Текст книги "Драконослов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Кутейников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Вовремя вспомнив чудесные мультики про русских богатырей, подаренные племяшкам на очередной день рождения (на самом деле – детям очень старого друга, но подружились мы ещё до школы, и я у них прочно записался в «почётные дядюшки») и с восторгом принятые, я везде и всюду старался совместить нужное с полезным… впрочем, не особо злоупотребляя: хоть рубка дров и неплохо подходит для отработки удара сверху, баланс у топора несколько отличается… не то чтобы я прям такой уж специалист – просто смог сравнить предметно.

Мой китайский мультитул Вильгельмина похвалила за идею – самые необходимые инструменты всегда с собой и не рассыпятся – и раскритиковала в пух и прах за реализацию: и сталь плохая, только что нержавеющая, и конструкция не продумана, и набор инструментов дурацкий. Я долго пытался донести до неё мысль, что не сам его сделал, а купил по дешёвке, но, по-моему, не преуспел. В итоге она выдала мне один из ножей, и тут уже мы оба остались довольны: я – отличным лезвием, она – немедленно устроенной ножу заточкой. Сколько себя помню – люблю точить железки вручную: и нервы успокаивает, и инструмент в порядке.

* * *

Честно говоря, эти несколько месяцев – конец второго сезона и весь третий – были удивительно спокойными, я даже ни разу не задумался о планах на будущее: просто тренировался, по мере сил и умения помогал по хозяйству и приводил в порядок воспоминания, налаживая что-то вроде персональной википедии с перекрёстными ссылками, тегами и контекстным поиском.

Удалось порадовать Вильгельмину рыбой: рыбак я неважнецкий, да и не люблю бессмысленное сидение с удочкой, но простейший «телевизор» худо-бедно соорудил. И со строительством немного помог: соорудил для себя нормальную кровать и пристроил сени, чтобы не мёрзнуть приближающейся зимой в горнице.

Всю последнюю декаду третьего сезона (наверное, правильнее было бы называть их кварталами, ибо с привычными мне весной, летом, осенью и зимой они пересекались крайне неровно) Вильгельмина ходила задумчивая и сосредоточенная. Это было вполне понятно – сбор урожая и заготовка припасов, даже при здешнем очень ровном и мягком климате, лишь едва не дотягивающем до двух урожаев в год – дело архиважное, чтобы потом не пришлось лапу сосать, тем более, что моё появление никак не было запланировано, а пожрать я горазд, как бы ни старался поумерить аппетит, и даже небольшая грибная ферма, расширить которую было проще всего, помогала мало.

Впрочем, причина её задумчивости никакого отношения к хлопотам не имела. Вечером последнего дня третьего сезона она решительно объявила:

– Завтра будем праздновать, а послезавтра соберёмся и пойдём в Эдельштайнбергшлосс – это крепость моего клана. Надо, чтобы ты пересказал свои знания хранителям Архивов.

К тому моменту я уже получил некоторое представление о дварфийских обычаях – весьма, на мой взгляд запутанных и строгих – и мне показалось это не самой лучшей идеей.

– Разве изгнанным можно возвращаться досрочно? Разве за это не будет ещё наказание? Ведь тебя изгнали на срок, а не навсегда, и срока осталось мало? Не лучше ли подождать?

– Срока осталось ещё семь лет. Это слишком долго, даже если за это время ты всё перескажешь мне – нас всего двое: неоправданно велик риск потерять уникальные знания.

– Тогда давай я пойду один! Покажи мне дорогу – и я пойду один.

– Одного тебя не пустят, а самое страшное, что мне грозит – это ещё лет десять изгнания. Если твои знания сочтут достаточно ценными – а я уверена, что так и будет – меня должны наградить, скорее всего, разрешат переселиться в «видимость от родных ворот». Так что мы идём, это слишком важно.

– А нельзя как награду вообще отменить изгнание? Ведь именно благодаря ему мы и встретились? И что такого хорошего в «видимости от родных ворот»?

– Но награда за что-то не может отменять наказание за то же самое! Это же очевидно! Есть плохое дело – за него положено наказание. Есть хорошее дело – за него положена награда, и это две разных вещи! Вот, например, «видимость от родных ворот» – это не буквально, это разрешение жить ближе одного дня пути и встречаться с родственниками не только по праздникам – это очень сильное послабление для изгнанника, но не отмена самого изгнания.

– Брр, ладно, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но почему именно сейчас? Почему не сразу, как только я тебе рассказал о своём мире? Или не тогда, когда ты улучшила мою память?

Вильгельмина сначала посмотрела на меня с искренним недоумением, а потом задумалась. Ответ её прозвучал весьма неожиданно.

– Вот и поэтому тоже очень важно, чтобы ты поговорил со старейшинами. Мы очень любим строить планы, но ещё больше любим следовать им до последней запятой – даже когда ситуация меняется. Нам проще заранее предусмотреть и тщательно проработать сто вариантов, чем хоть в мелочи отклонится от выбранного. А ты – не такой, я видела, как ты что-то делаешь. У тебя тоже есть план, но ты не прорабатываешь его, а… – Она задумалась, подбирая слова. – Ты не планируешь детали заранее, а составляешь для них маленькие планы, когда сталкиваешься с ними…

– Ну да, программирование сверху вниз, это нас в институте учили. Сначала мы определяем общие черты алгоритма: что у нас есть на входе, что нужно на выходе, какие будут основные блоки. Потом мы таким же образом разбираем каждый блок, и так до тех пор, пока получившиеся кусочки не окажутся достаточно простыми, чтобы их можно было «просто сделать». Думаю, вы составляете свои планы так же. Просто не обязательно составлять сразу весь план – в ходе работы может найтись другой, более удобный путь. Или более быстрый… – Я сбился с мысли, глядя на торжествующее выражение на её лице.

– Вот! Ты не только мыслишь другим путём, ты ещё и умеешь объяснить этот другой путь! Такие знания обязательно будут полезны!

* * *

Вильгельмина рассказала, что, по мнению историков, раньше, до того, как сформировался нынешний календарь, дварфы отмечали только два праздника – весеннее и осеннее равноденствие, определяя их по светилам (и нет, они не живут всё время в пещерах – есть поверхностные комплексы в закрытых горных долинах, куда не смогут пробиться враги), и они – суть пережитки прошлого, когда полудикие предки дварфов верили в духов природы. Сейчас уже никто в них не верит, но сила обычая велика, и праздники всё равно отмечают: весной надлежит поутру окунуться в текущую воду – засвидетельствовать, что солнце действительно растопило льды, а осенью – просто разжечь вечером большой костёр и вкусно покушать: засвидетельствовать, что холода наступили, но урожай собран и еда на зиму есть. Собственно, если бы не этот обычай – она бы меня и не нашла, дварфы очень не любят хоть сколько-то большие водоёмы (из-за тяжёлых костей у них очень отрицательная плавучесть и плавать они не могут), зато в бане парятся каждую десятидневку обязательно и с удовольствием, а моются вообще ежевечерне.

Глядя в пламя костра, я рассказывал Вильгельмине про земные обычаи, про Масленицу и Великий пост, про праздники урожая в разных культурах, про переход языческих праздников и обычаев в христианскую традицию и, раз уж зашла речь, про религию вообще. Немного поколебавшись, она сказала, что у дварфов тоже есть определённые взгляды, но чужакам о них рассказывать не принято. Настаивать я не стал, сославшись на прогрессирующую веротерпимость моего мира – мол, лишь бы с другими не ссорились, а так пусть верят, во что хотят.

* * *

Путь до Эдельштайнбергшлосс – «Крепость Гора Самоцветов», я всё-таки осилил перевод – мне не особо запомнился: увесистый рюкзак и непрерывный, хоть и пологий подъём как-то отбивают желание любоваться видами уже через час-другой ходьбы, тем более, что лес мало отличался от привычной мне средней полосы, особенно, если не приглядываться. К тому же свежеулучшенная память всё ещё требовала определённых сознательных усилий, так что приходилось ежевечерне тратить полчаса-час на разбор и сортировку воспоминаний – что-то отправлялось в «долгий ящик» как малоактуальное, а что-то помечалось тегами, снабжалось ссылками прямыми и обратными, и отправлялось в мою личную «вики».

Судя по движению местного солнца, мы находились градусов на десять-пятнадцать севернее экватора, и шли практически ровно на восток, параллельно видневшейся к северу здоровенной горной гряде, сначала по поросшим лиственным лесом предгорьям (видимо, домик Вильгельмины находился довольно высоко в горах или этот мир чуть прохладнее), затем – по почти голым, если не считать колючих кустарников, отрогам гор, и через три дня, поднявшись минимум на километр, а то и на все два, вышли к ничем не выделяющейся среди соседних лужайке. Вильгельмина уверенно подошла к одному из крупных валунов, прикрыв его собой от моего взгляда быстро сделала сложное движение рукой – видимо нарисовала руну-пароль – и рядом с валуном открылся проход…. однозначно дварфийский: полтора на полтора метра. Она махнула мне рукой, явно привычно пригнулась и, ностальгически вздохнув, двинулась вперёд. Мне вспомнился пратчеттовский капрал Моркоу и его письма родителям…

Едва мы прошли – за неимением более подходящего термина – шагов двадцать, с лёгким гулом проход за нашими спинами закрылся. В образовавшейся кромешной тьме Вильгельмина продолжила уверенно шагать, а я вспомнил про способность дварфов видеть в темноте… и ориентироваться в толще скал.

– Погоди! – Негромко позвал я Вильгельмину. – Я ничего не вижу!

Судя по глухому удару и шипению, мои слова удивили её даже сильнее, чем до того разница в реакции и «дырявая» память.

– Как ничего не видишь? – Изумлению её не было пределов.

– Совсем ничего. Мне тут темно. Можно сделать какой-нибудь свет? Как домашний фонарик? Хотя бы один?

– Что, совсем-совсем ничего? – Продолжала допытываться Вильгельмина.

– Совсем-совсем ничего. Если хочешь, давай подождём ещё минут десять – глаза совсем привыкнут, может, что и разгляжу. – Со стороны её голоса долетел слабый порыв воздуха – видимо, она помахала рукой, проверяя мои слова.

– Удивительно! Вот теперь я действительно верю, что ты из другого мира. Есть разные народы, но в полной темноте видят все. – Она сказала что-то ещё, но очень тихо, я не расслышал, что именно, и щелчком пальцев зажгла маленький огонёк. Сразу стало веселее. Проход был всё такой же серый, низкий и широкий, прямой, как стрела.

– Уф, так гораздо лучше! Идём? – Вильгельмина прошипела явно что-то ругательное.

– Теперь я ничего не вижу! Фонарик сбил темновидение, а для дневного зрения он слишком слабый! И ярче сделать не получится, обычаи…

– А если подождать, чтобы глаза привыкли? Мои уже привыкли… – Перебил я её, услышав про обычаи. Ответом мне стало явно несогласное неразборчивое шипение.

Я осмотрелся по сторонам. И пол, и стены, и потолок были гладкие и ровные, как отшлифованные. Видимо, придётся на ощупь. Удивляться неспособности дварфов видеть при слабом свете я не стал: хватит с них и того, что они уже могут – должны же и у меня быть хоть какие-то преимущества!

– Если тут везде такой ровный пол, а ярче светить нельзя, тогда гаси фонарик, бери меня за руку и веди. Ты дорогу знаешь и видишь, а я – нет, так что пойду на ощупь.

Ладонь Вильгельмины оказалась неожиданно тёплой и мягкой. То есть, я и раньше это знал – сколько раз она меня переворачивала, пока лечила, да и не только переворачивала, но лишь сейчас, в кромешной тьме, я почувствовал это особенно остро.

Идти пришлось не меньше часа, так что под конец я уже шёпотом в весьма нецензурных выражениях комментировал свои ощущения от передвижения в позе буквы «зю». Нашей первой целью оказался пост охраны, расположенный сразу после двух резких поворотов, так, чтобы контролировать и подходы, и большой фрагмент коридора – возле поста горели огни, отсвет которых в окружающей темноте я углядел ещё метров за шестьдесят до первого поворота.

Огни были достаточно яркими, чтобы сбить темновидение, но на дневное зрение переключиться не позволяли – явно намеренно, чтобы создать максимум неудобств, так что мы поменялись ролями: теперь я вёл Вильгельмину за руку, предупреждая о выступах и выбоинах, внезапно «изукрасивших» не только пол, но и стены, и даже потолок. Поначалу её замедленная реакция очень мешала, но потом мы растянулись насколько возможно, не расцепляя руки, и я стал обстукивать своим шестом все препятствия, которые нельзя было обойти, комментируя их вслух – мол, ступенька в два пальца, яма в три пальца, выступ сверху в ладонь – и благодаря сочетанию острого слуха, абсолютной памяти и отличной координации Вильгельмина смогла двигаться вполне уверенно. На самом деле мы двигались настолько быстро, что застали постовых врасплох: они явно ждали нас не раньше, чем через полчаса после входа на эту «полосу препятствий».

Глава 2, в которой решается судьба нашего героя

В небольшом зале, украшенном лишь простой геометрической резьбой на потолке, уже почти час шло закрытое заседание совета клана Эдельштайнбергшлосс. Позади были два напряжённых часа собеседования с непонятным чужаком и почти четыре часа предшествовавших ему крайне утомительных, но успешных переговоров с посольством соседнего племени араманди[7]7
  Живущие в южной пустыне ящеролюди, традиционно (то есть, последние примерно 15 тысяч лет) поддерживающие хорошие отношения с подгорным народом.


[Закрыть]. Позиции советников были озвучены и теперь шла по-дварфийски тщательная проработка всех деталей итогового решения.

Как и ожидала Вильгельмина, за самовольное возвращение ей увеличили срок изгнания, но, вопреки её опасениям, всего на пять лет – Глава Архивов озвучил соответствующий прецедент. Знания пришлеца, опять-таки ожидаемо, сочли достаточно ценными, чтобы наградить «поселением в видимости ворот» – собственно, к большому неудовольствию советников, других наград для изгнанников в такой ситуации почти и не было: амнистия или хотя бы сокращение срока изгнания очевидно не годились, а почётный титул при жизни никак не сочетался с изгнанием. Озвученное же чужаком предложение разрешить Вильгельмине доучиться на врача и вовсе едва не стало причиной драки – точнее, не само оно, а вопрос, нужно ли его рассматривать как попрание обычаев или как оскорбление совета (сошлись на попрании, а так как чужак обычаи знать и блюсти не обязан, да к тому же ещё и дважды извинился, то наказывать некого и не за что).

Сложность была в статусе чужака: с одной стороны, он, ну, чужак… а с другой – Мост Камней под ним хоть и опустился до самой воды, тем не менее пропустил посуху – в отличие от тех же араманди, которые давние союзники клана, и воду не любят как бы не сильнее подгорного народа. Но в любом случае, чтобы точно оценить его знания и внести всё ценное в Архивы, чужака придётся к этим самым архивам допустить – точнее, к хранителям, против чего Глава Безопасности совершенно обоснованно возражал. Вариант, когда чужак сначала рассказывает всё какому-нибудь ученику, а потом тот пересказывает хранителю, отклонили как непродуктивный: дварфийская абсолютная память спасала от эффекта «испорченного телефона», но вот уточняющие вопросы таким способом задавать крайне неудобно, без уточняющих вопросов не будет понимания, а без понимания знания превращаются всего лишь в набор сведений – пусть и ценный, но мёртвый, не способный к развитию.

– А давайте их поженим? – Неожиданно предложил Глава Порядка[8]8
  В совет клана традиционно входят трое: Глава Архивов (минюст, минкульт, минобраз и все справочно-исторические вопросы), Глава Безопасности (минобороны, МВД, прочие силовые ведомства и контроль ВПК, включая перспективные разработки) и Глава Порядка (фактически, главный руководитель мирного времени, занимающийся вопросами от «всех остальных» до просто «всех»). Опыт показал, что большему составу труднее договориться, а меньшему – сложно с должной тщательностью «держать руку на пульсе» текущих задач.


[Закрыть], с тоской покосившись на отложенную стопку непросмотренных документов. – И Вильгельмине хорошо – всё равно после изгнания ей лет сорок в девках ходить, а тут станет сразу мужняя жена – и чужака клятвой привяжем. Правда, он же обычаев не знает, придётся его учить… Что скажете, советники? На мой взгляд – сплошные плюсы со всех сторон!

– Гм. Привести его под большую клятву – это вариант… Лучше даже под малую – можно будет обучение сократить! – Согласился Вольфганг Герхардт, решительно хлопнув по столу. – Безопасность одобряет.

– Интересная идея, молодой Фридрих! – пробормотал из недр своего кресла самый старый из советников – да и из всего клана, пожалуй. Глава Порядка поморщился, но промолчал: его неполные полтораста лет на фоне почти трёхсот сорока Гельмута Густава Альфреда вполне давали тому право на такое обращение, но от этого упоминание о возрасте не становилось менее досадным. – Что-то такое упоминалось в Архивах, я проверю и к завтрашнему совету определюсь. Ну а теперь расскажите мне, что там был за шум с араманди? Судя по тому, что все целы – поладили миром, но меня интересуют подробности.

Глава Безопасности задумчиво побарабанил пальцами по столу: как ни крути, а обеспечение посольской неприкосновенности лежит на нём, и случившееся – его прокол…. Даже если всё кончилось хорошо. Собравшись с мыслями он начал рассказ.

– Всех подробностей я не знаю – для их выяснения необходимо опросить посольство, что и так-то не вполне уместно, а теперь и подавно, и этого Николая, для чего сначала нужно определить его статус. Пока же картина выглядит так: чужак столкнулся в дверях с араманди и тот его пропустил вперёд. В ответ чужак поклонился в точности, как принято у араманди – присутствовавший охранник особо обратил на это внимание – и что-то сказал. Араманди же сначала выхватил меч – ну, вы сами знаете, какие они вспыльчивые, а лишь потом вспомнил про их пресловутый этикет. В общем, охранник уже собрался разнимать драку и убирать трупы, но тут подошёл посол араманди. Переговорив со своим, он достал колоду[9]9
  Поскольку чужие языки местным недоступны, для переговоров используется колода из без малого трёх сотен карт, по одному слову на каждой (карты квадратные, примерно 6–8 см, вдоль каждого края слово написано на каждом из четырёх языков; магический футляр позволяет быстро извлечь нужные карты в нужных количествах – а потом собрать их обратно). Правила построения предложений предельно упрощены и унифицированы, чтобы быть понятными всем, независимо от родного языка.


[Закрыть] и чуть ли не полчаса что-то обсуждал с Николаем. Судя по тому, как у посла дыбился воротник[10]10
  Лица араманди покрыты чешуёй и почти абсолютно неподвижны, эмоции они выражают подвижным воротником, как у некоторых ящериц.


[Закрыть] – он был крайне удивлён. Кончилось всё тем, что посол отобрал у своего меч и отдал его чужаку. – Глава Архивов даже присвистнул, услышав такое. – Эм. Не меч отдал, а того араманди. Чужак же, в свою очередь, с крайне серьёзным лицом отдал этому араманди свою деревяшку – ну, знаете, в точности, как меч араманди, только из дерева, он его всё в чехле за спиной носил – и ещё минут пять что-то объяснял с помощью колоды. Теперь этот араманди ходит за чужаком, как привязанный, деревяшку на пояс повесил вместо меча, и воротник под шарф спрятал.

– А охранник не расслышал, что именно сказал чужак? Или, может быть, разглядел, какие-нибудь карты?

– Расслышал, но плохо. По его словам – какое-то рычание, очень похожее на язык самих араманди. Карты не разглядел – стоял у противоположной двери и угол был неудачный. Несколько раз мелькала похожая на «хорошо», но колода была арамандийская, и полной уверенности нет. Вот если бы эту самую колоду полистать… – Мечтательно проговорил Вольфганг Герхардт. – Но увы.

Глава 3, в которой наш герой находит себя в неожиданном положении

«Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса» – крутилось в моей голове, пока я пытался сообразить, что же теперь делать. Личный телохранитель – это, конечно, офигеть, как круто, проблема только в том, что он (или всё-таки она? Куросакура – это мужское имя или женское? буду пока считать парнем, и не… не парит, короче) – теперь ещё и мой личный ученик, которого я взялся обучить сам не понял чему. Весело, да? А всё из-за моей треклятой ерундиции: как нахвататься всякой фигни по верхам – так запросто, а как что-нибудь систематизировать – так фиг!

Нет, тут, конечно, много всего совпало: ну не ожидал я встретить натурального самурая, тем более, чешуйчатого и с полуметровым алым кожистым жабо! Так что когда он меня с вежливым полупоклоном пропустил вперёд, я на полном автомате с таким же полупоклоном ляпнул «домо аригато» – мол, спасибо большое… Ух, он взвился – меч вытащил, глаза сверкают, по-японски тараторит, а я только одно слово и вспомнил – «хаджиме» («начали»), с каратэ в памяти осталось – и оно тут явно… как бы это сформулировать… в общем, не стал я его произносить. Хорошо, посол подошёл с этой своей колодой…

Очень, кстати, интересная штука. Коробочка квадратная, белыми узорами по чёрному лаку расписана, размером как раз в ширину ладони – посла, моя-то лапа на четверть пошире будет – и толщиной сантиметра три наверное. Сверху – четыре слова, вдоль каждого края. По-немецки, по-английски, по-французски (тут не совсем уверен) и иероглифы – их я вообще не знаю, а вот три остальных языка шрифтом «невозбранно доставили», как это пишут в энторнетах. Ну, дварфийскую готику я уже видел – спасибо Вильгельмине. Чёрные, квадратные, как сами дварфы, буквы. Английский – напротив немецкого и почему-то зелёный, с лишними развилками в неожиданных местах, общее впечатление – будто полоса зелени… Гм… Типа, такой толстый намёк? Французский – ну или итальянский: не такой я полиглот, чтобы уверенно различить по написанному, а не на слух – синий и весь в эдаких завитушках. Учитывая, что иероглифы – красные, а сами эти араманди – явно существа огненные, аж дымятся (буквально), логично предположить, что это знакомая четвёрка стихий земля – воздух – вода – огонь… Правда, есть пара поводов для размышлений: во-первых, почему воздух зелёный (ради белого цвета могли бы сами карты перекрасить), во-вторых, я вот, например, знаю ещё и китайскую систему стихий, и там их пять: воздух, огонь, вода, металл и дерево (как раз зелёное, да). Есть, конечно, и ещё варианты – например, в ДнД к европейской четвёрке добавили позитивный и негативный планы…

Впрочем, умные мысли были потом, а тогда я с удивлением смотрел, как посол листает слова на коробочке и скидывает их по одному, собирая предельно примитивные фразы. Объяснить ему, что чрезмерная благодарность (оказывается, у араманди на эту тему нехилый такой заскок и выверт: недостаточная благодарность является весьма некрасивым поступком, но избыточная – вообще считается оскорблением!) может быть всего лишь проявлением вежливости и уважения в других нормах этикета, причём с помощью довольно небольшого набора слов – я собой горжусь, не иначе, как психолого-лингвистический гений! Ну и феерически повезло до кучи. Пару раз в жизни у меня было похожее ощущение, когда мозги не просто работают (это для меня состояние обычное, программист, как-никак), а прямо-таки гудят, как трансформатор под нагрузкой – я въехал в логику построения фраз и управления колодой, сумел увязать движения рук и воротника с эмоциями собеседника, добавил ко всему этому выкопанные наконец-то из памяти сведения по японскому этикету (ну, дварфы ведь оказались похожи на земных немцев – почему араманди не должны быть похожи на земных японцев?) и вот вам результат: посол навязал мне этого самого самурая в ученики, предварительно отобрав меч. Судя по побледневшему и ужавшемуся воротнику, молодой дурень явно затеял какую-то пафосную глупость, так что я его немедленно прогрузил – к счастью, в колоде оказались нужные слова – мол, знание может быть острее меча, и пока он у меня в учениках – вот ему мой личный лично мной сделанный бокен, и будем учиться друг у друга, ибо как ученик берёт от учителя, так и учитель берёт от ученика. В общем, успешно прогрузил, да. Потом ещё посла пытался расспросить про взаимные обязательства ученика и учителя, но тот меня вежливо послал, мол, твой ученик, делай что хочешь, хоть прям здесь убей, племя слова не скажет, но обратно отпускай только когда сочтёшь обучение законченным. М-мать!

Вот теперь сижу, разглядываю это недоразумение, и думаю, как с ним общаться. Вытащил из памяти ещё несколько слов по-японски, но «приятного аппетита» всё-таки не совсем то, что сейчас нужно… Нужно добывать свою колоду и учить язык. Помнится, там, на Земле, я хотел выучить японский… Мечты, блин, сбываются…

А недоразумение, в трудноописуемом психическом состоянии, судя по косвенным признакам (воротник он шарфом укрыл), стоит рядом и молча разглядывает меня… А ничего так парень, не знаю, сколько ему лет, но до посольства дослужился, ростом мне пониже глаз, но повыше Вильгельмины – пусть будет метр семьдесят для ровного счёта. Комплекцию под парадными самурайскими доспехами – сплошь стальные полосы, заклёпки да чеканные зверские морды – не особо видно, но явно не качок, хотя и не хлюпик тоже. Руки – как руки, только в тёмно-серой мелкой чешуе, когтей, считай, нет – я такие же отрастить могу и мешаться не будут, хотя у него явно толще и крепче. Лицо почти человеческое, немного странный цвет – как налёт на шоколаде, чешуя мелкая, но всё равно не двигается, губы – так и вовсе ровно клюв черепаший, потому и рот кажется непропорционально широким. Странно, но говорить ему это нисколько не мешает. За пояс заткнуты перчатки – потому и когти стрижены, ага. На ногах – башмаки из чьей-то шкуры мехом наружу, украшенные бисером и какими-то фенечками, с бронзовыми, кажется, пряжками, а ещё поножи, набедренники и наколенники – словом, полный доспех. Шлем – ну вылитый самурайский, с рогами, только маска усатая снята. Торс защищён металлическими полосами и кругляшами с мордами, на предплечьях – наручи, заходящие на локоть, наплечники выпуклые, тоже со скалящимися мордами, мол, бойтесь, ага. И на поясе фенечек полно – фиг его знает, что такое, может, счёт убитых врагов, а может – особая пустынная магия, Вильгельмина мне про них рассказала, что сама слышала, да только слышала она мало… Эх, колоду мне, колоду! Полцарства, правда, не обещаю, но два больших спасибо – от всей души, и ни один араманди не докажет, что это перебор!