Текст книги "Драконослов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Кутейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Глава 4, в которой наш герой, как истинный попаданец, учит всех жить

– Соглашайся. – Несмотря на откровенно мрачное выражение лица, голос Вильгельмины был твёрдым.

– Это слишком неожиданно. У нас это по-другому… Ну… Это же ответственность… Взаимная… И потом, вдруг у тебя были другие планы? Медицина….

– Не напоминай. Соглашайся и не переживай, я не буду тебе мешать.

– А я тебе? Ты же мне жизнь спасла! А тут вот так… Как же ты теперь?

– Тогда соглашайся. Поверь, так будет лучше. Для всех. – Лицо её, однако, выражало прямо обратные чувства. Ненавижу эту фразу!

– Ну… Если ты так говоришь. – Я тяжело вздохнул. Ведь явно наё… бессовестно обманывают, и ладно бы только меня – в конце концов, я чужак. Её-то за что? Ну ладно, даже если тебя съел чёрт – всё равно есть два выхода! Я повернулся обратно к советникам, минуту назад озвучившим своё «гениальное» решение: женить меня на Вильгельмине и принять в клан под малую клятву – что бы это ни значило. – Я согласен.

* * *

Алтарь был странным: матово-белый шар диаметром чуть меньше метра, освещённый падающим из центра купола столбом света, висел в воздухе над круглым чёрным провалом, как раз на уровне плеч… дварфу. Свет скрадывал детали, видно было лишь, что купол очень высокий – в отличие от большинства «внутренних» помещений, где даже Вильгельмине порой приходилось пригибаться. На поверхности шара смутно виднелись разные символы – молот, серп (я мысленно хмыкнул), шестерёнка, книга, обвитая змеёй чаша – много разных.

– Так. Ты, Николай, сын Алексея, клади руку на книгу. Ты, Вильгельмина фон Эдельштайнбергшлосс, клади руку на горшок. – «Лицо её траурно закаменело» – вспомнилась мне где-то вычитанная фраза. Пафос или не пафос, но именно это с ней и произошло, когда её правая рука легла на стилизованное изображение кастрюли с поварёшкой. Я положил руку на книгу. – А теперь говорите клятву – только искренне, это главное!

– Клянусь быть хорошей супругой. – Спокойно, каким-то мёртвым голосом произнесла Вильгельмина.

– Клянусь быть хорошим супругом и верным другом клана. – Произнёс я свою клятву: текст мне разъяснили заранее. Чёрт, да это самое меньшее, что я могу сделать для неё!

Руку охватило странное ощущение – не то пузырьки в минеральном источнике, не то лёгкое пощипывание и покалывание… Не то чтобы неприятно – скорее щекотно, ощущение усиливалось и расползалось по руке вверх. Теперь щекотно уже не было – дёргало, как слабый электрический ток, вольт на шестьдесят (однажды схватился рукой за голые телефонные провода во время звонка, как раз те же ощущения). Нет, ну какой я, на фиг, мудрец? Я технарь, раздолбай и лодырь, пусть и умный. Хороший программист – некоторые даже говорят, что очень хороший, но я предпочитаю быть скромнее: лениться удобнее. Какая на фиг книга? Судя по скривившемуся лицу Вильгельмины и прикушенной губе, ей тоже было несладко.

Нет, так решительно неправильно! Я оторвал руку от шара и медленно пошёл к ней. Жрец что-то там бубнил, но я не стал обращать на него внимания: авось, сам заглохнет. И Вильгельмина. Ну куда ей горшок? Она лекарь, каких поискать! Талантище! И надёжный товарищ. А этот, в балахоне, ей горшок. Сам он горшок после этого! Наконец дойдя до девушки – почему-то идти оказалось очень долго, шагов десять – я уверенно оторвал её руку от горшка и положил на как раз рядом оказавшуюся чашу со змеёй – не знаю, как здесь, а на Земле это символ медицины, и плевать мне на всех. А левую руку – на щит, вот. А вот и мне: справа от чаши как раз стилизованная, но явно узнаваемая клавиатура – ну, как дети рисуют: разбитый на много мелких квадратиков прямоугольник. А слева от щита – шестерёнка! Прижавшись к спине Вильгельмины, практически обняв её, я положил руки на свои знаки. Что-то вспыхнуло.

Первое, что я увидел, проморгавшись – две пары глаз: возмущённые жреца и обеспокоенные – Вильгельмины.

– И что это сейчас было? – Спросил я вслух, протирая глаза, в которых всё ещё плавали зайчики.

– Это вы мне скажите, молодой человек! – Воскликнул так и не представившийся жрец. – Почему вы нарушили ритуал? Вам же объяснили порядок и правила!

Я задумался. Ощущения в памяти были ещё свежи… А, чёрт, память же, никак не привыкну… Но вот слова подобрать было всё равно трудно.

– Ага, объяснили… Щазз![11]11
  Одна из конструкций предложения в немецком, когда отрицание (kein) ставится в самый конец, внезапно меняя смысл на прямо противоположный.


[Закрыть] Нам сказали «сделай это, скажи так и так». Это – не объяснение, это – инструкция. Причём, как оказалось, неправильная! Вот, смотрите! – Я поднёс руку к шару, и из его глубины всплыл мягко светящийся символ. Сменил руку – и буквально через пару секунд клавиатура сменилась шестерёнкой. – Я – вовсе не мудрец, хоть и много знаю. Характер у меня не тот. И Вильгельмина – не домохозяйка, её в четырёх стенах запирать – редкий врачебный талант гробить!

Жрец смотрел на меня долго и очень странно… Потом, как будто в одночасье постарев, сгорбился и, тяжело опираясь на резной посох, медленно подошёл к шару, так же медленно поднёс к нему руку – практически вплотную – и после ощутимой задержки на поверхности проявился тусклый знак, похожий на египетский анх, только верхнее кольцо было опущено до самой перекладины.

– Я служу в храме уже девяносто восемь лет, и когда всего лишь на пятьдесят третьем году службы алтарь впервые отозвался – все сочли это великим знаком судьбы. А выходит, что это была просто ошибка… – Казалось, у нестарого ещё дварфа отняли смысл жизни, настолько от него повеяло тоской, даже белоснежная роба, казалось, посерела. – Просто ошибка.

– Получается, что всё это время мы жили неправильно? Как же так? – Вильгельмину слова жреца тоже расстроили, даже напугали. Вот ведь блин, «русская народная забава – революция»! Ну что тут будешь делать…

– Ух, ё-о-о-о… – Выдохнул я вслух, добавив пару слов по-русски. – Ну давайте разбираться. Не верю я, что подгорный народ, уже даже мне известный своей тщательностью и аккуратностью, мог допустить такую ошибку просто так. Должна быть очень веская причина!

– Есть такая причина. В тринадцать тысяч семьсот тридцать четвёртом году неизвестный диверсант проник в храм нашего клана, убил всех старших жрецов, включая верховного, и полностью сжёг храмовую библиотеку. Очень много знаний было утеряно, часть, конечно, удалось восстановить по памяти, но таинства, доступные только высшим ступеням посвящения, оказались утеряны безвозвратно. За эти девяносто четыре с половиной века у новых жрецов несколько раз были откровения – нам удалось восстановить таинство посвящения в старшие жрецы и несколько других, а пятьсот двадцать лет назад наша церковь наконец вновь получила полноценного главу… – Голос жреца был тихим и безнадёжным, на левой руке, стиснувшей посох, аж побелели костяшки. – Мы всегда были на службе клана, принимая клятву от выпускников всегда распределяли их по нужным Совету направлениям, всегда внимательно смотрели, кто каких успехов добился в каждой области…

– Ну, значит, вы всё правильно делали, только в мелочах ошиблись! – Попытался я подбодрить неожиданно разговорившегося жреца.

– В служении нет мелочей! – Гневно воскликнул он, сверкнув глазами и решительно выставив вперёд коротко подстриженную курчавую чёрную бороду. – Каждый шаг имеет смысл!

Ну, я ожидал не такой реакции, но это лучше, чем уныние.

– Хорошо, пусть так. Значит, цели ваши были верны, а инструмент – неисправен. Что нужно сделать в таком случае?

– Выкинуть и сделать новый. – Ответил жрец не задумываясь, и помрачнел ещё больше.

– Глупость! Чем делать новый инструмент, если вообще никакого не осталось? Сначала, – я выделил слово голосом, – надо сделать новый, и лишь потом думать, куда деть старый. Тупой нож можно наточить, из сломавшегося меча – сделать кинжал. На худой конец, металл можно отправить в переплавку! Но выкидывать – последнее дело!

– Нельзя старый металл кидать в новую плавку! Сталь… – Начал спорить жрец, но я его опять перебил.

– Я говорю образно – это во-первых. Не везде нужна идеальная сталь, – я указал рукой на декоративные ажурные ворота, через которые мы вошли под купол, – где-то хватит и чугуна – это во-вторых. А в-главных, мы говорим сейчас о живых людях, а не о каких-то железяках. В людях сила клана!

Что-то меня на пафос пробило. Нет, обычно я стараюсь сидеть тихо и не отсвечивать, но иногда, под настроение – или получив подзатыльник от музы – я выдаю прочувствованные речи и вполне себе жгу глаголом, как тогда с Куросакурой. К счастью – редко, а то бы пришлось в пророки податься. Вздохнув – всё вдохновение куда-то выветрилось – я переключился на логику.

– Так… Вот вы сейчас видите крушение всех своих жизненных принципов, так? – Жрец только кивнул. – А вот я вижу кое-что другое: вам только что явилось откровение, что надо исправить в существующей ситуации, и даже как именно исправить. Или вы думаете, что откровение – это легко и приятно?

У жреца задёргался глаз, ему явно не хватало воздуха, чтобы выразить охватившие его чувства, да и Вильгельмина тоже выглядела напуганной. Однако жрец довольно быстро успокоился, так и не сказав ни слова. А я продолжил.

– К сожалению, я очень плохо знаю обычаи подгорного народа, но, возможно, стоит не только смотреть на успехи выпускников в разных областях знания, но и спрашивать их самих? Если они хотя бы в половину так рассудительны, как Вильгельмина – их мнение вполне достойно как минимум быть услышанным… Я по себе знаю: не всегда дело, которое получается хорошо, является тем, к которому лежит душа и которым принесёшь наибольшую пользу… И смотрите на происшедшее с положительной стороны, это всегда полезно: вам выдалась редчайшая возможность вернуть утерянное знание и исправить скверную ошибку!

* * *

– Жалко его, такой удар… Не сломался бы старик… – Мы с Вильгельминой возвращались в выделенный нам на время разбирательства жилой блок во «внешней», гостевой части подземного комплекса – фактически, небольшую уютную квартиру со скромной кухней, двумя спальнями и отдельной мастерской. Погружённая в свои мысли, она бездумно вела рукой по украшавшей стену многоцветной мозаике. Кстати, первое впечатление, сложившееся от технического тоннеля, через который мы вошли на территорию клана, оказалось совершенно неправильным. Внутри жилище подгорного народа поражало богатством красок и тонкой отделкой. На полу – узоры из разных сортов гранита, с поразительной аккуратностью подобранных жилка к жилке, на стенах – резьба и мозаики, на потолках – расписные барельефы, украшенные самоцветами, и ловко запрятанные магические светильники, придающие всей этой красоте совсем уж сказочный вид.

– Какой же он старик? Ему и полутора сотен ещё нет, середина жизни! Старость – это двести пятьдесят.

– А ты в глаза его смотрела? Возраст – это не только годы. Он ведь почти век искренне старался для блага клана, и вдруг увидел, что всё делал не просто неправильно, а чуть ли не во вред людям. Я, конечно, кроме тебя толком подгорный народ и не знаю, но думаю, это очень сильный удар.

Вильгельмина задумалась, потом передёрнулась и медленно кивнула.

– Очень сильный.

– А что можно сделать, чтобы ему помочь? Может, прислать к нему кого-нибудь?

– Зачем?

– Чтобы поговорить. Или чтобы присмотреть. Как ни крути, а он ведь главный жрец, так? У него идеальная позиция для проведения нужных реформ, но если вдруг с ним что случится – всё пойдёт насмарку на ещё неизвестно сколько веков.

Вильгельмина опять крепко задумалась, а потом развернулась и зашагала в сторону зала Совета – в открытой части клановой территории везде были понятные даже мне указатели. И высокие потолки. И нормальное освещение. Была ещё территория закрытая, но меня туда, естественно, не пускали. Пока не пускали.

Минут через десять мы добрались до секретаря Совета. Сначала у него возникло выражение, как у пса из мультика, «шо, опять?», но Вильгельмина его быстро успокоила. Или наоборот – это уж как посмотреть.

– Во время бракосочетания, – она продемонстрировала секретарю правую руку: на тыльной стороне ладони оказалась сложная татуировка, а я с удивлением обнаружил такую же у себя, – жрецу было откровение. Оно его очень сильно потрясло. Нужно послать к нему доктора, чтобы помог успокоиться и принять правильное решение, а ещё – хранителя Архивов, чтобы записать все подробности.

Секретарь только молча кивнул, что-то пометив у себя в блокноте.

Глава 5, повествующая об особенностях личной и общественной жизни другр

Никогда не понимал, чего некоторые так тащатся с девственниц. Не, ну ладно какие-нибудь там некроманты (очень-очень надеюсь, что здесь их нет): классическая рецептура и всё такое, мол, загубить жизнь, не выполнившую предназначения и даже ни разу не попытавшуюся… Но остальные-то? Ей же страшно, непонятно и она сама не знает, чего хочет: то ли убежать, то ли… м-да. Дык её ещё и уговаривать надо!

Ну, с уговорами никаких проблем не возникло, скорее наоборот: на все мои поползновения, мол, спешить некуда, давай подождём, пока ты ко мне привыкнешь и перестанешь так бояться, что даже мне не по себе, Вильгельмина непреклонно заявила, что раз свадьба была сегодня, то и первая брачная ночь тоже сегодня – вот прямо здесь и сейчас, мол, обычай и точка. А у самой глаза от ужаса по пять копеек и зуб на зуб не попадает. Пришлось вспоминать легендарную книжку «1001 вопрос про это» и старательно проводить сексуальную революцию среди одной отдельно взятой жены… Блин… У меня теперь есть жена, А-А-А-А!!!

Не буду хвастаться, будто я прям такой весь из себя Казанова, но под утро, когда мы всё-таки добрались до «гвоздя программы»…. гм… как-то слишком двусмысленно получилось… В общем, она всего лишь удивилась: «а мне рассказывали, что прям больно-больно-больно, и бабушка говорила, что только после родов привыкла, и стало не больно, а после третьего – даже где-то приятно», и сразу же извечное женское «ой, а что ты теперь про меня думаешь», замаскированное под «а тебе правда понравилось? правда-правда?» – проклятье! Как может нравиться мучить живого человека? Тем более хорошего… В смысле, хорошую… И вообще законную жену… Но она же подкованная – наслушалась подружек, знает, что к чему и вынь ей да положь полную программу! И чертовски… даже не знаю, как сказать – самоотверженная, наверное. «Лежи молча и думай об Англии», блин! И ведь лежит и терпит! Ну как так можно!

А ещё – очень нежная… И вообще, идите все на фиг, это моя личная жизнь!

* * *

Следующий день – начался он, правда, заметно позже обычного – я решительно посвятил организационным вопросам. Пока мы с Виль жили в её домике в лесу и вели натуральное хозяйство, никаких проблем не было – ну, кроме необходимости это самое хозяйство вести. А здесь нам нужен надёжный и стабильный источник дохода, ибо у нас теперь семья, и обеспечивать её – моя прямая обязанность.

Тщательные расспросы супруги дали совершенно неожиданный результат: у дварфов царил практически коммунизм. На фоне вполне себе феодального устройства общества…

Ну то есть, был царь, который решает общедварфийские вопросы – и его выбирали каждые двадцать-тридцать лет среди заслуживших высокую репутацию советников – и каждый раз из разных кланов. При этом реальной власти у него было не так много – ну там, постановить усилить охрану северных границ, или наоборот, увеличить торговлю с араманди. Он мог попросить другие кланы помочь ресурсами и специалистами в каких-то исследованиях своего клана (а магические и алхимические школы были у каждого клана свои) – но с условием, что результаты этих исследований будут доступны всем кланам, даже не участвовавшим, хотя, как правило, помочь никто не отказывался. Самое крутое, что он мог – это объявить о слиянии двух совсем измельчавших кланов, о разделении совсем большого клана и о государственном прекращении кровной вражды между какими-нибудь кланами или родами. Собственно, всем остальным кланы занимались вполне самостоятельно – строили, торговали и воевали друг с другом и соседями, воспитывали молодёжь, добывали руду, выращивали пищу и вели исследования. Но если вдруг какой-нибудь клан сталкивался с реально серьёзной внешней угрозой – это немедленно сообщалось царю, все ближайшие кланы немедленно откладывали все трения и единым фронтом шли на врага – причём мобилизация проводилась совершенно ураганными темпами, из-за чего многие враги в прошлом сурово поплатились.

И вот на этом фоне – та-дам! – у дварфов не было наличных денег. Вообще. Как концепции. То есть каждый честно трудился на своём месте, искренне вкладывая душу, и смело мог в любой момент взять всё нужное с кланового склада. Если нужного не было – можно было поговорить с куратором соответствующего направления, чтобы сделали, или попытаться сделать самому, или обойтись чем-то другим. Учитывая, что все реально ставили интересы клана выше собственных – эта система работала. Кураторы старательно координировали усилия своих – ну не подчинённых, но другого слова я не подберу – чтобы не было ни затоваривания, ни дефицита, ни перерасхода материалов. Словом, тоже душу вкладывали, а в свободное время и сами не гнушались поработать руками – ибо в кураторы выдвигали из своих же, и тоже на непонятный плавающий срок в те же двадцать-тридцать лет, как-то связанный со светилами, гороскопами и предсказаниями. В общем, я себе голову не забивал. Вот в совет выбирали пожизненно – или до повышения в цари, но это обычно касалось только Главы Порядка, ибо Безопасность и Архивы считались слишком приватным клановым вопросом, чтобы выпускать их Глав в большую политику. Кстати, бывшие цари потом возвращались не в совет – место-то занято пожизненно – а к прежней профессии, ничуть из-за этого не переживая.

Признаться, я порядком офигел от такого счастья – например, молодая семья (вот как мы с Виль) совершенно даром немедленно получала вполне достойный и удобный (ведь всё для себя сделано!) жилой блок, а когда появлялись дети – так же запросто переезжали в блок побольше, благо, даже если его и нет, за пять сезонов беременности вырубить можно хоть ангар для Мрии со взлётной полосой заодно, а горы большие. Однако, это ничуть не отменяло следующего пункта: поскольку от меня ожидали много-много умных-умных мыслей, мне надлежало по возможности безвылазно сидеть в Архивах и общаться с их хранителями. Вильгельмине же, как изгнаннице, с одной стороны находиться на внутренней территории клана вроде как не полагалось, а с другой, как моей жене, ей полагалось быть рядом со мной и всячески поддерживать уставшего меня после трудового дня. С этим вопросом мы опять отправились к секретарю совета и заставили его крепко задуматься. Пока он думал, я выдал ещё один сложный вопрос: мне выдали в ученики одного из араманди, и было бы не вполне корректно по отношению к нашим хорошим соседям и даже союзникам совершенно забросить его обучение, для которого мне нужна, как минимум, колода, а хорошо бы – и достаточно приличное время каждый день. Здесь секретарь сломался и мы все вчетвером отправились к Главе Порядка. Уяснив суть проблемы, он поступил предельно просто: выделил Куросакуре маленький жилой блок поблизости от нашего, лично выдал две колоды – мне и ему, и велел о времени занятий договариваться с Архивом, мол, они там тоже все занятые, так что проблем с «окном» не будет. И идти можно прямо сейчас, у них там уже всё готово. Что же касается места жительства Вильгельмины, он задал ей только один вопрос: «Ворота видно?» и на её удивлённый кивок добил: «Вот и живи пока, потом разберёмся».

Глава 6, в которой герой, как специалист по информационным технологиям, активно работает с информацией

В Архив меня сопровождала усиленная охрана – целых четыре дварфа в покрытых рунами полных латных доспехах, со щитами, при коротких копьях и с мечами на поясе. Зрелище крайне внушительное, и классический канон был вполне объяснимо нарушен: махать топором в узких пещерах не особо-то удобно, а вот ткнуть коротким копьём – очень даже сподручно. Мечи мне разглядеть не довелось, но ножны впечатлили: сантиметра четыре толщиной, пятнадцать шириной и полметра длиной, с полукруглой оковкой на конце – больше похожие на сапёрные лопатки с короткой ручкой и чуть удлинённым штыком.

С назначенным мне куратором договорились довольно быстро: я излагаю основные положения программы обучения и методологии, затем они составляют список интересующих тем и мы прорабатываем их подробно. Мой личный профессиональный опыт решили отложить на потом, вместе с описанием реалий моего мира – чтобы было понятно, откуда что вытекает, хоть я и предлагал сразу сделать краткий обзор основных моментов.

После четырёх часов разговоров мой язык свернулся в трубочку, но архивист был доволен. Меня же после обеда ждало следующее испытание: японский. С помощью колоды я мог как-то общаться с Куросакурой, но объяснить мало-мальски сложные концепции было уже затруднительно, причём самая большая проблема – что я его не понимаю, а без обратной связи толком ничему не научишь. Опять же, специфический культурный контекст: я имел некоторое представление о японских традициях и обычаях – но, во-первых, земных, и, во-вторых, исключительно поверхностное. Словом, разумнее было считать, что здесь и сейчас я всего лишь примерно представляю ширину пропасти между двумя культурами.

Донеся эту нехитрую мысль до «ученика», я решительно переквалифицировал его в учителя и теперь уже он четыре часа рисовал и озвучивал иероглифы. Нет, сначала мы честно попробовали научить его последовательно русскому, немецкому и английскому, но проблема была ровно та же, что и с Виль: уже два слова заставляли его жутко скрипеть мозгами, а три – вешали наглухо, и отсутствие абсолютной дварфийской памяти ничуть не помогало. Словом, учиться пришлось опять мне. «Начнём с колоды, потом кана, потом две тысячи кандзи, а там потихоньку и до образованного человека дотяну»[12]12
  Кана и кандзи – разные японские азбуки (упрощённая и «полноценная»). Две тысячи иероглифов – на самом деле, чуть больше – утверждённый в Японии список актуальных иероглифов, знания которых достаточно для чтения всех современных японских текстов. «Образованным человеком» в древнем Китае (а японская культура многое позаимствовала именно оттуда) считался человек, знающий десять тысяч иероглифов – просто убиться и не жить, на мой взгляд.


[Закрыть] – сказал я ему, в ответ получив лишь очередной долгий взгляд. Кажется, я упоминал, что хотел выучить японский? Больше не хочу…

После тяжёлого трудового дня и сравнительно позднего ужина меня, как оказалось, ждал удар в спину, и от кого – от молодой жены! Пока я сидел в Архивах – она думала. Глядя, как я упорно насилую мозги японским – она решала. А после ужина твёрдо заявила, что, во-первых, не собирается сидеть дома и намерена заняться чем-то полезным, а во-вторых – ей тоже хочется со мной пообщаться и больше узнать о собственном муже. Мол, пока я был просто пациентом а потом просто другом – это было всего лишь желательно, но не критично, семья же – это другое дело. Возразить мне было нечего, да и не хотелось, так что ещё часа три я рассказывал ей о своём мире – больше отвечая на её многочисленные вопросы, перескакивая с темы на тему.

В качестве занятия я ей предложил помочь клановому врачу с приготовлением лекарств и сбором для них ингредиентов: про местную медицину я уже узнал гораздо больше, чем пожелал бы врагу, и относился к ней с большим уважением. Если же доктору помощь не нужна – можно потренироваться с оружием, раз уж на алтаре ей достался щит (на этом месте Виль поперхнулась, и сказала, что лучше попытает счастья с доктором). В самом крайнем случае можно помочь с ближайшими фермами, благо за время изгнания она успела овладеть этой премудростью, а ещё работу на ферме можно совместить со сбором трав, если доктор окажется несговорчивым.

Идея совместить два занятия – с небольшим ущербом для обоих, но большим суммарным выигрышем для клана – повергла её в очередной приступ глубокой задумчивости, чем я и воспользовался, чтобы наконец-то уснуть. Не тут-то было: стоило мне пристроиться поудобнее, как жена зашебуршилась, стаскивая с себя ночнушку.

– Виль, ты чего? Спи давай, день был тяжёлый, и завтра будет не легче. Спи, милая! – Пробормотал я, почти не просыпаясь.

– Но… Я подумала… Опять… Ну… – Она, покраснев, кивнула на мою руку, ещё минуту назад лежавшую на её крутом бедре. – Я слышала…

– А… Мне просто нравится тебя гладить. – Я пошевелил пальцами, с трудом подбирая слова сквозь сон. – Ты такая нежная, тёплая, такие округлости симпатичные. – Я изобразил рукой нечто волнообразное и Вильгельмина покраснела ещё сильнее. – Очень-очень нравится! – В подтверждение своих слов я погладил ей спину и плавно перевёл руку снова на бедро. Мне вообще нравится гладить женщин – я по натуре кинестетик, а у Вильгельмины было что погладить не только в плане объёмов: никакой дряблости или обвислости, обычно ассоциировавшихся в прошлом мире с такими габаритами, лишь та самая очаровательная женственная мягкость, скрывающая крепкие и упругие мышцы. В общем, лучшая в двух мирах замена плюшевому зайке, в обнимку с которым я спал до самой школы.

– Мне тоже… понравилось… вчера… – Пробормотала она, уткнувшись носом в моё плечо. Вместо ответа я лишь усилил нажим, ещё вчера обратив внимание, что она не такая хрупкая, как земные женщины, и в кои-то веки можно не сдерживаться, а лучше даже наоборот. Так мы и уснули, обнявшись, и наконец-то выспались – по крайней мере, я.