось выслеживать таких «героев» и разбираться с ними на кулаках, хотя повторюсь, что драться я очень не любил. Что-то мне удавалось вернуть, а что-то нет. А чтобы силенок у меня было побольше, я стал по возможности чаще ходить в спортзал и тягать гири, подтягиваться и т. д.

По специально выделенным дням мы ходили в баню, которая находилась в подвале школы. Каждому из нас выдавали по кусочку хозяйственного мыла, которым мы и мылись с головы до ног.

С пятого класса мы начали изучать иностранный язык. Это был немецкий, который пошел у меня, равно как и русский, очень хорошо, и ко мне за помощью стал обращаться весь класс. Через некоторое время мое фото оказалось на доске почета на первом этаже. Для меня это было приятной неожиданностью. Попал я туда отнюдь не за хорошую учебу, а за относительно хорошее поведение, а моим родителям было передано благодарственное письмо за мое хорошее воспитание.

Многое менялось. Кто-то из ребят и воспитательниц уходил, а кто-то приходил… На новогодние каникулы я приезжал домой, а ездил я тогда уже один, как вполне взрослый человек, вместе с остальными ребятами и аж с пятью подарками. У нас были очень хорошие спонсоры-финны. В этом плане они, конечно, были молодцы, помогали нам.

Пел я в школьном хоре, хотя какой-то музыкальности в себе не чувствовал, но старался. Вскоре я ушел из хора в театральный кружок. Еще будучи второклашкой, я пытался говорить чужими голосами, кого-то пародируя и изображая, чем изрядно смешил всех одноклассников. Мой актерский талант разглядела одна из воспитательниц, заведующая драмкружком, и немедленно записала меня туда. Так я стал участвовать в конкурсах чтецов, играть какие-то роли в разных сценках.

Память у меня была хорошей, и потому запомнить слова роли для меня не составляло никакого труда. Мне это нравилось, и я очень старался как можно лучше сыграть. Про спортзал я не забывал и продолжал тягать гири. Мы подросли и теперь уже сами на отбое гоняли учеников младших классов. Про свою первую учительницу мы не забывали и иногда забегали к ней в младшие классы. Порой то у нас, то у девочек, – а их теперь было а ж целых пять! – возникали ссоры, но примирение наступало быстро…

Мы взрослели. Многие потихоньку начали курить. Курение же в интернате было строго запрещено. Устав бороться с курящими старшеклассниками, директор даже издал указ об отчислении таких ребят из интерната. Так за систематическое курение были исключены несколько учащихся…

Я тоже покинул интернат раньше положенного срока. Однажды, в самом начале учебного года, на обеде я вдруг ни с того ни с сего потерял сознание. После этого меня стали находить в бессознательном состоянии то в коридорах, то в классе, то в спальне… Меня немедленно освободили от физкультуры и категорически запретили поднимать тяжести. На уроках я соображал плохо: голова болела. В больнице, куда я попал после тяжелого припадка с пеной у рта, мне поставили диагноз – эпилепсия. Приступы набирали силу. Однажды я вдруг понял, что вообще перестаю узнавать своих одноклассников. Они стали посмеиваться над моим состоянием, что меня очень раздражало. Мне было непонятно, почему они стали это делать?

Меня продолжали кормить таблетками, от которых мне становилось еще хуже. Учился я теперь по щадящему режиму. Мне списали со счета все, что я пропустил, пока был в больнице. Ребята продолжали отпускать свои дурацкие шуточки в моей адрес, но я старался не обращать на это внимания… Давалось это нелегко. И когда в день рождения мне позвонила мама, сказав, что она забирает меня навсегда, я решил поделиться этой новостью с ребятами. Услышав об этом, они заметно приуныли. Воспитательница тоже не поверила, что я навсегда их покидаю. Тогда ребята попросили меня сесть, заявив, что им надо кое-что сказать. Я сел и стал ждать. Тяжело вздохнув, мои одноклассники попросили у меня прощения и сказали, чтобы я не держал на них зла. Жаль, конечно, что я не доучился и не сохранил свое здоровье. Жизнь нас раскидала, но я нашел некоторых одноклассников, и иногда мы общаемся.

Учителя


Валентина Акуленко
Дом над обрывом
(воспоминания моей учительницы о 30–40-х)

Когда я прохожу мимо знакомого с детства здания школы № 10 на улице Анохина в Петрозаводске (теперь средняя школа имени А.С.Пушкина с углубленным изучением гуманитарных предметов), то всякий раз на минуту-другую задержусь перед памятной доской на фасаде. За лаконичной надписью «В этой школе с 1961 по 1981 годы работала директором Народный учитель, Почетный гражданин Республики Карелия Андерсон Галина Александровна» – уникальная, богатая на события судьба, неразрывно связанная с историей и Петрозаводска, и страны.

С пятого по восьмой класс я училась в этой школе. Директор Галина Александровна вела у нас физику. Но больше, чем предмет, с которым она нас знакомила, запомнилась она сама – высокая, стройная, подтянутая, с аккуратно уложенными русыми волосами на красивой голове. Как сейчас вижу ее лицо с лучистыми серо-голубыми глазами. Эти глаза бывали и по-директорски строгими, но чаще выражали материнское участие.

Выйдя на пенсию, «неугомонная Андерсон», как она в шутку себя называла, возглавила совет ветеранов-учителей и… с головой ушла в поиски семейной родословной, которая, как оказалось, тесно связана с историей Онежского (в прошлом Александровского пушечно-литейного) завода. Однажды Галина Александровна с заметками для публикации пришла в редакцию республиканской газеты «Северный курьер», в которой я заведовала отделом писем и работой с внештатными авторами, – так мы встретились снова. И моя учительница физики стала одним из активных авторов нашей газеты.

Девять лет, как она трагически погибла, а все не верится, что ее, такой деятельной, неунывающей, приветливо улыбающейся, уже нет…

Заслуженного учителя Карелии и России, бывшего директора школы Андерсон и сегодня многие помнят. Но мало кому известно, что еще в пятнадцать лет она стала абсолютной чемпионкой Карелии по стрельбе, что в 1939–1940 годах была чемпионкой РСФСР.

Однажды я попросила Галину Александровну рассказать о доме, в котором она выросла, – о том деревянном доме над обрывом возле моста через речку Неглинку, который раньше все в городе знали.

Рассказывала она неторопливо, душевно и как-то уютно, что хотелось ее слушать и слушать:

– Дом наш, который уже больше десяти лет как снесен, построен был в 1923 году. В Петрозаводске немало тех, кто помнит его гостеприимство. Полвека моей жизни прошли в его теплых стенах среди высоких сосен над обрывом. Впадину внизу с быстрой рекой Неглинкой считают следом схода огромного древнего ледника. Наверное, так и было. Поросшая деревьями впадина выглядит загадочно и живописно. А какие здесь горки были зимой! На лыжи – и вниз по крутому спуску, так что дух захватывает!

Наша улица называлась Северной. Теперь по одну сторону обрыва высится здание Школы искусств, по другую – новые современные корпуса. Наш бревенчатый дом выглядел бы игрушечным на этом фоне. Но в детстве он казался просторным и надежным. Таким для нас и был.

В первые годы советской власти поощрялось частное строительство, государство даже предоставляло для этих целей ссуду. Вот мой папа, Александр Васильевич Москалев, договорился с отличными мастерами своего дела. И дом получился удивительно ладный, с виду небольшой, но вместительный: несколько комнат с круглыми печами, кухня с русской печкой. Для семьи из шести человек места было достаточно.

Вечерами у жарко натопленной печки-голландки мама, Зинаида Николаевна, бывшая учительница, читала нам книги или рассказывала, как жили в старину. Мы очень любили эти часы. А всем нам четверым (двум братьям и двум сестрам) в зрелые годы нравилось вспоминать, как мама слушала свою любимую радиопередачу «Встреча с песней» Виктора Татарского. Пока она шла, никто не осмеливался потревожить маму – все старались ходить тихо и говорить шепотом.

В пору нашего детства новогодние праздники с елкой официально не проводились, многие елку украшали тайно. Мы же всегда отмечали Новый год весело и не слишком заботились о мерах предосторожности. Возможно, потому, что жили на отшибе. Зажигали на елке свечи, украшали красивыми игрушками. И всегда, пока стоял наш дом, этот праздник родственники старались встретить у нас. Неизменными оставались мамины пироги, большой самовар на столе, а потом выход «под спичку»: так называлась знаменитая на весь Петрозаводск горка на улице Вольной, на которой когда-то была спичечная фабрика.

В 40-м году бурю восторгов вызвал мой новогодний сюрприз – новенький патефон, которым меня премировали за хорошие результаты в стрелковых соревнованиях на спартакиаде в Москве. «Патефонный» период жизни нашего дома был, наверное, самым романтическим и самым коротким… Не ведая о близкой беде: бомбежках, эвакуации, разлуке, лишениях, – мы с наслаждением слушали патефонные пластинки с оперой «Евгений Онегин», с романсами в исполнении Козина, Лемешева, Лещенко, Шульженко… Под патефон учились танцевать вальсы, танго, фокстроты. Мальчики приглашали девочек. Сердце громко и радостно стучало от мечтаний.

В то же время молодежь призывали «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!». Впервые восьмиклассницей я взяла в руки винтовку. Стала упорно тренироваться. Руководил нашей секцией военрук, бывший офицер царской армии Алексей Шайжин. Занималась в Осоавиахиме, в школе вела стрелковый кружок. Скоро наша школьная команда получила право выступить на первенстве России. Соревнования проводились в июле 1939 года на стрельбище Центральной стрелково-снайперской школы под Москвой. В стрельбе на пятьдесят метров петрозаводская команда заняла второе место, уступив московской лишь два очка. И не передать моего счастья, когда узнала, что с результатом 189 очков из 200 возможных я победила и стала чемпионкой РСФСР.

Потом учила стрелять будущих ополченцев… Все мальчики из нашего класса ушли на фронт. Я тоже просилась. Но в райкоме комсомола мне поручили обучать стрельбе из мелкокалиберной винтовки.

Окончив школу, поступила в Петрозаводский педагогический институт. Мечтала стать учительницей, как мама. Но война нарушила мечты. В госпитале ухаживала за ранеными. В Петрозаводске началась эвакуация. Так наша семья оказалась в деревне Артюшино Вологодской области. В Артюшине работала физруком в школе, вместе с учителями выезжала не заготовку дров, трудилась на колхозных полях. И все же поступила в Вологодский педагогический институт, хотя и уставала, и недосыпала, и времени было в обрез. Да что говорить: шла война!

Нашей семье повезло. После освобождения Петрозаводска мы вернулись в свой дом. И я наконец перевелась, куда и мечтала, – в Ленинградский педагогический институт имени Герцена. После преподавала физику и математику во второй мужской школе, находившейся на Перевалке. Только представьте себе: перед сорока пятью сорванцами стояла молоденькая учительница с косичками. Разве ее будут слушать?

Как-то возвращалась с тренировки из тира: в руках – мелкокалиберная винтовка, рядом со мной – тренер Владимир Федорович Киселев, потом известный в Карелии мастер спорта по стрельбе. А навстречу – мои ученики. Увидев меня с винтовкой, встали как вкопанные: «Вы стрелять умеете?»

С этого момента на моих уроках стояла тишина, как перед ответственным выстрелом.

Наш дом над обрывом скрасил жизнь и моего первого в учительской биографии послевоенного класса. Вкус пирогов, испеченных моей мамой, наверное, на всю жизнь запомнился моим не избалованным яствами ученикам.

Почти все мое время доставалось школе. И не хватало моего материнского внимания сыну и дочери. Выручали мама и муж. Все заботы: о дровах, печке, готовке, уборке – ложились на их плечи. Когда я поздно возвращалась из школы, мой муж, дирижер военного оркестра, шутил: «Ну, что, уложила школьного сторожа спать?»

Дорогой наш старый дом! Моя семья покидала его в начале восьмидесятых годов. Незадолго до этого мы выносили из дома маму…

Давно живем в благоустроенных квартирах, как говорится, своими домами. Давно уже не собираемся в саду за покрытым клеенкой столом с самоваром в центре и горками маминых пирожков. Не ходим «под спичку» в Новый год. Не устраиваем кукольных представлений, не танцуем под патефон, не играем в лапту, не собираемся вместе на трамплине, чтобы поболеть за новую спортивную звезду, какой в нашей юности был мастер прыжков с трамплина Борис Носов, не провожаем друг друга на соревнования, – это и многое другое осталось только в памяти.

Но некоторые традиции нашего старого дома сохранить удалось. Например, ни один общий семейный праздник не похож на другой, всегда готовятся сюрпризы, никогда не бывает скучно ни взрослым, ни детям.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю