Текст книги "Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)"
Автор книги: Дмитрий Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Ирина Афанасьева
Вовка
Он вошел вечером 11 сентября 1966 года без стука, как будто ходил к нам каждый день. Поздоровался и попросил дать какую-нибудь интересную книгу или журнал. Я видела мальчишку первый раз в жизни и поэтому спросила имя и где живет. Он ответил, что зовут его Вовка и что он приехал с Урала к тете Зине Тивоненко жить и учиться в седьмом классе. Ноги нового соседа были согнуты в коленках, ботинки искорежены, руки подрагивали. У меня как-то странно забилось сердце. Оно всегда так стучало, когда я волновалась. Я подошла к этажерке, взяла подшивку «Вокруг света» и подала мальчишке. Он улыбнулся, хотя глаза так и остались грустными, сказал спасибо, засунул журналы за ремень и пообещал прийти завтра. Когда он вышел, я кинулась к окошку и долго смотрела, как он, держа в руках костыли, шагал по дорожке.
Вечером я рассказала маме о мальчишке. Она добавила, что его мама умерла, папы нет, и поэтому он приехал в Мамонтово. Будет учиться со мной в одном классе, и она будет заниматься с ним математикой и физикой, и эти занятия будут проходить у нас дома. (Мама преподавала физику и математику в вечерней школе.) Остальные уроки будут вести учителя нашего класса дома у Вовки. А на мероприятия его будут возить на школьной машине.
Я стала готовиться к приходу Вовки. Поставила на комод коробочку из-под папирос «Казбек», в которой хранились марки и этикетки, баночку со значками, копилку с новыми монетками и стала ждать.
Вовка пришел в семь часов вечера. Мама сразу же провела его в зал и стала расспрашивать про бывшую школу и учителей, какие предметы любит, чем увлекается. Они решали какие-то сложные задачи, мама хвалила его, ставила мне в пример, потом начали разговаривать о Ньютоне и его законах. А в конце урока мама включила проигрыватель на 78 оборотов, уложила на пластинку мелкие предметы на разном расстоянии от центра диска, и мы смотрели, какие из них слетают, а какие нет. Мы строили гипотезы, мама их опровергала, а потом мы пили чай с пирогом, испеченным тетей Зиной.
К моей коллекции Вовка добавил пачку марок с Юрием Гагариным, несколько монет, выпущенных до 1961 года и набор красивых камней с Урала, приклеенных на картон. После школы я бежала к своему другу. Мы читали книжки, составляли ребусы, играли в шахматы, шашки, «чапая» и потихоньку мастерили костюмы к Новому году. Тетя Зина радовалась нашей дружбе, а близнецы Ливановы дразнили нас: «Сладкая парочка – гусь да гагарочка». Я несколько раз подралась, и они угомонились. Вечерами приходили учителя. После занятий выходили взволнованными и восхищенными его жизнелюбием и знаниями. Одноклассники тоже не забывали Вовку, помогали кто как мог: носили воду, дрова, растапливали печь, мыли посуду. (Тетя Зина работала посменно нянечкой в больнице, и часто вечерами ее не было дома.)
Дни летели быстро. 30 декабря 1966 года, держась за руки, к елке подошли Принц и Русалочка. Вовка первый раз был на таком многолюдном вечере и поэтому волновался. Неожиданно из-под елки выскочи ли два «зайца» и громко крикнули: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!» Мы поняли, что это близнецы Ливановы, и даже не обиделись. К лету они остепенились и стали нашими лучшими товарищами. Возили Вовку на рыбалку, учили кататься на велосипеде, помогали колоть дрова…
Прошло несколько лет. Мы не стали «женихом и невестой», потому что в 1968 году, 20 декабря, Вовка умер от дифтерии, потому что ему не сделали на его Урале прививку. Ему было всего шестнадцать. Он знал много стихов, на олимпиадах почти всегда был лучшим. Занимался с двоечниками, на которых все махнули рукой, собирал крошечные радиоприемники, рисовал простым карандашом фантастические картины о космосе и инопланетянах…
Хоронили Володю 25 декабря. День был морозный, но проводить его пришла почти вся школа. Жизнь и смерть мальчишки с Урала повлияли на судьбу многих людей: братья Ливановы стали детскими хирургами, кое-кто из бывших двоечников окончил школу без троек. Я поступила в электротехнический институт, о котором мечтал Вовка. Вышла замуж за однокурсника, которого не случайно зовут Володя. У меня дома много камней, подобранных на дороге. Никто не верит, что такая «красота» лежит под ногами…
Много лет спустя у соседей родился малыш с диагнозом ДЦП. Я рассказала им о Вовке. Алешка растет отличным парнем. Родители его любят и гордятся его успехами в школе. Врачи сделали несколько операций. Он почти не хромает. Когда я встречаю его, мне кажется, что это Вовка вернулся из прошлого. Идут годы. Летом я прихожу к могиле друга и приношу несколько красивых камней. Долго сижу на скамеечке, а когда кто-нибудь подходит и спрашивает: «Кто такой Владимир Борисович Тивоненко»? Я отвечаю: мальчик из моего детства, подаривший мне жизнь. И если просят, рассказываю о том, как я неудачно спряталась в заброшенном колодце и что именно Вовка нашел меня и вытащил чуть живую, потерявшую голос и надежду на спасение.
Валерия Суворова
О рожденных в середине прошлого столетия
В1965 году, когда я пошла в первый класс, мне и семи лет от роду не было. Детей тогда так рано на учебу не отдавали. Рожденные в сентябре, октябре, ноябре шли в школу почти восьмилетками, поэтому я среди них казалась щупленькой и маленькой. И прозвище мне тогда сразу дали – «пичужка». Коса моя была почти до самого подола школьного платья. Форму носили не очень длинную, поэтому, поднимаясь на второй этаж краснокирпичного старинного здания бывшей мужской гимназии (а во время Великой Отечественной войны – госпиталя), девчонки держали свои портфели сзади, – на всякий случай, чтобы соблюсти нормы приличия. Форма коричневого цвета для девочек, с черным фартуком, шла почти всем. Но размер у меня был маленький, детский, поэтому, не найдя ничего подходящего в магазине, мне сшили в ателье роскошное платье из коричневого панбархата. А нарядный белый фартук с шелковыми крыльями мне мастерила мама сама всю ночь перед первым сентября.
Школа № 6, в которой я училась, была единственной специализированной в провинциальном областном городе Калинине (теперь снова Твери), в ней преподавался английский язык со второго класса по особой программе, в шестом классе была география Великобритании, в восьмом и девятом – английская литература в оригинале, вместо уроков труда в старших классах – технический перевод. Учебников для такой школы было не достать. Ученики, чьи родители могли скопировать отрывки текстов или географические карты, пользовались особым расположением.
Подарков тогда было делать не принято. Не то чтобы кто-то это запрещал открыто, но не принято – вот и все. Самый большой подарок, который мы покупали учителю, был букет цветов. В нашей школе учились дети многих высокопоставленных и влиятельных лиц города, но ни подхалимства, ни поблажек, ни расслоения на «тех» и «этих» никогда не замечалось.
Анна Ивановна, директор школы, казалась нам грозной и неприступной взрослой дамой. Она помимо прочего была еще и учителем математики, которую я не понимала и недолюбливала. Поэтому когда в класс входила директор, я с замиранием сердца следила за ее взглядом и старалась втянуть голову в себя поглубже, чтобы остаться незамеченной.
Родители очень рано – по тем временам – подарили мне на день рождения золотое кольцо «поцелуйчик» с двумя глазками – розовым и рубиновым. Колечко было нежным, девичьим, мне ужасно хотелось носить его постоянно. Но я ведь плохо училась по математике! Сознавая это, перед уроком алгебры или геометрии я тихонько стаскивала кольцо с пальца и прятала в портфель. «Теорему ответить не можешь, а кольцо напялила!» или «По самостоятельной работе опять двойку получила, а кольца носишь!» – так и звенело у меня в ушах. Зато на русском, литературе, английском колечко с пальца не снималось.
Классным руководителем тогда у нас был Михаил Юрьевич, взрослый опытный педагог, прошедший войну, преподававший у нас еще и английский. Класс делился на три языковые группы по девять-десять человек в каждой. Я была в группе Михаила Юрьевича. Он относился к нам по-отечески, у него подрастала дочь, немного постарше нас. Позже, через много-много лет, мы встретились с Михаилом Юрьевичем, приехавшим издалека на юбилей факультета университета, но учитель не узнал ученицу. Мне было жутко горько от этого, но ведь таких, как я, у него были сотни, всех и не упомнить, наверное…
Я очень любила английский. У меня никогда не было сомнений или колебаний, куда я пойду учиться после школы: конечно, на РГФ! Словосочетание «романо-германская филология» грело душу и вселяло большие надежды на будущее. Кто тогда думал о том, что пока ты беспартийный, то близко не подойдешь к этому самому «романо-германцу», будешь стоять по разнарядке в очереди, как «прослойка», чтобы вступить в ряды. Да нагрянет перестройка. И пойдешь ты по жизни бок о бок с отечественным библиотечным делом, правда, активно используя знание иностранных языков, особенно в 92–93-м, когда зарплату будут давать раз в три месяца и придется держать роту учеников, жаждущих изучать английский.
А тогда, в далекие семидесятые прошлого века, мы взрослели медленно, шаг за шагом осваивая городское пространство. В кинотеатре «Вулкан» был широкоформатный экран, и впервые пустили фильм «Оливер», да на английском! Это было невообразимо. Мы и иностранцев-то, кроме учившихся в мединституте афроамериканцев, как сейчас принято говорить, не видели, не то чтобы англичан. В классе организовали несколько звеньев, члены одного из которых, носившего название «Искусство», сразу же побежали в первый воскресный день в кино. Мы учились по субботам, поэтому единственный выходной было жаль тратить по пустякам, но на такое! Нас привлекала не столько иностранная жизнь, сколько возможность послушать вживую, как же они все-таки говорят по-английски. Ведь учили нас в основном русские евреи. А учителей наших, в свою очередь, учили другие такие же, и, заметим, ни одного англичанина среди них не наблюдалось.
Но вскоре наше звено расформировали: уж слишком подозрительным показалось администрации наше увлечение искусством. Наверное, не зря. Лет через десять двое из звена эмигрируют в Израиль, двое – в Америку, двое выйдут замуж в Москву, один, бедный наш Эдик, – Эдмон Оттович, умрет от алкоголизма, но оставит все-таки после себя потомство, женившись сразу после школы в восемнадцать лет.
Этот Эдик Никольский очень мне нравился, теперь даже и не знаю чем. Розовощекий, щуплый, среднего росточка, в очках с толстыми стеклами, Эдик хорошо рисовал. У него у первого появились фломастеры – карандаши, которые и точить не надо было, а таких цветов и оттенков, что глаз не оторвать! Мы с моей соседкой по парте Ленкой Дикушиной часто шли сзади Эдика по пятам после уроков, провожая его до дома и пытаясь добиться внимания, но безрезультатно.
Только однажды, после ноябрьского осеннего бала в классе восьмом, Эдик проводил меня до дома. А так как школа находилась в центре города, то идти пришлось далековато. Парни с девчатами тогда вели себя скромно. Мальчишка вел меня, приобняв за плечи, и я думала, что с ума сойду от счастья. Первая любовь, ничего не поделаешь. Это чувство окрыляло меня тогда, ноги сами несли меня в школу – ведь я увижу его! Однажды на родительском собрании Валентина Ильинична, наша химичка, сказала моей матери: «Не пойму, когда я им объясняю новый материал, почему Лера смотрит все время вбок, а не на меня». А слева, через ряд, на задней парте сидел Эдик.
Мальчишки нашего класса, только повзрослев, сняли с себя суконную мышиную форму и приоделись. Пошли в моду брюки-клеш, а где их купить-то было? Сережка Челышев, разгильдяй и двоечник, оторвал от скатерти желтую шелковую бахрому, да и вставил по бокам брючин. Пришел на экзамен в восьмом классе, а его не пускают в зал сочинение писать, прогнали домой переодеваться. Боролись учителя и с прическами: девчонкам не разрешали кудри завивать, а мальчишкам – «под “Битлов” косить». А им так хотелось! Волосы длиннющие по плечам лежат, сигареты, как выйдут из школы, втихую прикуривают, воображают, что уже взрослые. Жевательную резинку, как мы тогда ее называли, «жвачка», всегда делили по-братски: изо рта в рот! Один пожует, другому передаст. А то из лыжной мази с гудроном и смолой чего-нибудь похожее сварят – смех, да и только.
Сейчас этого добра полно. Мои сыновья не верят, что у нас не было жвачек, чипсов, дезодорантов, колгот и многого другого, без чего современные школьники и жизни себе не представляют. Половина мальчишек нашего класса хирургами стали, кардиологами, стоматологами – вот тебе и длинные прически и брюки-клеш! Они не помешали. Встретив однажды одноклассника, Олега Савилова, в Москве, была поражена, каким он стал любящим отцом, внимательным и заботливым. За пятнадцать минут нашего разговора он раз пять повторил: «Моя Сашенька, моя Сашенька…». А сам в детстве пару раз из дома сбегал, житья от него учителям не было, дурака валял на уроках, изводил всех, выгнали его после девятого класса со справкой в вечернюю школу.
Все было, и плохое и хорошее. Чего больше – сейчас и не разберешь.
Владислав Щербак
Была такая партия!
Была у нас в школе своя партия в отдельно взятом классе. Возникла она, как возникает все хорошее, спонтанно. Дело было в подвале школы. Вернее, в тире. Наш бывалый военрук привел туда весь класс популять из мелкашки. Первым на рубеж направил девчат. Понятное дело, что при стрельбе лежа у прекрасных дам могло что-нибудь некстати задраться, а потому пацанов отправили в дальний полутемный угол.
Стерли тряпкой пыль со сваленных парт и принялись обсуждать очередной указ завуча. А придумала она дополнение школьной формы для старшеклассников. Повелела иметь сменную обувь в виде тапок вместо туфель и сделала обязательным ношение галстука. И тут кто-то сказал: «Да мне по фигу!» Тут же послышалось: «И мне!» – «А мне-то как…» Вот тут я и пульнул ненароком: «Да из вас хоть партию создавай! Всероссийскую партию пофигистов!» Дурное дело не хитрое. И к тому моменту, как нас позвали на рубеж, мы уже утвердили партийный взнос в размере 20 копеек.
На литературе расхватали все партийные «крылья»: кто ультраправое, кто просто левое, а кто целенаправленно записался в анархисты. Распределили задачи по созданию устава, гимна и газеты. Попутно учредили День Пофигизма – отмечать его решили ежедневно.
Через три дня 15 ноября 1985 года в одном экземпляре в химкинской школе № 4 вышла газета с пофигистичным названием «Бульдозер». Была у меня дома старенькая пишущая машинка «Москва». Одна из нечастых букв отсутствовала, зато ленточка была красно-черная!
Титульная страница «органа ВППФ» нарочито пародировала советские газеты – шла «вода» про съезды да про прием в ряды новых товарищей. Оборот выглядел веселее. Во-первых, успел пройти конкурс пофигистического плаката, призеры которого могли конкурировать со знаменитым «Сеятелем». Далее шла спортивная рубрика: “Слон” – игра сильных!» Ведь накануне после субботника провели очередной «турнир».
Немножко ликбеза. В «слона» играли везде, но по-разному. У нас на земле очерчивали круг, куда жребий выдвигал двух кандидатов – четыре ноги. Они сцеплялись в наклоне, а остальные участники, как гиббоны, прыгали им на спины. Но не все так просто! Еще был водящий – он охранял слона внутри круга. Его касание превращало «гиббона» в очередные две ноги, сменяя одного из несчастных. Но если какому-то чересчур прыткому «гиббону» удавалось прыгнуть на плечи водящего, то он вывозил его за круг. Естественно, в это время остальные атаковали слона, пока он не падал. Словом, весело! Особенно когда кто-то из девчонок спрашивал: «А где у слоника хобот?»
Вернемся к самому на то время пофигистичному СМИ. Завершали газету объявление о предстоящем конкурсе изобретений и горячий призыв сходить в баню. Прогноз погоды был лаконичен: «Скоро лето!» Несмотря на ноябрь. Нижней строчкой указывалось, что газета будет выходить еженедельно.
Неделя в школе прошла в борьбе. Вышел срок, отпущенный завучем на «перевооружение», и бурным потоком выплеснулась наша пылкая фантазия. Мне брат из своей дембельской шинели сваял войлочные башмачки, напоминавшие те, в которых Герда искала Кая. Кто-то приделал к тапкам крылья. Большинство соратников по партии украсили свою новую сменку разноцветными помпонами и рюшечками.
Насчет галстуков тоже уточнений не было, многие их и без указов носили. Но тут надо же побузить! Вмиг прижилась простая черная бабочка, и часть старшеклассников стала напоминать не то академический хор, не то слет официантов. Я вспомнил бант кота Леопольда. Советская легкая промышленность особо народ не баловала. Но с годами у каждого мужчины в шкафу собирался широкий ассортимент затрапезных галстуков шириной в полторы ладони, чаще дареных. Вот эти отцовские раритеты с петухами тоже пошли в ход.
Так что передовица второго номера периодического издания ВППФ уже не была скучной. «Бульдозер» призывал не оставлять позиции, продолжать внедрение идеологии пофигизма в учебный процесс. На обороте описывался культпоход в баню, где завсегдатай Паша веником едва не выбил дух из своих соратников. Трое партийцев, демонстрируя принципы, пошли стричься наголо при подступающей зиме, однако в процессе двоим как-то расхотелось, за что печать заклеймила их позором.
Во время больших перемен прошли соревнования «Черезкозельные прыжки» на лучшую «кукарачу», в результате Шурик порвал по шву брюки от ширинки до пояса, а я отбил копчик. Покорил же болельщиков этого престижного вида пофигистического спорта долговязый Димон. В разделе «Наука и техника» перечислялись конкурсные изобретения на грани фантастики, вроде кувалды «Раздолбай-ка» и универсального усилителя «Муха тоже вертолет». На том лист бумаги формата А4 кончился.
И тут до меня добралось ОРЗ (так в те годы называли ОРВИ). За это время прошла череда экстренных родительских собраний, на которых родители от души порадовались нашим экспериментам в мире моды, но по прибытии домой сделали чадам внушение и привели галстуки и тапки в божеский вид. Недельный пропуск – солидное время для комсорга школы. Мне пришлось наверстывать знания и скорым темпом начинать хлопоты по подготовке череды новогодних мероприятий. Словом, стало не до партии.
Очень даже вовремя мы остановились. Нас тогда «слили», и эти две партийные недели мне припомнили при предоставлении характеристики с места учебы. Партийные взносы ушли на пленку для восьмимиллиметровой кинокамеры (видеокамеры тогда были редкостью). Кроме фильмов студии «Паш-кино» до сих пор жива банная традиция. Ряды наши поредели, но «партийные сливки» на «съездах» с доброй улыбкой вспоминают наш оппозиционный почин. И, если у ж быть до конца честным, то называлась партия не ВППФ, а ВППХ.
Светлана Бахтина
Мы «бэшки»!
Мы, рожденные в семидесятых, поступили в школу в 1980 году, после нашумевшей Олимпиады, а закончили в 1990-м, в разгар перестройки. Наш класс «Б» зеленодольской школы был самым шумным, самым неугомонным. Нам казалось, что это круто, и мы даже гордились, что «гремим на всю школу». Правда, частенько не с лучшей стороны. Но и в этом мы были детьми своего времени.
Учительница начальной школы крепко держала нас в руках, и поэтому четвертый класс показался глотком свободы. Мы ста ли заниматься на эта ж выше, вместе со старшеклассниками, у нас появились новые увлекательные предметы и учителя. Было сложно привыкать к каждому, и мы на переменках подходили к «ашкам» или «вэшкам» (потом появились «гэшки», а после – «дэшки») и узнавали: «Как у вас прошло рисование? – Весело! – А математичка? – Зверь. Столько всего задала на дом!» К тому же нас приняли в пионеры – всем классом на торжественной линейке, – и теперь мы учились завязывать красные галстуки. Мы относились к этом серьезно: если вдруг кто-то забывал надеть его, то на общем фоне чувствовал себя голым. На стенах коридора висели портреты пионеров-героев. В том числе Павлика Морозова – как позже выяснилось, подвигов никаких не совершавшего, а настучавшего на отца из мести. Как-то незаметно их портреты потом снимут и повесят на их место высказывание Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли» – прописные истины на все времена.
Наверное, в том же шестом классе к нам привели новенькую. Это была дочка учительницы географии Оля К., и она стала нашим классным «чучелом», как в нашумевшем в 1993 году фильме Ролана Быкова. Но тогда мы этого фильма еще не видели. Оля К. была альбиносом, выглядела страшненькой, из-за своего высокого роста все время старалась скрючиться, стать меньше и незаметнее. К тому же она картавила, заикалась и очень плохо училась. В общем, она была идеальной мишенью для возросшей агрессивности подростков – нам в это время было по 13–14 лет. Мальчишки тыкали в нее ручками, дергали за слишком белую, как будто ненастоящую косичку, отбирали тетрадки, читали вслух со всеми ошибками безграмотные записи, и класс дружно ржал.
Нет, конечно же, не весь класс: у Оли К. появилась защитница – другая Оля, Оля М., отличница. Их даже посадили за одну парту, и Оле М. пришлось держать круговую оборону, помогая Оле К. во время уроков, подсказывая и, чего уж там, – решая за нее задачки, а во время перемен отбиваясь от наглых мальчишек. Они и правда были наглые. Особенно те, кто не вышел ростом, учился так себе, на троечки, – их было трое-четверо, но они, как говорилось, позорили весь класс. И когда не дрались друг с другом, сбивались в кучку и сильно досаждали двум Олям. Некоторые одноклассники кричали: «Хватит, отстаньте от них!» – но это помогало не надолго, до следующей перемены.
До восьмого класса, пока не ушла из школы, Оля К. так и была изгоем, а Оле М. доставалось за компанию. Правда, Оле М. еще и завидовали, потому что она училась очень хорошо, была из интеллигентной семьи, ее старший брат тоже был отличником и председателем Комитета комсомола (КК) школы, а ее младший брат – по мнению педколлектива – слыл самым умным из их семьи, которая «кует золотые медали». После десятилетки Оля М. поступила в Казанский университет и окончила его, аспирантуру и преподает в одном из престижных вузов.
Кажется, в седьмом классе к нам пришел Байрам. Он сразу подружился с самым сильным мальчиком Виталием К. Вместе они снова прославили класс на всю школу. Дело было на уроке пения. Пожилой пузатый учитель играл на аккордеоне, класс пел что-то вроде «Красная армия всех сильней» – репертуар отставал от жизни лет на шестьдесят. Как вдруг учитель заерзал на стуле, вдруг подскочил, повернулся к сиденью лицом, к нам задом, и все увидели у него на штанах прожженную дырку и кусочек седалища. Класс грохнул от хохота. Учитель побагровел, набычился и, пообещав этого так не оставить, удалился вместе с инструментом.
Потом был педсовет, на котором Байрам и Виталий объясняли, что подложили на стул гидроперит (мама Байрама была парикмахером) за то, что преподаватель шлепал по попке одноклассниц, задирая им коротенькие платьица. Это была правда, класс подтвердил, и мальчикам их проказа сошла с рук. К сожалению, они почувствовали безнаказанность и дальше ввязывались в более неприятные истории. Они стали хамить на уроках, драться со старшеклассниками, вести себя вызывающе и за пределами школы. Закончилось это весьма плачевно. Байрам после школы был объявлен в розыск, скрывался, и судьба его осталась неизвестна.
Мама Оли К. преподавала нам географию. Как это часто бывает с учителями, она слыла сильным предметником, но плохим педагогом. Однажды она влетела на урок, мы дружно встали из-за парт. Она начала кричать: «Вы класс идиотов, класс жестоких людей! Вы даже не достойны называться людьми!» Конечно, можно было понять, что в ней бушевала оскорбленная мать, защищавшая дочь от насмешек. Но ведь не все доводили ее дочь, были и те, кто защищал девочку, устраивал мальчишкам «бойкот». После криков она велела всем сесть и сама рухнула на стул.
Байрам шепотом сказал: «Кто не согласен, – не садитесь!» И весь класс остался стоять. Кто-то начал издавать звук, похожий на гул. Класс подхватил. Она сидела и смотрела, как стоит лес уже вытянувшихся пятнадцатилетних людей и не собирается подчиняться ее приказам. Вскочила и убежала в учительскую. Через пять минут пришел наш классный руководитель, историк. Мы стояли. Он посадил нас движением руки, сел за учительский стол и начал разговор: «Я понимаю, почему вы так поступили. Но…» Он говорил оставшееся время до звонка тихо, просто, понятно. По его мнению, обе стороны неправы, и обе стороны должны извиниться друг перед другом: учитель и класс. Его слова звучали справедливо, мы согласились. Наш классрук в очередной раз разрулил неприятную ситуацию. Позже он будет выступать защитником подсудимого Виталия К. и вытащит его из нехорошей статьи, ему заменят тюремное наказание другой мерой пресечения. Правда, через несколько лет Виталий К. снова окажется на скамье подсудимых, но учителя-защитника рядом у же не будет. Виталий будет осужден, выйдет из тюрьмы досрочно, но умрет от открытой формы туберкулеза через пару лет после освобождения. Он был неплохой, но вспыльчивый парень, любивший махать кулаками. Ему уже никогда не исполнится тридцати.
Учитель истории появился у нас в восьмом. Наша бывшая классная уходила в декрет, и никто из учителей брать себе шебутных «бэшек» не хотел. Нас отдали новому преподавателю – пусть покажет, что он из себя представляет на практике. Он был молод, на вид лет тридцать, формально числился еще комсомольцем, поэтому должен был подчиняться школьному комитету комсомола (КК) и его председателю, выбиравшемуся из учеников. Тогда над этим посмеивались, но реально никто не собирался оспаривать сложившееся парадоксальное положение вещей.
Наш первый урок истории начался так: прозвенел звонок, все уселись по местам, и только двое драчунов сцепились у самой доски. Историк зашел, встал рядом с пыхтящими мальчишками, схватил их за загривки и, приподняв каждого одной рукой, на весу расцепил обоих. Это был наглядный пример, зачем школе нужны мужчины-педагоги, – для равновесия сил. И урок нам, неугомонным «бэшкам». После того как раскрасневшиеся драчуны в ошеломлении уселись на свои места, историк процитировал:
– Здравствуй, племя молодое, незнакомое!
– Здравствуй, вождь! – тут же нашелся Ромка с первой парты.
И все дружно рассмеялись. Полшколы были влюблены в историка, включая учительниц. Другие полшколы испытывали к нему антипатию. Он был из тех ярких личностей, к которым нейтрально относиться невозможно. У него была своя система записи конспектов, проведения контрольных занятий, он вел политический клуб «Ринг» и школьный театр. Ушел он неожиданно, не доведя нас до выпускного десятого. Подался в коммерцию, как и многие бюджетники того времени, уехал из города. Ходили слухи, что его встречали то в Питере, то в Москве, но в школ у он так и не вернулся. Жаль, это было его призвание: учить молодых, спасать, как несмышленых, слепых котят, от самих себя. Хотя можно ли спасти человека от его судьбы?
Старшие классы помнятся особенно хорошо. Мы уже понимали, что в стране идет перестройка, и по старой пионерской привычке подхватывали звучавшие по телевизору лозунги «Демократия! Гласность! Свобода совести!», не осознавая их сути. Смотрели по ночам «Прожектор перестройки» и «Взгляд». Тайком читали «Мастера и Маргариту», «Брак под микроскопом» и Солженицына. При этом танцевали на дискотеках под «Белые розы» «Ласкового мая», «Вишневую девятку» «Комбинации», а дома на кассетниках слушали Цоя, ДДТ, Алису, Никольского. Хиты ловили и записывали с «Утренней почты».
Помню, в восьмом меня приняли в комсомол, и я, гордая этим событием, пришла на первое общешкольное собрание. Непонятно, что меня дернуло, но я встала и выступила «с пламенной речью» – и неожиданно была выбрана новым председателем КК школы. Передо мной открылись радужные перспективы: попасть в комсомольскую элиту было почетно, можно было продолжать дальнейшую карьеру и идти в чиновники по партийной линии – осколки старого мировосприятия еще сидели в наших мозгах. Со мной стали здороваться учителя, которых я даже не знала по имени, а директор вызывала к себе в кабинет и вела душевные разговоры, в том числе личного характера. Но время было уже другое, комсомол пребывал в агонии, после его ликвидации в 1991 году рухнула и однопартийная система в стране.
Но мы всего этого не могли предвидеть. Мы, как родители и вся страна, мало понимали, «куда влечет нас рок событий». В школах отменили политинформацию – она и так хлынула через край по телеку. Я занялась тем, что было нужнее учащимся, – как ни странно, это школьные мероприятия: осенний бал, КВН, вечер выпускников, новогодний бал, майские праздники, трудовой десант с посадкой саженцев и День ветеранов. И обязательная дискотека после – иначе приходить в школу в свободное время ученики уже не хотели. Жизнь и правда была бурной, но я поняла, что организация досуга отнимает много времени и сил от учебы. И перед очередным 1 сентября взяла свой комсомольский билет, написала заявление о выходе из комсомола и сдала вместе со значком. Мне предложили оставить корочку на память, но я отказалась. Так я сходила во власть и вернулась с пониманием, что есть более важные ценности.
За страницами этого рассказа осталось достаточно много одноклассников. Это не значит, что они не достойны упоминания, просто их жизнь и судьба еще пишутся, и слава богу! Кто-то разъехался по большим городам, кто-то остался верен нашему маленькому Зеленодольску. Они работают, содержат семьи, растят детей и еще немного, через каких-нибудь пять-десять лет из поколения родителей перейдут в поколение бабушек и дедушек. Они честно проживают свою обычную на первый взгляд жизнь, а ведь это во все времена было не самым простым делом. Может быть, они не совершат ничего выдающегося, ни со знаком плюс, ни со знаком минус, но для меня они навсегда останутся неслучайными, близкими людьми, моим поколением, моими «бэшками».
Ну, а я, их самозваный летописец, получила два образования, вышла замуж, родила сына, живу вполне современной жизнью среднего класса. Вот разве что пишу иногда, не особо надеясь быть услышанной, как и все наше поколение, заплатившее свою дань смутному времени перестройки, но в большинстве своем вышедшее из него если не победителем, то жизнеспособным и вполне устойчивым к социальным переменам. Как растение, не требующее особого ухода. Мы – осенние цветы, одинаково стойко переносящие и жару, и холод, и дождь с ветром.
