Текст книги "Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)"
Автор книги: Дмитрий Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Юлия Харланова
Три истории о непростой школьной дружбе
Мое школьное детство совпало с периодом перестройки в нашей стране. Училась я в 1987–1995 годах в тульской школе № 10. Меня успели принять в пионеры, и я была горда, что на груди у меня горит красная звездочк а. Но к старшим классам уже забыла, что такое школьная форма и красный галстук, а в школу ходила в потертых джинсах и футболке.
Думаю, что нестабильность в стране в те времена наложила отпечаток на мою школьную жизнь. Она тоже была какой-то странной. Помню, что в средних классах я ходила в школьной форме темного цвета и ярко-красных босоножках на каблуке с вставками из лайкры. Это несоответствие стилей было предвестником перемен в будущем… К тому же в девятом классе я перешла в другую школу, носившую название «лицей». Уровень образования в нем был выше, и вначале я перебивалась с тройки на тройку, хотя привыкла к более высоким отметкам. К одиннадцатому классу все наладилось, но это стоило больших трудов. Зачем я создала себе такие трудности, сама не знаю. Видимо, поддалась общему настроению, стремлению к переменам, к смене образа жизни. Но в целом я не жалею об этом. Хотя было и трудно сменить друзей, учителей, но эти изменения были к лучшему и сделали меня сильнее. Я считаю, что то же самое происходило и в нашей стране.
Когда я вспоминаю свою первую и главную школу, то у меня не возникает мыслей ни об уроках, ни о школьных праздниках или линейках. Это было, но не трогало и не отложилось в душе. А вспоминаю я своих мальчиков. Так ласково мне хочется сегодня назвать моих друзей. Хотя в школьные годы они были мне не настолько близки. Я была просто девочкой и делала вид, что мне они совсем не интересны.
Каждый из них был одновременно уникальным, не похожим на остальных, но, с другой стороны, их образы достаточно типичны: типажи мальчишек советских времен.
Первый образ – мальчик на велосипеде. Сейчас их практически нет в наших дворах. Это был Сергей. Он жил в моем дворе, ходил со мной в одну группу в детском саду и учился со мной в одном классе. Он был моим хорошим другом, до тех пор пока мы не повзрослели и стали друг другу неинтересны. Ко всему прочему, он, так же как и я, перешел в лицей, но попал в другой класс.
Второй типаж, существующий во все времена, – самый красивый мальчик в классе. Он был неотразим, высокого роста, стройный, с правильными чертами лица. Даже обычная школьная форма сидела на нем как-то особенно, более элегантно, чем на других, обычных мальчишках. Это был Олег, кумир всех девочек класса.
Третий персонаж – Андрей. Полная противоположность Олега. Пухлый, с толстыми губами и выпуклыми глазами, которыми он часто долго и пристально смотрел на меня. Андрей был «белой вороной» в нашем классе, и даже разговаривать с ним считалось ниже своего достоинства. Мне до сих пор стыдно за то, что на его симпатию я отвечала насмешливой надменностью.
Вот они, мои мальчики, и так много воспоминаний, милых сердцу, сразу всплывают в памяти. Теперь подробнее о «типажах».
Сергей любил кататься на велосипеде, объезжая наш довольно большой двор по кругу. Мне еще в школьные годы очень нравилась песня «Ласкового мая»:
А я хочу, а я хочу опять
По крышам бегать, голубей гонять.
Дразнить Наташку, дергать за косу,
На самокате мчаться по двору.
Это как раз о нас с Сергеем. Только вместо самоката был велосипед.
Сергей часто катал ребят с нашего двора, особенно малышей. До меня дело так и не доходило или было один раз… Уже не помню. Самое же яркое воспоминание – это его день рождения. Купив с мамой какую-то большую машину, мы пришли к нему домой. И я подумала: зачем ему еще одна, когда их у него и так полно. Мы сидели на ковре и играли в железную дорогу. В те времена я еще не рассматривала мальчиков как объект любви, и это все упрощало. Мы играли по-детски, хотя были уже школьниками.
Потом мы стали отдаляться друг от друга. Он стал казаться мне грубым, некрасивым, с неправильной речью. Я стала взрослеть и, к сожалению, забывала о своем старом друге. Да и он не стремился уже к общению. Мы жили в разных мирах и учились в разных классах. Это отдаляло больше и больше. У каждого появились свои друзья, и на этом дружба закончилась. По последним данным, он женился, и я искренне желаю ему успехов и семейного счастья. Надеюсь, он обо мне помнит…
Олег мне понравился, как только я его увидела. Он пришел в наш класс в середине учебного года. Его родители переехали в наш город из Москвы, и это было заметно даже по тому, что его школьная форма отличалась от той, что у наших мальчиков, которым покупали ее в единственном в городе «Детском мире».
Олег был очень приметный: высокого роста, с гордо поднятой головой. Мы с подругами начали с ним активно общаться, и через какое-то время он стал приносить нам разные гостинцы: конфетки в ярких обертках, жвачки, разноцветные леденцы. Это также отличало Олега от наших одноклассников. От его вещей шел запах московских универмагов и заграничных магазинов, и это еще больше притягивало и вызывало интерес.
Олег сидел на последней парте, и я иногда поворачивала голову назад и встречалась с ним взглядом. Но он проявлял большой интерес к моей подруге, бойкой и веселой девчонке. В связи с ним мне запомнилось два случая – необычных и странных.
Однажды мне в дверь позвонила подруга и попросилась в гости. Повод был до жути странным: ее преследует какой-то мужчина опасного вида, и она боится идти домой. Все было сказано настолько искренне, что я поверила. Посидев немного, она сказала, что у нее свидание на школьном дворе с Олегом, но она боится выходить из квартиры, поэтому, как лучшая подруга, я должна пойти вместе с ней. Скрепя сердце, я согласилась. До школы было недалеко, нужно было лишь перейти дорогу. Как сейчас помню, Олег стоял во дворе в ярко-красной шапке. Они с подругой какое-то время поговорили, и она пошла домой. А я осталась с Олегом, и у нас тоже получилось что-то вроде свидания. Потом уже мне пришла в голову мысль, что все это было подстроено.
Второй случай был еще более необычным. Подруга сказала, что встречается с Олегом и его другом в нашем дворе после уроков и что они зовут и меня. Я отказалась, потому что вечером почти каждый день ходила на художественную гимнастику, которой занималась профессионально. Вот после уроков я, обойдя свой дом, зашла с другой стороны, чтобы троица меня не заметила. Но только я оказалась в поле зрения, Олег заметил меня и побежал навстречу. Я почувствовала себя неловко: я же отказалась встречаться. И тоже побежала, только к своему подъезду. Поняв, что не дождусь лифта, я стала быстро подниматься по лестнице, а квартира моя находилась на самом последнем, девятом этаже. Услышав, что скрипнула входная дверь подъезда, я поняла, что Олег не прекратил погоню. Где-то на пятом этаже он сдался, так и не догнав. До меня долетели лишь его слова разочарования и досады. Потом я все думала: что бы случилось, если бы Олег все-таки настиг меня? И мне уже хотелось, чтобы это и произошло… Вот такая странная детская любовь детей перестройки…
Олег ушел из нашей школы так же неожиданно, как и пришел, его родители опять куда-то уезжали. Как раз перед его отъездом я сильно заболела гриппом и лежала с высокой температурой. Олег с другом пришли проведать меня и принесли большие апельсины. Я лежала в постели, и мама взяла их у мальчиков, не пропуская ко мне. Я так и не узнала, был ли их приход личной инициативой или поручением классного руководителя. С тех пор Олега я не видела и ничего не знаю о его судьбе. Вот такая была моя первая школьная любовь. Короткая и непонятная…
Андрей временами вызывал у меня приступы жалости, но я старалась о нем не думать. Сейчас, став взрослой женщиной, я понимаю – как ни банально это звучит, – что внешность не главное в человеке. Но в детстве этого не понимают и часто обижают и причиняют боль детям, не похожим на них.
Один случай особенно запомнился. Андрея сильно обидели мальчики из класса, самые задиристые и непослушные. Они отобрали у него вещи и портфель, говорили грубые и обидные слова. И все это происходило прямо на первом этаже школы перед началом очередного урока. Мы с девочками стояли кучкой всего в нескольких метрах, но не сразу поняли, что происходит, и не вмешались. Потом увидели, что мальчики убежали, Андрей остался сидеть на полу, утирая кровь, струйкой стекавшую по лицу. По щекам от обиды и боли текли слезы. Я не могла поверить, что такое могло произойти. Такая жестокость наших одноклассников, которых я знала еще с детского сада, никак не укладывалась в моей голове.
На следующий день в школу пришел отец Андрея, как говорили, жаловаться. Увидев его, я поняла, что внешность не дается человеку просто так, это наследственное. И относиться плохо к человеку из-за того, в чем он не виноват, по меньшей мере несправедливо.
Сегодня у Андрея все в порядке. Я думаю так, когда смотрю его фотографии в «Одноклассниках». Он входит в группу моих друзей: чтобы как-то искупить свою вину и безучастное отношение в детстве, я первая нашла его в Интернете и предложила виртуальную дружбу. Но меня все же не покидает мысль: а вдруг травма, нанесенная ему одноклассниками, отложила отпечаток на его взрослую жизнь?
Разные интересы, сферы деятельности и даже разные города отдаляют нас друг от друга. Но, несмотря на это, мы помним нашу школьную дружбу и дорожим ею. Только она всегда была и будет самой искренней, неподдельной и бескорыстной.
Анна Щендрыгина
Про указку и противогазы
Девяностые. Мой класс… Шумный, дружный, лучший в мире. Такой – а я имею возможность наблюдать много классов, – каких сейчас до обидного мало. На последнем звонке и выпускном было видно: учителя нами гордятся. А ведь мы – все вместе и каждый по отдельности – были еще той штучкой! «Ну и ушлый вы народ, ажно оторопь берет», – наша обожаемая классная мама Татьяна Викторовна частенько цитировала Филатова, услышав от нас очередную саркастичную реплику. Но тем не менее с нами всегда было интересно, мы выделялись на фоне остальных классов то успехами и достижениями, то тем, как уходили в отрыв и никто не мог нас остановить…
Ну, почти никто. Директора мы все же побаивались. И, оказываясь у него «на ковре», сидели притихшие и виноватые, честно осознавая свою вину… Правда, стоило только выйти за дверь, как все горькое чувство испарялось.
У нас был тяжелый коллективный переходный возраст. И усугубляло ситуацию то, что пакостили мы всем классом. Всем. И так же вместе за это отвечали, не сваливая вину на зачинщиков и не выискивая крайних в нашей разношерстной толпе. «Все – так все», – говорили мы, периодически сбегая с уроков и прячась в неработающем женском туалете. «Все – так все», – перешептывались, стоя на «стреме», пока самые отчаянные доставали со стенда расписание уроков нашего класса и методично ставили карандашные прочерки напротив всех семи уроков вторника. (Вот за это нам влетело по самое «не балуй»!) «Все – так все», – бубнили под нос, дыроколом искрашивая аккуратные, только начатые тетрадки младших классов в горку клетчатых конфетти.
Да, с дыроколом была еще та история… Татьяна Викторовна с нами долго не разговаривала. Нет, разговаривать она, конечно, разговаривала, но как… Сухо, сдержанно, подчеркнуто равнодушно, без привычных улыбок и шпилек в наш адрес. Честно говоря, было за что. Наш восьмой «Б» тогда вообще перешел все границы дозволенного. Это когда мы остались без присмотра.
Теперь-то я понимаю, что когда у ребят столько энергии, ее постоянно и непреклонно нужно направлять на хорошие дела, иначе она рискует перехлестнуть через край и вылиться во что-то невообразимое. Три с лишним года своего классного руководства Татьяна Викторовна бессменно и безупречно сдерживала наши позывы напакостить по-крупному, а в середине 8-го класса неожиданно заболела. Поэтому в школе ее не было всю третью четверть. И мы автоматически перешли под свое собственное управление, то есть в классе воцарилась полная анархия…
– А-а-а!! Отстань!!! – со всей мочи орал Лешка, за которым, сворачивая парты и шкафы, гонялся Санька.
И не просто так гонялся, а с большой указкой, выточенной из тяжелого красивого дерева. Ее Татьяне Викторовне сделали ребята из ее предыдущего класса. Классная мама ее очень любила – аккуратная, гладкая, величественная указка с резной удобной ручкой. В кабинете над доской, под самым потолком, висели таблицы склонения немецких артиклей, предлогов, вопросительных слов, окончаний, и достать до них стандартной школьной указкой было невозможно; именно поэтому на очередное 8 Марта предыдущие выпускники выточили на уроках труда этот нужный подарок.
Мы тоже указку очень уважали, но немного в другом аспекте. Для мальчишек каждую перемену она превращалась в фехтовальную шпагу, перед которой все остальные виды холодного оружия тотчас же меркли…
Ну так вот, вернемся к тому памятному дню. Санька гонял по классу Лешку, тот кричал и отбивался, пытаясь увернуться от беспощадного острия. Вот уже на пол слетело зеркало (слава богу, упало на чью-то сумку, а то бы разлетелось вдрызг). Вот Лешка задел шкаф с методической литературой, и из него с шумом посыпались книги и учебники. Вот Санька указкой сорвал с окна колыхавшийся тюль, и он плавно приземлился на голову Сережки, и вот – апофеоз….
Марина наливала воду в стакан и, пока несла его до парты, немного пролила. На эту лужу наступил Лешка. Поскользнулся и упал, закатившись под учительский стол. Следом за ним на ней же поскользнулся и Санька, но, падая, неудачно вытянул руку с указкой, и та легко протаранила фанерную школьную доску, уткнулась в стену и, грустно хрустнув, сломалась…
– Твою дивизию… – протянул Сережка.
– Е-мое… – откликнулся класс.
На темно-коричневой, в беловатых разводах от мела доске ярким торжествующим бельмом сияла приличная дыра, а указка в Санькиной руке щерилась обломком в половину своей прежней длины. Из крана громко в воцарившейся тишине капала вода. И тут с невероятным грохотом упал карниз, по-видимому, не переживший потери тюля…
То ли на этот грохот, то ли на наш истерический смех сбежались все учителя, проводившие рядом занятия…
Представляю, чего им стоило не поубивать нас сразу: в классе царил полный разгром! В «раздетое» окно врывалось проснувшееся мартовское солнце, поперек трех парт лежал тяжеленный металлический карниз, чудом никого не задевший, из-под учительского стола торчали Лешкины ботинки сорок последнего размера, в позе убитого бойца рядом с ними лежал, сотрясаясь от приступов смеха, Санька, все остальные уткнулись в парты, не в силах поднять глаз на педагогов, и только голубоглазый и розовощекий Сережка невозмутимо смотрел на ворвавшихся в класс учителей из-под кружевного тюля.
На следующий день мы снова просиживали «окно» в расписании уроков в родном шестнадцатом кабинете. Школьный слесарь-дворник, на все руки мастер, подлатал доску, осмотрел указку и обреченно махнул рукой – мол, все, восстановлению не подлежит. Теперь она со своего почетного места у доски перекочевала в угол класса, где стыдливо пряталась за шторкой. А нам все не было покоя.
В этот же день я умудрилась отломить дверки у злосчастного шкафа с методической литературой; потом кто-то из мальчишек исчиркал фанерные стенды с флагами немецкоязычных стран надписями «Prodigy» и «Scooter». А дня через два мы коллективно издыроколили тетрадки пятиклашек. А еще девчонки зашили Ромке в рукава куртки зимние гетры Татьяны Викторовны, хранившиеся в раздевалке, оборудованной здесь же, в кабинете – за шкафом, а куда Ромка потом дел эти гетры – он до сих пор не сознался.
Ну, и последней каплей стало исчезновение из учительской классного журнала нашего 8 «б»… Он просто испарился из специального шкафчика перед выставлением оценок за четверть. Нас затаскали на различные педсоветы, несколько раз с нами разговаривал директор, информацию из нас выуживали и уговорами, и угрозами – всё зря. Мы упорно и сосредоточенно молчали. Мы даже «не знаю» не говорили.
А потом журнал нашелся. Его подкинули к школьным дверям. В нем не было вырвано ни листочка, не исправлена ни одна оценка – все было на своих законных местах… Педагогический состав махнул рукой: «Что с них возьмешь?.. Пусть Татьяна Викторовна сама со своими оболтусами разбирается».
Она же, вернувшись с больничного, не сказала нам ни слова. Она просто перестала с нами разговаривать. Впрочем, об этом я уже рассказывала. Хотя забыла упомянуть, что пакостили мы с тех пор «по-серенькому», таких «гастролей» себе больше не позволяя…
Нет, конечно, нас еще не раз и не два вызывали к директору. Например, в десятом классе, когда мы сорвали урок «Основы безопасности жизнедеятельности!».
Наш преподаватель, такой суровый, колобкового вида дядечка, принес нам на урок гордость своего кабинета военной подготовки – кучу респираторов и противогазов. Коротко и громко объяснил, как их надевать, раздал и уже открыл рот, чтобы скомандовать «На ста-а-а-арт….», но мы без команды спешно похватали эти нехитрые средства индивидуальной защиты, напялили их на себя и дружной толпой сбежали из класса, оставив позади побагровевшего от гнева и бессилия учителя (в самом деле, не будет же он нас ловить… Да и как поймаешь такую бешено летящую толпу?). Мы рассредоточились по всем трем этажам школы и начали заглядывать в кабинеты, где своим ходом шли обычные занятия. О чем говорить – мы сорвали все уроки, особенно пострадало среднее и младшее звено. Потому что не каждый неподготовленный ребенок адекватно воспримет неожиданно появившуюся в дверном проеме голову в противогазе, которая оглядится вокруг круглыми стеклянными глазами, а потом как гаркнет: «Привет, смертнички!!!»…
Мы часто вспоминаем эту историю, когда собираемся с кем-то из одноклассников. И с каждым годом она обрастает все новыми, часто выдуманными подробностями. И теперь уже даже и не вспомнишь, что было на самом деле, а что нет… Главное, что мы – благодаря многим факторам: совместной учебе, совместному отдыху, совместным проказам и, самое главное, невероятно мудрой «классной маме» – до сих пор общаемся и дружим и так же по-детски радуемся, когда видимся, и так же остры на язык, и по-прежнему неистощимы на выдумки. У нас было самое лучшее в мире детство и самая веселая юность. В них не было места злым шуткам и пошлостям. Мы и пакостили-то всегда по-доброму. И даже сломанная указка не держит на нас зла. Кстати, она, по-моему, еще жива – подпирает на подоконнике в классе цветок, огромную диффенбахию, которую мы когда-то усиленно поливали апельсиновой газировкой, чтобы ее мясистые листья из зеленых стали оранжевыми… Нет, ну надо же в самом деле такое придумать, господи!..
Александра Плаксина
Доказательства зла
Степа Федоров появился в нашей петербургской школе в третьем классе в самом конце девяностых. Видимо, он сразу же решил завоевать себе авторитет, поэтому в один прекрасный сентябрьский день принес в школу банку пива. В третьем, повторяю, классе. На перемене он со своим соседом по парте Витьком пошел в туалет, где они и сделали по глотку. Остальные участвовать в распитии за знакомство, видимо, отказались. Поэтому Степа вернулся в класс и поставил открытую банку с пивом в рюкзак. На перемене ребята носились по классу, кто-то опрокинул Степин рюкзак, и пиво разлилось. По классу разнесся специфический запах.
Когда прозвенел звонок, в класс вернулась учительница Наталья Дмитриевна, которую мы все страшно боялись из-за ее огромных габаритов и еще потому, что она постоянно на нас кричала.
– Садитесь-садитесь, – махнула она нам рукой и прошествовала за свой учительский стол. – Так, открываем учебник на странице тридцать четыре…
Мы зашелестели страницами.
– Так. А чем это пахнет? – наконец почуяла что-то неладное Наталья Дмитриевна.
Повисла напряженная тишина.
– Я еще раз спрашиваю, чем это пахнет? – угрожающе повторила она.
– Так это Степа пиво разлил, – услужливо сообщил кто-то с задней парты.
Наталья Дмитриевна даже потеряла дар речи.
– Что? – задыхаясь, спросила она и вдруг сорвалась на крик: – Степа? Разлил пиво? Федоров! Ну-ка быстро встань!
Степа понуро поднялся с последней парты. Мы все оглянулись на него.
– Ты что, действительно разлил пиво? – начала допрос Наталья Дмитриевна.
– Ну да, – нехотя согласился Степа.
– Так, – перевела дыхание Наталья Дмитриевна. – А откуда у тебя пиво? Ты что, его пил?
– Да всего один глоток, – начал он оправдываться.
– Ты пил один? Или с кем-то? – продолжала Наталья Дмитриевна.
Степа промычал что-то неопределенное.
– Так, – начала Наталья Дмитриевна мерить шагами класс. – Кто пил пиво вместе с Федоровым?
В зловещей тишине Витек робко поднял руку.
– ТАК! – снова заорала Наталья Дмитриевна. – Оба с родителями в школу! Дневники мне на стол!
Степа и Витек нога в ногу побрели к учительскому столу.
– Ты откуда вообще это пиво взял?! – закричала Наталья Дмитриевна Степе.
– Ну а что такого-то? – обиженно сказал Степа. – Мне папа всегда дает пиво. По субботам после бани.
– А сегодня что, суббота?! – обалдела от такой наглости Наталья Дмитриевна. – Да и вообще, что за бред? После какой бани?! Все, я иду звонить родителям, – и вышла из класса.
В общем, начало своего пребывания в классе Степа отметил оригинально. Но вот авторитет он почему-то этим завоевать не смог. Наверное, опередил свое время. Вот принеси он пиво классе в седьмом – был бы совсем другой разговор. А так он получил жесткий втык от директора, а друзей не обрел.
Маленького роста, нескладный, в вечно порванном пиджаке или вывалявшийся в грязи, Степа был типичным неудачником. Учился одинаково плохо по всем предметам, авторитетом в классе не пользовался, вечно вляпывался в какие-то истории. То кто-то рвал его дневник, то его окунали головой в унитаз, то еще что-то… Один раз попал в жуткую аварию на железнодорожном переезде, когда он чудом выжил и его собирали, можно сказать, по частям.
После очередной громкой истории со Степой в школу приходила его мама и пыталась выяснить отношения с классом. Степа, кстати, был мальчик из приличной семьи, родители у него были врачи, а папа так вообще чуть ли не профессор. Еще у него была старшая сестра со смешным именем Тося, она училась на одни пятерки, а потом поступила в медицинский институт. Словом, в семье не без урода – это про Степу и его семью.
Денис Стольников пришел к нам на год позже Степы и поначалу ничем особенно не выделялся. Он был коренастый, неповоротливый, учился средне и почти ни с кем не общался. По крайней мере, я не могу вспомнить связанных с ним каких-то историй.
Если Степа постоянно пытался вписаться в коллектив – бегал за лидерами, исполнял их мелкие поручения, начиная с седьмого класса угощал всех сигаретами и приглашал на посиделки к себе домой, – то Денис ничем подобным не занимался. Ни с кем не общался, не курил и вообще держал себя крайне обособленно.
Все изменилось в девятом классе. Первого сентября Денис пришел в школу в черном кожаном пиджаке, со стильной прической и усиками. И это было только начало! Неожиданно он начал острить на уроках и переменах. А по итогам первой же четверти оказалось, что Денис стал лучше учиться. Не курил принципиально, но стал ходить на Степины тусовки вместе со всеми. Как-то незаметно все стали называть его «Дэн».
Однажды он подошел ко мне со стопкой фотографий.
– Посмотри, – протянул он их мне.
Я взяла фотографии. Там были какие-то байкеры и чувак с гитарой, похожий на Мэрилина Мэнсона.
– Это мой брат. Саня. У него своя группа. Вот они ездят на всякие байкерские тусовки. Выступают. Это у вас в Ольгине, между прочим, – прокомментировал он какую-то фотку.
– А разве у тебя не младший брат? – удивилась я.
– Это двоюродный брат, – нехотя разъяснил Дэн. – Старший. Ему двадцать лет.
– Прикольно, – протянула я, отдавая ему фотографии. Мне до этого не приходилось сталкиваться со знакомыми музыкантами.
– Хочешь, я тебе их музыку принесу?
– Ну, принеси, – согласилась я.
На следующий день Дэн принес музыку. И еще взял за правило вести со мной на переменах умные разговоры. Хотя правильнее было бы сказать не разговоры, а монологи. Он вещал что-нибудь занимательное, а я внимала. И не решалась спорить. А говорил он всегда что-нибудь такое, с чем я не была согласна.
Например, он заявлял что-нибудь парадоксальное про религию. Или про любовь. Или про нравственность. Что все люди безнравственны, скажем. Что если ты и не совершаешь зла – то ты ему потакаешь. А это безнравственно. Если я пыталась что-нибудь возразить, он разражался какими-то путаными доказательствами, и я понимала, что не права.
– Дэн! Да тебе на философский факультет поступать надо! – говорила я, когда мой мозг окончательно закипал.
– Я подумываю об этом, – снисходительно улыбался Стольников.
– Блин, да он начитался каких-то псевдофилософских книжек! – возмущался Марат. – И прочитанное выдает за свои собственные умозаключения.
– Не знаю, по-моему, это все интересно, – пожимала я плечами.
Дэн вносил в мою жизнь некоторое разнообразие, потому что разговоры Варьки и Наташки о каких-то тусовках, где можно покурить траву, меня уже порядком утомили.
Я даже стала с некоторым удовольствием ходить в школу: было интересно, что же сегодня выдаст Стольников. А после его очередного монолога я, сидя вечером за уроками, постоянно отвлекалась и выстраивала в голове ответы на стольниковские утверждения, но никогда не решалась озвучить их на следующий день.
Как-то нам задали прочитать «Портрет Дориана Грея». Мы дискутировали о нем два урока подряд, а потом Стольников выносил мне мозг этим Дорианом Греем еще неделю. Я и так плохо разобралась в этом романе, а Дэн запутал меня еще больше. Он безумно всем надоел с этой книжкой. Даже наша учительница литературы, которая обычно очень приветствовала споры и обсуждения, сказала ему:
– Денис, оригинальность – это хорошо, но только если за ней что-нибудь стоит.
Мне казалось, что, безусловно, стоит.
Однажды Стольников притащил мне книжку «Философские сказки», откуда он, видимо, почерпнул большую часть своих оригинальных идей. Мы ее обсуждали две недели. А потом он принес «Чапаева и пустоту» Пелевина. Эту книгу я прочитала с некоторым недоумением. Она была так не похожа на книги, которые я читала раньше. На моего любимого Диккенса, например. Вроде читаешь – и все так реалистично, понятно. А потом подумаешь – нет, ерунда какая-то. Рассуждения такие странные. Когда я изложила свои впечатления Стольникову, он ничего мне объяснять не стал, а авторитетно заявил:
– Вот это и есть настоящая литература, Саша! А не всякие там «Горе от ума» и «Евгений Онегин». Тебе еще Пелевина принести?
От Пелевина я отказалась. Но теперь, приходя в районную библиотеку, пробегала мимо полок с Диккенсом и Шарлоттой Бронте прямиком к романам ХХ века. И открывала для себя массу нового: «Коллекционера» Фаулза, например. Или «Постороннего» Альбера Камю. И погружалась в их мир.
Но что меня отталкивало в Дэне – так это его взаимоотношения со Степой. Мы со Степой никогда не дружили и вообще не особенно общались, но то, что вытворял с ним Дэн, – это ни в какие ворота не лезло. Они ходили забавной такой парочкой: высокий плотный Дэн – само воплощение стиля – и маленький худенький Степа в мятом костюме и с кейсом, у которого были оббиты все края, оттого что он постоянно его ронял.
– Послушай, Степа! – душевно говорил на большой перемене Стольников, обращаясь не столько к нему, сколько ко всему классу, толпившемуся у кабинета математики. – Не хочешь ли ты заработать десять рублей?
– Конечно, хочу! – с готовностью отвечал Степа.
– Вот если съешь пакетик с растворимым кофе – дам десять рублей, – доставал Стольников из кармана пакетик с кофе.
Степа тут же открывал пакетик и начинал с чавканьем жевать содержимое.
– Фуу!! – возмущался кто-нибудь. – Степа, ты дебил!
Степа, довольный, заканчивал есть, а Дэн отсчитывал ему десять рублей мелочью.
В следующий раз Стольников повышал денежную ставку и предлагал Степе выпить пузырек с замазкой. Степа соглашался. Иногда он так вживался в образ, что начинал пить чернила из стержней, хотя Дэн ему этого не предлагал.
– Нет, ну он просто кретин! – говорил Стольников и придумывал что-нибудь новенькое. – Дам пятьдесят рублей, если на алгебре съешь десятку.
– Почему на алгебре? – уточнял Степа.
– Ну прямо на уроке. Чтобы Морозова видела.
Степа сидел на первой парте.
И вот на уроке Морозова писала что-то на доске, а когда повернулась к классу, увидела, что Степа внимательно смотрит на нее и откусывает при этом от десятирублевой купюры. Морозова потеряла дар речи, а класс сдавленно захихикал.
– Федоров! Ты идиот? Ну-ка выплюни сейчас же! – воскликнула Морозова.
Степа выплюнул ошметки купюры прямо на парту.
– И убери за собой! – продолжала ругаться она. – Ты с головой дружишь вообще?
После алгебры Степа пошел к Дэну за вознаграждением, но тот отказался платить.
– Ты же не съел десятку! Ты выплюнул! – возмущенно говорил Дэн, а Степа сопел, не зная, что сказать.
Я долго наблюдала за всем этим безобразием. И совершенно не понимала, почему Степа с такой готовностью соглашается на эти сомнительные стольниковские провокации. Неужели так нуждается в карманных деньгах? Да вроде бы нет – нельзя сказать, чтобы у Степы совсем не было денег. Или он считает, что, делая все это, повышает свой авторитет в глазах одноклассников? Но ведь, по-моему, очевидно, что все уже давно не скрывают своего презрения к Степе… Поведение Дэна тоже казалось мне непонятным. Неужели вся эта канитель доставляет ему удовольствие? Но какое?
– Слушай, чего ты докопался до Степы? – однажды прямо спросила я у Стольникова.
– Я не докопался до него, – объяснял мне Дэн. – Я просто предлагаю ему, а он не отказывается. Вот ты бы согласилась пить замазку? – я сказала, что нет. – Ну вот. Потому что ты нормальный человек. Я тебе и не предлагаю. А Федоров – придурок. Сам виноват. Он же может сказать: «Нет, не буду. Пошел ты в ж…, Стольников!» Но он почему-то всегда соглашается! И это его проблемы.
В логике Стольникову не откажешь. Но почему-то мне все равно смутно казалось, что он не прав. Если ты видишь, что человек слаб, то зачем его лишний раз подначивать, провоцировать? Но все мои вопросы оставались без ответа.
Один раз в школу пришли какие-то люди и полурока рассказывали нам всякую белиберду про средства гигиены. В конце своей импровизированной лекции раздали всем по дезодоранту.
После уроков, в гардеробе, когда мы уже собирались домой, Стольников начал пристально рассматривать дезодорант. Он оказался не роликовым, а палочковым. Дэн повыдвигал его пару-тройку раз, а потом заговорщицки посмотрел на нас.
