Текст книги "Эвви и три луны"

Автор книги: Дмитрий Раскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

12.

– Ну вот, осваивайтесь, – говорит Коннор, – пока всё идет без сбоев. Надеюсь, что и дальше…

– Еще сглазишь, – улыбнулась Элла.

Вообще-то она была против того, чтобы начинать сейчас, слишком уж ограничены их ресурсы (надо убедить Землю, добиться поддержки с Земли), но Коннор с Обнориным доказали: «Пока убедишь Землю, пройдет еще один президентский срок». «Даже, если он будет пожизненным», – добавлял Кауфман.

Получается, надо действовать наконец-то, а ресурсы действительно ограничены, поэтому им и не остановить катастрофу, которая в самом деле начнется, если они будут тянуть еще.

Эвви брезгливо осматривает роскошь Малого кабинета.

– Ну что, Господин Президент, – Коннор хлопает по плечу Гарри Кауфмана, – какая карьера, а! Еще вчера был всего-то компьютерщиком на Готере.

– Хорошо, конечно, но меня же могут и переизбрать, – пытается подыграть ему Гарри.

Что Эвви знает об «операции»? Ничего, практически. Всё готовили втайне от нее. Конечно, боялись, вдруг она настучит в НАСА (недавно нашла в словаре архаизм «настучать»). Обида обжигала. Пусть она понимала, что они в чем-то правы по-своему, к тому же начали готовиться задолго до ее появления здесь, на Готере, если принять во внимание несовпадение местного и земного времени, задолго до ее появления на свет. (Это она пытается заглушить обиду.) А теперь выясняется – без нее никак. Ну да, кто же еще будет «дочерью Президента»? (Обиду заглушить не удалось.) Польщена, конечно. Только она хотела б сначала узнать для чего всё это и зачем, и как? Ей объясняли, конечно, но наспех. Потому, что пришлось начинать раньше, чем планировали – в Летрии вдруг перенесли выборы, проведут их на полгода раньше. Да и катастрофа, судя по всему, может случиться раньше, чем ей положено даже по самым пессимистичным прогнозам Обнорина. И они теперь едва успевают с «технической стороной дела». Так, например, Эвви надо срочно вжиться в бодиимитацию, сродниться с ней. (До последнего надеялись, что прежняя «дочь президента» выйдет на пенсию, а новой не будет вовсе, доверились россказням летрийских политологов.) Бодиимитация – это изобретение Кауфмана. Гарри использовал, обыграл разницу в «устройстве» глаза земного человека и человека Второй Луны. Портативный приборчик закреплен на теле – воспроизводит, поддерживает картинку и подданные Летрии видят перед собой любимого Президента, обожаемую Супругу Президента и Дочь Президента – плоть от плоти народной. В то время как Гарри, Элла и Эвви видят всего лишь друг друга, только как бы сквозь небольшой туман. Но вот, предположим, приедет мать Дочери Президента проведать и не заметит подмены. Лингвотрансформер воспроизводит голос (голос стал даже лучше, чем у оригинала, но это легко объяснимо – с дочерью поработали логопеды и риторы), микроустройство за ухом Эвви обеспечит тот запах дочки, который мать знает с самого детства и не перепутает ни с чем. (Небольшие расхождения, опять же легко объяснимы новой косметикой и тем уровнем гигиены, что принят в президентском дворце). Обнимет мама дочь и что, обнаружит голограмму? Нет, будет тело, настоящее, живое. Гарри добился своего рода симбиоза человека и бодиимитации. На Земле таких технологий нет. По завершении «операции» Гарри с ней поделится.

– Всё настолько хорошо, – сказала Эвви, – что даже мерзко.

С ней, в общем-то, согласились.

– Что же, я теперь платиновая, голубоглазая, двадцатидвухлетняя, – Элла смотрела в зеркало так, будто и в самом деле видела эту свою бодиимитацию. – И такая утонченная, надо же. А ты, Эвви, извини, конечно… м-да, – говорит, будто видит ее «виртуальное тело», – но ты, похоже, и в самом деле олицетворяешь простоту, детскость, восторженную наивность и еще кое-какие качества, что так ценит Господин Президент в своем народе. Не так ли, Гарри? Да, Эвви, привыкай говорить мне «мама».

Они острили напропалую по ходу подготовки, пытались сбить напряжение, убедить самих себя, что страха нет, и риска особого тоже – и они всего лишь перестраховываются, как их и учили в свое время.

Сейчас же, оказавшись в кабинете президента, попытались было продолжить в том же духе, но…

Все как будто готово, вся аппаратура настроена и работает. Коннор скоро откланяется, он будет их прикрывать (еще одно старинное слово из словаря) с орбиты, а Обнорин со всей своей техникой с Готера. Всё, как будто, по плану. К вечеру проснется секретарь и прочая челядь, так что надо б поторопиться.

– Коннор, а что ты сделал с ними? – до Эвви дошло вдруг. Это она про тех, кого они заменили сейчас.

– Отправил их в «челноке» на Готер. Там команда роботов под руководством Артема уложит их в те саркофаги, в которых мы, в свое время и прилетели.

– Ты хочешь сказать?! – изумилась Эвви.

– Нет, что ты. Они просто будут видеть сны. И, надеюсь, приятные. Артем заранее позаботился об этом. Президент будет президентствовать, укреплять свою власть, наслаждаться всё новыми проявлениями народной любви, награждать друзей. Супруга президента продолжит скучать, но скука ее будет слаще, чем наяву, я надеюсь. Дочь президента…

– И ты считаешь, что это гуманно? – перебивает Эвви.

– Мирный сон, Обнорин будет гонять для них картинки по кругу, – ответила Элла, сон длинною в жизнь.

– Как? – Эвви надеется, что они разыгрывают, продолжают острить.

– Они проживут им отмеренный век, тихо состарятся в этом своем сне, а дальше тот сон, что уже обходится без сновидений, – говорит Кауфман.

– Кажется, это убийство, – вырвалось у Эвви.

– Если Летрия рухнет (к чему всё и идет!), тогда их и в самом деле убьют. Только сначала еще и поиздеваются. – Коннор теперь говорит сухо и мрачно. – Если Летрия рухнет, а они сохранят свою власть над обломками, то зальют эти обломки кровью.

– А если всё же не рухнет, – спросила Элла.

– Думаешь, им все-таки удалось бы сохранить, удержать страну? – задумался Кауфман, – Кстати, вполне возможно. Во всяком случае, не исключено.

– Летрия гниет уже долго, позорно, отравляя этим своим трупным ядом всё, что есть хоть сколько живого и доподлинного в ней самой. – Коннору тяжело сейчас и стыдно. – Тот случай, когда у нас победили «невмешатели», – взрывается Коннор, – Полвека всё наблюдали и наблюдали, изучали, «систематизировали материал». Не пошли на поводу у собственного чувства и у доводов разума не пошли. Были правы, пропади она, это правота. А теперь, когда столько потеряно безвозвратно, бездарно и безвозвратно, мы всё еще успокаиваем себя тем, что грязи здесь больше гораздо, чем крови.

– Стой-ка, Коннор. Ты же, кажется, сам был тогда за «невмешательство», – говорит Кауфман.

– Если думаете, что сейчас вы перешли к «вмешательству», то глубоко ошибаетесь, – сказала Эвви.

– А что же это тогда? – спросил Коннор.

– Это вторжение, – ответила Эвви.

Коннор уже на орбите. Сейчас проверяет связь. Он подключен к чипам всех троих.

– Слушай, Коннор, – говорит Элла, если ты только попробуешь через чип манипулировать моим мозгом, – чип подключен к мозгу, – я собью тебя ракетой.

– А у тебя ее нет, – смеется Коннор

– Я попрошу Обнорина, чтоб прислал. Артем, ты слышишь меня?

Обнорин сейчас проверяет связь, только у него не через чип, а обычная.

– Я всё понимаю, – говорит Эвви. – Всё понимаю, да. И вы правы. Мы правы. Вроде бы, так. Мы хотим им добра, желаем добра, устраняем зло, хотя бы, только… – она ищет слово, – вот представьте. Земля, много разного, всякого было. Так? И вдруг прилетают инопланетяне спасать нас, облагораживать… возьмут нас за ручку и поведут к Истине, к Свету, ко многим таким же самым важным и главным вещам. Как вам?

– Если честно, не очень, – ответила Элла. – Так что тогда? Возвращаемся на Готер?

– Я бы очень хотела сказать «да», – говорит Эвви, – но я не могу.

– Вот! – Элла хотела сказать с торжеством, но у нее получилось, скорей, понимание.

– Если бы некий инопланетный разум вмешался, чтобы остановить Холокост или закрыть ГУЛАГ, – тихий голос Кауфмана, – неужели я стал бы теоретизировать: нарушает ли это нашу свободу воли, искажает ли Замысел и так далее.

– Тут не до теоретизирования, – кивает Элла, – но ведь нарушает же!

– Но те миллионы замученных, сожженных, расстрелянных потеряли ее и так. Вместе со светом божьим и воздухом, – продолжает Гарри Кауфман. – Эвви, вмешательство оскорбило бы наше достоинство, хочешь сказать? Да плевать на достоинство. Инопланетный разум не вправе нас спасать. Тысячу раз, не вправе, но плевать.

– Но мы же сюда прилетели не ГУЛАГ отменять, – Эвви чувствует, как краска заливает лицо, – просто будем противодействовать глупости, пошлости и производному от них мелкому, пусть и не преодолимому для подданных Летрии злу.

– Эвви, а как ты думаешь, – начинает Элла, – разум, инопланетный, может, даже сверхразум, что, допустим, вмешался бы в нашу историю, да что там! прервал бы ее, отменил вообще… он бы сделал это из неких принципов или же из любви?

– Я понимаю, к чему ты клонишь, – загремел, забегал по комнате Кауфман, – может, да,

может, нет. Мы ничего не знаем о сверхразуме. Вдруг ответ лежит совсем в другой плоскости – например, нас спасли от худшего в нас самих в порядке эксперимента, полевые исследования такие и что-то еще в этом роде. Ты это хотела услышать? Спасение человечества лежало бы тогда вне Добра и Зла. Мне продолжить?

– Пожалуй, не стоит, – сказала Элла.

– Но само спасенное человечество – оно же не «вне», оно «в». Миллионы людей спасены, не погибли на фронтах, не стали пеплом, не вмерзли в лед какой-нибудь Воркуты. И вот тогда уже я, ограниченным своим разумом попытался бы понять, чего же хотел от нас «безграничный сверхразум». Стал бы вникать, какие здесь «вызовы, стимулы и угрозы».

– Ладно, попробуем быть сверхразумом, – улыбнулась Кауфману Элла, – вдруг, наконец, получится.

– Мне кажется, Коннор просто любит. – Эвви сказала и смутилась, – Любит людей, чье зрение так отличается от нашего, да и не только зрение… любит и… – замолчала, махнула только рукой.

Эвви не решилась пойти в «свою комнату» одна, позвала с собой Эллу. Тяжеловесная, чванливая роскошь громадной залы. Золотая кровать посередине и зеркала, зеркала. Нет, она не сможет здесь спать, даже одну только ночь. Все равно, что залезть в кровать посередине какого-то торгового центра, чьи интерьеры (Эвви не без ужаса рассматривает золочёные конструкции, чье назначение непонятно) обустроены каким-то свихнувшимся дизайнером, обезумевшим архитектором.

Элла, кажется, поняла ее. Пнула легонько какого-то огромного, в два человеческих роста истукана, тот неожиданно оказался легким, завалился на спину, открыв тем сам, куда у него вставляется ключик.

– Видишь, глупенькая. Это всего лишь механическая игрушка. Болванчик или еще что в этом роде. А ты, должно быть, решила, что это статуя местного бога Ваала.

Вот они уже в комнате Эллы. Теперь не так страшно, конечно. Элла права. Но все равно не надо бы им расходиться по спальням. Лучше забаррикадироваться в Малом кабинете и поспать эту мерзкую ночь в креслах, под прикрытием автоматики.

Элла стоит перед зеркалом, раз за разом то включает, то выключает свою бодиимитацию. Видит, конечно же, всю ту же саму себя, только, то сквозь легкий туман, то с четкими очертаниями.

– Так хочется увидеть себя самой красивой женщиной Второй Луны? – Спросила Эвви. Элла приобняла ее. Эвви понимает, Элла пытается отвлечь ее от детских страхов перед ночью в громадном, нелепом дворце.

– Хорошо, что ты никогда не увидишь меня в виде этой холеной сучки с брезгливой гримаской на сонном лице. – Элла ответила как-то уж слишком серьезно.

Эвви стало вдруг неловко даже. Сама не поняла с чего. Но и была польщена – каким-то краешком, да? И это тоже смутило ее. А Элла сама не ожидала, что скажет это и скажет так. И не ожидала, что застесняется вдруг и этих слов и этого своего прикосновения к Эвви.

– Пойдем-ка к Гарри, – усмехнулась Элла, – он там один в кабинете. Трясется. Знаю я его. Пойдем, а то вдруг к нему кто и в самом деле войдет. Пойдем, пойдем, – и тут она сказала чуточку более нарочито, чем требовалось, чуть сильнее, чем нужно подчеркнула, – пойдем, дочь.

И тут же, переводя в другую плоскость:

– Дочь президента.

Смутила ее окончательно. Так разрушить то, что установилось сейчас между ними. Но ведь не установилось?! Но в то же время Элла и не разрушила. Эвви чувствует это. Не разрушила, но укрепила(?) то, что не установилось(?!) Только выдает его не за то, что оно есть. А что оно есть? Или же, чем может быть? А Элла взяла и дважды переименовала. От стеснения? со страху, да? Или все это ей, Эвви, лишь так, померещилось? И она обольщается на собственный счет?

В приемной президента совсем уже скоро проснутся, и начнется жизнь – у них, у всех начнется другая жизнь. Страшно. Надо преодолеть этот страх. То есть начать жить «другой жизнью»?

Гарри обрадовался их возвращению. Ему действительно было страшно без них в кабинете. (У себя в кабинете?!) А в приемной звук отодвигаемого стула (у них микрофон в приемной). Проснулся секретарь Президента.

13.

Секретарь вошел осторожно, с виноватым лицом. Господин президент на троне. Супруга Президента справа, облокотилась на закругление спинки трона, Дочь Президента слева, оперлась на подлокотник трона. Секретарь испугался такой их торжественности. Успокоил себя тем, что это они репетируют перед вечерним мероприятием. Только чего тут репетировать, Господин Президент сам же всегда говорит, что «всё давным-давно уже заучено и обрыдло». Сообразил: дочь. Конечно, стала дочерью совсем недавно, и они дрессируют ее. Господин Президент, оторвавшись от бумаг, посмотрел на него. Как же нехорошо ему под этим взглядом. Боже! Боже, лишь бы только обошлось! Сам он так и не понял, заснул ли он за своим столом или ему показалось, привиделось. Нет, он не мог заснуть. Это противоестественно, исключено. Он столько лет верой и правдой! Он – секретарь мучительно соображает – забылся на одно мгновение только. (Вот оно спасительное слово!) А Господин Президент не заметил, не мог заметить, не успел просто. Не успел бы за это мгновение вызвать его, отдать какое-либо распоряжение. За мгновение не произошло ничего. Но почему за окном уже вечер? А у него как-то странно болит голова, уплывает куда-то. Кажется, Господин Президент в хорошем настроении. И какие еще нужны доказательства, что ничего не произошло, и не было ничего вообще!

– Добрый вечер, господин секретарь, – сказал Кауфман.

Секретарь пришел в ужас. Кажется, начинается одно из тех глумливых юродств Президента, что чаще всего кончается, нет, лучше не думать, чем оно может закончиться. Но с Господином Президентом давно уже этого не было.

Кауфман остался доволен тем, как продемонстрировал секретарю «новый стиль» Президента. Коннор тут же принялся ругаться у него в чипе. «Ничего, пусть привыкают», – отвечает Коннору Кауфман (конечно же, через чип).

– Ну, что у нас нового, Эрдер? – сразу же понял, что перепутал имя секретаря. Коннор опять ругается в чипе. Ничего он, Гарри возьмет себя в руки. Уже взял.

– Ты, кажется, решил переименовать нашего верного секретаря, дорогой? – усмехнулась Элла.

Кауфман благодарен ей. Хорошо, что именно она работает с ним. (Не сообразил сейчас, что больше, собственно, некому.) У нее отличная реакция.

– Как будет угодно Господину Президенту, – расплылся в улыбке секретарь.

– Так как говоришь, я тебя обычно называю? – Кауфман нашел нужный тон. Всё, вошел в образ. Дальше будет проще. Это он не только себе, но и Коннору в своей голове.

– Ослом, с вашего позволения, – сладкая улыбка секретаря.

– И что же, вас, … тебя это, Эвви подбирает слово, – не беспокоит?

Коннор неистовствует, ругается в ее голове. Зачем она лезет? Зачем?

– Господин Президент обладает даром исключительно глубоко проникать в суть вещей, предметов и явлений. И это не только не может, как вы изволили выразиться, «беспокоить» его подданных, но и должно их радовать и восхищать, – секретарь позволил себе несколько менторский тон. Дочь Президента только еще приступает к исполнению своих обязанностей и ее придется еще долго и терпеливо учить, как это обычно и бывает.

– Напомни-ка мне любезный, сегодняшнее расписание, – Кауфман чувствует, у него получается. У него пошло.

Секретарю не по себе от непривычного обращения. Значит. Все-таки будут юродства?

Коннор выругался и плюнул в микрочипе.

– В восемнадцать ноль-ноль душевная встреча с народом, – торжественно оглашает секретарь, – в двадцать ноль-ноль поздний чай с другом детства. В двадцать два ноль– ноль…

– Так! Всё, что после чая, после друга детства, в смысле, – Кауфман отметил, что уже начинает, пытается острить. Значит, уже чуть расслабился, привыкает. – Всё отменяется до особого распоряжения. Понял?

Секретарь всем телом показал, что понял.

Кажется, Коннор прав, с «новым стилем» придется пока что обождать.

– Да! И вызови-ка мне Глотика, будто случайно вспомнил. – Тоже на восемь. Нет, лучше на полвосьмого.

Секретарь понял, юродств не будет. Будет обычная пыточная рутина.

– И еще… э… Орбор, – Кауфман не сумел сказать ему «осел». Нет, пусть все-таки привыкает к «новому стилю». Скоро все здесь будет по-новому. И он добьется даже от этого осла-Орбора человеческого достоинства. – Прими таблетку от головной боли. А лучше две, хорошо? И на ночь еще одну. Такое состояние неприятно, но неопасно. – Кауфман протягивает ему пузырек с лекарством.

Секретарь, прижимая пузырек к груди, кланяется и пятится задом к дверям. «Он всё знает! И про головную боль, и про минутное забытье!» Внутри у секретаря что-то лопнуло. Оборвалось – разом, всей тяжестью, не продохнуть. В приемной он повалился на свой стул. «Да, успел сесть на стул», – последнее, что зафиксировал мозг.

– Ну вот, получилось, – радость Кауфмана была не без самоиронии.

Он откинулся на спинку трона и сладко потянулся, совсем как какой-нибудь менеджер или офисный клерк в своем кресле.

– Странно, что Коннор молчит, – Кауфман показывает пальцем на то место в своей голове, куда вмонтирован чип.

– Других дел у него нет, что ли, – заворчала Элла. Точнее, прикинулась ворчащей.

– Скоро уже шесть, – сказала Эвви.

– Да, да, «душевная встреча с народом», – кивнул Кауфман.

«Душевная встреча с народом» случается в Летрии всякий раз перед выборами. Господин Президент всякий раз говорит, что устал. Утомился от бремени власти и не уверен, стоит ли продолжать. А народ уверен. И народ настаивает. И ладно, если бы только умолял – в последнее время требует, принуждает своего Президента. Это и есть чистота демократии. А не то «институциональное лицемерие», что процветает в других странах. Господин Президент к полнейшему восторгу своих приближенных всегда говорил «институциАНАЛЬНОЕ». Бедному Кауфману пришлось заучивать наизусть все его шуточки.

Самое неприятное в «душевной встрече», что Кауфман будет один. Без Эллы и Эвви. Верховный жрец считает, что народ подсознательно будет ревновать любимого Президента к жене и дочери. ( Его Высокопервосвятейшество психолог по первому своему диплому). И, при всем преклонении перед Женой и Дочерью, в такие судьбоносные моменты народ не хочет делить Своего Президента ни с кем.

Они включили экран (у них камеры в Главном зале приемов), да, конечно, Кауфман давно уже выучил по фотографиям всех этих министров, жрецов, банкиров, сенаторов, всадников, председателей правлений госкорпораций, но повторить не мешало бы.

– А вот этого раньше не было, – Элла показывает на фигурку в мониторе.

– Сейчас посмотрим, – Кауфман открывает «базу данных» в своем компьютере. – Так, так, так… Ну вот, пожалуйста. Вольноотпущенник. Уже миллиардер, владелец…

– Господин Президент, – дверь открыл секретарь, все еще бледный, покрытый потом, – Пора.

Громадный, совершенно чудовищных размеров зал. Взревевшая от счастья при его появлении толпа. Микрофоны, телекамеры. Хорошо, хоть Коннор на связи.

Кауфман встает за трибуну. Фанфары стихают. (Когда входил, он даже не понял, что это трубят фанфары, думал, это стены взревели от радости.) Благоговейная тишина, сейчас Господин Президент произнесет речь, что изменит историю Летрии.

– Мой народ. Мой любимый народ, – он произносит заученный текст, там, где надо, голос его звучит торжественно, там, где надо – задушевно. Вдруг мелькнуло: а Коннор (он автор) все же неважный стилист. Но вот он подходит к месту, где объявляет, что не пойдет на выборы и …

Ему не дали озвучить судьбоносное для Летрии «и». Ропот и ужас пробежал по толпе. Верховный Жрец схватился за сердце и покачнулся, так и упал бы, если б двое юных, несколько женоподобных жрецов не подхватили под руки. Расталкивая придворных в золочёных мундирах и белоснежных тогах, к трибуне прорвался народ. Прорвавшись, повалился на колени перед Кауфманом. «Не-е-т!» – истошный, надрывный крик народа. Круглолицая женщина – сама Летрия-мать не подползла даже, подбежала на коленках к Кауфману. Кауфман тут же выскочил из-за своей трибуны и спустился по ступеням к ней. «Не пущу», – круглолицая женщина, не вставая с колен, раскинула руки: «Не смей!» Кауфман, не очень понимая зачем, пытался поднять ее с колен, тут же понял, что не справиться ему с такой тушей, но все равно пытался. Народ снизу (теперь на коленях все!) тянет к нему руки:

– Кто мы есть без тебя!

– Пропадем ни за грош!

– Вы не поняли. На этот раз всё по-настоящему, – пытается Кауфман, – я действительно не буду избираться.

– Не губи!

– Без тебя не бывает!

– Без тебя не сберечь нам сокровища нашей простой народной, нашей великой души!

– Станем легкой добычей плутократов и атеистов!

– Погибнет, ой погибнет стотысячелетняя Летрия!

– Ба-а-тенька-а-а! – своим истошным воплем перекрыла всех круглолицая Летрия-мать, – останься, родненький, хоть еще на один пожизненный срок!

Выскочивший из толпы придворных владелец текстильной мануфактуры в канареечной тоге прокричал в телекамеру, что покончит с собой, если наш Президент не пойдет через месяц на выборы.

– Я не сумел, – сокрушается Кауфман, вернувшись в кабинет. – Всё понимаю, конечно же… и цену всему действу… Но когда вот так, со всех сторон, – ужасаясь тому, что говорит, – язык не повернулся их огорчать. А простой народ… мне показалось, что они искренни.

– Конечно, конечно, – подхватила Элла, – они без тебя не дойдут до сортира, перепутают лево и право, добро и зло, поранятся вилкой. Так что давай, избирайся, Летрия-мать ждет.

– Знаешь что! – это Кауфман кричит Коннору (не через чип, Коннор сейчас на экране), – спускайся сюда, на Луну, натягивай на себя бодиимитацию и покажи пример. Я не против.

Бодиимитация (бодиими) можно «надеть» на того, кто более-менее совпадает по габаритам с оригиналом. В случае с Коннором были бы сложности. При всей любви к «своему Президенту» подданным было бы трудно понять, почему «самый сильный политик за всю их многовековую историю» вдруг стал в два, в два с половиной раза шире и при этом ниже почти что на голову.

Коннор потребовал от Кауфмана прекратить истерику.

– Я всё исправлю, – успокаивается Кауфман.

– Да уж, сделай милость.

Эвви нравится, когда Элла язвит вот так, без улыбки.

– Секретарь! – Кауфман звонит в колокольчик (в бронзовый).

Тут же возник Орбор.

– Где этот Глотик?

– Давно уже ждет в приемной, Ваше Президентское Величество.

Орбор порой позволял себе подобные вольности в обращении к Президенту.

– Пусть войдет.

Элла и Эвви бросились отключать аппаратуру на столе. Но это так, на всякий случай. Кауфман примет начальника безопасности в креслах на другом конце громадного кабинета.