Текст книги "Эвви и три луны"

Автор книги: Дмитрий Раскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

5.

Элла вела катер-флаер от «достопримечательности» к «достопримечательности», то поднимает аппарат, чтобы Эвви могла обозреть с «птичьего полета», то спускалась, и они выходили из кабины, дабы оказаться «внутри пейзажа». Это была не Земля. Реки, луга, озера, небеса и скалы – всё другое. И оно завораживало. Захватывающая дух безраздельность другого. Эвви не ожидала, что способна проникнуться его красотой. На снимках и видео все это было для нее экзотикой, фантастикой. Всего лишь фантастикой. А сейчас… завороженность другим? чужим? которое не понимаешь, возможно, и не поймешь никогда, лишь наделишь своими скороспелыми смыслами.

– Миссис Элла, вы… вы полюбили все это, да? А что значит теперь для вас Земля?

Элла подхватила ее, поскользнувшуюся было посреди неглубокого ручья, который они сейчас переходили. Эвви спросила просто так, а вот когда спросила! Она, Элла, вообще не понимает такого противопоставления. А ей, Эвви, что было сказано? Дорастать до вопросов (пусть до ответов – неважно), а не плодить новые, в смысле, ложные.

Вот они уже на другом берегу ручья, и Элла отпускает ее руку.

Элла повторила, что не понимает «такого противопоставления», но Эвви уже поняла – все они, на Готере определились. Так вот почему они ведут с Землей свои странные игры! Они и хотели, чтобы Земля потеряла интерес и к ним и к их эксперименту. Добились своего, да? и не трудно было. Не обманули землян, скорее подыграли им. А тут вдруг на голову практикантка. Потому и свалилась, что здесь не слишком-то интересно, рутинно и ни к чему не обязывает. Как раз самое место для «троечницы», не правда ли? Они перегнули палку, вот Готер и назначили учебной базой. Возитесь теперь с Эвви Лоуренс. Это вам некий приз за такую вашу «победу» над землянами. Землянами? А кто же тогда эти люди здесь, на Готере?! Вот так, без манифестов и деклараций, по умолчанию, по факту единство человечества, обживающего сейчас Дальний Космос, ветшает, покрывается ржавчиной! И завтра мы распадемся на все эти бессчетные Готеры? И Земля станет одним из «Готеров»? Она не хочет такого завтра. А что, если Коннор показал ей могилки тех, кто тоже не хотел такого завтра?!

– Я так понимаю, что ты не успокоишься, пока не услышишь подробности о моем сыне?

Сказано так, что теперь Эвви уже точно сама не спросит. Попыталась только:

– Миссис Элла, – пока еще не научилась говорить ей «ты», – но почему же насчет Юджина нельзя было, – ищет слово, – поставить в известность Землю?

– В общем-то, можно, – у Эллы вдруг получилось мягко, – но Земле не слишком-то интересно. К тому же у меня были кое-какие, скажем так, личные обстоятельства, – улыбнулась, – так что к единству человечества, – будто угадала ее мысль, – все это отношения не имеет… почти. Кажется, ты хочешь спросить еще что-то?

– Вы так хорошо угадываете мои вопросы, что, думаю, у вас получится и на этот раз.

– Почему я одна из всей команды такая загорелая?

Понимала, конечно, что Эвви интересует, от кого и как она, Элла, могла зачать и родить.

– Потому, что в нынешнем сезоне все наши участвуют только дистанционно, а я летаю туда. Ты, наверно, считаешь, что о своем загаре я тоже должна была уведомить НАСА?

Эвви рассмеялась. Только что это она? С ней ведут какие-то игры, половина команды мертва, а ей говорят, что она не готова узнать причины их гибели. Но Коннор и все они не преступники. Ведь нет же, нет?! Скорее всего, они скрывают от нее правду из лучших побуждений – боятся, быть может, за ее психику и душу. Но не психоз ли у них самих? Так вот, обманывать Землю и НАСА, годами, в полном сознании своей моральной правоты! И она – Эвви поняла вдруг, она приняла их правила, эти рамки: «ищет ответы», «добивается правды» в этих вот рамках. Нет уж! Не надейтесь.

– Миссис Элла! – Эвви начинает негодующе.

– В принципе, я мисс, – нарочитое спокойствие Эллы. – Так получилось. Так что давай на «ты». Как и велел Коннор.

Вечером Обнорин вернул ей передатчик. «Только на полчаса». Подмигнул ей заговорщически (снова водевильный дядюшка): «главное, чтобы Коннор не узнал». Вчера ей не удалось связаться с Джорждем. Вчера он прибыл «на место», была посадка и Эвви волновалась, пусть и понимала, конечно, что ничего не могло случиться, но… И мало ли по каким причинам он не вышел на связь. Сейчас она снова пытается. Нет. Снова нет. Ответил! Слава богу. Да, у него все в порядке. Да, живой и здоровый. Да, включился в работу. Он начинает взахлеб о работе.

       Хорошо, что у него так – без ее нынешних мук и сомнений. Она говорит ему о сомнениях. Он не дослушал. Она о том, что будет выходить с ним на связь теперь только раз в месяц. Он огорчен. Но огорчение настолько фальшивое. Откровенно фальшивое. Но она же не виновата перед ним ни в чем?! Будущее – она понимает, его будущее, которое он так предвкушал, наступило. Она рада за него. А получилось-то что? «Космос разлучил их»? Шаблонная фраза. Пусть и правильная. Это пошлая правота. А потом? Когда они оба вернутся с преддипломной, все станет по-прежнему? Они же любят друг друга. Все будет по-прежнему. Только без глубины. А была ли вообще глубина? И нужна ли ей глубина? Теперь, получается, да

Она так надеялась, что Джордж подскажет ей, как поступить: сообщать ли на Землю, бороться ли с Коннором и его командой? Но он, Джордж, в будущем, в своем, вожделенном, а она… не поняла она, где она сейчас. Здесь какие-то совсем другие критерии. Джордж пожелал ей счастливой практики.

У нее есть еще время, чтобы связаться со своим колледжем и с НАСА, но… Обнорин же ей поверил. Может, конечно, это всего лишь расчет – он понимает, что она не переступит через его доверие. То есть она здесь уже связана?! А вот и нет! Возьмет-переступит. Ради того… и вдруг понимает, что не очень-то знает «чего ради». Если бы Земля хотела, то узнала бы и о смертях в команде, и о психозе команды, и о сыне Эллы, наконец. А она не хочет? Только не в этом дело! (Эвви одергивает себя.) Должна быть правда. Неважно, тупиковый эксперимент здесь или наоборот, судьбоносный. Должна быть правда! А Земле она почему-то не интересна. Обнорин обмолвился как-то раз, что настоящая цель эксперимента (она сразу же напряглась) не прогресс, не новая стадия освоения космоса, а добро. Тут же, не дав ей и рта открыть: добро, что пишется с маленькой буквы. Она не поняла, тогда. «Тогда»? Это было вчера. Неужели вчера? Но не стали ли они все на Готере заложниками этого своего добра? Может, им только кажется, что оно у них с маленькой буквы? А что, если это у них такой способ объяснить неудачу эксперимента, прикрыться чем-то таким, что важнее и глубже «удачи» и не сводится к «успеху» их миссии здесь? И можно ли ради добра обманывать Землю? Ту самую Землю, которая тоже хочет добра. Добра, и только.

Эвви поняла, она не сможет переступить через доверие Обнорина, через доверие их всех к ней – пусть даже она не права. (Она всегда стремилась быть правой, искать правоты, быть «на стороне» правоты. Ее так учили, да она и сама хотела.)

6.

– Какая сегодня лунная ночь, надо же! – говорит Коннор.

Они с Эллой гуляют по окрестным лугам. Отошли далеко достаточно от их «викторианского особнячка». Он отсюда кажется крошечным, в нем светится только одно окно – Обнорину как всегда не спится.

– Редко бывает так, – соглашается Элла, – чтобы все три луны были настолько полны и отчетливы.

– Лучше, все-таки, если б их было две. Да и одной-то много, особенно, если речь о Второй Луне.

– На заре эксперимента, помнится, Коннор, ты пел другие песни. В общем-то, все мы пели иное, и те, кто против и те, кто за.

– Мы начинали из любви, а продолжаем, длим из чувства долга.

– Мы не длим эксперимент, а завершаем его, – ответила Элла, – пусть и не хотим признаться себе.

– Но… – попытался Коннор.

– А любовь, – перебивает Элла, – ты прав, было много любви. Но любили мы свою молодость, свою дерзость, свое всесилие здесь, в мире Готера. Любили свое добро, которое мы несем им, – она показала на небо, на эти луны, что так чисты и прекрасны сейчас. – Любовь дала нам право, да что там! санкцию лепить из тамошней человеческой глины. Мы убедили себя, что у нас добро, а не Иделы Добра. А как же иначе, раз нами движет любовь.

– Но нам удалось гораздо больше, чем мы предполагали изначально, – ответил Коннор. – Да! Я понимаю тебя прекрасно, никто из нас не может позволить себе такую роскошь как чистая совесть. И не дай нам бог деградировать до чистоты собственной совести… И все это как-то сочетается с чувством, сознанием правоты, нет, не собственной, конечно же, но правоты своей прожитой жизни.

– Меня мало заботит моя прожитая жизнь, – сказала Элла. – А так ты, наверное, прав.

Коннор обнял ее за плечи.

– Я благодарна тебе за все, что у нас с тобой было… пытаюсь быть благодарной, да… Но вот, прошло время, и понимаешь сам – нам все-таки надо быть порознь.

– Понимаю. Но я все еще люблю тебя. – Демонстрируя самоиронию, – Сам не ожидал.

Элла положила ладонь на его ручищу, обнимающую ее плечо, пожала ему запястье.

7.

Эвви прикрепили к Кауфману (Коннор сказал, что это пока). Гарри отвечал за программное и технологическое обеспечение всего, что они делают в этом мире. Гарри, покинувший Землю триста лет назад, имел в своем распоряжении новейшие земные разработки, Эвви не ожидала. Получается, равнодушие человечества к эксперименту само по себе, обиды колонистов Готера на Землю сами по себе, а научное взаимодействие не ослабевает? А кое в чем, насколько понимает Эвви, Кауфман был впереди Земли (он же гений, да?) и щедро делился с человечеством, и был неравнодушен (пусть и не сознавался, протестовал яростно) к земной славе. То есть она поторопилась спасать единство человеческой цивилизации от команды Коннора? Понимает, конечно, что это она, иронизируя над собственными страхами, забегает вперед, может быть, обольщается – ничего же еще не ясно.

Отношение к ней изменилось, она чувствует. Будто она успешно прошла какой-то тест. Но она не понимает, какой именно. Не наябедничала на них в НАСА? Но это же мелочи, детали. Приняла их «рамки»? Но вот же, не приняла. Или им как раз и понравилось, что не приняла, все-таки. Она так уверена, что не приняла? Но как бы там ни было, они уже считают ее своей. Они наивные? При всем их опыте, при всем превосходстве над ней, наивные. Она не уверена, что она «своя». Ее пугает их одержимость экспериментом, их одержимость каким-то, не очень ей ясным добром.

Чем был хорош Гарри Кауфман, он постоянно резонерствовал, критиковал своих коллег, все, что делалось или не делалось ими. Он возмущался НАСА. Был беспощаден к тем научным структурам Земли, что взаимодействуют с ним. Из его бесконечных монологов о том, что неправильно она узнавала о тех вещах, которые, по мнению. Коннора, знать ей не полагалось. И в вещах этих кое-что ее пугало.

– Командир Коннор, вот я работаю с Гарри, вы подключили меня и к Артему Обнорину. Я, образно говоря, мою пробирки в их лабораториях. Не более. Понимаю прекрасно, что на большее моей квалификации не хватает, во всяком случае, пока

– Она очень быстро схватывает, – сказал Коннору Гарри. Эвви от него не ожидала.

– Командир Коннор, – продолжает Эвви, – я признала вашу правоту, когда вы сказали, что я должна дорастать до ответов, помните? Так вот, я должна оказаться на этих ваших лунах. Это и будет мой способ дорастания до…

– Ко мне не обязательно обращаться «командир», – ответил Коннор, – это мы так, ну вроде тех наших фраков и прочего. Гарри вообще предлагал, чтобы ты величала меня «командор». – Сказал и ждал эффекта.

– Все это мило, конечно, – говорит Эвви, – но я хочу Луну.

– Представляю, как это звучало бы в веке девятнадцатом, ну или так, в двадцать первом, – усмехнулся Обнорин.

– На какую именно? – начинает закипать Элла.

– Думаю, если я справлюсь на одной, вам будет уже проще отпустить меня на остальные.

– А ты, девочка, хоть сколько можешь себе представить цену своего провала? – Элла была резкой.

– Ну, снизите мне оценку по практике.

Элла оценила. Но сейчас не до юмора. Сказало только:

– Даже если ты и найдешь ответы, пойми, не в них дело. И, может, даже не в эксперименте. Впрочем, понимаю прекрасно, все эти мои слова впустую. Да ты и не обязана верить мне на слово.

На Эвви произвело впечатление, не столько даже что, а как она сказала.

– Если ты вдруг погибнешь, нам, Эвви, будет тебя несколько не хватать, – сострил Гарри.– Элла права, – подводит итог Коннор, – и Гарри, в общем-то, прав. Но ты, Эвви, полетишь на Луну. – Упреждая общее возмущение, – на Первую. Всего лишь на Первую. И вместе со мной, разумеется. А то что-то засиделся, всё из кабинета руковожу.

Элла Юджину злым шепотом:

– Надеюсь, хоть тебе на Луну не надо?

Юджин рос под все эти разговоры: эксперимент, Первая Луна, Вторая Луна… и ему не интересен эксперимент и не нужна Луна.

– Не ожидал, конечно же, от Коннора, – говорит Обнорин, – но, может, и в самом деле в эксперимент неплохо будет влить свежую кровь. – Тут же сообразил, что сказал довольно мрачную двусмысленность.

– Хватит уже крови, – ответила Элла, свежей, несвежей, невинной ли, виновной.

– Я бы все-таки так не драматизировал, – заворчал Гарри. – И не морализировал бы. – Он делает ударение на этом своем «бы», далее возмущенно, – А вот то, что все наши планы на ближайшие две недели по боку, и мы заняты только тем, что готовим нашу девочку к высадке – это да!

Эвви и не предполагала, что подготовка окажется настолько тяжелой. С утра до вечера отрабатывать жесты и мимику людей Первой Луны, приспосабливаться к лингвотрансформеру, что будет переводить все, что она услышит – это еще ничего. Но аппарат должен говорить за нее, ее голосом! И тут началось – то прибор не совпадает с ее артикуляцией, то вдруг заговорит басом. Лучше б объявили ее немой. А сколько еще надо вызубрить по истории, географии, обычаям и нравам! Гарри говорит, что это, скорее всего, и не пригодится, но учить все равно надо. Чтоб не выглядеть среди тамошних людей каким-нибудь «марсианином». Специальный микрочип подскажет ей, где она должна рассмеяться над анекдотом, поможет отличить комплимент от оскорбления, но учить, повторяет Гарри, все равно надо. Тем более, что любая техника нет, нет, да и дает сбой.

А чего стоило привыкание к гравитаадапторам, что должны нивелировать разницу в силе тяготения на Готере и Первой Луне!

Эвви выбивалась из сил, к ночи едва доползала до кровати, но здесь была ясность – простота и ясность. Есть цель, она, Эвви, должна доказать всем и себе… Но, оказавшись внутри эксперимента, что она сделает – станет союзницей Коннора и команды или же ужаснется и попытается добиться прекращения «вмешательства»? И, в то же время, у нее какое-то детское, скаутское предвкушение приключения.

8.

Тихоходные, бензиновые автомобили – ими забита вся улица. Отвратительный воздух. Почему Коннор не взял для них защитные маски? Это привлекло бы к ним внимание, отвечает Коннор. Когда вернутся на Готер, просто прочистят бронхи. Толпа; мужчины одеты во фраки, женщины в платьях, похожих на то, что было на Элле в тот первый вечер. Так это они ввели на Первой Луне такую моду? Коннор неопределенно хмыкнул, из чего можно, кажется, сделать вывод, что да. На голове у многих были шляпы цилиндрической формы. Это и есть цилиндры, тоном экскурсовода поясняет Коннор. Почти у всех в руках какие-то тонкие палки. Это что, щупы, индикаторы? Но что они ищут здесь, под тротуаром? Нефть, руду? Или же измеряют магнитное поле планеты? Коннору пришлось объяснять ей, что такое трость.

– Эвви, а может, ты хочешь мороженого?

Как только он спросил, Эвви поняла, что действительно хочет.

Зашли в первое попавшееся кафе, сели за столик. Эвви уже научилась не падать в длинном, до пола платье и отметила про себя, что ей удалось сесть в кресло весьма изящно.

Тут же подошел, подлетел официант. Официант был живой. Эвви поражена. Не андроид и даже не робот.

Коннор сделал заказ. Он знал язык и не пользовался лингвотрансформером.

– Как же так! – Эвви начала громким, возмущенным шепотом.

– Нельзя на людях на английском, – Коннор наступил ей на ногу под столом. – Включи лингвотрансформер.

– Почему человек?! – Эвви возмущается через лингвотрансформер. – Почему человек занят работой, которая не соответствует его предназначению?

– Как знать, – задумался Коннор, – может в этом и есть его предназначение.

Неужели, думала Эвви, они пятьдесят лет ускоряли прогресс на Первой Луне и добились только цилиндров и фраков? А что, если ей показывают не все? Только то, что сочли нужным? Тут же одернула себя – она же еще ничего не видела и не вправе судить и решать. Это у нее всплеск, не более. Но почему Коннор так равнодушен к судьбе официанта? Значит, у них у всех на Готере действительно аберрации. И серьезные, профессиональные, да?

Коннор начал о том, что на этой Луне у них как раз невмешательство. Ну, или почти невмешательство. Эксперимент, это же не только «вмешательство». Правда, они сами это поняли не сразу. Далеко не сразу.

Официант поставил перед ними вазочки с мороженым. Эвви поблагодарила. Официант отошел смущенный.

– По местным представлениям ты благодарила его так, будто он, по меньшей мере, спас тебе жизнь, – улыбнулся Коннор. – Хотя, с учетом сегодняшней жары, может, так оно и есть.

Эвви поднесла к мороженому индикатор. (Замаскирован под губную помаду. Только Эвви толком не поняла, для чего нужна помада.)

– Расслабься, – сказал Коннор, – мороженое здесь лучше, чем на Земле. Причем без малейшего вмешательства с нашей стороны.

Эвви огляделась по сторонам. Элла научила, как это делать, не нарушая местных приличий. Толстый господин за соседним столиком, что-то оживленно рассказывает своей сухопарой спутнице, та с отрешенным видом тянет через трубочку какой-то напиток и старается не выказывать раздражения. Влюбленные за столиком у колонны. Мать выговаривает девочке, перепачкавшейся пирожным, вот повела ее умываться в уборную. Юноша у стены в одиночестве пьет какой-то, должно быть, очень крепкий алкоголь и смотрит в никуда.

Вдруг чувство – она уже видела это. Странное. Даже абсурдное. Но какое-то тревожное, щемящее.

Быть может, она торопится, наделяя это чужое, непонятное ей сущее своими смыслами. Наделяет потому лишь только, что очень похоже? Но похоже на что?! Она не может ответить. И вот это чужое, на самом деле непонятное ей, сокрытое от нее, каким-то немыслимым образом связало ее с тем давнишним, земным, которого, быть может, и не было, во всяком случае, для нее.

Коннор… как будто почувствовал, понял это ее состояние. Она благодарна ему.

Толстый господин поднялся и вышел в соседнее помещение, отделенное от залы кафе стеклянной перегородкой. Там он взял с какого-то механизма массивный рычаг и приложил его к уху, пальцем же стал вращать диск, что на передней панели механизма.

– Это у них основной вид связи, – пояснил Коннор.

– И что, он сейчас свяжется со Второй Луной? – в голосе Эвви сомнение.

Коннор расплатился, официант расплылся в улыбке и согнулся в поклоне:

– Будем рады видеть вас, господин, вместе с вашей очаровательной дочерью.

Уже на улице Коннор сказал:

– Я оставил ему хорошие чаевые.

Когда вернутся на Готер, надо будет посмотреть в словаре значение этого слова, решила Эвви. Нельзя же спрашивать каждую мелочь как маленькая. Но почему, они развивают эту цивилизацию уже пятьдесят лет (все равно же развивают, несмотря на все их оговорки насчет «невмешательства»), а она все еще на такой низкой ступени?

– Послушай, Коннор, – сама не знает почему, но ей понравилось, что ее приняли за его дочь. Одернула себя: «Вот еще!» Но, значит, не надо бояться показаться наивной и маленькой. Тут же улыбнулась над собой. Но эта «улыбка» всё же была от заданности.

– Послушай, Коннор, – ты обещал показать мне, как вы, – она запнулась, – творите, да? созидаете их историю и судьбу, а здесь пока просто жизнь.

– Я не знаю, что такое история, не очень-то представляю, что такое судьба, – добавил, – теперь не очень-то. Но вот жизнь… просто жизнь, и мы пытаемся, вот так, чтобы не нарушая, не упрощая, не… – перебивая самого себя, – иногда получается.

– Упрощая? – удивилась Эвви.

– Упростить, порой, можно и самим прогрессом. Или как там: «новыми высотами», «качественным скачком»? Не заметишь, как сотрешь краски, разрушишь очарование, заглушишь ароматы. – И, чтобы не впасть в пафос, – Ну и много чего еще в этом роде.

– Но разве ты против прогресса?

– Я как раз за.

Они пошли в театр. Эвви поняла, это такой экспромт Коннора. Его портативный копикреатор тут же распечатал две контрамарки.

Лингвотрансформер добросовестно переводил ей слова актеров, чип подсказывал, где надо сопереживать, где ужасаться, но не поняла ничего, конечно же.

– А ты понял?

– Да, – кивнул Коннор. – Но грань, что отделяет Шекспира Первой Луны от их же лунного графомана мне непонятна. Поэтому, может, мы и остановились на «невмешательстве» здесь.

– На «почти невмешательстве»? – поймала его на слове, поправила Эвви.

– Проводим свой эксперимент на основе «почти невмешательства». И, если честно, устали.

– Что? Все-таки хочется немного «вмешаться»?

– Не в этом дело, Эвви. Просто у всего свой срок.

Эвви видит, это урок. Но из него вообще-то следует, что они не вправе созидать, улучшать, моделировать эту жизнь… просто жизнь. А они, тем не менее, созидают, улучшают и видят какие-то результаты. Внезапная жалость к Коннору(?) Подобие жалости. «Но с чего это вдруг?!» – одернула себя Эвви.

Уже сумерки, и в небе взошел Готер. Во всей красе.

На сцене мира, сквозь природы флёр

Идет спектакль о миге совершенства

И шепчет звезд мерцающий суфлёр

Мне монологи тайного блаженства

О том, как человеки в небеса

Растут, подобно нежному цветку;

Но опадает дивная краса

С их голубых высот по лепестку.

«Дальше не помню», – вздохнул Коннор.

У них был семинар по Шекспиру, но она решила эти часы потратить как дополнительные по кибернетике. Но когда вернется на Готер, она найдет текст. Она не знает, что такое «флёр» и почему «человеки» и не очень понимает «тайное блаженство», но направит заявление в деканат о продлении практики.

Снова было кафе. Они пробовали какие-то необыкновенно вкусные блюда, запивали легким, нежным вином. Но Эвви не могла сосредоточиться на вкусе, смаковать оттенки, запоминать нотки вкуса и аромата – она слушала Коннора. Или просто смотрела на него, когда он замолкал. А вокруг огни, огоньки вечера, нет, наверное, уже ночи. Ее мысль: и борьба за прогресс и невмешательство в ход жизни чужой цивилизации – и то и другое правильно, в своих пределах. И эта мысль сейчас примиряла. И пришла она к ней через Коннора, независимо от того, что на этот счет считает сам Коннор (здесь она его так до конца и не поняла). А наша задача, увидеть эти пределы. Так вот, что мучает ее новых друзей! Тогда они правы. Вот что открыли они. А она-то по дурости подозревала у них паранойю. И это их знание очень важно для человечества, что сейчас начинает контакт с целым рядом антропоморфных цивилизаций. А что, если сейчас взять и спросить его о смертях Картера и Обнориной, об исчезновении Агаты Кауфман? Подходящий момент, чтоб застать врасплох Коннора. Более чем подходящий. Но она чувствовала, что этого делать не надо. Почему? Сама не знала. Но не надо.

Компания на соседней открытой веранде кафе взорвалась жизнерадостным смехом.

– Коннор, скажи честно, – они снова на улице, идут держась за руки. Ее пальцы чувствуют, «сознают» деликатно скрываемую мощь Коннора, – этот мир такой уютный, потому что вы работали над ним или сам по себе такой?

– Трудно сказать, – отшутился Коннор.

– Стой-ка! А почему мы уже уходим? – она знала, что программа их «вылазки» рассчитана до утра, а Коннор вдруг заторопился к «челноку», что вернет их на Готер.

– Нет, достаточно, хватит, – Коннор помрачнел или же ей показалось?

– Ты же обещал показать здешнюю жизнь со всех сторон и во всей полноте, – дурачилась Эвви.

– Да не нужно никакой полноты, – ответил Коннор, – и «других сторон» не нужно. – Добавил, теперь уже жестко, видимо, вспомнил, что он командир, – не нужно. Всё! На «челнок».

– Запрет, как известно, лишь провоцирует интерес.

– Вот и хорошо. Всё. Домой.

«Коннор что, и в самом деле поверил официанту, что он мой отец?»

Навстречу по тротуару женщина, ведет за руку мальчика. «Женщина невзрачной наружности», – мелькнуло у Эвви. Пусть она, конечно, не знала, что могло считаться «невзрачным», а что «прекрасным и ярким» на этой планете.

Оглушительный визг тормозов. Из машины выскакивают молодые люди, улыбающиеся, радостные. Один из них присел на корточки перед мальчиком, заговорил с ним ласково. Мальчик испуганно вцепился в руку матери. Мама закричала. Присевший на корточки коротким, жестким ударом разбил, разорвал хватку их пальцев и отбросил ребенка к стене дома. Мальчик бросился к матери, но был сбит ударом ноги в голову. Так и остался лежать, не шевелясь. Двое бросили кричащую женщину животом на капот своей машины и прижали. Еще двое – каждый из них наступил на ногу женщине, всем своим весом, ее каблуки обломились. Вот так, пригвоздили ее к асфальту. Видно, что всё они делают по отработанной, доведенной до автоматизма технологии.

– Коннор! – кричит Эвви, – Коннор!

Коннор молча указал ей на человека в блестящей униформе, что на другой стороне улицы.

– Полисмен! – кричит, машет ему Эвви, – Сюда!

Полицейский не спеша перешел дорогу:

– Что-то случилось, мэм?

Потерявшая дар речи Эвви указывает ему на сцену. Тем временем, из машины вышел еще один. Высокий красавец с роскошной, тщательно уложенной шевелюрой. Сбивший ребенка подошел к зажатой на капоте женщине, закинул ей платье на спину, с наслаждением разорвал на ней колготки (у него какие-то специально отрощенные и заточенные ногти для этого), ошметки спустил до щиколоток, сорвал с нее трусики, скомкал, бросил одному из тех, что прижимали женщину к машине, тот вбил ей этот комок в рот, и крики прекратились. Мальчик на асфальте застонал тихонечко, попытался перевернуться, но не смог, снова впал в забытиё. Тот, кто сбил мальчика, угодливым жестом пригласил красавца. Красавец не торопясь расстегнул фрак, начал расстегивать брюки.

– Ах, это, – разочарование в голосе полицейского, – имеют право. Я не одобряю, но все по закону.

– Как?! – Эвви не понимает, кричит она или шепчет.

Полицейский глянул на нее как на больную или инопланетянку:

– Все абсолютно законно, мэм.

Козырнул ей и отправился патрулировать улицу.

Какая-то жуткая, как в кошмаре, нереальность происходящего. Насильники вели себя так, будто не было ни полицейского, ни Коннора с Эвви, ни криков Эвви через лингвотрансформер и по-английски. Будто они отделены от них прозрачной для Коннора с Эвви, но не пропускающей к ним ни света, ни звука стеной. И нереально, неправдоподобно было то, что Коннор не ломает эту стену, не делает ничего вообще!

– Коннор! Ну же, ну!

Тот, кто сбил мальчика и рвал трусики, сейчас пускает слюну, смачивает оба входа женщины, дабы облегчить красавцу предстоящую ему задачу. Сам красавец был в затруднении: просто спустить брюки или же снять их и положить в машину, чтоб не помялись. Прохожие как ни в чем не бывало шли по своим делам.

– Вот и смотри, что лучше – «вмешательство» или «невмешательство», – говорит Коннор. – Вмешаться, значит посягнуть на их уникальную культуру, совершить насилие над традициями и обычаями, которых мы до конца не понимаем, не так ли? Вмешаться, значит нарушить ход вещей, сцепления причинно-следственных связей, вызвать последствия, которые невозможно просчитать, правда? А мы так боимся «наступить на бабочку». Я должен сейчас убить этого красавчика, а вдруг у него или у его потомков родится гений, что изменит жизнь здешнего человечества? Что, если я сейчас своим «благородным поступком», которого ты ждешь от меня, отменю на этой планете грядущее царство добра?! Или, напротив, не родится злодей, что обречет этот утлый мир на новые страдания и беды. Но вполне может быть, что я, вмешавшись, всего-то нарушу причинно-следственную цепочку, одну из бессчетных, не ведущую никуда и кончающуюся ничем. Это всего вероятнее, правда? Значит, можно? Вперед! Заменю эту цепочку другой той же самой, – гремит Коннор, – поэтому, ради добра разрушаем целостность их цивилизационного уклада. Так? А не вмешаться, значит, стать склизкой мразью и с этим жить. Чудовищно, правда? Поэтому уж лучше рискнем судьбой человечества Первой Луны и будем вмешиваться и вмешиваться без конца. В пользу нравственного чувства. И что нам «бабочка»! Да хоть десять «бабочек»! А не вмешавшись, мы теряем моральное право улучшать эту жизнь, стимулировать доброе, светлое в ней. Но все равно же будем улучшать и вмешиваться и без всякого права. Тем более, что у нас его нет и так. Так что стоит ли беспокоиться по пустякам.

Красавец все же решил снять брюки.

– Не вмешавшись, – лицо Коннора покрыто крупными каплями пота, – мы превращаемся в лицемеров от эксперимента, даже если на его знамени большими буквами написано: «невмешательство». Эта женщина становится для нас разменной монетой в нашей борьбе за добро и любовь и прочие универсалии. (Мы же боремся иными средствами.) Но чем станут тогда сами универсалии? И какова цена «иным» средствам? Но мы все равно добьемся их торжества здесь, на Первой Луне. Ради тех, кого мы разбудили здесь для любви и добра. Они, в отличие от нас, будут чисты и будут иметь право… и так далее, и так далее, да? Но вмешавшись, вмешиваясь, мы, не заметно для самих себя превращаем их в нас – и вот мы уже не создаем их будущее, а исправляем собственное прошлое.

Красавец, наконец, уложил свои брюки на сиденье машины и направился к женщине, по пути приводя себя в боевую готовность.

– Вмешаться ли, не вмешаться, сегодня тебе решать, Эвви. Ты новый человек здесь, ты и рассудишь нас.

Эвви рванулась туда, в драку с насильниками. Коннор своей ручищей ухватил ее, прижал к себе. Что-то жесткое сбоку, под пиджаком у Коннора впилось ей в ребра. Кобура? Свободной рукой Коннор достал из этой своей кобуры бластер и сделал шесть выстрелов.

Ее трясло всю дорогу до Готера. Наконец сказала, смогла сказать:

– Ненавижу!

Коннор кивнул.

– Ненавижу тебя, – она сообразила, что надо вытереть слезы. – Это и есть «вся полнота жизни» и «другие ее стороны», да? И ведь ты планировал показать мне что-то подобное. Вы все хотели этого. Но потом ты расчувствовался, размяк под впечатлением минуты и передумал. Погнал меня на «челнок», но тут «другая сторона» сама нашла нас. Ну да, девочка сунулась на Луну – вляпалась в ужас и грязь, и будет теперь тихо сидеть себе на Готере без претензий на переосмысление эксперимента и не наябедничает в НАСА. Что ж, тебе удалось, поздравляю. – Эвви снова разрыдалась. Коннор же не решался дотронуться до нее, утешить. Силы не было у него даже, чтоб злиться на себя, одна только тупая усталость.